Книга: В духе времени
Назад: Глава 13
На главную: Предисловие

Глава 14

Бешенство, которое овладело Мандарином, не поддавалось описанию. Взрыв ценного оборудования, в котором, правда, он ничего не понимал, но платил-то он… Побег пленников… Глупейшая, иного слова не придумаешь, потеря трехсот тысяч — тут Киврин отчаянно стискивал кулаки и матерился — долларов… Столько проблем, и все в одну минуту и неизвестно из-за чего. Руководивший погрузкой болван утверждал, что он лично смотрел за грузчиками, чтобы они, не дай бог, что-нибудь не уронили, не разлили и чтобы, боже упаси, не курили на рабочем месте. Он также говорил, что за долю секунды перед взрывом слышал нечто вроде выстрела. А может быть, и не нечто, а именно выстрел. Хотя точно сказать он ничего не мог, потому что последующее так его напугало и тряхнуло, что он до сих пор не придет в себя.
Злой как черт, Киврин сел в свой «Мерседес» — других машин не признавал — и отправился на малую родину, в Тарасов. У него не было определенного плана, он только знал, что потерял очень много. Как человек, который никогда не признает собственной вины или воли обстоятельств, он винил в несчастьях буквально всех. Но особую ярость вызывала у него эта швабра, эта телка, которая посмела ударить его по лицу, а потом буквально вырвала у него из рук чемоданчик с деньгами. Да легче у голодного тигра отобрать кусок мяса, чем у Киврина сумму в триста тысяч долларов! И тем не менее ей это удалось.
— Ничего… — пробормотал Киврин. — Быть того не может, чтобы я не нашел эту гниду, которая у меня свистнула триста тысяч. Да ладно бы человек был, а то так, баба, фитюлька… Как же это я так лоханулся? Это вы, чер-рти, виноваты! — заревел он, бешено глядя на своих подручных, сидевших с ним в одной машине.
Те виновато опускали глазки и уходили от ответа. Да и что тут, собственно, ответишь?
Киврин приехал в загородный дом, где содержался пленник, приблизительно в полдень. Истекло уже больше полусуток с момента того злосчастного взрыва, а ярость его никак не желала утихомириваться. Мандарин стал еще более желт и одутловат. Его дряблые щеки, рано увядшие, тряслись от ярости, и он время от времени бил локтем в бок сидевшего рядом беднягу Тлисова.
Тот покорно терпел.
— Ну, если очкарик в самые короткие сроки не восполнит мне потери, я его самого на удобрения пущу! — прорычал Мандарин, выходя из машины, когда после нескольких часов стремительной гонки по маршруту Москва — Тарасовская область, дачный поселок близ волжской деревни Синенькие, его «Мерседес» наконец въехал в ворота, за которыми виднелся громоздкий, бестолково выстроенный дом, в котором содержался Докукин.
Мандарин расположился в гостиной и тут же велел подать себе несколько шампуров с шашлыком, который он мог уплетать килограммами, свежих помидоров и белого вина, которое способствовало испорченному излишествами кивринскому пищеварению.
Привели Докукина. Он выглядел подавленно, но в целом держался достойно, разве что моргал чаще обычного и шмыгал своим длиннейшим несообразным носом.
— Значит, так, доктор или кто ты там, — сказал Киврин. — Я не знаю, что ты там мудришь, но только советую тебе по-быстрому все вспомнить и работать на меня так же старательно, как ты работал на Тройного. Если не хочешь стать таким же покойником, как твой бывший хозяин.
— У меня… нет хозяина, — проблеял Докукин. И, как говорится у Пушкина, лучше выдумать не мог. Семена докукинской необдуманности легли на тучную, жирную, хорошо взрыхленную почву кивринской злобы.
Мандарин вскочил, ухватил тщедушного доктора химических наук за ухо и, крутя в разные стороны упомянутый фрагмент анатомии Николая Николаевича, заорал:
— Ты что же это, гнида! Да ты знаешь, сколько я потратил на тебя и твои трихомудрии бабок? Знаешь, сколько лавэ уже в порожняк укапало, пока ты тут сидел и задницу грел? Работать надо, понял? Работать! Сделай мне такую же партию порошка, как та, которая ушла в Москву, и будешь жить как у Христа за пазухой. И чем больше будешь делать, тем лучше будешь жить, понял, червячок?
