Глава 11 Имя убийцы

Я подошла к двери и прислушалась: да, там, внизу, происходило что-то жуткое. Выстрелы, вопли, хрипы. Смерть продолжала свою кровавую жатву этой летней ночью в Сочи. Кошмар наяву.

Больше всего меня угнетал не страх. И не смутные подозрения, смыкавшиеся вокруг меня с упорством и неотвязностью стервятника, высматривающего свою жертву. Нет. Больше всего меня угнетала невозможность вмешаться в события. Постоять за себя, а не быть беспомощной марионеткой.

В этот момент за дверью загремели шаги, скрипнул открываемый замок, и дверь распахнулась.

Я, успев скользнуть за кресло, бросила мгновенный взгляд поверх подлокотника — и замерла.

— Костя, ну что там? — прозвучал знакомый голос, и в комнату вслед за первым человеком вошел Борис.

— Они сказали, что она здесь. Этот… Васо.

— Совершенно верно, я здесь, — сказала я, поднимаясь из-за кресла. — А вот что делаешь тут ты, да еще в три часа ночи… а, Воронцов?

— Я не Воронцов, — быстро ответил тот, сверкнув на меня глазами. — Меня зовут Константин Калиниченко. Кальмар, Женя… Кальмар. Идем, у нас нет времени.

— Куда? — спросила я.

— А тебе не все равно? Как будто мы тебя с Канарских островов забираем, а не из этой… — «Воронцов» — Кальмар окинул комнату презрительным взглядом и добавил: — …каталажки. А… наручники отомкнула? Ну, это для тебя несложно. Идем, Женя. Нам нужно немного побеседовать и выяснить несколько моментов нашего…

— …совместного отдыха? — договорила я. — Ну хорошо… побеседуем. Где? Здесь?

— Естественно, нет.

— А ты прекрасный актер… Костя. — Мой голос еле заметно дрогнул, когда я назвала этого человека, вошедшего в мою жизнь под благородным графским именем Александр Воронцов, его настоящим… настоящим именем. — Ты великолепно сыграл свою роль. Меня в самом деле никогда еще так не одурачивали.

— Ты еще не представляешь себе, как тебя одурачили, — сказал он. — Идем… я не хочу нарваться на теплую и дружественную встречу с господином Дубновым.

Сочи — маленький город. И, несмотря на то, что наш путь лежал на другой конец Сочи, мы затратили на дорогу не больше двадцати минут.

Машина, в которой сидели Калиниченко, Наташа (я узнала ее много позже, тем более что она угрюмо молчала всю дорогу), Борис (вот его-то я узнала сразу) и я, остановилась возле небольшого одноэтажного дома. Тут горел только один тусклый фонарь, и только одинокая пальма во дворе напоминала о том, что это Сочи, а не захолустная окраина какого-нибудь заштатного российского городишки.

— Приехали, — угрюмо выговорил Константин. — Вылезай, Женя. Будем знакомиться.

Я хотела было огрызнуться, сказав, что мы и так прекрасно знакомы со всех сторон — как в плане духовного общения, так и с точки зрения «Камасутры», — но подумала, что это будет выглядеть жалко. Достаточно того, что едва ли когда-нибудь в своей жизни я попадала — нет, не в столь опасную, хоть и это присутствовало! — а в столь неоднозначную и, как это ни кощунственно звучит, смешную ситуацию.

А самой смешной в этой ситуации при любом раскладе оказываюсь я.

Мы вошли в дом. Да, с убранством рощинского особняка не сравнить. Довольно скромно. Зато Рощин мертв, а ответственные квартиросъемщики этой жилплощади очень даже живы да еще других на тот свет отправляют.

В просторной комнате я увидела сидящего в инвалидном кресле мужчину. Несомненно, это именно его имел в виду Тоша Крылов, когда, вися над утыканным арматурой котлованом, рассказывал мне о Борисе, катящем инвалидную коляску с седым пожилым мужиком.

