Глава четвертая

Путь мой лежал к Сенному рынку. Неподалеку от него находилась безымянная площадка радиусом метров в пятьдесят, вдоль которой тянулись полупустые ларьки – реликты эпохи девяностых годов. Ларьки были обшарпанные и довольно убогие. Почему городские власти до сих пор не снесли это безобразие, для меня загадка.

В этих ларьках для вида продавались баночки с напитками, жвачки, шоколадные батончики и прочая ерунда. Истинное же назначение их было в другом – здесь торговали левым спиртом. Кажется, этот бизнес держали хачики, во всяком случае, их смуглые физиономии частенько мелькали между ларьков. Впрочем, их здесь и так было полно. Весь Сенной рынок и прилегающие окрестности, кажется, принадлежали этим гостям с юга.

Кроме того, это место вечерних прогулок определенной прослойки молодежи, а помимо спирта, здесь можно было разжиться травкой и кое-чем посущественнее. Именно здесь обитал мой старый знакомый по кличке Санчес, тип лет тридцати, когда-то занимающийся мелкой торговлей травкой и прочими запрещенными веществами.

После того как влетел и получил срок, Санчес, отсидев пару лет, вернулся в родной город. Теперь он присмирел и уже не лез в криминал – во всяком случае, в столь откровенный, как наркота. Конечно, ему, с его прошлым и образованием в десять классов, устроиться на работу в администрацию города было довольно сложно. Мести же улицы ему не позволяла его тонкая душа, и Санчес пристроился торговать спиртом. Как он сговорился с хачиками и какой процент навара имел от всего этого дела, я понятия не имела и не интересовалась. Это пусть правоохранительные органы интересуются, хотя их, кажется, все устраивало. Наверняка они знали про этот бизнес – о нем было известно всему городу, – но никаких серьезных мер в отношении торговцев левым спиртом не предпринималось.

Бизнес, прямо говоря, не совсем законный, но и не идущий ни в какое сравнение с торговлей наркотиками. Милиция закрывала глаза на мелкие грешки Санчеса, а он регулярно отстегивал за это из честно заработанных денег. И все были довольны.

Но связи в мире наркобизнеса у Санчеса, разумеется, остались. И хотя сам он с наркотой завязал, но хорошо знал как торгашей, так и потребителей. И именно на эту тему мне хотелось с ним перешептаться.

Санчес, в сущности, был мужик невредный. Конечно, нас с ним никак нельзя было назвать ближайшими и искренними друзьями, однако кое-какие отношения мы все же сохраняли. И Санчес порой подкидывал мне кое-какую инфу, особенно когда я напоминала ему, как с моей помощью он избежал большего срока: мой старый знакомый капитан Калинкин, который брал Санчеса, согласился по моей просьбе отразить в протоколе, что у того было при себе на несколько десятков граммов наркоты меньше. Разумеется, капитан совершил это небезвозмездно, но это уже дела внутриструктурные.

А сделала я это лишь потому, что однажды Санчес мне здорово помог. Правда, не из благородства души, а просто так получилось, что у нас временно образовался общий интерес. Но как бы там ни было, я тоже, стараясь все-таки быть благодарной, в свое время отплатила ему добром. Нельзя сказать, чтобы Санчес питал ко мне горячие чувства, но все же рассчитывать на беседу было можно, и я, припарковав машину, отправилась по выложенной плиточками дорожке в глубь площадки.

Длинный и смуглый Санчес лениво бросал взгляды поверх темных очков на народ, проплывающий мимо, и поигрывал зажигалкой, которую держал в левой руке. Тускло посверкивало золото – фальшивое на зажигалке и настоящее на зубах.

Наверное, если бы Санчес и впрямь был испанцем, как он свистел всем подряд, то был бы очень привлекательным мужчиной. Но его угораздило родиться сыном хохлушки и заезжего узбека, из-за чего он унаследовал от своих родителей смуглость кожи и орлиный взгляд. На этом сходство с латинцами заканчивалось: все портили курносый нос и неповторимый хохляцкий говор.

Я подошла и встала рядом с ним.

Санчес равнодушно покосился в мою сторону, но ничего не сказал. Он не имел понятия, по какому поводу Евгения Охотникова, которую он знал слишком хорошо, находится сейчас здесь, посему здороваться поостерегся.

– Дай прикурить, Санчес, – тихо сказала я, доставая сигарету.

Он протянул зажигалку и ухмыльнулся:

– Бизнес не позволяет даме заработать на спички? Нужно что-то бросить: или бизнес, или курить.

– Благодарю за совет, – ответила я, – я у тебя его не спрашивала.

– Кого вы здесь пасете, мадам? – спросил Санчес певуче и стрельнул глазами по сторонам. – Или просто гуляете?

– Ага, гуляю. – Я повернулась к нему лицом и сказала: – Вот по тебе соскучилась, решила навестить…

– На мне ничего нет, Охотникова, – тут же произнес Санчес.

– Ой ли? – с улыбкой прищурилась я, прикуривая. – Ты, наверное, тут тоже просто так свежим воздухом дышишь?

– Слушай, Охотникова, если базар пойдет в таком ключе, то да, гуляю, дышу, – спокойно улыбнулся Санчес.

– Так нет проблем, дорогой! – улыбнулась я в ответ. – Дыши себе на здоровье, только взгляни на одну картиночку.

Я достала свой телефон и показала ему снимок Ксении, сделанный сегодня днем.

– У меня только один вопросик к тебе, Санчес. Вот эту девочку ты никогда не видел, часом?

Санчес едва бросил взгляд на телефон и тут же сказал:

– Нет, ни разу. Наверное, не гуляет здесь. А жаль, девочка симпатичная, я тоже красивый пацан, глядишь, подружились бы…

– Не твоего поля ягодка, дорогой, – скороговоркой проговорила я и внимательно посмотрела на Санчеса.

Тот продолжал спокойно улыбаться во все свои тридцать два голливудских зуба вперемежку с золотыми фиксами. Я тоже молчала. Санчес не выдержал первым.

– Да не знаю я ее, Охотникова, говорю же! – произнес он и сплюнул, отвернувшись.

Мимо прошла парочка пацанов лет восемнадцати. Они выжидательно посмотрели на Санчеса и остановились чуть поодаль. Санчес достал носовой платок и промокнул вспотевший лоб.

– Слушай, Охотникова! – нервно заговорил он. – Не знаю, что тебе от этой девочки надо, и знать не хочу! Но я ее никогда здесь не встречал. Так что не трать время, иди, ты мне клиентов отпугиваешь!

– Я могу сделать так, что сегодня у тебя вообще торговли не будет! – зло сказала я. – Потому что ночь ты проведешь в каталажке.