— Но… я… мне обещали…
— Что тебе обещали?
— Новое оборудование, реагенты и новые синтетические наполнители для… м-м-м…
— Проще говори, — оборвал его Киврин, — тогда люди к тебе потянутся.
— Старое оборудование, на котором я синтезировал препарат раньше, практически выработало свой ресурс. На нем опасно работать. Может пострадать ассистент.
— Кто?
— Человек, который мне помогает.
— А, это… Да и черт бы с ним! Ты сам не пострадаешь, если что, а, профессор?
— Нет, но ассистент…
— Да плевать мне на твоего систента! Если на старом оборудовании еще можно работать, что ж ты резину тянешь?
— Мне сказали, что будет новое и…
— Не будет! Работай на том, что есть. Тебе, кажется, все сюда привезли. А, Муса? Привезли?
— Да уж конечно, — отозвался Мусагиров.
Докукин взглянул на последнего с откровенным ужасом и промямлил:
— Я… это… готов, но только не надо оказывать на меня давление, потому что… потому что я должен припомнить некоторые нюансы синтеза. У меня все было записано, но при… при перевозке некоторые данные были утрачены… мне придется воссоздавать заново.
— Ну так воссоздавай! — сказал Киврин. — Вот прямо садись, бери карандаш, ну и пиши что надо. Можешь вот винишка хряпнуть для ума. Хотя не надо винишка. Ты суслик тщедушный, еще склеишься с бухалова, вообще тему сечь перестанешь. Жди потом, пока очухаешься. А мне ждать некогда. Мне результат нужен. Понятно тебе, очкарик, результат? Кстати… — Киврин с доверительным видом притянул к себе Докукина за шею и проговорил: — Женю Охотникову… знаешь?
Докукин вздрогнул.
— Так вот я с ней беседовал насчет тебя. Ты ведь, говорят, даже предложение ей делал — типа пожениться? Молодец. Только ведь она девчонка видная, а ты вон какой задохлик. Наверное, чем другим баб цепляешь? Я имею в виду мозги. А ты о чем подумал? — И Киврин захохотал, видимо, довольный своей невзыскательной шуточкой, и примеру хозяина последовала его угрюмая свита.
Потом Киврин посерьезнел и сказал:
— Я имел в виду мозги, вот ты мозгами и пошевели. Раскинь, так сказать. Я тебя не заставляю вовсе, ты сам волен выбирать. Только вот сам подумай: твоя без пяти минут жена сперла у меня деньги, а ты, как будущий ее муж, должен их отработать, а? Должен. А как отработаешь, так я тебе ее прямо и сосватаю, без базару. Как? Идет?
Докукин моргал.
— В общем, я вижу, что ты меня понял. Я пока что закушу, а ты, братец, иди-ка в свою лабораторию и сработай там что-нибудь поприличнее. Повспоминай, как порошок для Тройного делал, теперь так же и для меня делать будешь. Давай дуй! А для укрепления памяти с тобой Тлисов пойдет. Он из всех хоть что-то понимает в этой… в химии. Вали, Тлисов.
И Киврин впился зубами в шашлык. Докукина увели. Мандарин подозвал к себе Мусагирова и произнес:
— Так… выяснили тарасовский адрес этой… Охотниковой, а, Муса?
— Ищем, босс.
— А побыстрее нельзя ли?..
— Так ищем.
— Через мусоров нельзя пробить, что ли?
— Особенно мне, — буркнул Муса, — я как раз по совпадению в розыске стою. Федеральном.
Киврин гневно воззрился на него и рявкнул:
— Ты мне давай не бубни, а дело делай. А то узнаешь у меня… Я же не говорю, чтобы ты сам к ментам лез или, когда пробьешь адрес, лично к шалаве этой мотал. Пошлешь ребят. Убедил?
— У вас всегда был прекрасный дар убеждения, босс, — без тени иронии сказал Мусагиров и отошел.
