Глава 7
Марина лежала в кровати, шуршала шоколадной оберткой и читала какой-то глянцевый журнал. Бог знает, где она его взяла. Я пригляделась — а, ну да, «Космополитен». Кто бы сомневался.
— Прикольная здесь статья. Про браки красавцев и уродов. Жаль, окончание только в следующем номере. Прикинь, более девятисот лет назад китайский император Танг был не в меру увлечен девушкой из своего сераля — лилипуткой с двумя головами.
— «Он велел построить для нее шикарный дворец с фонтанами и роскошным садом, — зачитала мне клиентка. — Наложница умерла еще молодой, и император Танг не находил себе места. Он успокоился лишь после того, как его слуги, проявив поистине чудеса энергии, нашли ему новую уродку, напоминавшую ту, усопшую». Вот дают! На свете столько баб одиноких, а они…
— Скажи, ты знала, что после развода с Гонопольским Ия родила сына?
Журнал упал на одеяло.
— Нет. Первый раз слышу. А это важно?
— Важно, если знать, что ее ребенок — наследник первой очереди, как и ты.
— Это что значит?
— Это значит, что наследство Гонопольского будет разделено не на три, как предполагалось сначала, а на четыре части.
— Я, родители Макса и сын его первой жены, — посчитала Марина. — Ну да, получается, что на четыре… А доказано, что этот ребенок у нее именно от Макса?
— Докажут, не беспокойся. Гарантия практически стопроцентная.
— Хм… Ну что ж… Не скажу, что меня это радует, конечно. Но и обижаться — грех. Дети — цветы жизни, — заключила Марина не без сарказма.
— А ты чего так рано легла? Устала?
— Устала, конечно, но и вообще люблю в свободную минуту поваляться с книжкой. А что?
— Ничего. Если ты уже дочитала статью, давай-ка и в самом деле выключим свет.
Так мы и поступили. Марина уснула сразу, едва только голова ее коснулась подушки, и снова напомнила мне куклу, которая говорит «мама» и закрывает глаза, когда укладывают «спать». С минуту я прислушивалась к ровному дыханию Гонопольской. А потом тоже уснула.
Утром я проснулась раньше Марины, встала под душ и, с наслаждением подставляя тело под струи воды, принялась строить планы на ближайший день.
Значит, так. Мой вполне невинный поход к престарелым родителям Максима закончился сногсшибательным открытием — у Гонопольского есть маленький сын! О чем это говорит? Прежде всего о том, что герои нашего расследования не шибко любили откровенничать друг с другом, хотя и считались настоящими или бывшими друзьями. Кто знал о сыне Макса, кроме его бывшей жены и родителей? Получается, никто. Правда, Гонопольский не признал ребенка; но совершенно понятно, что он сделал это ради того, чтобы не вызвать истерики у Марины, а кроме того, Максу, возможно, была неприятна сама мысль, что у него, красавца-мужчины, есть ребенок от такой чудаковатой женщины. Первая женитьба Максима была не чем иным, как забавой, шуткой, он наверняка не собирался жить с Ией долго. И никак не думал, что столь скороспелый дурашливый брак закончится рождением ребенка.
Вот почему Гонопольский поспешил отказаться от мальчика. И тем самым вызвал гнев родителей.
А теперь посмотрим на это дело с другой стороны. Марина прожила с Максом пять лет, и за это время знала о нем до смешного мало. Именно о нем самом — а не о его состоянии, вот как раз в последнем вопросе ее осведомленность была просто безупречна.
Отсюда вытекает и другой вывод: так ли уж моя клиентка любила погибшего мужа, как она об этом говорит? Вряд ли. Не будем забывать, что спустя очень короткое время после того, как Марина вышла замуж за Гонопольского, она завела себе молодого любовника — Стаса. И что примечательно, этого Стаса она тоже не любила. Иначе бы не забыла начисто о его существовании на второй же день после того, как его убили у нее на глазах.
Выходит, что расчетливая Марина интересовалась лишь тем, что могло принести ей пользу. Значит, и судьба первого мужа, Иосифа Френкеля, ее мало волновала. Иосифа осудили на восемь лет за хранение марихуаны, половину срока он уже отсидел, сказала Марина. Для Гонопольской эта «половина срока» означала ровно то, что она сказала. Я же, будучи более грамотным в этих делах человеком, могла бы добавить, что отсидка «половины срока» дает осужденному право на некоторые изменения в его судьбе. Например, после половины срока арестант может быть освобожден условно-досрочно за примерное поведение…
Додумав до этого места, я вышла из ванны, вытерлась полотенцем и направилась в кухню пить кофе.