– Я только вчера дань заплатил, – процедил Санчес, однако на лице его показались красные пятна. Он хорошо и давно меня знал.

– Ты меня знаешь, Санчес! – подтвердила я его мысли. – Просто из вредности и из принципа сейчас звякну одному знакомому, и приятная сентябрьская ночь тебе обеспечена!

– Из какого принципа-то? – хмуро спросил Санчес.

– Не люблю лжецов! – жестко сказала я, сверля его глазами.

– Да не знаю я ее! – посмотрел мне прямо в лицо Санчес. – Уверен, что раньше не видел. И на торчушку она не похожа, у меня глаз наметанный.

– Ладно, а с Грейнджером знаком? – спросила я, убирая телефон.

Санчес чуть подумал, потом осторожно ответил:

– Ну, слыхал. Но я с ним дел не имею.

– А с кем он имеет? Что вообще можешь о нем сказать?

– А что я скажу? – удивился Санчес. – Небось в ментовке все данные на него есть, тебе там проще разузнать, у своих друзей.

– Где он бывает, с кем дружбу водит, чем живет? Отвечаешь на эти вопросы – я оставляю тебя в покое, и можешь сегодня сладко спать в своей постели. Только честно, Санчес!

Санчес почесал затылок и обернулся. Парочка юнцов продолжала застенчиво переминаться с ноги на ногу.

– Слыхал, что бывает в «Либертинке», – сказал наконец он.

– А что это? – нахмурилась я.

– Да хата одна. Там всякая околотворческая шелупонь крутится, на травке сдвинутая. Они ее студией называют. Вот он там и подвизается. У них все какие-то художники, музыканты трутся… Спектакли какие-то ставят.

– Вот как? Очень интересно, – отметила я. – И где находится сие благословенное место?

– На Ульяновской, угол Рахова. Там дом, в розовый цвет крашенный, с лестницей высокой. Вот там у них тусовка. Чего-то типа студии, что ли.

– Ну что ж, Санчес, благодарю за откровенность. А теперь собирай свои манатки, и поехали.

– Охотникова, ты обещала! – взвился Санчес.

– А я и держу свое обещание! – усмехнулась я, отщелкивая окурок. – Поедем мы с тобой не туда, куда ты думаешь, а в «Либертинку».

– Это еще зачем? – Лицо Санчеса от изумления вытянулось, и стал он похож не на испанца, а на его лошадь.

– А затем, что ты обеспечишь мне легальный доступ в это заведение. Зайдем, представишь меня как свою подружку, посидим культурно, кино посмотрим… Потом, глядишь, и с Грейнджером подружимся…

– Не, не пойдет! – решительно заявил Санчес.

– Колесниченко! – прошипела я грозно настоящую фамилию Санчеса.

– Да не ори ты на меня! – отмахнулся Санчес, сплевывая. – Не боюсь я тебя, Охотникова, и ты мне не грози. Я ж с тобой по дружбе беседу веду. Если б не это, плевать мне на твои угрозы. Просто дело в том, что меня самого в эту «Либертинку» не пустят. Точнее, я и сам туда не хожу, но если появлюсь, то никто не поверит, что Санчес туда пришел кино посмотреть. Мне их творческие заморочки – тьфу! А развратителей малолеток вообще на столбе бы вешал! Таких на зоне бы… – разбушевался Санчес.

– Стоп, а там развращают малолеток? – очень заинтересовалась я.

– Откуда ж мне знать, Охотникова? – усмехнулся Санчес и снова сплюнул. – Я ж там никогда не бывал. В общем, нас с тобой за своих там не примут, и даже не пытайся со мной идти – только спалишься. Ищи другой способ.

– Ладно, Санчес, спасибо.

– И тебе чай с халвой пить, Охотникова! – улыбнулся Санчес, подмигивая мне напоследок.

Я двинулась к своему «Фольксвагену» и, взглянув на часы, решила вначале поехать на Предмостовую площадь. Если Грейнджер живет один, беседовать проще у него дома, где никто не помешает. Тогда и не надо его искать ни в какой «Либертинке». Тогда главное – неожиданность. Удар под дых, ствол в бок, а там беседа куда веселее пойдет…

Однако я опоздала, совсем чуть-чуть. Едва мой «Фольксваген» въехал во двор, где проживал Грейнджер, едва я выбрала подходящее местечко для парковки, как из подъезда вышел сам Андрей Никаноров собственной персоной. Я узнала его сразу же, даром что видела только на фотографии. Внешность у него была весьма характерная. Это был куда больший красавчик, чем тот, что мотается за Ксенией который день с фотоаппаратом в кармане. Тот по сравнению с Грейнджером просто средненький типаж, годящийся для того, чтобы рекламировать дешевые футболки и джинсы из магазина «Мода».

Грейнджер-Никаноров сбежал по ступенькам крыльца и направился в мою сторону. Однако на меня он не обратил ни малейшего внимания, а вместо этого щелкнул пультом сигнализации и уселся в темно-синюю «Ладу Калину», припаркованную неподалеку. Мгновенно заведя машину, Грейнджер выехал со двора на Предмостовую площадь.

Он и впрямь доехал до улицы Рахова. Судя по всему, путь свой он держал именно в «Либертинку». Мои расчеты оправдались. На Рахова Грейнджер свернул и направился дальше, до угла Ульяновской.

Там он заглушил мотор и вышел из машины. Я на всякий случай проехала вперед. Завернув за угол и быстро выскочив из машины, я увидела Никанорова, заходящего в старый двухэтажный дом. Типичный образчик дореволюционного мещанского домостроения, который теперь, когда его покрасили в розовый цвет, стал выглядеть совсем пошло.

Перед тем как войти в раскрытую дверь дома, Грейнджер зачем-то оглянулся и, бросив на проходившую мимо девушку в открытой блузке немного более долгий взгляд, чем было бы нужно, скрылся в подъезде.

Я прошла мимо дома, только краем глаза заглянув в темноту за открытой дверью.

В таких домах могут быть и две квартиры, а могут и все восемь. Насколько я понимала, «Либертинка» – всего лишь дешевая тусовка, гордо именуемая студией, и располагается, скорее всего, в обычной квартире этого дома. Недаром же Санчес сказал, что это просто хата.

Собственно, найти нужную квартиру не проблема. Проблема в том, что меня могут не пустить в эту самую студию. Это же, как я поняла со слов Санчеса, некий полуподпольный клуб по интересам. Вряд ли сюда охотно пускают всех желающих.

Но терять время и бессмысленно топтаться на месте не имело смысла, поэтому необходимо было срочно что-то придумывать.