Кстати, о Крылове: в тот момент, когда я вошла в комнату, он с самым мрачным и угрюмым видом сидел на диване и злобно пил… кефир.

На меня он даже не взглянул.

…Лицо человека в инвалидном кресле, несомненно, я видела впервые: все-таки такое достаточно увидеть один раз, чтобы никогда не забыть. Но впервые — впервые именно в таком виде.

Что-то упорно подталкивало меня к мысли, что этот человек уже попадался мне на глаза.

— Ну вот, Дима… привели, — мрачно сказала молодая женщина, которая тоже казалась мне смутно знакомой, но где и когда… точно такой же туман, как и с человеком в инвалидной коляске. — Вот она… Женя Охотникова. Доблестная сподвижница господина Рощина.

— Дима? — хрипло переспросила я. — Только… только не говорите мне, что вы — Дмитрий Калиниченко.

— Тем не менее это так, — отозвался инвалид. — Вы видели меня в моей квартире… когда Белый и Дубнов разделали меня под орех. Ну вот… видите — я немного подлечился с тех пор.

В его голосе прозвучала такая горькая насмешка, что она показалась мне куда страшнее самой жуткой угрозы, самой тесно клокочущей ненависти.

— Да ты садись, Женя, — сказал Костя Калиниченко. — Садись. Просто… просто ты должна узнать.

— Да я уже примерно догадываюсь…

— Я ожидал, что так и будет. Но боялся, что ты догадаешься раньше. Слава богу, все это время ты употребляла достаточно алкоголя. Он замедлил осознание.

— Что вы со мной сделали? — четко выговорила я. — Если вы хотите меня убить, то прежде проясните всю эту жуть, что клубится вокруг меня все последние дни.

— Хорошо, — сказал Кальмар. — Я расскажу тебе обо всем с самого начала. Дима?

— Да, Костя, лучше ты. Мне не хочется лишний раз… это пересказывать.

Константин Калиниченко уселся на низеньком пуфике прямо напротив меня, положил на пол пистолет-пулемет «узи», из которого Борис застрелил бандита Васо и его подружку, — и заговорил:

— Все началось, когда ты приехала погостить к Наташе, нашей сестре. Ведь правда, Наташа?

Я перевела взгляд на молодую женщину, к которой обращался Кальмар, и вдруг как-то сразу, обвально, увидела и поняла, что у этой женщины фигура Наташи Калиниченко, и руки Наташи Калиниченко, и жесты Наташки… и вообще — все, кроме лица и волос.

И когда эта незнакомая женщина скривила уголок рта, вероятно, обозначая этим улыбку, подтверждающую слова Константина, — я увидела, что и улыбка у нее — Наташкина. Так моя питерская подруга улыбалась, когда ей было больно, но она упорно не желала этого показывать.

— Наташка…

Она ничего не сказала, просто мотнула головой: дескать, что там, продолжай, Костя.

— По ее рекомендации тебя пригласил на разовую работу тогдашний шеф Димки Рощин. Якобы кто-то намеревался передать информацию о проекте, который разрабатывал Дима, конкурирующей фармацевтической фирме… ну, ты помнишь. Темное было дело. Потом оказалось, что все это срежиссировал сам Рощин, чтобы подставить Димку и закрысить причитающиеся ему деньги. А речь шла об очень значительной сумме.

Я широко раскрыла глаза:

— Сам Рощин?

— Видишь, на каком уровне все было сыграно, если даже ты не смогла раскусить Рощина, Дубнова и компанию. Ладно… не об этом речь. Димка воспротивился таким махинациям и в один прекрасный день, когда понял, что его просто-напросто собираются кинуть, стер всю информацию из своего рабочего компьютера. Оставил только на «зипповских» дискетах. Вот отсюда и выросли ноги. Рощин велел Дубнову раздобыть данные по проекту «Горгона» любой ценой. И еще установил сумму морального ущерба: десять «тонн» долларов. Издевательство чистой воды… Для Рощина десять «штук» — это так, пшик, мелочь, а для Димы — огромная сумма. И потом… потом получилось так, что именно ты помогла Рощину засечь адрес нашей матери. Она жила под другой фамилией, и о ней Рощин и Дубнов ничего не знали. А ты помогла и даже ездила вместе с ними… когда они сказали тебе, что едут навестить друга. Ты, конечно, это прекрасно помнишь, верно?