— Жень! Ты встала? — сонно спросила Марина из комнаты.
— Как видишь.
— Я не вижу. Я еще с закрытыми глазами лежу, — ответила она мне с интонацией Львенка из мультфильма про Львенка и Черепаху. И даже что-то замурлыкала в ответ.
— Отлично.
— Что?
— Отлично, что ты лежишь с закрытыми глазами, потому что я попрошу тебя пролежать так целый день. То есть глаза, конечно, можешь открыть, но хорошо бы, чтоб из постели ты не выбиралась. До моего возвращения.
— А завтракать?! — жалобно донеслось из спальни.
— Доставлю в постель.
— А пописать?
— Гм… Ну встанешь на минуточку.
— А в банк?
— А в банк тебе сегодня незачем ехать. Там полно следователей, и тебя они наверняка ищут, чтобы задать несколько вопросов на предмет смерти твоего делового партнера Гоги Попова. Что, хочешь попасться к ним в лапы на целый день? А то и на неделю? Следователи наши торопиться не сильно любят.
— Почему? За что?
— Да потому, что ты — самое заинтересованное в его смерти лицо, дурочка! Если, конечно, не считать его жены и детей. Кстати, у него есть жена и дети?
— Не-а.
— Странно. А почему? Сорок лет мужику, даже больше. Неужели ни разу даже пассии не заимел?
— Понятия не имею.
Ее слова меня не удивили. На наследство Егора Попова клиентка претендовать не могла, и кто его на самом деле получит, ее не интересовало.
— Жень! Ну зачем мне в постели-то лежать?!
— Чтобы не отсвечивать лишний раз в окнах. Про снайпера-то забыла?
— Нет… — промямлила Марина испуганно. — Не забыла… Но ты что, думаешь, он и в самом деле продолжает за нами охотиться?!
— А что такого случилось, чтобы он остановился?
Воцарилась тишина. Марина напряженно обдумывала мои слова.
— Да, Жень, ты права, наверно… Но что же мне теперь — так и жить в постели? Как клоп?
Я вошла к ней в комнату с подносом, на котором стояло все, что нужно для завтрака.
— Просто дождись моего возвращения. Дело движется к завершению, и я надеюсь, скоро ты будешь блистать в свете, ничего больше не опасаясь.
— Потому что ты будешь со мной, да? Жень, ты же не собираешься меня бросить? Я бы хотела, чтобы наши отношения стали постоянными!
Я сделала вид, что не слышу этого пожелания. Работать с Мариной нравилось мне все меньше и меньше.
Усевшись за руль «Фольксвагена», я не сразу двинулась с места. Прежде всего потому, что пока не знала точно, куда именно ехать. Немного подумав, достала из кармана куртки мобильник. Два звонка — и справочная города, а затем и справочная банка сообщили мне номер приемной Егора Андреевича Попова.
— Але? — спросила секретарша.
— Говорят из компании «Сады Семирамиды», — начала я сурово. — Выражаем вам глубокие соболезнования в связи с преждевременной кончиной нашего давнего партнера вице-президента господина Попова. Будьте добры назвать адрес, по которому мы можем доставить траурный венок и небольшую помощь семье погибшего.
На том конце провода всхлипнули.
— Спасибо. Мы тут все в таком шоке… Еще вчера живой, здоровый, сразу после заседания отдохнуть хотел, просил меня в турбюро позвонить, заказать путевку на Мальдивы на двоих…
— В какое? — насторожилась я.
Значит, у господина Попова все-таки была какая-то пассия!
— Какое-то… «Райское местечко», кажется. Там даже заказ приняли, предложили сегодня подъехать… И вдруг… Боже мой, представить себе не могу, что шефа больше нет! Вы цветы можете прямо к нам доставить. Служба охраны затем подвезет их куда нужно.
— А материальная помощь? — напомнила я. — Ее полагается вручать из рук в руки семье покойного. Я, как лицо материально ответственное, не могу доверить…
— Ах да. Ну что ж, это довольно далеко. Егор Андреевич жил в загородном доме в поселке Жасминный, знаете? Там, где озера… рыбачить он очень любил… У него большой кирпичный особняк, вы его сразу узнаете — такая большая острая наклонная крыша, как парус, такой ни у кого в округе больше нет…
— Да, но дачный поселок, наверное, охраняется?
— Разумеется. Но если вы скажете, что привезли цветы и деньги, вас, может быть, и пропустят. Там уже все знают.
Ну что ж, дело за малым — осталось только найти венок. Про деньги, я надеюсь, в этой обеспеченной семье не вспомнят.
