Глава 20 ПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР НА НАДГРОБНОЙ ПЛИТЕ
Аладьин шел по дороге. Его серый плащ развевался на ветру. Я задумчиво произнесла:
— Кажется, понятно, куда он направляется.
— И куда? — осведомился Вова.
— На кладбище!
— Как бы нам с тобой туда не загреметь не вовремя, — буркнул он, — а то в последнее время все словно сговорились отправить нас в этом направлении. Вот и сегодня…
— Ты, кстати, так и не сказал, что они к тебе так привязались? Да еще с московскими номерами. Ты же в свое время жил в Москве?..
Он заметно скривился:
— Да ты в свое время тоже жила в Москве, если уж на то пошло, Женя. И вообще…
— Ладно, — сказала я. — Потом поговорим.
А Аладьин все шел вперед. Он брел, опустив голову, и глядел себе под ноги.
Я оказалась права относительно его маршрута.
Маленькое местное кладбище располагалось на холме, рядом с котловиной, которую последние дожди превратили в настоящее болото. Несколько участков, размещенных на просевшем пласте почвы, ушли под воду. И то, что предстало передо мной в рассеянном вечернем свете сквозь клочковатые тучи, уцелевшие после недавнего дождя, оказалось неожиданно жутким. Черная громада кладбищенского холма, изогнутый металлический хребет ограды, черная щетина леса неподалеку — все это казалось неописуемо далеким от малейшего очага цивилизации.
— Мрачновато тут, — сказал Вова Крамер. — А наш подопечный-то куда делся? Включи фары!
Дальний свет фар отразился от спокойной глади воды, над которой там и сям торчали покосившиеся разлапистые деревца, черные кресты и ограды — и выхватил из клубящегося полумрака несколько могил, силуэты деревьев и метнувшуюся вдоль ограды темную фигурку. Свет вспугнул ее, словно зайца. Фигурка качнулась и побежала в глубь кладбища.
— Ну вот, спугнули! — недовольно сказала я.
— Таинственный тип, — отозвался Крамер. — Только мне кажется, зря мы сюда приперлись. Только проблемы себе заработали! С этими уродами! Единственное, конечно, что мы можем узнать… чью могилу он посетит? Потому что…
— Мне тоже кажется, — перебила я, — что Аладьин — это кличка, псевдоним. Наверно, ходил с этой лампой, а самая известная по сказкам лампа — лампа Аладдина. А кто-нибудь не понял, решил, что Аладьин — просто фамилия такая.
Крамер неуверенно кивнул.
Я вышла из машины.
— Пойдем. Глянем, где он там. Только, толку от этого будет…
Под ногами была чахлая, словно изжеванная желтая травка. Торчали лопухи. Покосившийся, ушедший в воду край маленького кладбища выглядел жутко: торчащие из воды, словно призрачные тени из слепого матового зеркала, кресты, памятники, голые осклизлые кусты и оградки. А над всем этим в напоенном стылым безмолвием воздухе висела впаянная в черный холм тень старой часовенки, вокруг которой было сосредоточено наибольшее количество могил.
Кажется, именно в том направлении ушел таинственный человек, которого мы так тщательно (и, похоже, безуспешно) преследовали.
— Да, тут невесело, — сказал Вова, оглядываясь по сторонам. — Лично мне даже больше нравилось в бункере у этого… у Маркаряна. Хотя кисло и там, и там. Хрен редьки не слаще, что называется.
— Вова, не зуди под ухо, — раздраженно сказала я. Под ногами чавкала вода, а я была так изваляна в грязи, что любая свинья на моем фоне показалась бы английской леди. — И так тошно, а тут еще ты со своим хреном!
Фраза прозвучала двусмысленно, Вова фыркнул. На этом обсуждение прекратили, и дальше наша прогулка по кладбищу проходила в молчании. На одну секунду мне пришла в голову идиотская мысль, что Аладьин на самом деле — покойник и пришел по месту прописки, на здешнее кладбище. Отсюда и все мистические штучки в этом деле!
Нет надобности говорить, что я ненадолго застряла на такой точке зрения.
Мы прошли еще немного и почти наткнулись на Аладьина. Быть может, мы и не заметили бы его, приняв его фигуру за валун или за неуклюжий памятник, так он сливался с грязью… но Вова Крамер вынул из кармана электрический фонарик. Луч этого-то фонарика и выхватил из темноты коленопреклоненного Аладьина.
