Глава 10 Новые способности зверька

Самое занимательное во всей этой жуткой истории было то, что ночевала я там, где и предполагала остаться до убийства Рощина. То есть в его доме. Мне отвели комнату с видом на собственную гостиницу, в одном из номеров которой сейчас должен был…

Да, а что с Воронцовым?

…Насколько я могла понять, после разговора со мной он пошел вниз, в зал: там как раз начиналось самое интересное, типа танцев стриптизерок на столах и лазерного шоу. Если рассуждать логически, то его не захватили люди Дубнова. Они и Ковалева-то с Немякшиным показывали для психологического давления на меня, а будь у них Воронцов, они бы сразу мне его предъявили в роли побитого козырного туза.

Но он не может не знать, что произошло. И что я была рядом.

…Но все-таки не это главное. Главное — другое: кто же убил Рощина?

Конечно, дилетанту со стороны было бы ясно: убила я. Руки в крови, да и вообще кому еще, кроме как не мне?

Но Дубнов и менты, которым он меня не сдал, — не дилетанты и не люди со стороны. И для них, конечно, далеко не все так определенно. И вообще — странный убийца, который не уходит с места своего злодеяния, да еще перемазывается в крови, как мясник, только что забивший борова.

И еще эти провалы в памяти. Как тогда — в поезде. Как тогда…

Ах, чер-рт!!

Я приподнялась с коврика, на котором лежала, будучи прикована к батарее. Да! Как же я сразу не подумала… конечно, это бред, но в этой ситуации любой бред может оказаться правдой.

…Но хотелось бы, чтобы моя гипотеза так и закончила свой век — на сугубо гипотетическом уровне.

Данила Зверьков по прозвищу Зверек любил хорошо покушать. Еще бы — вся его стокилограммовая комплекция требовала побольше белков, жиров и углеводов. Да еще сдабриваемых хорошим темным пивом, которое Зверек всегда предпочитал светлому. Вот и сейчас, в два часа ночи, после жуткого наверчивания феерических событий и буйных страстей в «Жемчужном саду», он сидел и ужинал в кафе «Кобра».

Название не смущало Зверька: он назаказывал уйму мясного, фруктов, пива и теперь сидел и целе-устремленно поглощал все это.

Легкая фигура скользнула перед ним, Зверьков поднял голову и увидел, что за стол к нему садится миловидная девица с недвусмысленной улыбкой на губах.

— Не помешаю? — спросила она. — А то все занято.

— Мгм. Не.

— Кстати, меня зовут Наташа.

— Э… Данила. Пиво пьешь?

— Если предложите, — улыбнулась она и, неожиданно для Зверька, положила руку на его плотное колено.

— Э… ну, бля… ща.

Девица протянула к его колену вторую руку, и тут захмелевшему и сытому Зверькову почудилось, что его что-то кольнуло в ногу. Он вздрогнул и недоуменно вскинул на нее маленькие темные глазки:

— Ты че, бля?

— Ой… я, кажется, поцарапала вас ногтем, — смутилась Наташа. — Простите… Данила.

— Ну и когти отрастила…

— Я и говорю: извините.

— Да не… ниче. Можно на «ты» ваще-то, — снисходительно позволил Зверек и хотел было сказать, что можно и поближе познакомиться, как вдруг странное ощущение возникло у него в горле и выше, словно гортань и носоглотку свело спазмом. Словно ему засадили туда упругий распор, который медленно, но верно разрывал ткани шеи, ломал и выворачивал хрящи, окаменевал где-то под подбородком, в том месте, где расположен кадык… а потом выламывался, поднимая волны боли.

Зверек выпучил на Наташу глаза, а когда на губах ее зазмеилась предательская улыбка, прохрипел:

— Это что же за выкидоны… сука?

— А сейчас ты прикроешь табло и перестанешь ругаться, — прозвучал над его ухом мелодичный голос, и словно жаркой волной рвануло в Зверькове… Он вскинул глаза и увидел лицо и глаза человека, один вид которого внезапно вызвал у него унизительное, рабское, но жизненно необходимое и такое приятное желание подчиняться ему как хозяину.

— Это же так просто, — сказал хозяин и сел напротив Зверька. И у амбала перехватило дыхание, потому что перед ним оказались самые властные и выразительные глаза, какие он когда-либо видел…

Открывать наручники булавкой никогда не входило в число моих талантов. Но это вовсе не означало, что я не могла их открыть. Другое дело, что пальцы не слушались меня и, как тогда, в поезде, когда я пыталась открыть туалет, «плясали отчаянной чечеткой» — как то бесподобно сказано у Маяковского.

