Глава 5 Ралли спорткомплекс «Святогор» – поселок Заречный

Мы выскочили из спорткомплекса, выпрыгнув из бокового окна второго этажа, и бросились к докукинскому «Хендэю». На бегу Коля путался в нижних конечностях, как будто у него их было не две, а, скажем, восемь, но тем не менее передвигался с такой поразительной скоростью, что добежал до своего стоявшего метрах в семидесяти от «Святогора» автомобиля, опередив меня едва ли не на треть общей дистанции.

При этом он так смехотворно разбрасывал на бегу длинные сухие ноги и так уморительно размахивал руками, что, несмотря на серьезность сложившейся ситуации, я не смогла удержаться от отрывистого, вырывающегося из меня как бы фрагментами смеха.

Докукин на полном ходу врезался в боковую дверцу машины, густо икнул, с его переносицы сорвались очки и, хрястнув о крышу кузова, нырнули в сгущающийся полумрак подворотни. Сам же их хозяин сдавленно простонал и, схватившись за ушибленное колено, коротко взвыл, опустившись прямо на асфальт.

Тут подоспела я. Схватила Колю за шкирку и буквально впихнула в салон, как четверть часа назад сделал то же самое с разговорчивой путаной Светой Курилов.

Кстати, о Курилове. Я только успела свалиться на водительское кресло и наскоро перевести дух, как сбоку подрулила черная «Ауди», и в приоткрывшемся окне показалась темноволосая голова Кости.

– Ну че, куда направляемся… агент Никита? – спросил он, не стирая с лица белозубой улыбки.

– А ты что, с нами? – машинально спросила я, как всегда, выудив из его вопроса немалую порцию едкой иронии.

– А как же. Вдруг вас за соседним углом поджидает теплая компания автоматчиков, и мы с тобой даже потолковать не успеем, не говоря уж о чем-то более существенном… типа поужинать, – лукаво добавил он, а потом, как-то сразу посерьезнев, решил: – Ладно, трогаем отсюда… хоть в Большой театр, но только подальше от милых подручных милого друга Леньки.

– Тогда держись за мной, – проговорила я и сорвала машину с места так, что завизжали шины, а вяло тычущийся носом в собственную грудь Докукин подскочил на месте и разразился тирадой, из коей красноречиво следовало, что его машина досталась ему тяжким и непосильным трудом и потому обращаться с ней следует аккуратно, как… даже сравнить не с чем…

– Куда мы едем? – спросил он после минутного молчания – уже после того, как я проигнорировала его причитания касательно тяжкой судьбы вверенного ему судьбой «Хендэя».

– А ты куда думаешь?

– Н-не знаю… может, по тетям?

– Ну уж нет, – проговорила я. – По тетям… определение-то какое выискал.

– А куда? – беспомощно спросил он.

– К тебе домой, куда же еще.

– В-в-в… в Заречный?

– У тебя есть другой дом? – еврейским контрвопросом ответила я.

Сложно даже описать, какое смятение появилось на его крысиной мордочке, когда я заявила ему, что мы едем прямиком в Заречный.

– Н-нет, – замотал головой Коля, а потом из него на манер рвотных спазмов, хрипло распирая гортань, вырвалось какое-то дребезжащее сипение и бульканье… он сделал даже попытку выскочить на ходу из машины, но я вовремя схватила его за плечо и тряхнула так, что едва не вытрясла душу из тщедушного тельца. Он что-то сдавленно заверещал, но угомонился.

– Не дури, Докукин, – произнесла я. – Не сегодня-завтра тебе придется возвратиться туда. И чем скорее это произойдет, тем лучше.

Он сжался, а потом сказал, что лучше бы я оставила его у Ольховика: там хотя бы светло, тепло и безопасно.

При слове «безопасно» я покосилась на него как на полоумного, но увидела в маленьких водянистых глазках такую мольбу и такой всепоглощающий безотчетный страх, что подумала: быть может, ему в самом деле было там куда более комфортно, чем в Заречном – поселке на самом краю города, в котором после девяти часов вечера на улицах не оставалось ни души… с затопленным кладбищем и старухами, которые рубят себе руки и умирают на пороге собственного дома.

Я невольно содрогнулась, только допустив, что хоть что-то из рассказанного Докукиным – этим материалистом из материалистов! – могло быть правдой… Мало ли в наше время чудес, которые долгое время считаются бессмысленными, нелепыми, абсурдными небылицами, а потом выплывают во всей красе – и оказывается, что тот смех, который так долго расточали в адрес считавшегося невозможным явления, может легко оборачиваться воплями и стылым заматерелым ужасом в широко распахнутых глазах.