Он был внутри небольшой, слегка покосившейся оградки. Стоял прямо на надгробной плите, спиной к памятнику. Он опустил голову низко-низко, с длинных черных волос стекала вода, попадая ему за воротник, но он, казалось, не замечал этого.
Лампа — поцарапанная, в нескольких местах закопченная керосиновая лампа — стояла рядом с ним на надгробной плите. Я некоторое время разглядывала его, он поднял голову и, не выказав никакого удивления, сказал:
— А, это вы. Ну зачем светить мне в глаза? Я не хочу светить в глаза, и вы не светите. Вас не хотят убивать, — вдруг взглянул он на меня, — но, наверное, придется, потому что вы разрушаете все.
Я застыла в неподвижности от этих диких слов. Язык мой сперва закостенел, а потом вдруг сам по себе брякнул:
— Может быть, Аладьин, вы мне и скажете, как именно я умру, а?
— Солнце светит, — бормотал он, — вода течет, снег идет… Все, все за меня. Что? — вскинулся он, и его длинный безволосый, почти женский подбородок попал в полосу света Вовиного фонарика. — А, это? Я не хочу ничего знать. Мне просто говорят, а я не могу уклониться. Хотите… вы умрете сегодня ночью? — спросил он. — Впрочем, вместо вас может умереть кто-нибудь другой, если у него желтые носки. Да, может быть, и так.
— Что-о? — воскликнула я. — Как? Откуда ты узнал про желтые носки? Что значит — желтые носки?!
— А что ты так всполошилась, — произнес Вова, — какие еще желтые носки?
— Дело в том, — волнуясь, произнесла я; Вова меня внимательно слушал, в то время как Аладьин сидел с совершенно отсутствующим лицом, — дело в том, что, когда мы удрали из загородного дома Маркаряна и ночевали на моей, так сказать, конспиративной квартире, я дала Маркаряну…
— Чев-во? — возопил Вова.
— …я дала Маркаряну желтые вязаные носки, — продолжала я, не замечая еще одной сомнительной двусмысленности Крамера, — потому что у него, у Гамлета, мерзли ноги. А ты слышал, что только что сказал вот он… Аладьин.
— Слышал… А что он сказал?
— Он сказал, что я, если захочу, могу умереть сегодня ночью. Но вместо меня может умереть кто-нибудь другой, если у него есть желтые носки! Понимаешь? У него, — я кивнула на Аладьина, все так же безучастно сидящего на могильной плите, — не бывает обмолвок, случайных фраз и слов, которые говорятся просто так. И все — ВСЕ — сбывается! Это тебе могли бы подтвердить хотя бы Бармин и Мельников. Если Аладьин упомянул про желтые носки, то он упомянул про ТЕ САМЫЕ желтые носки. Мелочь, но на таких вот жутких мелочах строится все!
— Ну, Женька, ты совсем встала на точку зрения мистиков, фаталистов и оккультистов, — небрежно сказал Крамер, но нечто в его тоне показало, что он сам относится к этим совпадениям серьезнее, чем говорит.
— Я не понимаю, откуда он взял идею про эти проклятые желтые носки, — продолжала я. — И у него спрашивать бесполезно. Но знать о них и о том, что Маркарян спал в них, мог только тот, кто был на конспиративной квартире в ту ночь, когда там ночевали я, Аня… ну и ты, Вова!
Крамер недоуменно кашлянул.
— То есть ты хочешь сказать, — запинаясь, начал он, — что или я, или Аня… сообщили этому типу, которого я вижу в первый раз…
— И я его вижу в первый раз, — вдруг заявил Аладьин, — а татуировка у тебя дурацкая. Забей ее! Не люблю огорчать людей, — как-то потерянно добавил он.
Вова только развел руками и пробормотал:
— Чертовщина какая-то… откуда он…
— Вот что, Вова, — резко выговорила я. — Мне кажется, что нам не сейчас нужно копаться во всем этом дерьме, а необходимо вернуться в Тарасов. И я знаю, куда мы поедем! Нельзя терять ни минуты. Двигай!
Мы уже почти дошли до машины (отстал только Аладьин), как вдруг я резко развернулась и направилась назад. Крамер непонимающе окликнул меня:
— Ты куда?
— Сейчас вернусь.
— Сама же говорила, что надо побыстрее возвращаться в Тарасов…
Но я только отмахнулась от него и решительно направилась в ту сторону, откуда мы только что пришли. Пелена дождя застилала обзор. Я вошла в ограду и, наклонившись, протерла табличку на могиле, возле которой сидел Аладьин. И прочла: «Николай Сергеевич АКИМОВ. 1951–1997».