* * *
— Я вовсе не думаю, что вам, Федор Николаевич, стоит идти с нами, — заявила я. — Да и Ирма… Вот Чернов мог бы быть полезен, с его-то богатырской силушкой. Да, Федор Николаевич, с нами вам ехать не следует. Равно как и тут вам оставаться нельзя. Езжайте-ка домой, любезнейший господин Нуньес-Гарсиа, а еще лучше — туда, где вас никто и не догадается искать. Как, есть у вас на примете такое место или нет?
— Есть, — уныло ответил директор цирка.
— И что же это за место?..
— Ад, — еще унылее договорил Федор Николаевич.
Я даже плюнула от досады, хотя находилась в цивилизованной квартире, к тому же своей собственной.
— Вот только не надо строить из себя страдальца, изгнанного за веру, — сказала я. — Не растрогаете. Тем более что там, на даче, где держат Докукина, вы будете нам только мешать. Понимаете?
— Но я мог бы быть полезен в качестве… Ведь там они держат тигра, да?
— Ну.
— А я — дрессировщик.
— В качестве ужина для тигра, что ли, хочешь пойти? Тебя сначала Киврин распотрошит, а потом — Пифагор, если он действительно там, как говорит Женя, — угрюмо сказал Чернов. — Приманка ты ходячая…
При этих словах Чернова я выказала признаки оживления. Одно слово так и запало в мою душу: «приманка». Ну конечно же! Как же я сразу-то не догадалась!
Я подняла голову и произнесла:
— Знаете, Федор Николаевич, а ведь вы правы. Вы действительно можете быть полезны. В общем, у меня есть один нехитрый план, который может сработать и безо всякого голокопытенковского ОМОНа, если вести себя умничками.
Пока мы готовились к претворению моего плана в жизнь, почти стемнело.
Мы поехали на «КамАЗе» Ирмы. Быть может, это было несколько неблагоразумно, но так или иначе, выбора не оставалось. Мой собственный «Фольксваген» вторую неделю стоял в автосервисе и жаждал ремонта, а может, и вовсе ухода на покой, а «шестерка» Голокопытенко была брошена где-то около того места, куда мы, собственно, и направлялись с героической миссией — вызволять Докукина.
Я достаточно четко объяснила своим путникам поставленную задачу и сказала, что все, кто не хочет участвовать в рискованной вылазке, могут от поездки отказаться. Тем более что ни у Ирмы, ни у Лаптева, ни у Голокопытенко даже не было прямого резона ехать на эту злополучную дачу. Резон был только у меня: попытаться спасти Докукина. А то Мандарин с подручными просто его там разорвут. Могут еще и вменить ему в вину умыкнутые мной триста тысяч, хотя Коля вообще никакого отношения к их потере для Киврина не имеет. И как я оказалась права, когда так думала!
Чернов заявил, что у него тоже накопилось предостаточно поводов перемолвиться парой слов с мандариновской сворой. Богатырь прекрасно понимал, что в нашей вылазке можно и погибнуть, но то ли он привык рисковать — при постоянном-то общении с дикими зверями, — то ли был уверен в себе, но перспектива отправиться на тот свет его особенно не смутила.
Нуньес-Гарсию же трясло, но он, верно, хотел реабилитироваться за все те пакости, которые учинил по собственной трусости. В конечном итоге он оказался все же честным человеком.
У меня было два пистолета. Один я оставила у себя, второй отдала Голокопытенко, ведь свой «макаров» он уже сдал капитану Овечкину — вместе с удостоверением.
Да, о Голокопытенко. Его мы подхватили на выезде из города, предварительно договорившись, что он будет там нас ждать. Лейтенант, теперь уже можно сказать — бывший, облачился в какую-то страшную, невероятного желто-серого цвета куртку, относительно которой, очевидно, питал иллюзию, что она его маскирует.
Оглядев нашу разношерстную компанию — про себя я до поры до времени умолчу, — я сказала скрипучим голосом:
— Знаете, мне все это напоминает детскую песенку: «Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота, чижика, собаку, кошку-забияку, обезьяну, попугая, вот компания какая!» Точно про нас песенка.