Я остановилась напротив подъезда и, не сумев ничего разглядеть в его темноте, кроме широкой лестницы, двумя поворотами поднимающейся наверх, особенно и не раздумывая, вошла внутрь.

Через секунду мои глаза привыкли к темноте, и я подошла к лестнице и осторожно посмотрела на второй этаж. Оттуда доносились приглушенные звуки музыки. Было впечатление, что люди культурно отдыхают. Вне всякого сомнения, в их числе был и мой знакомый Андрюша Никаноров.

Внезапно сзади послышались мужские голоса, и двое парней появились в двери подъезда. Я сразу же развернулась к ним лицом и не торопясь пошла навстречу, словно только что спустилась с лестницы и уже ухожу по своим делам.

– О! Девушка! – воскликнул один из парней – высокий, худой и кучерявый, одетый в свободную рубашку вроде туники, – вы определенно мой кадр!

– Угу, твой, твой, – промычал второй, ничего собой интересного не представляющий, и, бросив на меня мимолетный взгляд, бочком направился к лестнице. Первый же остался и загородил мне проход.

– А я вас раньше и не встречал, – объявил он, – вы же у Вадика были, да? Я угадал?

Я промолчала и пожала плечами. Если, кроме Вадика, на втором этаже никто больше не обитает, то отказываться от знакомства с ним неразумно: тогда поднимутся другие вопросы. А мне нужно было сохранить с этим человеком, явно свалившимся мне на голову наудачу, теплые отношения: я почти не сомневалась, что он направляется в «Либертинку», и если сейчас грамотно себя повести, то в его лице я получу прекрасную возможность проникнуть туда беспрепятственно и без применения насилия. А там можно будет и познакомиться с Грейнджером, и решить, как повести с ним беседу. Я была уверена, что в «Либертинке» мне откроется много интересного.

– А что же вы так рано ушли? Ох, девушка, девушка! Вот когда по телику идет какая-нибудь низкопробная «Наша раша», вас наверняка за уши не оттянуть! А когда вам предлагают настоящее искусство, вы воротите свой симпатичный носик! – Кучерявый, как видно, был любителем вкусно потрепаться и расположился заняться этим надолго.

Он легонько обнял меня за плечо и доверительно наклонился ближе.

– Ну ты скоро там, Альтман? – поторопил его второй и остановился, явно ожидая, что мой новый знакомый сейчас закончит.

– Щас! – отмахнулся мой собеседник и снова повернулся ко мне: – Альтман – это я, кстати, слышали обо мне, конечно? – Мой визави наклонился еще ближе, явно собираясь перевести разговор в психологически интимную сферу.

Я зря не люблю огорчать людей, поэтому снова пожала плечами, если этот жест так много говорит ему, то пусть и получает что хочется.

– Пойдемте со мной, – Альтман взял меня под руку, – я по нерешительному выражению на вашем лице вижу, что вы девушка смелая и отважная. Скорее всего, просто-напросто убежали, не дождавшись начала выступлений. Сам не люблю ждать. Спросите, как я догадался? Элементарно, Ватсон: начало-то ровно в десять, а вы уже навострились драпать.

Я дала себя развернуть, блестяще сыграв остатки сомнений. Слова Альтмана заставляли подозревать что-то неординарное и многообещающее, к чему Грейнджер мог иметь какое-то отношение. Может быть, это нечто сможет мне помочь его расколоть. И не нужно будет даже доставать ствол…

– Как вас зовут, девушка? – Альтман, окрыленный моей показной податливостью, ломанулся в лобовую атаку.

– Женя, – честно ответила я: люблю свое имя.

– Ну и славненько, вы будете моей гостьей! – объявил Альтман. – Никто к вам не подойдет и лапу не протянет! Альтман дает слово!

– А оно крепче гороха, – поддержал Альтмана его спутник, – короче, я пошел, ты, как видно, зацепился здесь языком надолго.

– Ничего подобного! – Альтман плавно развернул меня в направлении лестничного марша и сделал рукой приглашающий театральный жест. – Вперед, на винные склады! – с притворной серьезностью провозгласил он.

Я поправила на плече сумку и кивнула, так как давно рассудила, что если Андрюша-Грейнджер меня в лицо не знает, то попасть в качестве «своей» в его среду мне только на руку.

– А вас так и называть: Альтман, – спросила я, – или можно как-то по-другому?

– Можно и по-другому, Женя, можно и по-другому: милый, любимый, хороший, солнышко, лапочка, но это не сразу, нам еще нужно будет познакомиться по-бли-же! – пропел окончание слов Альтман, и мы стали подниматься вверх по лестнице, ведущей неизвестно куда.

– А почему Альтман? – полюбопытствовала я.

– Я художник! – оскорбился мой спутник, и я понимающе кивнула.

Поднялись на второй этаж. Там за единственной дверью, крашенной выцветшей коричневой краской, находилась сумрачная прихожая, освещаемая одинокой мутной лампочкой, криво висящей под потолком. Как-то это мало походило на «студию», но я пока что присматривалась.

В конце прихожей нам открылась большущая комната, скорее всего образованная из когда-то здесь существовавших нескольких коммуналок.

Этот зал освещался не намного сильнее прихожей, но все-таки светильники здесь были приличнее. Что-то вроде нескольких люстр свисало с потолка, но они не разгоняли длинные полосы теней, густо накрывающих зал в разных направлениях.

Как я правильно поняла, в помещении были снесены ранее существовавшие перегородки, вместо них поставлено несколько столбов, поддерживающих провисающий в нескольких местах потолок, в результате чего получился довольно симпатичный зал с барной стойкой и эстрадой в дальнем углу.

Точнее сказать, он был бы симпатичным, если бы не легкий флер загаженности, а также спертый воздух. Все окна были плотно занавешены толстыми портьерами с тяжелыми золотыми кистями, которые, видимо, было не принято раздвигать, несмотря на отличную погоду за окном.

В зале стояли до десятка простых пластиковых столиков в окружении таких же стульев. Разностильные парочки, устроившиеся за этими столами, вполголоса переговаривались, потягивая разные напитки.

Все они выглядели очень неформально, хотя и по-разному. Полулысая троица, утыканная пирсингом, бурно обсуждала новый альбом группы «Бердс». Компания за еще одним столиком, с длинными нечесаными волосами и в каких-то балахонах не первой свежести, до хрипоты спорила о палитре красок в творчестве Малевича. Некоторые девушки были одеты странным образом: на них были маечки и трусы, и весь их образ стремился к детсадовской невинности. На кирпичной стене за барной стойкой в стиле граффити было намалевано «Liberty».

