Только через пять дней после крушения они наконец согласились отпустить меня. Потому что неизбежно пришли к тому выводу, который я сделала сразу: со мной все в полном порядке. Необъяснимым образом я выдержала падение с высоты в десять тысяч футов без единого повреждения. Как меня заверили, память непременно начнет возвращаться, и когда это произойдет, я должна немедленно позвонить в больницу или начальнику полиции.

Я улыбаюсь, соглашаюсь на любые их условия, хотя испытываю все меньше уверенности, что это когда-либо случится.

Было бы большим счастьем вспомнить для начала, как меня по-настоящему зовут.

Впрочем, имя Вайолет уже пристало накрепко. Сейчас практически все так обращаются ко мне, и я не возражаю. Имя как имя. Не хуже и не лучше других.

Приезжает женщина из службы социального обеспечения и привозит одежду, которую я смогу носить вне стен больницы. Пару синих брюк – они называются джинсами, простую белую футболку, бюстгальтер, который Кияне приходится учить меня самой застегивать сзади, нижнее белье в красную и оранжевую полоску, носки и обувь на шнуровке с розовыми рисунками в виде стреловидных молний по бокам. Все это не моего размера, за исключением носков, за что дама бесконечно извиняется, бормоча себе под нос:

– Простите, но с размерами мне приходилось действовать наугад.

Я не в обиде, так как очень хочу наконец избавиться от надоевшей больничной пижамы.

Мистер Рэйюнас – тот самый, кто безуспешно пытался найти моих родственников (хотя и обещает не оставлять попыток), сообщает, что теперь меня передают под опеку назначенной государством приемной семьи.

Я понятия не имею, о чем речь, однако смысл происходящего начинает до меня доходить, когда позже днем в мою палату входят женщина и мужчина, представившиеся как Хезер и Скотт Карлсоны. Они показывают мне фотографии дома, который расположен в 175 милях к северу отсюда, переднюю лужайку с веревочными качелями, свисающими с дерева, и мальчика с большими голубыми глазами и растрепанными белокурыми волосами, которого они называют своим тринадцатилетним сыном Коуди.

Вот составляющие моей временной семьи. Моей временной жизни. Предполагается, что там я должна чувствовать себя как дома до тех пор, пока не найдется мой настоящий дом.

Я всматриваюсь в их искренние добрые улыбки, читаю немудреный язык их жестов и решаю, что меня, вероятно, могли отправить и в гораздо более неприятное место. К тому же других вариантов, собственно, и нет, а я отчаянно хочу выбраться из больницы.

– Мы остановили свой выбор на Карлсонах не в последнюю очередь потому, что их дом находится в достаточно уединенном месте, – объясняет мистер Рэйюнас. – Они живут в маленьком городке, который называется Уэллс Грик. Это на центральном побережье Калифорнии. Никто за пределами этой комнаты не будет знать вашего местонахождения. Как вы, вероятно, поняли по телевизионным трансляциям, средства массовой информации устроили вокруг этой истории настоящий цирк. А нам хотелось создать вам все условия для полного покоя. Хезер и Скотт позаботятся о том, чтобы о вашем к ним переезде никто не пронюхал. Мы же тем временем всеми силами продолжим поиски вашей семьи.

Он подписывает документы и возвращает их доктору Шацелю, который выглядит весьма недовольным. Кажется, будь это в его власти, я бы проторчала в больничной палате до полного выяснения всех обстоятельств.

Мне остается только радоваться, что решение принимал не он.

– Нам не нужно помочь вам упаковать вещи? – спрашивает Хезер Карлсон, подходя к моей кровати и снова улыбаясь.

Я качаю головой и показываю ей медальон в форме сердца, который сжимаю в кулаке.

– Это все, что у меня есть.

Хезер закусывает губу и возвращается к мужу, уже сожалея о своем вопросе. Тут в комнату входит Кияна с большим коричневым бумажным пакетом.

– Здесь одежда, в которой ты была, когда тебя нашли.

Я заглядываю внутрь и вижу какие-то тряпки из темно-серой ткани, аккуратно сложенные плотными квадратами. Нужно будет внимательнее все это осмотреть позже, решаю я про себя.

– Но на твоем месте, – продолжает Кияна, кивая на пакет, – я бы обзавелась новым гардеробом. Прямо скажу, не самые элегантные вещи, какие мне доводилось видеть.