— Да уж пожалуй, — мрачно откликнулась Ирма.
Что по этому поводу думали Чернов и Федор Николаевич, осталось загадкой, потому что оба циркача находились позади, в фуре.
— Указывай дорогу, парень, — сказала бой-баба лейтенанту Голокопытенко. — Ты, кажется, хвалился, что легко покажешь, где засели эти козлы.
— Между прочим, Ирма, — заметила я, — ты останешься сидеть в машине и будешь готова принять нас всех обратно и удирать. Так что как раз ты никуда не пойдешь. Ты даже двигатель выключать не будешь.
— Но…
— Я сказала, чтобы все меня слушались! — резко повысила я голос. — Чтобы без самодеятельности. Ты за рулем у себя командуй, а в том, что касается оперативных действий, я лучше понимаю. Гораздо лучше! Поняла?
— Поняла, чего ж тут не понять, — без особого энтузиазма, но четко ответила она.
* * *
— Ну-ка глянем, что ты тут у нас натворил, — сказал Киврин, входя в комнату, где сидели Докукин и Тлисов. Последний, кажется, немного задремал. Из состояния дремы его вывел тычок Киврина и резкие слова:
— Не спи, дохлятина, — замерзнешь!
Тлисов вскинул голову и пробормотал:
— А, ну да. Сейчас…
— Что сейчас? Что — сейчас? — передразнил его Мандарин, и щеки его подпрыгнули. — Надо не сейчас, а сию минуту. У вас было несколько часов, и если этот Докукин с перепугу позабыл все свои формулы, так он давно должен их вспомнить! Понятно? Я-то уж думал, что вы тут вовсю работаете, варите эту отраву или как ее там… А вы, оказывается, все еще по теории проходитесь!
Докукин, который сидел, вжав голову в плечи, перед открытой тетрадочкой, задрожал. Киврин проговорил:
— Это самое… Тлисов, возьми у него его писульки. Глянь, все у него там путем или как? Если нормалек, то чего ж ждать… пусть идет и делает что надо. Хоть всю ночь делает, но чтобы был результат. А ты у него на подхвате оставайся. Будешь ему колбы таскать и подносить что надо.
— Дай тетрадку, — тихо сказал Тлисов сквозь зубы.
Докукин вздрогнул и отстранился.
— Дай тетрадку, говорю! — еще раз повторил бывший директор тарасовского цирка. А потом, не дожидаясь, пока перепуганный Николай Николаевич удосужится выполнить требование, вытянул руку и вырвал тетрадку из трясущихся рук Докукина. Заглянул туда и примолк ненадолго.
— Ну че? — не выдержав паузы, спросил Киврин. — Вспомнил профессор что надо? А, Тлисов? Ты ж вроде сек в химии.
— Да у него тут какая-то туфта, — сердито сказал Тлисов. — Я совсем немного в химии смыслю, но даже мне понятно, что полная туфта: тут написано, как получать мыло.
— Мыло? — переспросил Киврин.
— Ну да, мыло. Вот — формула глицерина, вот — щелочь, и получается, что он понаписал, как мыло получать!.. Да ты что же, сучара, — позабыв всякую вежливость, обратился Тлисов к Докукину, — мозги-то мне пудришь, а? Думаешь, тут все полные идиоты? Ты можешь вот им, недоучкам, — он довольно небрежно махнул рукой в сторону Киврина, — втюхивать, но я-то немного помню, я же три раза у тебя ассистировал. Когда синтез…
Щелкнул выстрел. Тлисов закатил глаза и упал на ковер, а его кровь, смешанная с мозгом, обрызгала стены, стол, за которым сидел Докукин, тетрадку, которой еще секунду назад потрясал Тлисов. Попали брызги и на Докукина. Тот стал белым как мел. Киврин опустил пистолет, из которого он только что выстрелом в затылок уложил Тлисова.