Более-менее все становилось понятно. Я действительно попала в законспирированный клуб по интересам под названием «Либертинка». И что-то мне подсказывало, что Санчес не зря намекал на растление малолеток…

Мы с Альтманом задержались на входе в зал, он перешептался с нахмуренным парнем в темном костюме, заплатил ему за входные билеты, и мы прошли к пустующему столику справа.

Альтман, тут же наобещав мне золотых гор в виде вина и закусок, куда-то умчался, и я, не успев даже сказать ничего против, осталась в одиночестве.

Хмурый неопрятный толстяк примерно сорока лет, до этого бродящий по залу, вдруг подошел ко мне и, несколько минут молча поморгав, тихо поинтересовался, какого черта я здесь делаю.

Я только успела приоткрыть рот, как проходящий мимо охранник высказался за меня:

– Ее Альтман приволок. Сам видел.

– А-а-а, ну-ну, – конкретно проговорил толстяк и, скользнув взглядом по моим ногам сначала сверху вниз, а потом в обратном направлении, отошел, не сказав больше ни слова.

Несколько парней и девушек, громко переговариваясь и пересмеиваясь, потягивали вино за соседним столиком. Вся атмосфера «Либертинки» постепенно накалялась от какого-то ожидания.

Примчался Альтман и, громко дыша, сел рядом со мною.

– Еще не принесли? – удивленно спросил он, оглядывая пустой стол. – Вот козы, блин! Вы только не волнуйтесь, Женечка, все будет ол-райт, едрена вошь, сейчас притащат!

Я не ответила, продолжая скромненько высиживать, сложив руки на сумке, где прощупывался жесткий бок пистолета, и высматривала своего любезного друга Андрюшу-Грейнджера.

А его почему-то нигде не было видно…

Эстрада осветилась прожектором, до этого таившимся в темном углу зала. Дыша на меня усиленно пережевываемым «Орбитом», Альтман прижался ко мне, если так можно выразиться, во всю длину и стал доказывать, что вот-вот сейчас самое интересное и начнется.

Я слегка отстранилась, Альтман собрался возразить, но тут подошла девушка и стала с подноса выставлять на стол его заказ.

– А алкоголизм? – громко спросил Альтман и радостно крякнул, увидев бутылку розового «Бордо».

Я посмотрела на девушку, которая нас обслуживала. Она выглядела очень миленько: на невысоких каблучках, в симпатичном фартучке, но самое интересное, что фартучек был надет прямо на голое тело. Из-за этого грудь казалась лишь полуприкрытой, а когда девушка, обслужив нас, повернулась, чтобы уйти, нашим взглядам открылась ее голая попка. Наверное, для мужских глаз она выглядела очень аппетитно. На вид девушке было лет пятнадцать, не больше.

Едва она отошла, к нашему столику подошел человек, которого я сперва приняла за женщину. Он без приглашения присел за столик, стрельнул взглядом сначала в меня, потом в Альтмана и манерно произнес:

– Привет!

– А, Бэрни, здорово, – небрежно бросил Альтман и покосился на него не слишком любезно, как мне показалось. – Чего забыл?

– Вы, как всегда, грубы и невыносимы, Альтман! – сморщив ярко накрашенные и накачанные силиконом губы, пропел Бэрни. – Может быть, я хочу познакомиться с девушкой… А может быть, нет, – неожиданно пробормотал он себе под нос.

– Зачем тебе девушка? – фыркнул Альтман. – Ты уж определись сначала, кто тебе нужен и нужен ли вообще…

Тут я присмотрелась к Бэрни поближе и увидела, что это явно мужчина. Хотя одето «оно» было как женщина и накрашено тоже. Скорее всего, перед нами был типичный транссексуал, только выглядевший уж больно нелепо. Хотя я лично не встречала достойно и серьезно выглядевших транссексуалов, когда судьба заносила меня в разные злачные места… Честно говоря, могу сказать, что они одинаковы везде: и у нас, и в Европе, и в Америке. Комичные, навязчивые, демонстративно-истеричные и явно очень несчастные люди.

– Дай лучше прикурить, Альтман, – попросил Бэрни.

Альтман, скрипнув зубами, сунул ему зажигалку, дождался, пока Бэрни сделает пару затяжек, и брезгливо сказал:

– Все, вали отсюда!

Бэрни поднялся с места, посмотрел на меня и понимающе сочувственно вздохнул. Потом, покачивая худыми бедрами, отошел, затем повернулся и послал мне воздушный поцелуй. Альтман досадливо сплюнул.

– А кто это? – прикинулась я дурочкой.

– Да! – махнул рукой Альтман. – Ходит тут один урод. Нужно сказать Вадику, чтобы вообще перестал его пускать, а то всю эстетику портит и пугает порядочных, но впечатлительных девушек.

– А это мужчина или женщина? – наивно спросила я.

– Ни то, ни другое… – пробормотал Альтман. – Он, кажется, сам не определился. Ладно, Женька, ты не обращай внимания на всяких уродов, а лучше смотри вон туда!

Он ткнул пальцем в сторону эстрады, и я обратила туда свое внимание. Там, в освещенном прожектором пятачке, уже обозначились две девушки в купальниках и, поставив в центре эстрады какой-то макет, изображающий цветущее дерево, принялись извиваться вокруг него, демонстрируя какое-то подобие эротического танца с очень глубоким смыслом. Обе они, по замыслу режиссера, наверное, были Евами, потому что периодически срывали с дерева воображаемые яблоки и откусывали от них по кусочку. Где были Адам, Змий, а также куда смотрел Бог во время этого безобразия, было непонятно.

С каждой минутой в глазах девушек появлялось все больше и больше вожделенного огня, они совсем раскрепостились и постепенно сбросили с себя остатки одежды. Оставшись обнаженными, они повернулись к залу и попеременно испустили радостные вопли:

– Либерти! Либерти!

Надо полагать, сюжет этот должен был означать полное обретение свободы. Правда, я так и не поняла через что.

Зато Альтман, позиционировавший себя истинным ценителем искусства, весь извертелся на своем стуле, стараясь и зрелище не упустить, и мне внимание оказать.

– Ты видишь, видишь? – возбужденно шептал он мне. – Каков замысел, а? Какая идея? Какое освобождение от стереотипов?

Я старательно кивала, сама же блуждая взглядом по залу в поисках Никанорова. Он все еще не находился, но зато я заметила кое-что заслуживающее внимания.

Кучерявый толстяк, интересовавшийся мною, оказался еще и оператором этого кустарного эротического шоу. Он с ужасно занятым видом суетился слева от эстрады. Толстяк включил еще один прожектор, поменьше первого, установил на плече большую видеокамеру и, то приседая, то наклоняясь под разными углами, старательно снимал все действо.