– Ты не понял, – наконец произнесла я. – Я переночую с тобой.

Он медленно повернулся и измученно – вероятно, тут больше ипохондрии, чем реального физического страдания, – спросил:

– Правда?

– С тех пор как ты предложил мне руку и сердце, я не могу говорить тебе неправду, – не удержалась я от иронии: ну не люблю, когда давят на жалость и строят из себя пресвятого мученика Себастьяна. – Более того, твоя безопасность гарантирована: с нами едет Курилов, и, по всей видимости, он тоже захочет у тебя переночевать, потому как я изложила ему твои страшилки… а этот товарищ таков, что с ним предпочтет не связываться самый отчаянный черт – если он действительно повадился бродить по Заречному.

– Если бы ты побывала там, не стала бы так шутить, – проговорил он и отвернулся. Потом, все так же не смотря на меня, спросил: – Этот Курилов… он что, твой любовник?

– Ты то целомудрен до неприличия, Коля, то начинаешь говорить пошлости, – улыбнулась я, резко выворачивая на оживленную трассу Новоастраханского шоссе. – Этот мой любовник, как ты говоришь, этот Курилов… я не видела его больше года, он только сегодня приехал в наш город и, между прочим, тут же принял участие в не самом безопасном мероприятии. Неизвестно, что бы произошло с тобой, не помоги мне Костя. И это, заметь, совершенно бескорыстно. Так что если ты собираешься дуться на Константина только потому, что он есть, – это совершенно напрасно и неуместно.

– Угу… – мрачно протянул Докукин.

– Кстати, – я невольно улыбнулась, – где тебя выучили так быстро бегать?

– А-а… это в секции. Я же кандидат в мастера спорта по легкой атлетике.

– Да ну?

– А это когда еще живы были родители… они все думали, куда бы меня отдать, а то совсем, как они говорили, тщедушный… в бокс нельзя, в плавание – комплекцией не вышел, разве что только в шахматы… фигурки передвигать. А потом отдали в легкую атлетику. Ну вот… я и стал бегать на стайерские дистанции.

– А что же дальше не бегаешь?

– Да ну их, – махнул рукой Докукин. – Я все время выигрывал, потому что половина моих соперников от смеха сходила с дистанции. Говорили, что у меня очень оригинальный стиль бега.

Я вспомнила, как комично мельтешили сегодня на бегу, разлетаясь во все стороны, ручки-ножки Докукина, и мысленно присоединилась к былым соперникам Коли по беговым дорожкам: с таким человеком бежать рядом просто невозможно…

Поселок Заречный был в самом деле довольно мрачным и безлюдным местом.

Он располагался на самой окраине Заводского района города – района, заслуженно снискавшего себе репутацию наиболее криминального. Как будто бы неподалеку, а на самом деле не меньше чем километрах в трех-четырех, а то и пяти от Заречного, на мрачном фоне дымного неба четко прорисовывались контуры двух огромных труб, над которыми непрестанно стояли султаны густого черного дыма. Там находился крекинг-завод. Гарь и чад от него беспощадными удушливыми щупальцами спрута расползались по всему микрорайону, отравляя и без того несладкую жизнь местных обитателей.

А обитали в Заречном преимущественно люди преклонного возраста. Сам поселок, по сути, представлял собой скопище сбитых у волжского побережья деревянных и кирпичных домишек, преимущественно одноэтажных. Мрачное двухэтажное здание котельной стояло на правах местного небоскреба. Мимо него пробегала давно заброшенная, проржавевшая ветка железной дороги, обрывавшаяся у причала, который, как это ни банально звучит, тоже не функционировал.

То, что в Заречном с удивительной скромностью именовалось дорогой, представляло собой труднопроходимый микст полосы препятствий (в том числе водных – огромных зловонных луж с бензиново-мазутными разводами) и исполосованного гусеницами танкодрома. Сказать, что на этой дороге было много выбоин, ям и колдобин, – значит погрешить против истины. Она сама была одна сплошная выбоина.

Тем более, что асфальт на ней встречался только эпизодически и фрагментарно.

– Н-да, – процедила я, включая ближний свет. – Прямо скажем, не автобан Гамбург – Франкфурт-ам-Майн. Как тут вообще можно жить?

Сказав это, я въехала в какую-то особо демоническую выбоину, в результате чего машину подкинуло на полметра вверх и занесло в сторону.

– И ведь выпендрился, Докукин: купил для этого роскошного гетто белый автомобиль с низкой посадкой! – в сердцах воскликнула я и тут же прикусила язык – машину снова тряхнуло так, словно в нее вцепился подвыпивший великан и теперь в белогорячечном восторге таскал во все стороны.