– Мы вместе поедем и купим вам новую одежду, – тут же с энтузиазмом вмешивается Хезер.

Я стараюсь улыбнуться в ответ:

– Спасибо.

– Мы будем очень скучать. – Кияна делает шаг вперед и обвивает меня руками, а потом крепко сжимает их. Я каменею. Она впервые прижимается ко мне так плотно. Впрочем, ничего подобного прежде не делал и никто другой. Обычно она лишь легко касалась меня рукой или осторожно проводила пальцем по щеке. Исходящий от нее запах буквально парализует. Я не в состоянии пошевелиться. Мной овладевает жгучее стремление вырваться, оттолкнуть ее от себя.

Однако почти сразу где-то в моих ступнях зарождается приятное чувство, постепенно поднимается вверх, овладевая целиком и заставляя почти мгновенно расслабиться. У меня тяжелеют веки. Такое ощущение, что трудно держать глаза открытыми. Я и не хочу держать их открытыми. Веки опускаются, а все тело вдруг теряет устойчивость. Но прежде чем со мной что-то и в самом деле происходит, Кияна разжимает руки и отходит в сторону.

– Что это было? – спрашиваю я, все еще не оправившись от головокружения.

Она смеется, ерошит мне волосы, а потом говорит тихо, чтобы не слышали остальные:

– Все хорошо, милая. Я всего лишь обняла тебя.

Только когда мы выходим из больницы через главные двери, до меня начинает доходить смысл слова «цирк», которое услышала раньше применительно к репортерам.

Я жмурюсь от непрерывно сверкающих странных вспышек света, но они ослепляют меня снова и снова. Моим глазам нужно время, чтобы привыкнуть к этому. Зато мозгу требуется чуть больше, чтобы осознать то, что я вижу перед собой.

Людей.

Сотни и сотни людей.

Больше, чем, как уверена, я когда-либо раньше видела собравшимися в одном месте.

В груди появляется резь. Я начинаю их считать, полагая, что знание точного числа может каким-то образом успокоить. Если я установлю, сколько их, то ко мне, вероятно, вернется способность нормально мыслить. Дышать. Существовать. Но я так взволнованна, что сбиваюсь, досчитав до 142. А мистер Рэйюнас тянет меня за руку, принуждая идти сквозь них, отчего боль под ребрами только обостряется.

Повсюду я слышу голоса. Их так много, что я перестаю понимать, реальны они или же звучат только в моей голове. Они чего-то от меня требуют. Того, что я не могу им дать.

– Вы помните хотя бы что-то?

– Вы сели в самолет, чтобы сбежать из дома?

– У вас уже появились догадки, кто вы такая на самом деле?

Я же только крепче сжимаю кулак, в котором держу медальон, полностью его закрывая.

– Никаких комментариев. Ей пока нечего вам сказать, – снова и снова повторяет мистер Рэйюнас, пока мы с трудом пробираемся вперед. И если он надеется заставить толпу расступиться своими репликами, пора ему объяснить, что так ничего не получится.

Потом он на мгновение останавливается и делает еще одно столь же бесполезное заявление.

– Послушайте все! – взывает он. – Этой девушке многое пришлось вынести. Оставьте же ее хотя бы на время в покое!

На секунду у меня возникает иллюзия, что это сработает, но лишь на секунду. Потому что атаки со всех сторон тут же возобновляются:

– Вы можете рассказать, что происходит у вас в голове прямо сейчас?

– Что вы думаете о том, как авиакомпания проводит расследование?

– Вы уверены, что они вас не обманывают?

Я останавливаюсь и впервые отрываю взгляд от земли. И несмотря на настойчивые рывки за рукав, которыми меня пытаются заставить продолжать двигаться, пока мы не доберемся до транспортного средства, ожидающего в конце прохода, я остаюсь на месте. Кто-то тут же сует мне почти в лицо длинную черную палку.

– Что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Вы уверены, что они вас не обманывают? – повторяет женщина с длинными светлыми волосами, откровенно гордая тем, что именно ее вопрос привлек мое внимание.

Толпа мгновенно затихает. Они все ждут, что я скажу.

«С какой стати им лгать?» – думаю я.

Но у меня самой нет ответа на этот вопрос.