– Альтман, – обратилась я к своему соседу.

Тот отреагировал очень живо: положил мне одну руку на бедро, вторую на плечо и горячо продышал в ухо:

– Все, что хочешь!

– Даже так, – я передернула плечами, но руку он не убрал, – а для чего эти съемки?

– Реклама! – это слово Альтман высказал таким тоном, словно я спросила, в каком городе живу. – Вадик потом монтирует и посылает на фестивали наших. Его уже по всему миру знают. От Москвы до…

Альтман отвлекся и наклонился к девушке, сидящей за соседним столиком, что-то у нее спрашивая.

– Слушай, а девочкам это нравится? – спросила я тем временем.

– А чего бы им не должно нравиться? – неподдельно удивился Альтман. – Их бесплатно снимают, да еще дают на мороженое! Они ж школьницы еще! Их очень греет мысль, что они служат настоящему искусству.

– А если серьезно? – с усмешкой скосилась я на него.

– А если серьезно, то каждая из них мечтает стать моделью, – ответил Альтман. – И надеется, что их снимки увидят и оценят где-нибудь в столице.

– Угу, – усмехнулась я.

Наивных несовершеннолетних дурочек явно использовали взрослые дяденьки, а им это либо в голову не приходило, либо приходило, но вполне устраивало. Желание стать Мисс мира у этих дурех перевешивало здравый смысл. Но вот что мне действительно было интересно: знали ли они, что участвуют в противозаконном действии, квалифицируемом как развращение несовершеннолетних? Да, Санчес кое в чем оказался прав… Интересно, а чем же занимается здесь Андрюша Никаноров?

– А вот сейчас будет самое сладкое для тебя, – сообщил Альтман, снова возвращаясь ко мне.

Я удивленно на него посмотрела.

– Ну да, – улыбаясь во все свои длинные зубы, закивал Альтман, – я же сразу понял, кто ты такая, Женюрка…

Альтман откупорил бутылку и как ни в чем не бывало налил мне полный фужер.

Я же внутренне напряглась от его неожиданного заявления. Как же это он, мерзавец, меня расколол? Механически взяла фужер одной рукой, при этом быстро осмотревшись по сторонам. Пока явной угрозы не ощущалось.

– Так кто же я? – спросила я у Альтмана, постукивая пальчиками по ребру рукоятки пистолета, хорошо прощупываемой сквозь сумку.

– Сначала брудершафт, – заулыбался Альтман, – а потом я все скажу.

– Шантажу – нет, – отрезала я. – Я и так перейду с тобой на «ты», только скажи, кто же я такая.

Альтман заерзал на стуле, задергал головой в сторону эстрады. Видимо, время его поджимало, потому что, вздохнув, он ответил:

– Ты одинокая, изголодавшаяся по хорошему сексу девчонка!

Я посмотрела ему в глаза долгим оскорбленным взглядом и презрительно отвернулась, дабы не выдавать радости, в которую меня привело это утверждение. Пусть Альтман считает меня кем угодно, лишь бы не той, кем я являюсь на самом деле.

А на сцену в это время выбежал не кто иной, как сам Андрюша-Грейнджер. Он был почти голым, только на бедрах намотаны шкуры каких-то неизвестных науке зверей. Вроде бы под леопарда. Наверное, он символизировал первобытного человека. Вместе с ним на сцену выпорхнули те самые две девчушки, на сей раз одетые примерно так же, как и их партнер. Все трое закружились в танце, причем Грейнджер вел себя как мужчина-охотник, добычей которого являются обе самки. Он уделял внимание обеим, имитируя танец любви. Уж не знаю, как ко всему этому на самом деле относился Альтман, я же не видела в этом примитиве ничего выдающегося. В конце танца Грейнджер как бы удовлетворил обеих девушек, после чего все трое убежали с эстрады.

Однако Грейнджер появился очень скоро, причем возник он возле нашего столика и быстренько уселся за него, кивнув приветливо Альтману и равнодушно мне. Альтман тут же налил ему в стакан сока и произнес прочувствованно:

– Андрюша, ты делаешь колоссальные успехи! Сегодня ты был настоящим мужчиной! Какая страсть! Какой породистый самец! Сразу чувствуется, что перед его могучей силой не устоит ни одна женщина!

Довольно худосочный Грейнджер, с которым я справилась бы одним пальцем, вовсе не производил впечатления могучей силы. И уж меня бы он точно не обаял. Но я позволила Альтману нести его льстивую ересь. Пусть выпендривается и чувствует себя великим служителем искусства, а не обычным любителем клубнички. Хотя это и не была порнография в полном смысле этого слова, и если бы все присутствующие здесь были людьми взрослыми, то и на здоровье, пусть себе сходят с ума, как им вздумается, и изображают из себя хоть Клеопатру с Антонием, хоть Пятачка с Винни-Пухом. Но во все это были вовлечены школьницы, и вот это мне уже совсем не нравилось. С другой стороны, это давало мне кое-какие перспективы побеседовать с Андрюшей без применения физического насилия. Ну, или с минимальным применением.

Пока парочка приятелей оживленно беседовала справа от меня, я посматривала на толстого оператора. Кажется, его звали Вадик.

Он неспешно расхаживал со своей камерой по залу, пытаясь снимать новое действие с разных ракурсов. При этом я обратила внимание, что сама камера была довольно старенькой, заправленной пленкой. Видимо, тратиться на цифровую Вадика душила жаба. Что ж, я могла его понять: если вся эта милая тусовка находится, так сказать, на самообеспечении, то кому захочется вкладывать свои деньги?

Не успела я подумать об этом, как у Вадика закончилась пленка. Он ее быстро заменил и, бережно вытащив из камеры использованную кассету, положил на стол позади себя и махнул рукой следующей паре артистов.

Я, вытянув шею, посмотрела на его прожекторы и обратила внимание на то, что кабели от них ползут по полу и соединяются, скручиваясь в жгуты. Заканчивались они в трехфазной розетке, тоже лежащей на полу.

К сожалению, это было довольно далеко от меня, через целых три столика, неподалеку от крайнего столба, поддерживающего потолок.

А на сцене уже пошли смешанные пары, и, видя, что толпа у эстрады постепенно увеличивается, я тоже поднялась.

– Женюрка, а как же мы? – Альтман попытался изобразить разобиженность, но получилось это у него плохо. – Сумку-то зачем берешь? Здесь не сопрут!

Я не ответила, зато меня поддержал Грейнджер.