В этот момент зазвонил сотовый.

– Слушаю, – проговорила я, с трудом ворочая прикушенным языком. – Курилов? Как, ты еще жив? А то эта трасса Париж – Дакар из кого угодно душу вытрясет. Что? – Я повернулась к Докукину и произнесла: – Он спрашивает, есть ли тут продуктовый магазин или че-нибудь наподобие?

– Есть, – отозвался тот. – Это надо проехать по дороге почти до конца, до старого подъемного крана, а потом свернуть налево, потом направо, через заброшенный сад, – и там будет такой ларек… только, наверно, он уже закрыт, потому что…

Я истерически расхохоталась, прерывая унылый тенорок Коли, и почти крикнула в трубку:

– Ты слышал весь этот краткий путеводитель для любителей острых ощущений?

– Ну да, – послышался иронический голос Константина. – Надо сказать, впечатляет. Но шутки шутками, а жрать-то охота, а у твоего дружка, поди, ничего спиртно… то есть, я хотел сказать, съедобного.

Докукин словно слышал его слова.

– У меня, к сожалению, еды особой нет, – произнес он. – Погреб на прошлой неделе заклинило, открыть не могу… там всякие соленья… картошка…

– Что же это ты, Коля? – укоризненно произнесла я. – Денег навыигрывал бог знает сколько, а принимаешь пищу в старых добрых традициях трехразового питания – в понедельник, среду и пятницу?

– В общем, так, – послышался голос Курилова. – Вы, это самое… ищите дом гражданина Докукина, а я повторю это ралли по кочкам и сгоняю в город за хавчиком. Как это мы сразу не догадались?

– А ты потом нас найдешь?

В ответ послышался издевательский смех, и я вспомнила, кем на самом деле был по образованию Курилов и как ему нужно было постараться, чтобы не найти, пусть даже среди ночи, молочно-белый автомобиль в маленьком поселке даже не городского типа…

Он был вовсе не фокусник и не учился в эстрадно-цирковом училище, хотя, я уверена, его взяли бы туда без экзаменов: Костя Курилов обладал врожденным артистизмом, великолепной координацией движений и неуемной тягой к клоунаде.

А готовили его в свое время на сотрудника внешней разведки.

Можно сказать, что в определенном смысле мы были с ним однокурсниками. А именно – в том смысле, что проходили примерно идентичные курсы дисциплин и тренингов, которые приличествует пройти каждому, кто обучался в закрытом женском институте имени Ворошилова, как я, или в высшей школе разведки при Главном разведывательном управлении Генштаба, как Курилов.

Точно так же, как и я в спецгруппе «Сигма», он проходил стажировку на сборах, прикрепляемых к тем или иным секретным объектам. Теперь я даже могла припомнить, что мы совместно с их мужской группой сдавали зачет по альпинизму в Гималаях, но тогда я была настолько сосредоточена на достижении цели и методом суггестивного аутотренинга ориентирована на выжимание всех ресурсов своего организма, что этот факт – присутствие с нами бок о бок коллег-мужчин – остался как-то за кадром моего восприятия.

Просто иначе я не сдала бы зачет по спецкурсу, который назывался кратко и впечатляюще: «Выживание в горах».

…Впрочем, как мой, так и Костин выпуск оказался последним – наши институты за отсутствием стабильного финансирования расформировали, благо подготовка кадров международной резидентуры была далеко не самой животрепещущей проблемой новой, упорно пытающейся войти в демократическую колею, России.

Профессия шпиона в ее классическом варианте тоже оказалась невостребованной, но, в самом деле, сложно даже предположить, что специалист такого класса, как (без ложной скромности) я или Курилов, не сумеет найти себе занятие, соответствующее его уровню подготовки.

В криминальных структурах, например, нам просто не было бы цены.

Я стала элитным телохранителем и – по обстоятельствам – частным детективом. Судьба же Курилова сложилась совсем по-иному.

– Две трети парней из моей группы подались в киллеры, рэкет и охранные агентства, – в свое время рассказывал мне Константин. – Там их, разумеется, принимали с распростертыми объятиями, потому что человек, прошедший сито такого отбора и огонь и воду последующего обучения, стоит минимум десяти накачанных мордоворотов. И это просто в заурядной драке. Не считая многих других качеств, о которых большинство телохранителей и понятия не имеет. Тем более приятно видеть перед собой исключение из общего правила. Вот, например, вас, дражайшая Евгения Максимовна. А вот я… – обычно он с хитрым видом махал рукой и улыбался грустной, непростой, чуть горькой улыбкой…

– Где же этот прохиндей Курилов? – спросила я, когда прошло уже около часа, а Константин все не возвращался. – Может, опять влип в историю с утаскиванием из магазина продуктов? Мне его клептоманские замашки в свое время немало нервов попортили.

