Глава 29
Евнух
Осень 333 П. В.
– Я использовал князя алагай и счел это правильным, – сообщил Ахман и указал на подножие трона.
Шторы тронного зала плотно задернули, и помещение освещалось масляными лампами, дабы он мог продемонстрировать укрепленную у подножия луковичную голову князя демонов. Он приказал Аббану прислать каменщиков, чтобы навсегда замуровать окна.
Советники поочередно вперили взоры в огромные, выпуклые черные глаза врага, и каждый скрыл за принужденной насмешкой отвращение. Демон далеко не так велик, зубаст и когтист, как его сородичи, но потусторонний взгляд леденил кровь. Вытянутая коническая голова, рудиментарные рога и почти благородные черты принадлежали не безмозглому убийце – мыслителю. Планировщику.
Не в первый раз Аббан возблагодарил Эверама за то, что является увечным хаффитом и не допущен в ночь.
Он поудобнее перехватил костыль с ложем-верблюдом и внимал речи своего друга, которую они столь тщательно подготовили вдвоем. Хотя он часто стоял на возвышении, откуда мог советовать господину, оба согласились, что при объявлении данного указа Аббану лучше остаться внизу, чтобы никто не заподозрил его участия. Ахман все равно своего добьется, но духовенство подчинится гораздо быстрее, если сочтет, что планы исходят от шар’дама ка, а не от бесхребетного хаффита.
«Они считают меня бесхребетным, но будут плясать под мою дудку как куклы». Ахман говорил, и Аббан почтительно потупил глаза, однако он давно научился многое видеть периферическим зрением.
– Но мы не должны успокаиваться, – продолжил Ахман. – Возвращение сынов Алагай Ка означает начало Шарак Ка, а Шарак Ка не выиграть, не завершив Шарак Сан. Алагай не в силах прорваться за наши укрепления, но могут крушить их, могут сжигать поля и убивать скот, пока мы не станем слишком слабыми для войны, и в это же время на нас ополчатся землепашцы. Для победы в обеих войнах нам придется и далее расширяться, ставить северные города под Закон Эведжана один за другим, рекрутировать их мужчин и конфисковать припасы.
Дамаджи Альэверак кивнул:
– Дневную войну необходимо выиграть, а мы все больше размягчаемся в Даре Эверама.
– Согласен, – подхватил Ашан.
Он считался советником, но всем известно, что это марионетка Ахмана. Альэверак же старейший и самый почитаемый Дамаджи – единственный, кто сразился с Ахманом за Трон черепов и мог рассказать об этом, оставленный жить. Старого клирика уважали все, и его слова имели колоссальный вес.
Именно поэтому Ахман заранее встретился с обоими и приказал Альэвераку выступить первым, а Ашану – вторым.
Ахман ударил древком Копья в пол:
– Через два месяца мы атакуем Лактон.
Аббан, подыгрывая, сдвинул брови и поджал губы.
– Ты хмуришься, хаффит, – заметил Ахман. – Сомневаешься в разумности моего плана?
Все взгляды обратились к Аббану, и он прикинулся, будто под ними сник. Не приходилось сомневаться, что все присутствующие молятся: пусть брякнет глупость и лишится расположения шар’дама ка.
Аббан не мог не признать, что это не шутки. Он отлично понимал: стоит ему прилюдно выпасть из милости Ахмана и каждый в этом зале, не говоря о Дамаджах, немедленно попытается подчинить его или убить.
– Мудрость Избавителя превосходит мою. – Аббан добавил в голос каплю плаксивой униженности. – Но войска твои слишком разрежены и разбросаны, ибо удерживают уже завоеванную землю. Цена…
– Отец, не слушай трусливых речей хаффита, пожирателя свинины! – вмешался Джайан. – Он и против нападения на Дар Эверама возражал!
Дамаджи глухо загудели, согласно закивали.
«„Хаффит, пожиратель свинины“ – это масло масленое, тупица», – подумал Аббан. «Хаффит» буквально и означал «свиноед», поскольку Эведжах запрещал употреблять в пищу свинину, а бедные хаффиты зачастую не могли позволить себе ничего другого. Губы Ахмана едва уловимо дрогнули: он сдерживал улыбку. Никто из присутствующих даже не представлял, чего себя лишает. Свиньи – вкуснейшие животные, а под запрет угодили исключительно потому, что три тысячи лет назад сводный брат Каджи начинил ядом и подал Избавителю молочного поросенка. Легендарная сила Каджи не дала ему умереть, но он – скорее всего, негодуя на то, что много часов просидел на горшке, – объявил свиней нечистыми и отказал бессчетным грядущим поколениям глупцов в сладком и нежном мясе.