– Девушка эстетка, ее прельщает красота, а не твои пошлые намеки, Альтман! – насмешливо возразил он.

– По-твоему, это я не способен оценить эстетику? – оскорбленно заявил Альтман, выпятив нижнюю губу. – Это ты хватил, мальчик! А кто придумывал лучшие идеи для твоих номеров? Да ты еще титьку сосал, когда Альтман в художественном училище на выставках первые призы брал!

– Пока тебя оттуда не выперли за пьянство! – насмешливо заметил Грейнджер.

– Зато тебя туда даже и не примут! – воскликнул задетый за живое Альтман.

Самоуверенный Грейнджер не удостоил художника ответом, зато чуть подтолкнул меня. Мы прошли вперед и прорвались к самой сцене.

Грейнджер что-то мне шептал в одно ухо насчет того, что у него странное ощущение, будто он видит меня уже не первый раз. Альтман с другой стороны советовал ему не увлекаться и не разевать роток…

Я все это почти не слушала. У меня возник план действий, отличавшийся от того, что я наметила перед приходом в «Либертинку». И информация, полученная от говорливого Альтмана, а также действия оператора существенно помогли мне в этом.

Стараясь пробраться как можно левее, ближе к столу с нужной мне кассетой, я, не обращая внимания на недовольные пшиканья соседок, упрямо стремилась к своей цели.

Ничего не отвечая надоевшему мне Альтману и дурнопахнущему трудовым потом Грейнджеру, я наконец-то наступила ногой на кабель. Еще раз посмотрев на розетку, я обнаглела окончательно – правда, предварительно убедившись, что никто не наблюдает за моими действиями, – наклонилась и дернула за нее.

Оба прожектора моментально потухли. После их яркого освещения на какое-то время показалось, что наступила полная темнота, и я, подскочив к столу Вадика, схватила кассету с отснятым материалом.

Визг обиженных зрителей, лишенных радости наблюдать любимые развлечения, перекрыл все звуки. Я, задевая и за людей, и за столы, повернулась и, примерно сориентировавшись, устремилась к выходу.

В этот момент меня сзади обхватили чьи-то руки.

– Да не дури ты, сейчас все исправят! – услышала я голос Альтмана, который пытался развернуть меня лицом к себе.

Лучше бы он этого не делал. Я прикинулась полной дурой и отчаянно завизжала:

– А-а-а! Кто это??? Убери руки!!!

Одновременно я увесисто пнула Альтмана в уязвимое место. Получив классический удар коленом в пах, художник-недоучка отлетел назад и вбился в разреженную толпу. Оттуда послышался возмущенный крик Грейнджера:

– Альтман, е-мое, ты что творишь?!

Справа на меня наткнулся еще какой-то мужчина и, зацепившись за сумку руками, наверное, тоже хотел задержать, но я уже разошлась. Боевая готовность номер один моментально подстегнула меня, и я полностью контролировала свои действия, действовала просто автоматически.

– Ты куда, подруга? – спросил мужской голос, но тут же, не дождавшись ответа на свой вопрос, заткнулся и жалобно взвизгнул, получив хлесткий удар по глазам и второй по ушам. Не люблю, когда меня лапают без разрешения.

Невидимый натуралист остался где-то сзади потирать свои побитые части тела, а я рванула в коридор, ведущий на лестницу. Теперь оставалось только выбраться отсюда, и можно сказать, что начало вечера даром не пропало. Но расслабляться было рано. Мне предстояло еще отыграть второй акт увлекательной пьесы.

Лампочка под потолком уже не коптила, приходилось пробираться на ощупь. В зале наконец-то зажегся свет, и лучи его, упав в коридор, показали мне нужное направление, но у самой двери я натолкнулась на еще одно препятствие.

Высокого роста охранник загородил мне проход.

– А вы куда, девушка? – спросил он. – Тут не принято уходить раньше времени. А туалет вон там.

– Спасибо большое, – вежливо ответила я и, сделав шаг вправо, тремя короткими ударами левой ступни проверила на крепость мышцы его брюшного пресса. Пресс оказался слабоватым. Охранник согнулся и, шлепая губами, прислонился лбом к стене.

Оттолкнув этого бесполезного стража, притворившегося архитектурным атлантом, я выскочила на лестницу. Здесь уж сомнений не было, куда идти и как. Только вниз и очень быстро.

Я заскакала через ступеньки, радуясь своей мудрой предусмотрительности отдавать предпочтение в одежде удобству, а не красоте. Будь сейчас на мне туфли на шпильках, скорость моя была бы не спринтерская, а как у черепахи. На выходе мне больше никто не встретился, и я свободно выбралась на улицу.

Там я быстро огляделась, но отнюдь не помчалась по улице, а свернула сразу же за этот дом и перелезла через кирпичный забор, построенный на его задах в те же времена, что и само здание.

Измазавшись с ног до головы, я оказалась в маленьком проходном дворе и, облаянная тремя шавками и двумя старухами, высунувшимися из окошек, смело вышла на параллельную улицу.

Моя несчастная сумка потеряла во время этих приключений весь свой товарный вид, и я с сожалением констатировала, что после возвращения домой придется от нее избавиться. Я потерла ее рукой, но это не помогло, только грязь размазалась и на руке остались темные подтеки. Достав из сумки влажную салфетку, я протерла руку и выпрямилась. Осторожно дойдя до угла, выглянула наружу. И, как оказалось, сделала это вовремя.

По лестнице дома, где облюбовали себе местечко организаторы «Либертинки», шариком скатился Андрюша-Грейнджер. Лицо его было мрачным. Очевидно, он успел крупно с кем-то повздорить. Подозреваю, что с Альтманом. Но меня мало волновали перипетии их отношений, гораздо больше мне было на руку то, что, кажется, никто в клубе так и не понял, что произошло. Во всяком случае, никто не кинулся в погоню за мной. И теперь нужно было действовать быстро и четко.

Я набрала номер сотового Жоры Авдеенко и быстро продиктовала ему адрес «Либертинки», добавив, что ему стоит поторопиться, поскольку в данный момент там есть чем поживиться. Правда, не ему лично, поскольку Жора возглавлял убойный отдел. Но его коллегам из полиции нравов явно было чем заняться в подпольном клубе. Очистив таким образом свою совесть, я быстро дошла до угла, где оставила свой «Фольксваген», и села за руль. Машина Андрюши-Грейнджера встретилась мне на перекрестке, и я без труда обогнала ее.

До двенадцатиэтажки, в которой проживал Грейнджер, я, как и планировала, добралась раньше его. Выйдя из машины, прошла к подъезду. Открыв дверь ключом, подходящим к любому домофону, я поднялась на восьмой этаж, не сомневаясь, что Андрюша появится с минуты на минуту.