Медленно тронувшись с места, я поехала вдоль улицы, вглядываясь в вывески, и, конечно, скоро нашла то, что искала. На фасаде огромного делового центра красовалось любопытное сочетание вывесок:
1. «Салон для новобрачных».
2. «Бюро ритуальных услуг „Последний путь“».
3. «Производство мясных консервов».
«Конвейер, блин…» — подумала я, притормаживая возле «Последнего пути».
— Вам какой венок? — спросила меня хозяйка салона с полагающейся этой минуте трагической миной.
Вопрос, как ни странно, застал меня врасплох. Я и понятия не имела, что в этом случае предлагается какой-то особенно большой выбор.
— У нас вы можете заказать любые цветы на похороны, — затараторила хозяйка, — траурные букеты, композиции и корзины, ритуальные венки, оформление траурными лентами! Мы помогаем достойно проводить ушедшего, выразить свою любовь и уважение, отдать дань его памяти! К вашему вниманию — траурная корзина № 4 — классический траурный венок в бело-бордовой гамме! Траурный венок из красных гвоздик, красивый ритуальный венок из роз Гран-При! Стильный европейский венок оригинальной формы, который доставит настоящее эстетическое наслаждение!
— Кому? — прервала я ее.
Подбитая на лету, хозяйка салона уставилась на меня бессмысленным взглядом:
— А?
— Я спрашиваю — кому ваш венок доставит наслаждение? Усопшему? Или тому, кто пришел провожать его в последний путь?
— Н-ну… всем…
— Прекрасно. Значит, берем самый лучший, чтобы каждый из участников покинул похороны с полным чувством удовлетворения, обмениваясь впечатлением и приговаривая: «Как здорово провели время! Ну просто душой отдохнули!»
Хозяйка салона посмотрела на меня обиженно.
— Возьмите тогда желтые розы, — буркнула она. — Это любимые цветы Аллы Пугачевой.
— Хм… ну давайте. Покойный был ее давним поклонником.
Выкупив венок с розами, я загрузила его в «Фольксваген» и поехала на поиски дачного поселка в Жасминном.
Место было очень красивое.
Поселок стоял на высоком берегу одного из озер, и издали было видно, как солнце полощет свои лучи в его серебристых водах. И сам дом господина Попова, окна которого выходили на водную гладь, своими очертаниями напоминал бригантину, паруса которой надувает щедрый норд-вест.
Всей этой красотой я, правда, любовалась с пригорка. Потому что мало было сказать, что поселок охранялся — его окружал целый взвод молодцеватых парней, одетых в камуфлированную форму, и не меньшее количество овчарок. С места, где я стояла, было прекрасно видно, как охранники с собаками обходят поселок по периметру, и проникнуть в него посторонним нечего было и думать.
Я могла, конечно, прикрыться похоронным венком — дескать, вот, просили передать… Но, скорее всего, мне предложили бы оставить корзину у входа, а самой отправиться в обратный путь. А мне необходимо было попасть внутрь.
Нет, так дело не пойдет.
Придется пойти на хитрость.
Я дала задний ход и медленно проехала метров двести. Опустив боковое стекло, вглядывалась в заросли ивняка и камышей, что необработанной широкой полосой стелились по эту, «неэлитную» сторону озера. Местные жители — может, произвольно, а может, из чувства протеста, чтобы насолить буржуям, — устроили на этом берегу озера настоящую свалку. Здесь валялись проржавленные чайники, полусгнившие веники для бани, одноразовая посуда, осколки стекла, битые кирпичи и прочий хлам. Да-а, добра немало, но того, что мне было нужно, не попадалось…
Хотя стоп! Наконец-то я наткнулась на то, что искала! А именно — под осенней трухой мирно и, судя по всему, не первый год лежала старая, насквозь проржавевшая во многих местах двадцативедерная бочка, в каких садоводы держат дождевую воду.
Это было как раз то, что нужно!
Выскочив из машины, я открыла багажник и поволокла оттуда длинный металлический трос. На ходу я сделала петлю, которую и набросила на бочку, а другой конец троса прицепила к машине.
Все, можно ехать!
Мне навстречу из сторожевой будки тут же выбежал охранник.
— Отодвиньтесь в сторону, ребята, не ровен час, зашибем! — крикнула я ему и выскочившей следом за ним парочке таких же добрых молодцев. «Фольксваген» подъехал к самым воротам.
— Мадам! Чего вы делаете? — фистулой закричал охранник. — Сюда нельзя! Нельзя сюда с бочками!!!
— Как это нельзя? — огорчилась я. И широко-широко раскрыла глаза, в которых (отрепетировано перед зеркалом) дрожала трепетная доверчивость и жалоба на несправедливость этого жестокого мира. — Почему-у? Мне надо проехать!