— Вы, в натуре, думаете, что я с вами шуточки шучу? — грозно сказал он. — И этот Тлисов, клоун… Недоучкой меня называет, мозги пудрит, то есть — мылит. Он у меня теперь сам на мыло пойдет, посмертно! А ты, очкарик, чтобы сделал мне к утру хоть грамм твоей отравы. Не сделаешь — узнаешь у меня.
— Но я правда не пом-ню…
Киврин осклабился.
— Он не помнит… — сказал он, поворачиваясь к стоящим за его спиной Мусагирову и еще двум типам, никто из которых и бровью не повел, когда их босс уложил Тлисова. — Это плохо. Муса, освежи-ка ему память. Отрежь ему одно ухо и скорми тигру, который в подвале сидит. Ну смотри, доктор… Наутро, если у тебя ничего не будет, целиком тигру на хавчик пойдешь, сука очкастая!
Муса вынул нож. Щелкнуло, выскакивая, лезвие.
— Иди-ка сюда, земляк, — невозмутимо сказал киллер. — Или попросишь, чтобы я сам подошел? Я не гордый — подойду.
Докукин разинул рот, и из его рта вырвалось сиплое:
— Не на-а-а…
— Вот, кажется, уже начал умнеть, — сказал Киврин назидательно, — это хорошо. Однако поздняк метаться. Отрежь ему ухо, Муса. Только технично, чтобы он много крови не потерял и не ополоумел.
— Легко, — сказал Мусагиров, хватая Докукина и поднося нож к его уху.
В этот момент в комнату заглянул охранник Киврина и доложил:
— Босс, там к вам, значит… Лаптев!
— Кто-о? — переспросил Киврин, а Муса даже выпустил Докукина. — Федор, что ли?
— Ага. Пришел, падла, с повинной. Говорит, что у него с вами есть о чем потереть. Говорит, что может помочь вернуть какие-то триста штук. Сказал, что вы знаете, о чем речь.
— Ну-ну, — удовлетворенно покивал Мандарин, — это лучше. Уже лучше. Пойдем-ка послушаем, Муса, чего нам принес Федор Николаич.
— С ним еще какая-то старуха, — добавил охранник. — Говорит, что она понадобится.
— Так веди их в дом, — скомандовал Киврин и, повернувшись к обмякшему, белому от ужаса Докукину, сказал почти мягко, этаким показательно-отеческим тоном:
— Повезло тебе, сынок. Думай. Хорошенько думай! Говорят, когда человека прижмет, он способен на что угодно. А ведь ты у нас гений, кажется? Вот и докажи это. Идем, Муса.
В гостиной Киврина ждали Федор Николаевич, бледный, прямой, глядящий прямо перед собой, и женщина в возрасте в болоньевой курточке, с выбивающимися из-под вязаного берета подкрашенными хной волосами, в которых сильно просвечивалась седина. Из-под доходящего чуть ниже колен старого синего платья виднелись кривоватые, изуродованные варикозом синеватые ноги, вызывающие неуловимую ассоциацию с лежалыми куриными окорочками. Киврин поморщился и без предисловий гаркнул:
— Сам пришел? Молодец. Может, я тебя за это и помилую, Федя. А это что за старая кикимора?
— Это не кимимора, — тихо сказал Федор Николаевич, — это двоюродная тетка Докукина. Кстати, она хорошо знает Охотникову и она видела ее на тарасовском вокзале сегодня днем. Я сразу понял, какая удача к нам в руки плывет, вот, решил исправить свои ошибки… пришел к вам.
— М-да? А как со старухой срастился? Ты же только сегодня из Москвы должен был приехать. Как от меня сбежал…
— Так я тоже ее на вокзале встретил. Она меня и спрашивает: «А ты, Федор Николаевич, что, вместе с Женей ехал?» Тарасов — большая деревня, друг друга многие знают, и вот докукинская родственница уже знает, что я Женю нанимал.
— Тетка, говоришь? Муса, есть у Докукина тетка-то?
Тот кивнул.
— Ну что же, пока складно, — сказал Киврин. — А что ты-то, Федор Николаевич, речь держишь. Пусть она сама скажет. Ведь вроде про деньги, которые у меня сперли, речь шла. Ну, говори, бабуля, не телись.