Я кивнула.

— А дальше — совсем просто, — продолжал Калиниченко. — Маму убили, Диму изуродовали. Милосердные и незлобивые люди. Наташа подумала, что после этого оставаться в Питере… по крайней мере, на прежнем положении — небезопасно. Она сказала тебе, что уезжает за границу. Оставила тебе квартиру. Ну и… обратилась за помощью ко мне. И я, как видишь, помогаю.

— Да, помогаешь, — глухо выговорила я, чувствуя, как отчаянно пульсирует в висках кровь. — Значит, это все было разыграно? С самого начала… с этой встречи в Исаакиевском соборе?

— Ну конечно. Я проследил, куда ты пошла, создал прецедент романтической встречи… ну, дальше ты знаешь.

— А… Борис?

— Я же сказал, нужно было создать видимость романтической встречи. Российские женщины сентиментальны, и такие, как ты, — не исключение. Хотя ты иногда и пытаешься показать, что не такая. А какой-то российский аналог суперагента Никиты. Ну как не пожалеть бедного обаятельного парикмахера, имеющего проблемы с нехорошими дядями из братвы? Вот Боря и постарался на славу. И Кабана ты зря обидела. Это которому ты череп проломила бутылкой, помнишь? Впрочем, он на тебя не в претензии.

Я рассмеялась откровенно истерическим смехом:

— Да, Костя… ты великолепно справился с ролью… Надо сказать, ты великий артист. Да и Борис тоже. Первый раз я чувствую себя марионеткой… Все крутится вокруг меня, а я — я повисла на ниточках чужих кукловодов.

— Красиво говоришь, — сурово сказал Борис. — Но только неверно. Кто-кто, а ты не висела. Ты как раз действовала. И очень активно, могу тебя в этом заверить. Ладно, — он зачем-то постучал кулаком по дверному косяку, а потом повернулся к Крылову: — Допивай свой кефир, и поедем. У нас еще с тобой дела есть.

— К-какие дела? — ответил тот.

— За ребятами поедем.

— Вы нашли их? — вскинул голову Крылов и уронил кефир на пол. — Поехали!

Борис мрачно усмехнулся и вышел из дома; за ним последовал мгновенно охладевший к кефиру, да и, думается, ко всем напиткам Тоша Крылов.

— Мне кажется, что я примерно догадываюсь, над чем ты работал в фармацевтической фирме Рощина, Дима, — тихо сказала я.

Человек в инвалидном кресле покачал седой головой:

— Нет, сначала это было вовсе не то. Я разработал формулу препарата, освобождающего человека от действия алкоголя и — особенно — наркотиков. Освобождающего на порядок эффективнее, чем применяющиеся средства. А принцип его действия основан на подавлении ряда важных мозговых центров, отвечающих… в том числе и за самоконтроль человека, и…

— Одним словом, этот ваш замечательный препарат вызывает, скажем так, повышенную внушаемость, — сказала я, чувствуя, как липкий ужас оседает у меня в руках и ногах, намертво припечатывая их соответственно к полу и подлокотникам кресла. — Человек перестает себя контролировать, так? Превращается не то чтобы в зомби, нет… а в марионетку. Но очень опасную марионетку… Так?

— Я изменил кое-что в формуле… да, так все оно и вышло, — сказал Дима Калиниченко. — И мое лекарство, вместо того чтобы давать людям новую жизнь, освобождение от шелухи старых пороков… оно стало делать из них тупых и покорных уродов… стало убивать чужими руками!

— Так хотел Рощин, — сказала Наташа. — Можно сказать, ты выполнил его пожелание.