— С бочками — нельзя!!!
— Но мне надо!
— Нельзя!
— Но почему, почему я не могу провезти с собой мою личную бочку? Она же пустая! Безобидная!
— Нельзя!!!
— Поймите, это моя собственность! Я всегда и всюду езжу именно с бочкой!
— Мадам, это бесполезно, поверьте! Я ни за что не разрешу провезти это на территорию!
— Вы… Вы жестокий человек! — с детской обидой воскликнула я и жестом большой капризули вынула из-за рукава носовой платок, одновременно незаметно отодвинув в сторону кобуру, прикрепленную под курткой. — Это бесчеловечно, — продолжала я всхлипывать, поочередно прикасаясь краем платочка к уголкам глаз. — Боже, как это ужасно — подозревать меня бог знает в чем…
Я вновь подняла на охранника глаза. По моей щеке очень живописно скатилась первая слезинка.
— Любезный друг, вы должны меня понять! Я могла бы быть вашей невестой… Неужели у вас нет невесты?
— Мадам! Поверьте, у меня есть не только невеста, но даже жена… Но и ее я бы не пустил на территорию поселка со ржавой бочкой на буксире!
— Ну хорошо, — всхлипнула я. — А без бочки?
— Ну… Без бочки я бы свою жену пропустил, — признался охранник.
Я на секунду задумалась, а потом грустно махнула рукой, словно смиряясь с суровой неизбежностью:
— Что ж… Если вы такой жестокий человек… Будь по-вашему. Отвязывай!
Обрадованный сторож бросился исполнять приказание. Как только мой груз, громыхая, откатился в сторону — ворота распахнулись.
Прием, который я применила, называется «концентрация внимания клиента на ограниченном количестве объектов». Этот трюк часто используют воры, карточные шулеры, спекулянты и агенты вражеских держав…
* * *
На подходе к дому господина Попова было тихо-тихо. Это казалось странным. Ни венков, ни визитеров с соболезнованиями — уж соседи-то по поселку хотя бы могли прийти поддержать бедную вдову или кого там еще — ведь не один же он жил в этом роскошном доме!
Оставив машину возле особняка, я медленно прошла по каменным плитам, которыми был вымощен двор, к крыльцу. Ну, совсем, совсем странно… Никакого движения, хотя в нескольких окнах, я заметила, горел свет. В то же время за стеклами не мелькнул ни один силуэт. А дверь распахнулась сразу, как только я взялась за ручку…
По холлу и по лестнице вверх вели ступени, покрытые несколько старомодными ковровыми дорожками. Я помедлила, прежде чем ступить на них: на красном ворсе отчетливо виднелись еще свежие следы. Влажная земля, занесенная на ковры чьей-то обувью примерно сорок третьего размера, еще не успела высохнуть и лежала комками. Из-под лестницы на миг выглянула кошка, сверкнула на меня янтарными глазищами и метнулась вверх по ступеням.
Я потянула из кобуры пистолет. И почти сразу услышала протяжный звук, очень слабый, больше похожий на скрип форточки. Форточка то была или человек, но скрипели где-то вверху, может быть, даже не на втором, а на третьем этаже.
С пистолетом в руке, благоразумно сняв его с предохранителя, я кралась по этажам. После грязных следов на ковре, которые вряд ли мог оставить кто-нибудь из домашних, я ожидала увидеть в особняке разгром и разруху, наподобие той, что неизвестный устроил в квартире Гонопольских. Но ничего этого не было, и все вещи, насколько я могла судить, оказались на своих местах.
Вот только стон становился все слышней, и вот, остановившись на третьем этаже и приоткрыв носком ботинка дверь, которая, по идее, должна была вести в комнаты, я оказалась… в театральной гримерной! По крайней мере, именно так должна она выглядеть по моим представлениям.
Комната была заставлена манекенами, тут и там висели плечики с женской одеждой — от легких пеньюаров до тяжелых вечерних платьев, по бокам штабелями стояли разнокалиберные туфли, босоножки, сапоги, шлепанцы… Повсюду висели парики, шляпы, вуали. Большой туалетный столик с огромным зеркалом был еле виден под грудой косметики и разного рода гримировальными принадлежностями.
Откуда-то с потолка свешивались гроздья женского белья: лифчики, трусики.
В комнате парил удушающий запах — смесь парфюмерии и косметики.
Но главное — стон доносился именно из этой комнаты. Теперь даже можно было определить, откуда именно — скрипящее (или сипящее?) поскуливание слышалось из-под груды тряпья, сваленной на низкой тахте, вплотную придвинутой к стене.