— Да я, сынок, видела Женю сегодня на вокзале, — полился скрипучий старушечий голос, — она, значит, странная какая-то была. Я с ней поздоровалась, а она и мимо. В руках у ней пакет был, да он, видно, надорвался, а оттуда вывалился чемоданчик. Вот Федор Николаевич говорит, что какой-то важный это чемоданчик.
— Как он выглядел? — подаваясь вперед, спросил Киврин.
— Да обыкновенно. Коричневый такой. Симпатичный. Она его в камеру хранения положила. Номер девять — семьдесят два. Я это… мельком углядела. Хороший чемоданчик. Я б себе такой купила для лекарств, коли б знала, где продаются-то.
— Ну, бабка, если правду говоришь, — торжественно сказал Киврин, вставая, — то будут тебе и лекарства, и чемоданчики, а когда помрешь, то я тебе памятник поставлю. Но только если эта камера хранения 972 в самом деле та самая, в которую Женя чемоданчик положила. Только сомневаюсь я что-то…
Повисла пауза.
— Хотя, с другой стороны, куда ей бабки-то девать. Все правильно, — пробормотал Киврин. — На ее месте в камеру хранения — самый правильный ход. Да! Поехали.
— А мне ж Федя сказал, что тут Коля, племянник мой, гостит. Вот, хотела повидаться. А то как же?
Киврин метнул на Федора Николаевича быстрый взгляд и махнул рукой:
— Муса, приведи сюда нашего ученого. Может, встреча с родственницей его успокоит?
— Ась?
— Да я не тебе, бабка. Сейчас придет твой Коля. Только ты с ним два слова скажи, и поедем на вокзал. Ты мне ту камеру лучше пальцем покажи.
— Да их там много, сынок…
— Знаю, бабуля, знаю, ну ничего, поищем — и найдем. Вот и твой Коля. Докукин, мы тут к тебе родственницу привели.
— Как-кую родственницу? — моргнув, выговорил Докукин.
— Твою. Тетка она тебе, что ли…
Докукин сгорбился, зачем-то оглядел всех собравшихся — директора цирка с его сопровождающей, Киврина, Мусагирова, охранника у дверей, сказал:
— Да я… не…
— Не узнаешь, что ль, с перепугу, а? — весело спросил Киврин. — Ну и ладно. Потом повидаетесь. Уведи его, Муса.
— Погоди, — в старушечьем голосе послышались настойчивые нотки, — что-то он тут у вас какой-то бледный. Коля, с чего ты бледный-то, а?
Докукин смотрел, не понимая.
— Все, поехали! — грузно поднялся из кресла Киврин, но тут старуха вытянула вперед руку с раскрытой ладонью и ударила ему в грудь. Удар был, казалось, несильным, но у Киврина молниеносно сбилось дыхание.
— Не спеши, милок, — старческий голос куда-то пропал, и затем я произнесла своим обычным молодым голосом: — И ты не спеши, Муса.
Мусагиров дернулся было, но я подняла руку и выстрелила ему чуть повыше колена. Тот повалился как подкошенный. Охранник у двери окаменел, и тут дверь распахнулась с такой силой, что в общем-то не хлипкого парня отбросило метра на три.
В проеме показался бледный, с разбитым лицом Голокопытенко, который бочком-бочком пронырнул по стеночке и спрятался за креслом, в котором сжался ошеломленный Киврин. Наверное, того, кто следовал позади него, он опасался гораздо больше бандита Мандарина.
Мощный рык заставил меня на мгновение похолодеть. Прорисовался могучий силуэт Чернова, и в следующее мгновение он вступил в гостиную. Но не один. В левой руке он держал оглушенного амбала из числа людей Мусы и Мандарина, а правая… о!.. правая рука сжимала ошейник, перехватывающий мощную шею тигра.
Тигра!
При виде зверя Киврин рыхло, по-бабьи вскрикнул и поджал под себя жирные ноги. Вскрикнул и Нуньес-Гарсиа, но этот крик, напротив, был радостным. Федор Николаевич опрометью бросился к зверю и обнял его за голову.
