Глава 5
Собрав в кулак все оставшееся при мне на этот час самообладание, я освободила руки и встала из-за стола.
— Посиди здесь, капитан. Я сейчас оденусь.
Нужный эффект был обеспечен: Гарик вытаращил глаза.
— Оденешься? Это еще зачем?
— Ну, не ехать же мне к полковнику Колесниченко в домашнем халате! Тем более что у него сегодня юбилей.
— Что ты несешь?
— Я говорю, что мы поедем сейчас в твое управление на Московской, где ты оформишь мое задержание по всей форме. И так же по всей форме снимешь показания. С протоколом, с моей подписью на каждой странице — все как положено. Чтобы завтра моему адвокату..
— Э, погоди-ка!
— ..чтобы завтра моему адвокату Степе Фридману было чем заняться. Можешь не сомневаться: он раскрутит дело с моим незаконным задержанием так, что твоему Колесниченке мало не покажется! Так что кончайте базар, товарищ капитан, — и вперед. Надеюсь, вы на машине? Не ехать же мне на своей на собственный допрос!
Не дождавшись ответа — ночной гость, свирепо вращая очами, давился каким-то сложным набором междометий, — я развернулась и выплыла из кухни с гордо поднятой головой. Хуже всего, если он нагонит меня по пути в спальню и начнется потасовка: тогда сам дьявол не ведает, чем все это может разрешиться!
Но нет… Потрясение от моего эффектного выхода оказалось таким сильным, что замедлило даже реакцию Папазяна, обычно молниеносную. Он еще только вскочил с табуретки, когда за моей спиной щелкнул дверной замок.
Навалившись на дверь всей своей тяжестью, я слушала, как Гарик мечется по кухне, что-то сшибая на пути и остервенело ругаясь по-армянски. Хорошо уже, что он сразу не кинулся крушить мое убежище.
А мог бы — больше всего Гарик Хачатурович не любит, когда его переигрывают по очкам.
«Не спеши, Таня дорогая: ты еще его не переиграла, разве что первый тайм выиграла. Возьмет сейчас и скажет: „Ну, едем, ара! Что ты там возишься?“ Вот будет весело!»
Я машинально вытащила из шкафа первую попавшуюся одежду и без сил рухнула рядом с нею на кровать. Разумеется, я блефовала. Стоило лишь Гарику сделать то, чем до него стращал меня внутренний голос, и я вышла бы полным банкротом. Какое уж там «незаконное задержание»… Степе Фридману пришлось бы готовить мою защиту в суде!
Но и Папазянчик блефовал тоже! Я это знала, я это чувствовала. За пять или шесть лет знакомства, очень быстро переросшего в дружбу, я изучила этого парня как самое себя. И даже лучше: в женщине всегда есть место загадке, тогда как мужик, даже самый неглупый, — это только мужик! Его психоэмоциональное устройство достаточно примитивно, а поступки предсказуемы — конечно, если задаться целью их предсказать. Он может действительно считать себя пупом земли и всерьез относиться к титулу «лучший сыщик всех времен и народов», кстати придуманному мной исключительно в целях воздействия на непомерное тщеславие капитана грубой лестью. Однако он и представить себе не может, бедняга, что он — всего лишь подопытный кролик в экспериментальной научно-практической лаборатории женской хитрости!
Ах, если б только Гарик Хачатурович мог предположить, сколько «приливов» и «отливов» совершила его горячая южная натура лишь потому, что так было угодно мне… А главное — сколько раз я бессовестно эксплуатировала его профессиональный гений в своих узкокорыстных интересах.
Никуда он меня не повезет, конечно. Это вообще не его функция! Однако стервец что-то пронюхал, это ясно. Пронюхал — и берет меня на понт, хочет вытрясти правду, пока я тепленькая. Это скверно. Очень скверно! Я, как никто другой, знала: с Папазяном можно шутить до тех пор, пока он не начинает подозревать тебя в сокрытии информации, представляющей интерес для следствия. Но как только заподозрит, что из него делают лоха, — шутки кончаются, и тут из экспериментатора очень легко можно превратиться в беззащитного кролика.
Наконец шаги проскрипели по коридору, и «лучший сыщик всех времен и народов» три раза стукнул кулаком — не слишком, впрочем, сильно — в дверь моей опочивальни. Ага, вот и второй тайм…
— Эй! Выходи, слышишь?
— Не гони лошадей, капитан. Я еще не готова. Не могу же я ехать в ваш гадюшник без макияжа: еще подумают, что я уже посыпала голову пеплом.
— Ч-черт!.. Ладно, выходи. Поговорим… по-хорошему.