– Может, с ним что-нибудь случилось? – промямлил Докукин.

Он сидел в сером невзрачном креслице прямо под внушительного вида настенными часами – теми самыми, которые накануне он принял за голову какого-то невероятного чудовища. Сидел, поджав под себя обе ноги, и пытался разжевать кусок древнего сала, о которое, вероятно, обломали зубы еще докукинские предки, принимавшие участие в разгроме Гитлера. Удавалось ему это плохо, и, произнеся означенную фразу, он со вздохом опустил сало на крышку стоящего рядом пыльного сундука.

– С кем, с Куриловым? – скептически проговорила я. – Самое страшное, что с ним может случиться, – это застрять в одном из замечательных водоемов на этой мерзкой дороге.

Коля анемично пожал худыми плечами…

– Домик у тебя в самом деле мрачный, – заметила я. – Тут поживешь подольше, пожалуй, в самом деле будешь дергаться на каждый звук. Кстати… а что ты, Колечка, думаешь по поводу своего профессора? Клинского Сергея Сергеевича, так, кажется, его зовут?

– Что я думаю? Чего-то не совсем, это самое… разобрал…

– Я хотела сказать: ты допускаешь то, что он связан с Ольховиком?

Докукина как пружиной подбросило.

– Да ты что! – воскликнул он. – Сергей Сергеич? С этим Ольховиком? Да никогда!! Я Сергея Сергеича много лет… чтобы он… да ни за что! Это на него повесили… чтобы… чтоб…

Он сбился и, вне себя от возмущения, не нашел ничего лучшего, как снова конвульсивно вцепиться зубами в престарелое сало.

– Что-то много в последнее время вешают на этого Клинского, – вполголоса произнесла я. – Сначала взяточничество, а теперь вот – делишки с Ольхой и его милыми ребятишками. Н-да-а-а… Черт-те что! Ну и где же наш замечательный Костя?

Лицо Докукина вдруг как-то сразу стало темным и мрачным, глаза как-то запали, а длиннющий нос, которым он время от времени трубно шмыгал, казалось, еще больше завалился вправо – одним словом, краше в гроб кладут.

Он облизнул тонкие серые губы и хрипло произнес:

– Вот ты говоришь, что ему никто не страшен… что он такой… вот. Да я и сам видел, как он вел себя там, в этой сауне. Но вот только бывает… в-в-в… Господи… что это?! Погоди!! Что… что там?

Докукин отвалился назад, на спину, его голова безжизненно сползла на подголовник кресла, и в маленьких мутных глазах я прочитала неописуемый животный страх – словно он, глядя поверх моего плеча, увидел у меня за спиной что-то невыразимо жуткое и чудовищное…

Я с гулко плеснувшимся в груди сердцем – вроде что-то оборвалось – обернулась.

Никого не было, только блики от экрана включенного телевизора плясали по лакированной поверхности двери.

– Не сходи с ума, Коля, – произнесла я.

– А вот это… не сходи с ума… – простонал он и попытался поднять руку, но она не послушалась его, продолжая лежать, как парализованная, на подлокотнике кресла.

И тут я похолодела – потому что услышала.

Тоскливый, щемящий, стенающий вой, от которого против воли, против всех здравых и рациональных соображений, стыла в жилах кровь, вой, упругой змеей невыразимого ужаса проникающий в тело… звук, от которого немели руки и хотелось упасть лицом в пол, закрыть голову руками и лежать так, пока мир не завертится и не уйдет от тебя…

И тут я вздрогнула, словно мне приложили к телу раскаленное железо.

Бах! Бах! Бах!

Три выстрела, следующие один за другим где-то там, у Волги, метрах в трехстах от дома – и вдруг онемевший и оглохший воздух вокруг нас буквально взорвался от неистового, почти человеческого вопля боли, неожиданно сорвавшегося все до того же леденящего кровь стонущего воя… но теперь он дошел до какой-то критической отметки и медленно сполз до тоскливого, исполненного жуткой боли стенания.

И оборвался.

Я отказывалась верить всему происходящему. Тому, что видят мои глаза. Тому, что слышат мои уши, – и тому, что дьявольски хохочет и рвется в распираемой невесть откуда натекшим страхом груди.

Но…

Ходики над головой Докукина застонали, захрипели, словно не деревянный ящик это был, а живое существо, и словно рвались в груди этого существа какие-то жуткие струны… и в тот же миг Коля глухо вскрикнул и упал с кресла головой о пол.

И скатился, как безвольная тряпичная кукла…