Я повернулась к Кальмару и бросила ему только одну короткую, но в которой сконцентрировалось все то, что коснулось и обожгло меня в эти последние дни, фразу:

— За что… Саша?

— Мы подумали, что будет справедливо, если ты, причастная к тому, что случилось с мамой и с Димой, не напрямую — если ты сама накажешь тех, кто убивал их. Маму и Диму. Вот… ты и наказала. Мне рассказать, как все было, или ты сама понимаешь?

Я опустила глаза, ощущая отчаянное головокружение, словно меня подхватило огромным чертовым колесом и несет, несет…

Рассказывать было нечего. Самое ужасное, самые кошмарные предположения, что затеплились у меня в мозгу, — все это оказалось правдой.

Имя убийцы известно.

И не надо было обладать чрезмерно буйной фантазией, чтобы представить, как Кальмар добавлял снадобье своего брата в мою пищу, начиная с того момента, когда я села в купе. Вероятно, понемногу, чтобы вызвать привыкание организма к препарату и более отлаженные реакции на прямой приказ. Вероятно, алкоголь усиливал его воздействие, а потом алкогольно-лекарственная смесь вызывала все те странные ощущения, кошмары и галлюцинации.

Сны марионетки.

Несложно представить, что в тот момент, когда в тамбур пришел Олег Денисов — пришел, вероятно, по предупреждению Калиниченко, — несложно представить, что было дальше. Вероятно, «Воронцов» ввел мне более значительную дозу препарата, окончательно зомбировав организм, а потом отдал приказ: убить Олега.

Неудивительно, что я подчинилась: потому что и в нормальном состоянии действие на меня миндалевидных, чуть подернутых туманной дымкой глаз «Саши Воронцова» было почти что магнетическим.

Потом… потом я, вероятно, просто приобняла Олега сзади за шею, что выглядит вполне естественным жестом женщины по отношению к мужчине, а остальное — дело техники.

Туалет открыла или я сама, или Воронцов мне помог… чего вполне можно было ожидать.

Но не выяснять же это.

В Сочи продолжилось то же самое. Кальмар травил меня мини-дозами своего препарата, приглушая мой самоконтроль и волевые импульсы, и обставлял арену действий для своей марионетки. Подстроил так, чтобы Рощин связался со мной и довел до моего сведения все, что его беспокоило… или почти все. Юбилейное торжество в ресторане «Жемчужный сад» было следующим пунктом. Здесь все было устроено не менее профессионально.

И теперь неудивительно, что я ничего не помню от того момента, когда обернулась на слова: «Подожди. Не уходи. Я не все сказал», — и увидела лицо Саши Воронцова — Кальмара на фоне тяжелой кровавой портьеры. Вероятно, он просто вбрызнул мне препарат шприцем-автоматом — быстро, надежно и эффективно.

И совершенно понятны приступы неконтролируемой агрессии, время от времени охватывающей меня. Той самой агрессии, из-за которой меня в самом деле следовало квалифицировать как «мужеподобное существо, мочащее всех подряд».

Самая страшная и уничтожающая характеристика для женщины.

…Дальнейшее объяснять не надо.

— Все понятно, — произнесла я. — Ну и… что теперь делать со мной будете, а?

Кальмар подобрал с пола «узи», покрутил его в руках и снова бросил на ковер. Произнес:

— Глупые вопросы задаешь, Женя. Хотели бы убить, давно бы убили. Еще в доме Рощина.

— А так он за тебя пять человек и бабу положил, — хрипло сказала Наташа Калиниченко.

— Пять человек и бабу? — переспросила я. — Это по принципу: курица не птица, Финляндия не заграница, баба не человек?

— А мне вот жаль, — подал голос Дима. — Вы с Костей хорошей паро…

Лопнуло простреленное стекло. Дима Калиниченко перегнулся вперед, конвульсивно царапнул пальцами подлокотники своей инвалидной коляски — и застыл…

— На-а-а пол!!!