Рот наполнился слюной. Вечером он вкусит именно поросенка, а после жены прольют его семя каким-нибудь способом из тех, что духовенство полагает запретными.
Он посмотрел на Джайана, ничуть не удивленный рвением в глазах молодого шарум ка. Мальчишка немногим отличается от животного, уделяет слишком много внимания захвату и грабежу и слишком мало – правлению. Убивать людей куда легче алагай, а мягкотелых землепашцев – и вовсе проще простого. Легкие победы для пополнения скудного перечня достижений.
Он подавил желание покачать головой. Первородство по капризу судьбы вручило Джайану всю власть и все возможности, о каких только можно мечтать, и все, до чего он додумался, – это огромный дворец да многогранное тщеславие – пища для его лизоблюдов.
Асом и Асукаджи держались бесстрастно, но у них имелся собственный язык – продуманная смесь летучих взглядов, жестов и поз, которую любовники, без сомнения, изобрели на подушках; она позволяла им беспрепятственно и втайне от всех разворачивать беседы.
Аббан наблюдал за ними месяцами, однако расшифровал только часть кода, но сейчас довольно точно догадывался о содержании разговора. Неучастие в войне, на которую отправятся отец и брат, имело свои плюсы и минусы. В отсутствие Избавителя совет возглавляет Ашан, а правят совместно Дамаджи и Дамаджах. Слава достается героям, ушедшим на поле брани, зато у Асома в это время появляется масса возможностей укрепить власть.
– А ты что скажешь, Асом? – осведомился Джардир.
Асом чуть поклонился в сторону брата:
– Я согласен, отец. Пора нанести удар. Тревоги хаффита небеспочвенны, но это мелочи среди общего великого замысла Эверама. Из-за алагай ты потерял значительную часть урожая, и убытки будут расти. Захват новых земель позволит смягчить удар.
Ахман повернулся к оставшимся десяти Дамаджи, и Аббан изучил их, пока они смотрели на трон. Мужи построились в строгом согласии с числом шарумов в племенах, невзирая на то что разница часто оказывалась ничтожной. Порядок слегка обновлялся каждые несколько месяцев.
За Ашаном и Альэвераком шел Энкаджи из племени Мехндинг. Дамаджи с годами разжирел – после того, как лишился надежды на Трон черепов. Ахман не забыл попытки Энкаджи утаить от него Корону Каджи, но Аббан не винил Дамаджи. Он бы и сам не отдал такую вещь даром. Энкаджи выжил, поскольку действовал в унисон с Ашаном и Альэвераком – по крайней мере, при дворе.
– Дневная война – прерогатива шар’дама ка, – сказал Энкаджи. – Кто мы такие, чтобы усомниться?
Он оглядел соседей, Дамаджи из племен Кревах и Нанджи. Дамаджи-дозорные даже днем носили ночные покрывала, скрывали личность от всех, кроме вождей своих племен и Избавителя.
Те, как обычно, поклонились и промолчали.
Других Дамаджи Аббан едва удостоил взгляда. После урока, преподанного Ичаху и Кезану, остальные стали еще раболепнее Энкаджи. Только Кэвера из племени Шарах посмотрел Ахману в глаза и заговорил:
– Я не хочу возвести хулы, Избавитель, на твой мудрый план, но мое племя никак не может выделить людей для нового похода и в то же время удерживать завоеванное.
– Так сидите в тылу! – гавкнул Чузен, представитель шунджинов. – Нам больше достанется!
Кое-кто из Дамаджи прыснул, но под жестким взглядом Ахмана все поникли.
– Я шарах по крови и браку – молвил Ахман. – Я также Шунджин и всякое прочее племя. Оскорбляя в моем присутствии друг друга, вы оскорбляете меня.
Асом погладил рукоять «хвоста алагай», а Дамаджи Чузен побледнел. Он упал на колени и прижал к полу лоб:
– Прошу прощения, Избавитель. Я не хотел проявить неуважения.
– Это хорошо, – кивнул Ахман. – Когда шарахи выступят в поход за землями озерного народа, ты выделишь людей для охраны их владений в Даре Эверама.
Аббан едва не расхохотался, глядя, как исказилось лицо Чузена. Каждый воин, которого он оставит в тылу, означает меньшую добычу для клана, следовательно, Дамаджи Фашин из племени Халвас запросто обойдет его у Трона черепов. Он глянул на Фашина: Дамаджи откровенно улыбался, хотя ему хватило ума промолчать.
Мысли Аббана переключились на другие материи, а Ахман перешел к деталям плана – по крайней мере, к тем, что им нужно знать. Самое главное – точное время и место удара – будет оглашено позднее, при гарантии, что никакой глупец не выболтает планов.