Приблизившись, я рывком сбросила на пол цветные тряпки.
На меня смотрели воспаленные, красные, со слипшимися от слез ресницами глаза. Ширококостная, скуластая девушка с завернутыми на спину руками лежала на тахте. Она была спеленута широкими лентами скотча, и даже пухлые ее губы были крест-накрест залеплены липкой лентой. Увидев меня, она замычала, отчаянно пытаясь освободиться. Рукой, в которой был зажат пистолет, я откинула с ее лица прядь волос. Увидев пистолет, девушка испуганно заморгала, на чистом лбу от напряжения вздулась жила.
— Спокойно! — сказала я. — Лежи спокойно. Я не враг. Сейчас разрежу… то есть освобожу, — добавила я поспешно, увидев, как дернулась девица от слова «разрежу».
Оглянувшись в поисках подходящего инструмента, я обнаружила на туалетном столике нож. Бог знает, как он сюда попал, может быть, хозяйка гримерной разрезала им ленточки на коробочках с косметикой. Какая разница? Два взмаха — скотч треснул, девушка со стоном опустила завернутые руки. Следующим рывком я отлепила скотч с ее рта. Потом освободила ноги.
Медленно, морщась от боли, девушка села на тахте. Она судорожно дышала и не издавала ни звука, только растирала руки и пыталась шевелить пальцами ног.
В эти несколько минут, пока она приходила в себя, я разглядела ее как следует.
Высокая широкоплечая девица с тонкими ногами и руками и совсем осиной талией. Длинные желтые волосы, ярко-красные ногти — как на руках, так и на ногах. Одета она была в легкое летнее платье из прозрачного органди, очень короткое — когда она переставила ногу, на миг мелькнула полоска белых трусиков. Плоская грудь и по-мальчишески узкие бедра.
— Ну как? Пришла в себя?
— Воды можно? — просипела девица и закашлялась. — Там, в холодильнике… Минералка…
Холодильник, я помнила, был на первом этаже. Пришлось проделать этот незамысловатый путь туда и обратно. Вернувшись с бутылкой воды в руке, я увидела, что девушка уже пришла в себя.
Увидев воду, она вырвала у меня бутылку и жадно принялась пить.
— Ой, мама дорогая… Ой, чуть не умерла. Еще немного, и задохнулась бы…
Голос у нее был низкий, грудной. Редкий тембр и очень красивый.
Девушка внимательно окинула меня взглядом с ног до головы:
— А ты, собственно, кто?
— А ты?
— Я первая спросила. И потом, я у себя дома.
— Ну знаешь, не подоспей я вовремя, ты бы уже не дома была, а в гостях на том свете.
— Ой, не говори… как вспомню… мама дорогая!
Девица пересела к зеркалу и взялась за пудру. Пуховка несколько раз прошлась по лицу, от лба до подбородка.
— Ладно, не хочешь говорить, кто ты такая, не говори. Я тебе и правда жизнью обязана. Только что ты хочешь? Денег? У меня нет.
— Да нет, не денег. Вопросы буду тебе задавать. А ты станешь отвечать. Честно и откровенно, по возможности — подробно. Годится?
— Ой, мама дорогая… Прямо экзамен на аттестат зрелости. Ну ладно, давай.
— Тогда поехали. Как тебя зовут?
— Валера.
— Как? Валера? В смысле — Валерия?
— Ну… в смысле — да.
— И кто ты такая?
— По профессии, што ли?
— Ну хотя бы да, по профессии. Чем ты занимаешься?
— Живу с человеком, — лениво, не отрывая взгляда от зеркала, протянула девица.
— С каким именно? С Поповым Егором Алексеевичем?
— Ну.
— Содержанка, значит. У вас официальные отношения?
Лера фыркнула.
— Это не ответ.
— Ну, были неофициальные.
— То есть ты ему не жена? По паспорту, по закону?
— Смеешься, что ли?
— Почему?
— Мама дорогая… Ну мы же не в Амстердаме!
— А при чем тут?..
И тут до меня дошло. Я встала с пуфа, на который присела за секунду до того, и отошла на шаг. Лера, то есть, тьфу, Валера, продолжал(а) невозмутимо пудриться и ваксить ресницы.
— Так ты мужик?! — спросила я чуть громче, чем хотела. — Трансвестит?!
Лера повернул(а) ко мне лицо:
— А правда, не сразу угадаешь?!
— Правда… Так что же… Гога Попов был геем? То есть гомосексуалистом?
— Ты против?
— Я?! Мне вообще все равно. Но это все-таки открытие. Насколько мне известно, об этих пристрастиях известного бизнесмена не знал никто…
— Почти никто, — уточнила Лера.