— Как-как? — Я вложила в тон вопроса все свое ехидство. — «По-хорошему» — это значит без мордобития и выкручивания рук? Спасибо, товарищ капитан милиции: ради меня вы идете на такие неслыханные нарушения профессиональной этики. Тронута, сдвинута, почти опрокинута. Сейчас пущу слезу умиления!
— Слушай, Таня-джан, кончай выдрючиваться, а? — Голос Папазяна зазвучал так буднично и устало, что я удивилась. — Или я вот что сейчас сделаю: просто возьму камушек, который валяется у тебя на столе в кухне, и отвезу его Морозову в городскую прокуратуру. И попрошу приобщить к материалам следствия мои показания о том, где я откопал эту безделицу. Думаю, он скажет мне «спасибо». И знаешь почему? Да потому, ара, что у него уже есть один такой камушек: его изъяли на месте убийства бывшей жены Альберта Кравчука. Бедняжке — я имею в виду женщину — перерезали горло в симпатичной церквушке, куда она зашла, должно быть, помолиться о спасении души.
Что ты об этом думаешь, дорогая? Вай, даты, похоже, проглотила язык… Так вот: точно такой же тигровый глазок, какой тебе, по твоим словам, подбросила соседская девчонка, нашли на месте преступления. Есть версия, что из этих камушков были сделаны четки, принадлежавшие убийце.
Я пулей вылетела из спальни.
— Четки?
— Четки, ара, четки. Я вижу, тема разговора тебя заинтересовала, да? Кстати, эксперты сказали, что четки эти родом с арабского Востока и им лет пятьсот-шестьсот от роду. Так что посоветуй этой самой девчонке быть поосторожней с подобными раритетами.
Что тут скажешь? Это был такой мощный пенальти в мои ворота, который враз разметал всю оборону.
Несмотря на позиционные преимущества, игра была проиграна вчистую. Но сейчас это меня уже мало волновало: гораздо важнее были четки с Востока. Значит, я была на верном пути!
— Ну конечно, то-то мне показалась странной эта бусинка! Я могла бы сама догадаться: сколько раз видала подобные штуки у своих приятелей, арабских студентов. Стало быть, там остался еще один камушек…
Я осеклась. Гарик смотрел на меня, ухмыляясь по-волчьи.
— Конечно, Таня-джан, у тебя ведь не было времени обыскать все как следует. Надо было заметать следы и смываться, пока не застукали! И за что же, интересно, ты пришила несчастную? Может, она приревновала тебя к своему бывшему муженьку?
Ведь вы с Альбертом Кравчуком, кажется, теперь коллеги, а?
Я похолодела: ему и это известно! Ну, ментяра…
— Думай, что мелешь, капитан! — огрызнулась я. — Не хуже моего знаешь, что Ирину я не убивала.
А мое расследование по рынку «Южный» — если ты это имеешь в виду — тебя не касается.
— Ошибаешься, ара. Ты очень ошибаешься, если думаешь, что криминальная эпопея Кравчука касается только тебя и твоего клиента Фарида Тагирова.
Сколько раз я тебя предупреждал, что с твоей стороны по меньшей мере легкомысленно недооценивать милицию, но ты все равно не хочешь видеть дальше собственного носа! И по-прежнему суешь его туда, где без тебя уж точно обойдутся. Гляди, останешься без носа, Татьяна! А заодно и без башки.
— Хватит мне лекцию читать, ты не в школе МВД, капитан! Ишь как разошелся, Цицерон из «красного дома»! «Без тебя обойдутся»… Черта с два! Да у вас под самым носом, у всех ваших РУБОПов и ОБЭПов, скромный заместитель директора муниципального рынка создал разветвленную преступную организацию! Спрут разрастается, жиреет, высасывает доходы из казны, душит людей своими щупальцами, а вы мышей не ловите и в ус не дуете. «Моя милиция меня бережет»… Сперва посадит, потом стережет!
Гарик восхищенно прищелкнул языком.
— Нет, это ты у нас Цицерон, ара! Вай-вай-вай, тебе книжки надо писать, Таня-джан. Или в Думу баллотироваться. Как тебе идейка, а? Меняю на твое… как это… «сперва посадит, потом стережет». Класс!
Никогда не слыхал.
— Похоже, ты еще о многом не слыхал, капитан.
Папазянчик подцепил меня под руку и прикрыл дверь за моей спиной: по-видимому, вид спальни его немного смущал. Когда-то в пылу разборки на сексуальной почве он поклялся, что не переступит порога моей спальни, пока я сама не стану умолять его об этом. Наверное, до сих пор надеется…
— Ладно, гражданка Иванова, я не собираюсь обсуждать с вами работу тарасовской милиции, на то есть другие инстанции. Так ты говоришь, я еще многого не знаю? О'кей, я с тобой согласен. Вот я и пришел, чтобы ты просветила меня, тупого мента. Сейчас мы с тобой пойдем на кухню, ты сваришь еще кофе…
А можешь и коньячку плеснуть, я не откажусь… Сядем рядком да поговорим ладком.