Он рассмотрел Трон черепов и не понял, зачем понадобилось покрывать его электрумом. Это казалось немыслимым расточительством.
Аббан, как и велели, отдал Дамаджах весь электрум, что поступил с прииска. Он думал, что металл исчезнет и его используют для чего-то секретного или хотя бы вернут в виде доспехов для Ахмана. Вместо этого в него облекли трон – бессмысленная показуха.
Или нет? Украдкой он глянул на Дамаджах. Этой женщине не свойственно пустое щегольство. Она, понятно, перещеголяет кого угодно, но обязательно со смыслом.
Не важно. Аббан доставил металл, но не поленился найти еще, начал с прииска, в котором обнаружил сплав Ренник – серебряного с золотыми жилами, где ежегодно открывалось немного электрума. Аббан купил рудник через посредника, а его агенты шастали по всему Дару Эверама и скупали электрумные украшения и монеты. Он уже накопил значительное количество драгоценного металла, пустил его, в частности, на потайной клинок в костыле и отделку оружия и доспехов самых доверенных ха’шарумов.
Вскоре аудиенция завершилась. Ахман ушел первым, за ним быстро последовали Джайан, Асом и Дамаджи. Аббан собрался пойти следом.
– Аббан, – окликнула Дамаджах, и он замер.
Хасик затворил огромные двери, встал перед ними со скрещенными руками и перекрыл отход.
Аббан повернулся. Инэвера спустилась с возвышения для Трона черепов, и он быстро отвел взгляд от гипнотически качающихся бедер, сосредоточился на очах.
«У тебя самого есть жены-красавицы, – напомнил он себе. – А эта не скрывает своих статей, но глазеть на них – слишком дорого».
– Дамаджах, – поклонился он. – Чем может услужить тебе презренный хаффит?
Инэвера подошла вплотную. Слишком близко, чтобы их подслушал Хасик, но позади нее маячила Шанвах. Кай’шарум’тинг была такой же смертельно опасной, как свирепый телохранитель Ахмана.
– Как идут дела у твоих металлургов? – спросила Инэвера. – Продвинулись? Последняя партия сплава была бесценна.
Аббан пожал плечами:
– Сплавлять металлы довольно легко, но установление нужных пропорций требует времени. Пожары на Ала могли породить примеси, которых мы не предвидели.
– Нам нужно больше, – заявила Инэвера.
– Я вижу. Трон требует огромного количества металла. Чем займешься дальше – ступенями?
– Чем я займусь, хаффит, тебя не касается, – ответила Инэвера безмятежно, но с ноткой предостережения.
– Как скажешь, Дамаджах, – поклонился Аббан. – Не касается меня и то, что ты делаешь со своими евнухами, хотя городская стража поведала мне, что троих из них нашли мертвыми. Их выбросило на берег реки.
Он улыбнулся и понял, что зашел чересчур далеко.
По знаку Инэверы вмешалась Шанвах. Удар оказался настолько стремителен, что почти незаметен, но лицо Аббана пронзила боль, и он упал навзничь.
Схватившись за нос, Аббан поразился скорости, с которой рука залилась кровью. Он вытащил из жилетного кармана платок, но и тот быстро промок насквозь.
– Шар’дама ка сказал, что убьет любого, кто тронет меня.
– Шарум’тинг не «любой», а «любая», хаффит, – улыбнулась Инэвера. Ее пухлые губы изогнулись под прозрачным покрывалом, она махнула на дверь. – Но, так или иначе, хромай отсюда и передай Ахману, что ты оскорбил меня и я велела Шанвах тебя ударить. Посмотрим, что он сделает.
Аббан не шелохнулся, и она вырвала у него платок, задержала окровавленную тряпицу перед глазами:
– Это ничто по сравнению с тем, что случится, если надерзишь мне снова.
Аббан сглотнул, а она и женщина-воин направились в ее личную опочивальню. Дамаджи он не боялся, но первая жена Ахмана – совершенно другое дело. План превратить Лишу Свиток в ее соперницу провалился, и теперь он нажил врага, которого не пожелал бы никому.
Когда за женщинами закрылись двери покоев, Хасик издал гадкий смешок:
– Что, хаффит, поубавилось прыти?
Аббан холодно посмотрел на него:
– Отворяй, собака, иначе скажу Ахману, что расквашенный нос – это твоя работа.
Хасика перекосило от ярости, и Аббану полегчало. Он спрятал улыбку, а великан-воин распахнул дверь. Скоро Хасик явится взыскать за дерзость дань, но на сей раз Аббан будет ждать его с нетерпением.
«Мои металлурги предприняли очередную попытку воссоздать священный металл, – написал Аббан Ахману позднее. – Пришли в конце дня крепкого вестника, которому доверяешь, за грузом для Дамаджах».