Впрочем, мне удалось вытянуть из волос одну особо хитро продуманную булавку, наиболее глубоко закопавшуюся (все прочие у меня отобрали по распоряжению предусмотрительного г-на Дубнова), и открыть наручники.

Я получила возможность передвигаться по комнате, но на этом мои достижения заканчивались: выбраться из этих четырех стен и уж тем более из дома возможным не представлялось. Два просторных окна были зарешечены и к тому же поставлены на сигнализацию, оплетающую весь дом. Дверь была заперта на такой замок, что открыть его без спецсредств было нереально. Ну что ж… хоть на диване теперь можно полежать.

Ожидать, что мои тюремщики захотят навестить меня в половине третьего ночи — это совсем уж маловероятно. В доме пятеро охранников, двое внизу, у парадного входа, режутся в шахматы (?!) и трахают какую-то девку, а остальные трое спят. Дубнов же сейчас в милиции — само собой, дает свидетельские показания, равно как и те трое, которые были с ним тогда…

А вот где сейчас Ковалев и Немякшин, можно только гадать. Только гадать.

Я присела на кушетку и, обхватив голову руками, погрузилась в мучительные, изъязвленные сомнениями мысли… Но тут снизу до меня долетел глухой грохот, чей-то короткий вопль, срывающийся в хрип…

…А потом сухо прострекотала автоматная очередь, украшенная, как длинная зажженная гирлянда, несколькими светящимися звездами покрупнее, тремя выстрелами из пистолета крупного калибра.

Кальмар перехватил из руки Наташи Калиниченко шприц-автомат, спрятал его в футляр и, глядя прямо в глаза буквально парализованному Зверьку холодным, неподвижным, немигающим взглядом, властно спросил:

— Где Ковалев и Немякшин?

— Они в… в этой… — По всей видимости, Зверек пытался бороться с действием властного магнетического взгляда Кальмара и всем тем ужасом и готовностью повиноваться, которые нагонял на него весь облик этого человека. Но бороться ему приходилось не только с этим: лошадиная доля препарата, введенного ему Наташей за доли секунды с помощью шприца-автомата, подмяла под себя самоконтроль и волю Данилы.

— Где?

— В трюме старой баржи возле городского пляжа. Пока там… дальше будет решать Дубнов.

— Идем со мной.

Зверьков, дрожа всем телом и не отдавая себе отчета в том, что, собственно, делает, встал — огромный на фоне невысокого и стройного Константина Калиниченко — и последовал за ним. В спину к Зверьку пристроилась Наташа.

— Где Дубнов? — спросил Калиниченко, когда Зверек покорно сел в темно-зеленую «Вольво».

— В… в мусарне.

— Дает показания?

— А? А… ну да. Показания. Вернется, наверно, только к утру, — не дожидаясь вопроса, уточнил Зверек.

— Охотникова?

Данила кротко моргнул белесыми ресницами и, тупо улыбнувшись, спросил:

— Что… Охотникова?

— Та женщина, которая была в комнате вместе с трупом Рощина, — отчеканил Кальмар. — Она где?

— Костя, — холодно сказала Наташа, — ты же говорил, что не жалко.

— Молчи, — оборвал ее Кальмар. — Где она?

— А… Женька? — с видимым удовольствием произнес Данила. По всей видимости, последние пороги сопротивления были преодолены, и теперь он охотно выкладывал все, что знал — нужное и ненужное. — Женька, она забавная. Помню, еще в Питере она мне пробила в контрабас, так я чуть ласты не склеил. А вот Сергеич, шеф мой покойный типа… вот он склеил. Да… бля, — для большего эффекта присовокупил он и ухмыльнулся застывшей, неестественной, но в высшей степени довольной улыбочкой.

— Я, кажется, спросил о том, где она, — процедил Кальмар.

— Она? Она в доме Рощина. Да… пацаны говорили, что надо бы ее на хор поставить, типа отхарить паровозиком, да уж больно заковыристая она будка… может и ужабить. Как меня в Питере, — доложил Зверек.

Кальмар поморщился и произнес:

— Сколько человек в доме?

— То ли пять, то ли шесть. Колян с Васо… мы его Васьком зовем, хотели поиграть в шахматы да какую-нибудь шалаву натянуть. Вот ты бы им понравилась, — повернулся он к Наташе, вероятно, пользуясь тем, что организм позволял ему говорить все, что ни думается. — У тебя сиськи клевые. А Васек любит, чтобы жопа…

— Заткнись! — рявкнул на него Калиниченко. — Говори то, о чем спрашивают.

— Так ты и спрашивал о тех, кто остался в доме, — не в силах удержаться, машинально молол языком Зверек. — Я еще не слил про Сафьяна и Гоги Кривого. Они…

— Если скажешь еще одно слово, у тебя отсохнет язык, — веско выговорил Кальмар. — Так что, будешь еще балаболить не по делу?