Стараясь не шуметь, я подошла к квартире, где жил Грейнджер, и позвонила два раза в звонок. Просто так почему-то принято в нашем народе: один раз звонит непонятно кто, а два или три – вроде свои, и тут люди склонны идти и открывать без особых рассуждений. Открывать мне, собственно, было некому, и я сделала это просто на всякий, как говорится, пожарный.

Мне никто не открыл. Квартира Грейнджера была пустой. И теперь мне следовало поторопиться: до возвращения хозяина явно оставались считаные минуты. Андрюша наверняка поехал к себе домой. Ну, может быть, завернет в супермаркет за какой-нибудь закуской-выпивкой, чтобы снять стресс после трудового вечера и его неожиданного завершения, но и все, скорее всего.

На всякий случай оглянувшись, хотя в этом не было никакой необходимости – если бы кто-то находился в подъезде, я бы это давно и услышала, – я вынула из сумки свою любимую отмычку, легко вскрывающую стандартные замки, коими было снабжено большинство квартир в наших домах.

Дверь поддалась сразу же, и я быстро проскользнула в нее. После этого я тихо прикрыла ее за собою и тихо щелкнула замком.

Судя по отсутствию посторонних звуков, в квартире действительно никого не было. Прихожую я миновала, не включая света, и, зайдя в единственную в этой квартире комнату, увидела, что занавески в ней не задернуты.

Подойдя к окну, я прикрыла его и включила свет. Беспорядок в комнате явно указывал на то, что хозяин и в самом деле жил один. Коротая время в его ожидании, я стала от скуки рассматривать фотографии, выставленные на серванте. Обыскивать эту квартиру никакой нужды не было: у меня и так имелось все для того, чтобы разговор с Грейнджером получился продуктивным.

Фотографии в основном изображали самого Андрюшу в разных позах и ракурсах. На всех снимках он именно позировал, в полном смысле этого слова. Сплошное самолюбование так и лезло изо всех щелей, Грейнджер взирал на мир снисходительно, позволяя ему, миру, принимать его, такого великого и прекрасного. Что ж, боюсь, сегодня мне придется несколько сбить явно завышенную самооценку этого героя-любовника.

На оборотной стороне одной из фотографий я прочитала многообещающую фразу: «Солнышку от Лучика». Я внимательно посмотрела на улыбающуюся девушку, изображенную на фоне вечнозеленых кипарисов. Тоже, что ли, из «Либертинки»? Такую я там вроде не видела.

Однако теперь у меня появился еще один джокер в колоде.

Подумав о Грейнджере, я подошла к выключателю и щелкнула им. Пора принимать меры безопасности. Никогда не следует раздражать людей мелкими гадостями вроде зажженного света в их квартире, если их самих в это время нет дома.

Я приоткрыла форточку, села в кресло и с удовольствием закурила. Андрюша-Грейнджер сам курит, поэтому даже если он унюхает запах табака, то не успеет сообразить, что к чему. А миндальничать я не собираюсь. Я слишком устала для этого.

Шаги на лестнице послышались примерно минут через десять, может быть, даже попозже. Я, прикорнув на диване, уже прикрыла глаза, позволяя себе не тратить время впустую, а немного передохнуть. Разумеется, не теряя при этом бдительности.

Поняв, что, скорее всего, это возвращается хозяин, я снова села прямо и, прищурившись, посмотрела на часы. Уже полночь! Длинный же день у меня сегодня получился.

Повернулся ключ в замочной скважине, кто-то вошел в квартиру.

Зажегся свет в коридоре, и я по одинокой тени поняла, что пришедший разувается. Вдруг он выпрямился и замер.

Скорее всего, мой подопечный в том, что касается курения, вел сравнительно здоровый образ жизни или просто курил сигареты другого сорта. Но меня это мало волновало: что бы ни предпринял Грейнджер, я была готова к встрече с ним.

Человек в коридоре не шевелился и, видимо, соображал, как ему умнее поступить в непонятной ситуации. Я всегда считала, что людям давать возможность думать вредно, поэтому одним прыжком соскочила с дивана и, держа в руке пистолет, выскочила в коридор.

Андрюша Никаноров стоял, держась за дверную ручку. Он явно собирался удрать, но ему не повезло: долго собирался.

Я показала ему пистолет и приветливо улыбнулась.

– Здравствуй, радость моя, – поприветствовала я его и помахала ему стволом, – ты куда это собрался? Гулять уже поздно, темно на улице.

– Привет! – ответил он, серьезно глядя на пистолет и не опуская руки от дверной ручки. – Ты что, из ментовки? С ордером?

– Увы, за ордером съездить не успела, – призналась я. – Но мы с тобой и без этих ненужных формальностей обойдемся, правда? Мы же практически свои люди уже, верно?

Я подмигнула оторопевшему Грейнджеру, лихорадочно пытавшемуся сообразить, кто я такая, что мне нужно и как ему самому вести себя, чтобы избежать неприятностей. Думать одновременно в трех направлениях – задача непростая, особенно для человека, который привык работать не головой, а другими частями тела. Но и я не давала ему времени на мыслительный процесс.

– Да ты проходи, присаживайся, а то устал, наверное, после выступления, все поджилки трясутся, – ласково проговорила я, помахивая пистолетом и приглашая Грейнджера в его же комнату.

– Не только, – сохраняя деревянное выражение лица, ответил Никаноров.

Я отступила на шаг назад и пропустила его в комнату. Он вошел, осмотрелся и, заметив разложенные на диване фотографии, уже по-другому взглянул на меня.

– Я все-таки хочу знать, кто вы такая? – неожиданно перешел на «вы» Грейнджер. Зауважал, наверное… – И зачем пистолет? – продолжал он. – Вы меня боитесь?

– Конечно! Кто же не испугается столь горячего мужчину! Ты сегодня показал себя таким могучим! Прямо настоящий самец! – откровенно издевалась я.

– Не понял! – Он еще раз огляделся и сделал шаг ко мне.

Я не пошевелилась. Пошевелился ствол моего пистолета. Теперь он смотрел прямо в лицо Никанорову.

– Ты сядь, Андрюша, и навостри ушки, а я в них буду говорить, – тихо произнесла я, – у меня нет желания изображать здесь скачки или реслинг. Еще при одном движении в мою сторону стреляю без предупреждения.

Грейнджер внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на ствол и решил в такие игры не играть, справедливо рассудив, что они не для него. Он отошел и сел на стул, стоящий напротив дивана.

– Вы что-то хотите мне сообщить? – спросил он.