— Пифагорчик, — нежно заговорил директор цирка, — вот он ты! Прости, что я тебя вот так… что из-за меня…
— Смотри, Николаич, не тискай его сильно, а то, чего доброго, откусит он тебе башку, — предупредил Чернов. — И, кстати, за дело… Ведь это из-за тебя его стащили из цирка.
Я медленно стянула с себя берет и парик, подошла к небольшому фонтанчику — наверное, единственному предмету роскоши во всем доме — и смыла с себя грим.
— Вы, кажется, хотели нанять меня в качестве охранника Докукина, так, господин Киврин? — сказала я жирному бандиту. — Ну вот, собственно, я и здесь. Мне тоже показалось, что он нуждается в моей защите.
— Но… как же так…
— Грим? Вы меня не узнали? Да будет вам известно, в свое время я носила прозвище Хамелеон — за то, что умела вживаться в облик любого типажа. Вот такие дела, любезный господин Киврин. А теперь, пожалуй, вы расскажете вот на эту видеокамеру все, что касается убийства Троянова и Павлова. Тем более что тут есть главный персонаж этих дел — Мусагиров. Подбор актеров, таким образом, для нашего фильма полный.
— Не выпускайте на меня тигра… — простонал Киврин.
— Да мы и не собираемся этого делать… если вы будете благоразумны. Конечно, потом вы сможете отказаться от своих показаний, сказать, что они сделаны под давлением обстоятельств… Но я кое-что понимаю в иерархии уголовного мира, и если вы будете освобождены прокуратурой, то я пошлю запись уже не в органы. Убив Тройного, вы совершили акт беспредела, Киврин. А в современном криминальном мире это не приветствуется. Так что возвращайтесь туда, откуда пришли — за решетку. Ну… рассказывайте!
И я навела камеру. В картинку прекрасно вписался силуэт застывшего у стены тигра с Черновым, придерживающим его за ошейник.
Не стану рассказывать о дальнейшем, мельчить, детализировать. Многим может показаться, что нам слишком легко удалось захватить дом, в котором было около десятка здоровых вооруженных мужчин. Отвечу. Ничуть! Все было разработано в расчете на лучшие качества тех, кто проводил эту комбинацию: физическую мощь Чернова, самоотверженность Голокопытенко, желание реабилитировать себя Нуньес-Гарсии. Ну и — все это вместе взятое у меня плюс мои актерские данные.
Все-таки не зря в «Сигме» мне дали прозвище Хамелеон.
* * *
Прошло шесть дней. Мы сидели в моей квартире с Докукиным и разговаривали.
— Одно неприятно, — заявила я. — Что триста тысяч пришлось сдать. Это плохо. Приобщат к делу как вещдоки, а потом у следователя и прокурора — непонятно откуда — сразу же появятся новая квартира, машина и дача. Впрочем, есть шансы, что их все-таки употребят нормально.
— Да, хотелось бы, чтобы деньги пошли на дело, — отрывисто сказал он, — хотя бы на тот же цирк. Звери-то пострадали.
— Главное, чтобы ты пошел по делу свидетелем, а не соучастником, — отозвалась я. — Надеюсь, что Киврина надолго закроют и больше амнистировать не будут. Кстати, ты слышал, что Федор Николаевич уволился?
— Нет.
— Так вот я тебе сообщаю. И вообще, Коля, ты до сих пор какой-то окоченелый. Даже не поблагодарил меня за твое чудесное избавление. Впрочем, ладно. Сиди, пей чай. Я тебя понимаю. Но почему ты сразу не рассказал мне о том, во что влип? Мало тебе было истории с затопленным кладбищем?
— Да нет….
— А чем же ты тогда думал?
— А меня как будто спросили!.. — запальчиво возразил этот недотепа и покрутил нелепейшим своим носом. — Меня вообще мало о чем спрашивали. Я думал, что сгнию на этой проклятой даче! Кстати, все-таки, Женя, я не понимаю, как ты меня нашла там.
— Правда? А что тут не понимать, — отозвалась я. — Я тут вовсе ни при чем. Дорогу показал старший лейтенант Голокопытенко.
Назад: Глава 13
На главную: Предисловие