Пулеметная очередь хлестнула по окнам, и я, стелясь в длинном прыжке, дотянулась до «узи», который буквально несколько секунд назад вертел в руках Кальмар. Наташа Калиниченко страшно вскрикнула и попятилась к стене. Константин перехватил у нее «беретту» и вскинул на появившегося в дверях окровавленного человека.

Но это был Борис.

— На хвост… дубновские сели, — прохрипел он. — Пацанов я забрал из баржи… скинул по пути, чтобы их не… не положили, а сам вот… По ходу Дубнову скинули информацию, где мы… где мы находимся…

— «Хвост» привел? — прошипел Калиниченко. — Черт! Сколько их?

— Две машины… все с бойцами. А-а, бля… — Борис опустился на пол, буквально сползая по стене, и задрал рубашку. Там, в боку, зияла огнестрельная рана, и кровь уже пропитала рубашку и часть брюк.

Кальмар окинул комнату лихорадочным взглядом, загнал в Наташкину «беретту» новую обойму и щелкнул предохранителем. Я проверила «узи», и мне подумалось, что я, пожалуй, едва ли не благодарна дубновским бандитам, что они вытянули меня из двусмысленной и жестокой ситуации, вынимающей из меня всю душу.

Но драться все равно приходилось против них: Сергея Дубнова и компании.

— Значит, Дубнов? — почти выкрикнул Костя. — Это прекрасно… вот его-то мне и не хватало.

И, пружинисто встав напротив оконной рамы, он пять или шесть раз прицельно выстрелил. По подкатившим к дому машинам, из которых несколькими секундами ранее выскочило и рассыпалось до десятка бандитов.

— Борис, забирай Наташку и удирай задними дворами! — рявкнул он. — Давай… быстро! А ты, Женя…

— А я, Женя, — перебила его я, — я наконец-то не марионетка!

— Ну так вали отсюда! — грубо рявкнул он, и его черты, казавшиеся мне такими правильными, точеными и интеллигентными, исказились гримасой ярости. — Ты уже свое получила… я теперь не хочу, чтобы тебя убили эти суки!

— Именно поэтому ты сделал все для того, чтобы меня убили там, в «Жемчужном»! — выкрикнула я, и тотчас же передо мной бешено заплясали разбитые стекла — одна из выпущенных бандитами очередей угодила в окно.

Я, пригнувшись, выскочила в прихожую, где наткнулась на двух амбалов с пистолетами. Как я и рассчитывала, они не сразу заметили меня за большим холодильником. Прицельной автоматной очередью в упор я буквально расстреляла их.

Ты хорошо вошла в роль палача, Женечка.

В этот момент пальба неожиданно смолкла, и мгновенную тишину прорвал чей-то мучительный, захлебывающийся стон со двора.

Кого-то из людей Дубнова.

— Там есть выход через заднее окно! — донесся до меня голос Кальмара. — Женя… направо… сверни направо!

И мой «Саша Воронцов» показался в дверном проеме, заметно морщась от боли и прикладывая руку к простреленному левому плечу.

— Зацепили немного! — выдохнул он, кривя губы и одновременно перезаряжая пистолет. — Я их там положил… двоих… и ты двоих? Гос-с-споди… Значит, осталось… осталось человека три-четыре.

— Включая Дубнова.

— Включая Дубнова, — повторил он, потом обернулся и, посмотрев на распростершееся в инвалидном кресле тело брата, выцедил: — Будь что будет… а я эту суку замочу.

— Я прикрою тебя, — пробормотала я, не вдаваясь в смысл того, что я говорю. Я как будто бы перестала быть марионеткой на ниточках проекта «Горгона», но продолжала говорить и действовать так, как будто ею оставалась…

Все последующее — вплоть до окончательной развязки — заняло буквально несколько минут.

Костя Калиниченко перезарядил пистолет, а потом, сорвав с себя рубашку и с моей помощью наскоро перетянув обильно кровоточащее плечо, двинулся к двери. Переступил через трупы двух уложенных мною бандитов и замер, прислушиваясь. По-прежнему было тихо, даже раненый во дворе перестал стонать — наверно, умер или же потерял сознание от болевого шока.