– Нет, я так развлекаюсь, – мягко пояснила я, присаживаясь на диван и не опуская пистолета, – я дама одинокая, и вечерние посиделки с дешевым танцоришкой – для меня самое вкусное лакомство.

Грейнджер промолчал и только криво ухмыльнулся.

– Значит, так, – начала я мягкий вербальный наезд, – сразу сообщаю новость: по моему звонку в вашу отстойную студию уже выехали ребята из ОМОНа. Как бы Вадик после моего вмешательства ни старался спрятать следы деятельности или замаскировать их, доказательств будет найдено достаточно. – Проговорив это, я сделала небольшую паузу и продолжила: – Кроме того, кассета с вами, юноша, в главной роли уже мною изъята, и если мы не договоримся, то у вас есть прекрасный шанс пройти как минимум свидетелем по этому делу. А ведь еще предстоит посидеть в СИЗО, а там так неинтересно для специалистов вашего профиля. Пожалуй, что и потанцевать не придется. Растлителей малолеток там однозначно не понимают. Люди там малокультурные, высокого искусства не ценят – контингент специфический, – я сокрушенно покачала головой, наблюдая, как багровеет красивая физиономия Андрея. – И поступят там с вами, симпатичный юноша, сами понимаете как.

– Где же Альтман тебя откопал, поганку такую? – пробормотал он.

– Но и это еще не все, – не слушая его, продолжала я. – На пакетике с порошком, который по твоей просьбе получил беззубый Артем, остались твои отпечатки пальцев. Кроме того, он тебя уже сдал. И чтобы самому не загреметь, готов под присягой подтвердить, что это ты снабжаешь его наркотой.

Грейнджер совсем как-то потух. На лице его вперемежку высыпали бледные и красные пятна. Он никак не ожидал, что сейчас получит такой мешок обвинений, причем все с доказухой.

– Ты все еще не сказала, чего ты хочешь, – наконец выговорил он. – Или просто балдеешь от того, что можно вот так посидеть с пистолетом и покривляться?

Взгляд и тон мой моментально изменились. От мнимой ласковости не осталось и следа. Мне и впрямь надоело тратить время. Свои козыри, которые не оставляли Андрюше шансов на ближайшее счастливое будущее в случае его молчания, я выложила. Осталось главное. Взгляд мой стал совершенно нелюбезным, а голос зазвучал жестко и решительно.

– Я хочу, чтобы ты мне честно ответил на несколько вопросов. Сам ответил. Отбивать почки или уродовать тебя мне, поверь, совершенно не хочется. Поэтому предлагаю поговорить спокойно и откровенно. Ты ведь уже понял, что я про тебя многое знаю. И если мы придем к общему мнению, я просто уйду отсюда. С кассетой, разумеется. Она станет для меня хорошей гарантией, что ты больше не будешь вовлекать в свои грязные танцы несовершеннолетних школьниц и торговать героином. Ведь не будешь?

Я в упор смотрела на Никанорова. Тот сглотнул слюну и спросил:

– Что вы хотите?

Он переходил то на «ты», то на «вы» – видимо, никак не мог определиться со своим отношением ко мне. Он не знал, кто я такая, и мне, признаться, не хотелось его просвещать на этот счет. И если он будет думать, что я напрямую связана с милицией, мне это только на руку.

– Я хочу, чтобы ты мне сказал, каким образом пакет с героином оказался у твоей однокурсницы Ксении? – четко проговорила я. – Проще говоря, какого черта ты дал его ей? Она что, принимает наркотики?

– Насколько я знаю, нет, – быстро ответил Грейнджер.

– Тогда с какой стати ты дал ей порошок?

– Чтобы она его Темику передала, – в сторону ответил Никаноров.

– Зачем? Почему ей поручил? – продолжала я расспросы. – Ты ей платишь за это?

– Да какой там! – поморщился Никаноров. – Она ж простая, как три копейки! Я ей лапши навешал, сказал, что лекарство нужно передать. Она и пошла.

– Что, такая наивная девочка? – сощурилась я.

– В чем-то да, – пожал плечами Грейнджер. – В чем-то нет. Но тут я сразу просек, что прокола не должно быть.

– Ошибся, значит, – холодно сказала я, постукивая пистолетом.

– Выходит, так, – со вздохом согласился Грейнджер. – А она что же, ментам стуканула?

– Ты отвечай на вопросы, а не задавай, – посоветовала я. – Почему сам не пошел?

Грейнджер снова отвел глаза.

– Ну? – повысила я голос. – Договорились же – без отбивания почек и прочего насилия! Ей-богу, ну не хочу я уродовать твою мордашку, она у тебя и впрямь симпатичная!

– Не хотел я сам светиться, – буркнул Грейнджер. – Меня и так менты прихватили не так давно… А товар отдать надо было. На мне должок висел, вот я и решил товаром расплатиться.

– А другого человека подставить вместо себя, – усмехнулась я, качая головой. – Очень хорошо!

– Ее бы все равно не взяли, – хмуро сказал Грейнджер. – Она никаких подозрений не вызывает.

– Только поэтому ты ей передал пакет? – спросила я.

– Ну да. Я же объяснил, – пожал плечами Грейнджер. – Не верите?

А я ему поверила. Поверила, потому что мне понятна была его трусливая натура. И желание подставить вместо себя другого человека тоже. Андрюша Никаноров был малодушный слабак, назвать которого могучим мужчиной мог только полупропивший мозги Альтман.

– А что ты вообще о ней знаешь? – спросила я уже чисто для себя, в надежде, что Никаноров приоткроет мне что-нибудь о жизни моей клиентки, о которой мне было известно совсем немного.

– А что о ней особенного знать? – посмотрел наконец мне в глаза Грейнджер. – Мажорка, приехала откуда-то… Честно говоря, не знаю откуда. Родичи приподнятые. Хату снимает где-то на Липовой, на «Шевроле» ездит… – Все это мне было известно и без него. – А больше что скажешь? Мы только-только учиться вместе начали.

– Вот ты и учись, Андрюша, – снова переходя на притворно-ласковый тон, напутствовала я его. – Ученье, как известно, свет! А торговля наркотой и танцы с полуголыми школьницами – это тьма и тюрьма. Хорошая рифма, правда?

И я, сунув пистолет за пояс, поднялась и двинулась в прихожую.

– Провожать меня не надо, – проговорила я оттуда. – Надеюсь, ты внял моим словам, Андрюша.

И, аккуратно захлопнув за собой дверь, стала спускаться по лестнице. «Фольксваген» мой, живой и невредимый, верно дожидался свою хозяйку на улице. Сев в него, я отправилась домой. То есть на улицу Липовую.