Море окружающих лиц начинает кружиться. Все быстрее и быстрее. Теперь отдельные черты становятся неразличимы. Я чувствую, как теряю равновесие и вот-вот упаду. Ориентировку в пространстве я уже утратила. Небо больше не у меня над головой. Тротуар больше не под ногами. Я уже ничего не соображаю.

Но меня вовремя снова слегка тянут за руку. Мир перестает вращаться. Я опять способна разглядеть отдельные лица. Под ногами ощущается твердая почва.

– С вами все хорошо? – спрашивает мистер Рэйюнас.

Я восстанавливаю дыхание и отвечаю:

– Да. Просто немного голова закружилась.

– Пойдемте же! – говорит он. – Нужно как можно скорее усадить вас в машину.

Теперь я послушно следую за ним, вперив взгляд в землю. Она быстро мелькает под ногами, которые посылают в мозг сигнал: беги! – но я продолжаю двигаться за своим сопровождающим.

Наконец мы добираемся до длинного черного транспортного средства, стоящего у тротуара, и меня предупреждают, чтобы я не ударилась головой, когда буду в него садиться. Я буквально падаю на сиденье. Дверь захлопывается так громко, что я вздрагиваю.

Хезер и Скотт уже внутри. Чувствуя себя защищенной стеклом окна, я нахожу в себе смелость вновь посмотреть на людскую стену, сквозь которую мы только что прошли. Они все еще выкрикивают мое имя, требуют внимания. Хотя теперь их голоса сливаются в сплошной гул, в котором отдельные слова почти не разобрать, не говоря уж о том, чтобы понять суть вопросов.

Я вижу, как мистер Рэйюнас отчаянно прокладывает себе дорогу обратно к зданию больницы. Мои глаза всматриваются в толпу, изучая составляющие ее лица. Их черты. Выражения глаз. Не напоминают ли чьи-то мои собственные? Кияна утверждает, что никогда прежде не видела таких глаз, как у меня. Фиалкового цвета. Наверняка я унаследовала их от родителей. А значит, существует способ разыскать их. Или узнать, когда они сами придут за мной.

Если они придут.

Я чуть ослабляю хватку пальцев. Ровно настолько, чтобы взглянуть на медальон, зажатый в кулаке.

Если он был на мне, когда я садилась в самолет, значит, он важен для меня. И кто-то еще был тоже важен.

Мы начинаем двигаться. Одни лица в окне исчезают, но их тут же сменяют другие. Но все они в чем-то похожи: их взгляды устремлены на меня.

Мы поворачиваем за угол, когда я вдруг вижу его лицо.

Лицо юноши, приходившего ко мне в палату. Те же густые волосы. Те же пристальные глаза кленового оттенка. А стоит нашим взглядам встретиться, как на его губах появляется та же чуть кривая улыбка.

Это снова галлюцинации?

Или же происходит на самом деле?

У меня появляется странное жжение где-то между глазами. И с каждой секундой оно усиливается. Как будто луч лазера направили в одну точку над переносицей. Я морщусь и прикасаюсь пальцем к коже. На ощупь она совершенно нормальная. Даже прохладная.

Но чем дольше я смотрю на юношу, тем жарче пылает огонь на моем лбу. Как пожар. Как лихорадка. Но только это не причиняет боли. Это…

Почти умиротворяет.

Как будто шестнадцать лет забытой жизни больше не имеют значения. Ничто больше не имеет значения.

Я искоса бросаю взгляд на ручку двери. Осторожно кладу пальцы на ее хромированную поверхность. Но в этот момент у меня в голове снова раздаются слова Кияны: «желающие попасть в «ящик»… «самозванцы»… «жаждущие привлечь к себе внимание»… И лихорадка, охватившая меня, сразу исчезает.

Он тоже никто, говорю я себе.

Его улыбка не несет никакого смысла.

И моя рука снова опускается на колено. Не без усилия, но мне удается отвести от юноши взгляд. А как только зрительный контакт обрывается, пропадает и жар. Все приходит в норму.

Я с силой сжимаю медальон в кулаке. С такой яростью, что металл впивается в кожу ладони.

Мы двигаемся дальше. Люди продолжают мелькать перед глазами, но по мере того как мы набираем скорость, их становится все меньше и меньше, а потом они совсем пропадают из вида.