Я бесшумно направилась вслед за Калиниченко, обостренным слухом выхватывая из прохладного ночного воздуха малейшие звуки. Ничего. Тихо. Дубнов и оставшиеся в живых его бойцы как сквозь землю провалились.

Вероятно, отсиживаются за машинами или обходят дом с другой стороны.

Костя хотел было высунуться на двор, но я придержала его за здоровое плечо — и короткой очередью разнесла единственный источник света во дворе — тусклый и непрестанно мигающий, как веко больного тиком, фонарь.

И тут началось…

Хорошо, что я вовремя поняла, что они будут стрелять на звук, и увлекла за собой на землю Кальмара.

— Чер-рт! — простонал он, а потом вскинул пистолет и два раза выстрелил в метнувшиеся к нам тени. Раздался рев, хрипы, и одна из теней припала к земле и, перевернувшись, застыла.

— Уходим, Жбан! — прошелестело испуганное, и стоявший на дороге джип сорвался с места, завизжав колесами, увозя дубновских бандитов.

— Неплохо ты подготовлен… — выговорила я, не глядя на Калиниченко. — Неплохо… сам бы мог справиться. Вместо меня.

Он ничего не ответил, а чуть подрагивающей, неверной походкой пересек двор и приблизился к только что застреленному им человеку. Тот лежал на земле лицом вниз, поджав под себя одну руку и далеко откинув другую. Константин взял его за плечо и перевернул…

— Все по законам жанра, — сказала я, подходя к застывшему над трупом врага Кальмару. — Все по законам жанра… самый главный злодей умирает последним.

…Человек, только что убитый Костей Калиниченко, был Дубнов.

Константин некоторое время стоял неподвижно, а потом сел на землю, опершись спиной на шершавый ствол пальмы во дворе, выронил пистолет и обхватил голову руками.

Я села рядом с ним и, повинуясь бессознательному импульсу, обняла его за плечи.

Глупо, правда?

Романтическая сцена для шестнадцатилетних — и это после крови, страха, грязи, обмана — того, что легло между нами… Ведь глупо?

— Ведь глупо? — повторила я вслух, а «Воронцов»… нет, Саша Воронцов — поднял голову, посмотрел на меня и слабо улыбнулся:

— Правда, глупо. Вот что, Женька: ты тоже думаешь, что мы были хорошей парой, как сказал Дима в тот момент…

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Ведь пришел же ты за мной в дом Рощина, и ведь осталась же я с тобой после того, как сюда пожаловал господин Дубнов со товарищи. Значит, не только этот… «марионеточный» синдром нас связал. Но получилось… но получилось все жутко.

Он мягко убрал со своих плеч мою руку, а потом сказал:

— Мне жаль, что все именно так. Что мы оказались врагами. Не спорь. Я ведь хотел уничтожить тебя. Не получилось. Не смог. Ну что ж… я рад этому.

Он медленно побрел к дому, а я, понимая, что это все, что все кончено — навсегда! — и нечего добавить к уже сказанному и сделанному, тоже побрела… но к дороге, — и в этот момент за спиной прозвучало, как тогда, в «Жемчужном», — нежно, повелительно и — снова!.. — снова завораживающе:

— Погоди, Женя. Я еще не все сказал.

Я повернулась. Воронцов стоял метрах в пяти от меня и смотрел как будто поверх моей головы. Но я знала, чувствовала каждой клеточкой своего тела — что все-таки на меня.

— Я думаю, что, если бы мы встретились по-другому, мы могли бы любить друг друга, — сказал он. — Ведь самое печальное, что мы действительно хорошая пара. Наверно, я не смог бы убить тебя, как ты не смогла бы убить меня. Ладно… всего хорошего, Женя. Это был не самый плохой отдых в моей жизни.

Он повернулся и быстрым шагом пошел за дом, туда, куда несколько минут тому назад ушли Борис и Наташа, — и через десять секунд исчез в успокоившейся ночной тьме.