— Ничего я тебе не скажу.
— Нет, Таня-джан, скажешь как миленькая! Ведь ты помнишь наш уговор: ты — мне, я — тебе. Или ты думаешь, я за красивые глазки отдал тебе эти самые четки? К тому же ты отлично знаешь, что Гарик Папазян — не только твой старый друг, но и мент, зловредный и, как ты выражаешься, поганый. И при определенных обстоятельствах он может забыть про дружбу, зато устроить тебе много мелких пакостей.
При этих словах мерзкий шантажист послал мне поистине голливудскую улыбку — не меньше чем на тридцать зубов.
— Только я очень не советую тебе, дорогая, вынуждать Гарика это делать! Старина Гарик хотел бы и дальше оставаться твоим другом. Ради этого он готов даже позабыть, что он капитан милиции, — на время, конечно. Тем более что сегодня он, как ты заметила, совсем на милиционера не похож!
Последнее замечание было очень существенно: оно означало, что все сказанное этой ночью в моей квартире останется между нами. До тех пор, разумеется, пока Гарик не сочтет, что дальнейшее утаивание от следствия моей персоны будет означать прямой урон отправлению закона.
В создавшихся условиях это был максимум, на что можно рассчитывать. С тяжелым вздохом — ночь на сегодня отменяется! — я поплелась на кухню…
Когда большие часы в комнате пробили четыре часа утра, Гарик поднялся с табуретки. В сизом сигаретном дыму я почти не видела его лица.
— Мне пора, дорогая. Если я не посплю хоть пару часиков, то… — Поморщившись, он содрал с шеи скособочившуюся бабочку, расстегнул ворот сорочки и с наслаждением растер кадык. — Вот гадость, совсем задавила! Вообще-то полковник отпустил меня до обеда, но теперь придется кое-что предпринять с утра пораньше.
— Папазян, не забудь, что ты мне обещал!
— Папазян никогда не забывает, что он обещал, ара. На пару дней я, пожалуй, сделаю вид, что ничего не знаю. Но только на пару дней, Таня-джан! И то если ты в свою очередь обещаешь забыть про убийство Ирины Кравчук и про Махмуда.
— Но, Гарик…
— Что — «Гарик»? Я сказал! Не смей соваться в это, Татьяна. Тебе ясно? Ты что — совсем глупая? Не понимаешь, что дело табак, что Морозов идет по твоему следу, как гончая? По меньшей мере три свидетеля видели, как ты входила в церковь Кающейся Магдалины аккурат в то время, когда там была убита Ирина Кравчук. Но никто не видел, чтобы ты выходила оттуда…
— Свидетели видели блондинку со стрижкой каре, в темных очках. Никто не сможет меня опознать, ты же сам сказал! Моих «пальчиков» они там тоже не найдут. Хуже обстоит дело с алиби, однако к тому времени, когда догадаются меня о нем спросить, я что-нибудь придумаю.
— Татьяна, не будь наивной! Я же вот догадался, что в этом дельце без тебя не обошлось, а Морозов тоже не дурак.
Я сомкнула пальцы на его голой шее под воротником рубашки, посмотрела в глаза многозначительным взглядом.
— Но Морозов не состоит со мной в многолетней, почти интимной дружбе, Гарик-джан. Откуда ему знать меня так, как знаешь ты, ара?
Этот приемчик тоже был из серии запрещенных.
Я пользовалась им лишь в самых крайних случаях — когда были испробованы все прочие способы умаслить Папазяна. Но Гарик мужественно снял с себя мои лапки. Он снова был капитаном милиции. Зануда! Я ядовито прищурилась.
— Говоришь, догадался? Да просто тебе повезло, что этот дурацкий тигровый глаз валялся у меня на столе. Не то бы я выставила тебя вон, и все дела!
Он понимающе усмехнулся: мол, у вздорной бабенки сдают нервишки, что тут сделаешь…
— Не кипятись, ара: я ухожу. Но ты подумай на досуге: что было бы, если б вместо меня этот камушек увидел кто-то другой? Боюсь, тогда б тебе и правда пришлось беседовать не здесь и не со мной, а в другом месте. С протоколом и по всей форме. Как бедняге падре Крайновскому, который сейчас отдувается за тебя в главных подозреваемых.
Гарик доверительно наклонился к самому моему уху.
— Неужели ты успела совратить святого отца, дорогая? Нет, я, конечно, не против — я же не католический архиепископ, меня интересует лишь технология…
И, ловко увернувшись от моей затрещины, он выскочил за дверь кухни и состроил через стекло уморительную рожу — разумеется, с поцелуем.