— М-м-м… ы-ы-ы…

— Герасим, — презрительно сказала Наташа, а сидевший рядом с ней на заднем сиденье и все это время молчавший Борис добавил:

— Только поступить бы с ним надо, как с Муму…

Темно-зеленая «Вольво» бесшумно подкатила к воротам рощинского особняка. Из нее вылез сначала Кальмар, а затем Зверек. Последний был каменно-спокоен и смотрел прямо перед собой.

Как зомби.

Борис и Наташа, вооруженные соответственно пистолетом-пулеметом «узи» и серебристой крупнокалиберной «береттой» с глушителем, встали за колонну в основании въездных ворот. Костя Калиниченко, невидимый за глыбистой спиной Зверька, еле заметно ткнул тому в спину.

Зверек нажал на кнопку электрического звонка, встроенного в колонну, но, не удовлетворившись этим, постучал по воротам так, что тяжелая чугунная створка сдавленно крякнула. Из темноты — вероятно, из караульного помещения возле автостоянки, перед самым фасадом дома — вышел парень с автоматом и сонно бросил:

— Кто еще?

— Это я… Зверек.

— А… щас открою. Хотя был бы Дубнов, хрен бы тебя кто пустил, козла.

— А вот за козла ответишь, — деревянно выговорил Данила.

— Да это я так… козел же тоже зверек, только рогатый, так? — хохотнул охранник-юморист, открывая ворота. — Ну что, проезжай… зверек рогатый.

— Я же предупреждал, что за козла ответишь, — все тем же деревянным голосом отозвался Зверьков и, с молниеносной быстротой выхватив из-за спины пистолет с глушителем, разрядил в охранника всю обойму.

Тот упал без звука, а Зверьков опустил пистолет и, перешагнув через труп, направился к дому. Кальмар взглянул на распростершееся на земле тело и негромко сказал вышедшему из-за колонны Борису:

— Все патроны расстрелял, болван. Смотри на этого… шутничка. Чистое решето.

— Да, соображение притупляется, — кивнул Борис. — Зато какая целеустремленность… а, Костя? Законченный терминатор, только русскоязычный.

Тем временем Зверек поднялся по ступенькам и достиг парадных дверей особняка. Двери уже открывали — очевидно, увидели Данилу на мониторе через видеокамеру внешнего обзора.

— У него же патронов не осталось, — сказал Борис.

— Ничего. Без патронов обойдется. Я ему исчерпывающую инструкцию дал. Расстрельную…

Упомянутый Зверьком в «Кобре» Колян окинул Данилу мутным взглядом и поправил расстегнутую на груди рубашку.

— А, ты, — сказал он. — Проходи.

— Йа, — почему с берлинским акцентом произнес Зверек, а потом поднял свою громадную клешневатую руку и, посмотрев на нее, как рассматривают впервые попавшуюся на глаза вещь, вдруг вцепился в горло Коляна. Тот захрипел и упал на колени, издав сдавленный хриплый вопль…

…И этот вопль буквально вырвал из кресла в просторной прихожей, по размерам не уступающей иному театральному фойе, — массивного небритого парня лет двадцати восьми—тридцати, с ярко выраженными кавказскими чертами продолговатого лица — длинным хищным носом, смуглой, оливкового оттенка, кожей, заросшей густейшей щетиной. Вероятно, это и был Васо. До того он с непроницаемым выражением пил пиво и смотрел немецкую порнуху так меланхолично, как будто это была передача «Сельский час», а скорчившаяся у его ног почти голая девица, на которую он не обращал ни малейшего внимания, с энтузиазмом делала ему минет.

Но с криком Коляна он вскочил, отшвырнув ударницу орального секса, и схватил автомат, лежавший рядом, на низком стеклянном столике:

— Э-э-э, ты, бля… Звэрок!

— Звэрок капут! — рявкнул появившийся в дверном проеме Борис и вскинул «узи». Прострекотала автоматная очередь, и Васо с простреленной грудью упал на пол.

Девица завизжала и, дотянувшись до выроненного любовником автомата, надавила курок.

Несколько пуль уложили на месте сцепившихся в схватке Зверька и Коляна. Причем Зверек, уже умирая, продолжал с упорной, нечеловеческой целеустремленностью и упорством сжимать пальцы на горле врага — человека, которого до встречи с Кальмаром считал если не другом, так приятелем и коллегой.

Борис Крапивин, успевший спрятаться за дверью, дал короткую очередь по ногам женщины, а появившаяся из-за его спины Наташа тремя выстрелами из «беретты» разнесла ей голову и прострелила грудь…