— Ты имеешь в виду своих братьев по… э-э… цеху?
— Ну уж нет. Я про свою жену говорю. Она знала, что я Гогина жена.
Голова у меня пошла кругом. «Моя жена знала, что я Гогина жена» — в этой фразе звучало что-то такое очень психиатрическое. Если сейчас еще выяснится, что у господина Попова был муж… А у этого мужа — другой муж, который являлся женой мужа еще чьей-нибудь жены, которая сама муж… То вообще можно потерять ощущение реальности.
— Рассказывай все с самого начала! — приказала я.
И Лера-Валера не заставил(а) себя долго упрашивать.
До восемнадцати лет Валерий Соболев прожил без особых огорчений. Правда, лет с пятнадцати он начал постепенно разочаровываться в своем теле — например, его огорчал размер ноги, который постоянно увеличивался, и ничто нельзя было с этим сделать. И еще — эта проклятая растительность на теле. Она выводила Валеру из себя! И он чуть не лопался от зависти, когда видел мужчин, чьи мощные торсы были совсем лишены растительности.
А в восемнадцать лет он женился. Брак был скороспелым, без особенного обдумывания: какая-то компания, какая-то женщина в полосатом платье, чьи-то духи, сигарета с марихуаной, выкуренная «паровозиком», а потом забвение — и утро, вспыхнувшее головной болью.
Валера не помнил ни того, как он увидел эту женщину, ни того, понравилась ли она ему. Вечером она снова пришла к нему, словно выполняя ранее взятые на себя обязательства. А два месяца спустя они уже были женаты, потому что Любе — так звали жену — была позарез нужна прописка и еще потому, что Валере, в сущности, было все равно.
К этому времени у него появилось увлечение, грозящее перерасти в тайную страсть. Он обожал примерять женские вещи и даже расхаживать в них по квартире, когда оставался дома один. Ему нравилось наблюдать перемены, происходившие с ним как наяву, так и внутри. Его поражало, что стоило здоровому молодому мужчине надеть короткую юбку, натянуть чулочки, заполнить лифчик жены шариками с теплой водой — и он превращается в другое существо. Кокетливое и женственное!
Как приятно было в летний вечер ходить на каблучках в чулочках и юбочке! Как здорово было чувствовать своей попкой колыхание теплого летнего ветерка… А макияж?! Это же вообще волшебство! Только что в зеркале перед тобой было грубое с резкими чертами лицо. А потом — несколько умелых взмахов кисточкой, и на тебя смотрит совсем другое личико, нежное, загадочное…
Переодеваться в наряды жены было любимым развлечением Валеры. Он уже не мог ни о чем думать. Жена только диву давалась, откуда в муже такое желание ходить вместе с ней по магазинам.
— Он, может, мужик и не шибко хозяйственный, но на обновки для меня никогда денег не жалеет, девочки! Никогда! — хвасталась Люба подругам.
Подруги завидовали. У Валеры появились и свои личные вещи, о существовании которых жена не знала. Он держал их под ванной…
Каждую ночь Валера ждал, когда жена заснет. А потом крался в ванну и устраивал там многочасовые показы — для самого себя. Такие же показы, только уже с фланированием по квартире на высоких каблуках, он устраивал и тогда, когда жена уезжала в командировки, что случалось часто, так как она работала налоговым инспектором. И вот однажды…
Люба уехала и должна была вернуться лишь на следующий день ближе к вечеру. Валера только-только натянул на себя бюстгальтер с вложенными в него водяными шариками, сарафанчик-мини, босоножки на шпилях с высокой шнуровкой, парик с длинными локонами и присел к зеркальцу подкрасить губы.
Как вдруг…
В замке зашебуршал ключ. Через секунду в квартиру вошла жена — Валера узнал ее тяжелую походку и манеру громко переобуваться в передней. А еще через минуту жена заглянула в комнату…
— Ах ты, дрянь, паскуда ты крашеная! — взвизгнула Люба, как только пришла в себя и убедилась, что девица, сидящая у ее зеркала с ее губной помадой в руках, не галлюцинация и не плод разгоряченного воображения. — Ах ты, свинья! Разлучница! Сучка с течкой! Стоит, значит, только жене за порог, как мой благоверный шлюх на панели подбирает! Да я ж ему все ноги вырву до самого причинного места! А ну пошла отсюда, скотина безрогая!!!
С этими словами Люба схватила Валеру за шиворот и стала трясти, как трясут ветку, когда хотят, чтобы с нее упали плоды. Результат столь негалантного обхождения не заставил себя долго ждать: парик отлетел в сторону, сарафан треснул по шву, выкатились обе «груди» и мячиками заскакали по паркету.
Валера на четвереньках пополз из комнаты, раздирая колготки.
Он уже понял, что его семейная жизнь закончена: Люба была решительной женщиной, шумно презиравшей всяких там «геев» и «лесби», которых, признаться, предпочитала называть совсем по-другому, такими словами, которые напечатать нельзя. Она даже неоднократно высказывала желание собрать этих «развращенцев» в столыпинские вагоны и направить на Колыму. «Там мозги здорово прочищаются», — говорила она, не имея, впрочем, никакого личного опыта на этот счет.
Словом, не успел еще сверкающий ягодицами в стрингах Валера доползти до двери, как Люба опомнилась, схватила в охапку и мужа, и парик, и босоножки, и еще какое-то тряпье, которое валялось рядом, и спустила весь этот набор с лестницы.
Валера оказался на улице. В рваных чулках, едва прикрытых короткой юбкой, в растрепанном парике и в босоножках на каблуках. В одиннадцать часов вечера. На тротуаре, вдоль которого со свистом проносились машины. Без ключей от квартиры. Без денег. Без документов. Без мобильника — а впрочем, кому и зачем он стал бы звонить в таком виде?
В общем, ситуация была — хуже не придумаешь.
— И тут — мама дорогая! — представляешь, как назло — милицейский патруль, — грациозно прыскаясь духами, рассказывал мне Валера. — Проверка документов. Вообще-то они женщин нечасто останавливают, но у меня был такой вид… Как у побитой шлюхи. Остановились рядом, требуют документы — я говорю, украли. Мужик на голубом «Бентли», говорю, остановился будто бы поболтать, а сам сумочку мою — цоп, меня — хрясь, за руль — прыг, и деру!.. А в сумочке, дескать, и паспорт, и ключи от квартиры, и денег пятьсот рублей… Я еще и слезу подпустил ментам для правдоподобия. И сам удивился, как это у меня получилось — очень, знаешь, натурально! Они поверили и по рации на все посты передали — остановить голубой «Бентли», за рулем — подозреваемый в ограблении…
Дальше все продолжалось в том же стиле плохого анекдота. Один из патрулей остановил проезжавший мимо голубой «Бентли», и за рулем сидел… господин Попов. Когда ничего не понимающего мужчину привели и представили «ограбленной девушке», он, конечно, от всего отрекся и с готовностью дал осмотреть свою машину плюс карманы дорогого пальто.
— Ошибочка вышла, товарищ… — виновато сказал милиционер, возвращая господину Попову права и паспорт. — Хотели преступника по горячим следам задержать, и не получилось, только вам неприятности доставили. Вы уж извините.
— Ничего, — с интересом разглядывая Валеру, отозвался господин Попов. — Девушку жалко, что и говорить. Сильно ее обидели. Садись, красавица, в мою машину, — предложил он гостеприимно. — Довезу, куда скажешь. В таком виде по улицам тебе ходить нельзя, особенно в вечернее время. Опять что-нибудь скверное может сделаться!
Один из милиционеров галантно подсадил Валеру в «Бентли», другой захлопнул за ним дверь. Они были довольны, что быстро разделались с ситуацией: и жертве помогли, и ошибочно задержанного «клиента» не разозлили. А в Валериной голове тем временем лихорадочно вертелась мысль: что делать, что делать? Какой адрес назвать и куда потом деваться?
Все решилось до смешного просто. Проехав не более трех кварталов, господин Попов остановил машину, повернулся к Валере, пристально глянул ему в глаза, засмеялся и положил руку на колено…
— В общем, Гога сразу понял, кто я такой и что к чему, — довольно мурлыкал Валера. — В отличие от этих дураков-милиционеров, у него был большой опыт… И он был эстет. Не какой-нибудь, прошу прощения за технический термин, педераст, а настоящий эстет, который знает и ценит прекрасное!
— Это ты, что ли, прекрасное? — не выдержала я.
Вместо ответа Валера грациозно повернулся ко мне и продемонстрировал себя в профиль и анфас, будто именно это зрелище должно окончательно убедить меня в том, что он — нечто Прекрасное с большой буквы П, и никаких сомнений в этом у всего прогрессивного человечества быть не может. А потом продолжил как ни в чем не бывало:
— Гога научил меня всему, что я знаю… и умею. И всячески меня оберегал от земных забот. Даже сам к жене моей съездил, забрал у нее мои документы, хорошо заплатил ей, чтоб молчала и всем говорила, что мы в разводе, и я уехал. И здесь, в поселке, представлял меня своей любимой женщиной. Ах, Гога! Гога! — застонал Валера. — Я так плакала, так плакала, когда узнала, что он умер! И решила установить на его могиле большой-большой памятник. И написать на нем: «Он был тем, о ком мечтает любая женщина».
— Стоп! А вот теперь мы подошли к самому главному. Когда ты узнал… — (Черт, а как же к нему обращаться? Как к мужчине или как к женщине? Ведь он даже сам путается в этом вопросе!) — Когда вы узнали, что Гога умер? Кто вам сообщил?
— Мама дорогая, это было так ужасно! Вчера. Вечером. Я же собиралась спать. Приоделась так… сексуально… Жду Гогу. Как вдруг звонят! По телефону. Говорят — у нас для вас ужасная новость… Ваш друг умер. Как умер, почему умер?! У меня истерика. Там говорят — успокойтесь. Хотите приеду, расскажу подробности, вместе решим, что вам делать дальше? Конечно, хочу, еще бы не хотеть! Тогда, говорят там, в трубке, закажите мне пропуск. На имя Иванова Ивана Ивановича. Я спрашиваю — это шутка? В смысле, Иванов Иван Иванович. Мне отвечают — нет, это реальное лицо, это я, и я приеду…
Валера позвонил охране и на правах старожила поселка дал охране указание пропустить к нему в коттедж посетителя, который предъявит документы на Ивана Ивановича Иванова.
Не прошло и часа, как посетитель явился. Высокий худощавый человек в черной куртке и шапке. Валера пригласил его наверх, сел на тахту и приготовился слушать ужасный рассказ о том, как и почему он в одночасье стал сиротой. Но вместо того чтобы представить безутешной девице полный отчет, человек в черной куртке вдруг, не говоря ни слова, размахнулся и оглушил Валеру крепким ударом кулака в висок!
— Мама дорогая… — вздохнул Валера.
Очнулся несчастный юноша лишь через несколько часов, связанный по рукам и ногам, с залепленным ртом да еще и под целой грудой тряпья. В таком положении он находился почти целые сутки. Несколько раз терял сознание. Чуть не сошел с ума от жажды и страха. И неизвестно, чем бы это все закончилось, не подоспей я вовремя…
— Секундочку! Я правильно поняла, что неизвестный в черной куртке не задал вам ни одного вопроса? То есть совсем ни одного?
— Мама дорогая! Да он даже имени моего не спросил!
— А в доме ничего не пропало?
— Откуда же мне знать?
— Попрошу вас спуститься вниз и внимательно осмотреть комнаты.
Валера послушно встал, одернул подол, поправил застрявшие в ягодицах трусики и побрел вниз по лестнице.
Осмотр он производил тщательно — на обход ушло не менее часа. И все же результат был неутешительным.
— Нет. Все на месте. Даже деньги из сейфа не взяли, а там код очень несложный, и дверцу в два счета можно вскрыть. Я сколько раз Гоге говорила!
— Вы уверены, что ничего не пропало?
— Ой, да конечно, мама миа!
Следствие зашло в тупик. Преступник, рискуя в любой момент быть пойманным или разоблаченным, всеми правдами и неправдами пробирается в особняк бывшего вице-президента «Галактики» господина Попова, прекрасно зная, что самого Попова в это время дома нет и быть не может — и что, все это он проделывает только для того, чтобы треснуть по башке некое существо среднего рода? Версию, согласно которой наш преступник просто ненавидит трансвеститов и в свободное от преступлений время с ними борется, конечно, можно представить, но с трудом. Нет, тут что-то другое.
— Мне кажется, Валерий, вы все же что-то пропустили. Поэтому у меня будет к вам еще одна просьба: позвонить охране и спросить, что было в руках у Ивана Ивановича Иванова, когда он после визита к вам покидал дачный поселок.
— Прямо сейчас позвонить?
— Конечно.
— Да, но… — Валера вдруг нервно оглянулся и привстал. — Но телефона-то нет… мама миа!
— Телефона?
— Ну да, радиотрубки — знаешь, такая, без проводов? Очень модерновая трубочка, с автоответчиком. Дизайнерская. Под палисандровое дерево.
— Она что, все время находилась в этой комнате?
— Ну когда в этой, когда внизу — где нужна, там и находилась. Ой, жалко! Мобильник — это совсем не то. Гога вообще мобильники не любил, боялся их, говорил, излучение от сотовых трубок вызывает рак мозга… Он по городскому телефону больше говорил. Блин, да куда ж она делась, трубка?
Ясно было, куда она делась. И ясно было теперь, зачем сюда приходил преступник…