И Ахман, как часто бывало, послал Хасика.
Приближение воина заметили, когда дочь Аббана Сильвах работала одна перед шатром на Новом базаре. Близился комендантский час, и базар почти опустел, большинство шатров и лавок закрылось на ночь. Аббан увидел в крохотную дырочку как Хасик вошел. Сильвах молода, красива и умна, хорошая рукодельница. Перед ней открывалось блестящее будущее, и Аббан ее безмерно любил. Хасик знал об этом, когда изнасиловал. Причем до самой Сильвах ему не было дела. Главное – ранить Аббана.
При виде Хасика девушка задохнулась. Бросилась за прилавок, пробежала по короткому коридору и скрылась за полотняным пологом. Хасик последовал за ней, как кот за мышью; ловко перепрыгнул через прилавок и нырнул за полог сразу после нее.
Аббан услышал, как стукнула дверь, и досчитал до десяти, после чего неторопливо отправился следом. Прошло много лет, а нога так и болела, и он не счел нужным ее нагружать.
Когда он вошел в комнату и захлопнул тяжелую дверь, Хасик еще боролся. Шатер примыкал к большому складу, куда ненароком и угодил Хасик. Два ха’шарума из шарахов ждали его с полыми шестами для ловли алагай. Шесты оказались вдвое длиннее рук Хасика, внутри проходили крученые стальные тросы и выходили наружу в виде петель, и эти петли туго стянули ему горло. Хасик вцепился в них с обеих сторон, чтобы не дать затянуть туже, но бороться с опытными воинами-шарахами бесполезно. Когда он тянул, они толкали и вдобавок все время усиливали натяжение. Аббан с удовольствием смотрел, как Хасик слабел и наконец с багровеющим лицом упал на колени.
Подошла Сильвах, и Аббан обнял ее за талию:
– Ах, Хасик, до чего хорошо, что ты заглянул! Полагаю, ты помнишь мою дочь Сильвах? Прошлой весной ты лишил ее девственности. Я пообещал ей место в первом ряду, когда настанет час полюбоваться на то, что я сделаю с тобой в ответ.
Сильвах осталась незамужней, и ей не пришлось поднимать покрывало, чтобы плюнуть шаруму в лицо. Хасик рванулся к ней, но шарахи быстро придержали его, чуть не задушили и снова повергли на колени. Аббан поднял руку, и вперед выступил ха’шарум, который до сей поры скрывался в тени. Нанджи славились пыточным мастерством, и этот коротышка не был исключением. Он двигался с легкой грацией, безмолвный как смерть, – разве что тенькнул острым кривым клинком, когда извлекал его. У Хасика выкатились глаза, но он не мог протестовать, ему перекрыли воздух.
Коротышка поразмыслил.
– Будет проще, если положить его на спину. – Он говорил глухо и тихо, почти шептал. – И хорошенько придержать за руки и ноги.
Аббан кивнул и громко хлопнул в ладоши. Шарахи провернули шесты, опрокинули Хасика навзничь, а двери распахнулись, и в помещение вошла толпа женщин в черном – жены и дочери Аббана. На многих были брачные покрывала; другие, как Сильвах, оставались с открытыми лицами. За минувшие годы далеко не одна из них пала жертвой внимания Хасика.
Четыре женщины принесли собственные шесты для ловли алагай и немедля заарканили ступни и кисти Хасика, затем затянули петли. Шарум был славен силой, что ведома только воину, который регулярно заряжается магией от истребленных алагай, однако на стороне женщин оказался численный перевес и рычаги, а потому его скрутили быстро даже без помощи шарахов. Ха’шарумы ослабили петли, чтобы все насладились воплями и безумными беспомощными корчами Хасика. Нанджи рассек его шаровары.
Женщины дружно расхохотались, когда обнажился вялый член. Усмехнулся и Аббан, он знал, что присутствие женщин тысячекратно усиливает боль и унижение Хасика.
– И этой жалкой штуковины боятся мои женщины, когда ты приходишь в шатер?
– У псов, отец, тоже маленькие члены, – возразила Сильвах. – Это не значит, что мне охота такого отведать.
Аббан не спорил.
– Дочь дело говорит, – сказал он Хасику и кивнул нанджи. – Отрежь его.
Хасик взвыл, снова дернулся, но это не помогло – женщины держали крепко.
– Я аджин’пал Избавителя! Тебе это с рук не сойдет, хаффит!
– Скажи ему, Свистун! – рассмеялся Аббан.
Насмешливое прозвище Хасик получил, когда Керан выбил ему в шарадже зуб за то, что обозвал Аббана сыном пожирателя свинины.
– Сообщи всему миру, что хаффит отсек твое достоинство, а дальше слушай смешки за спиной!
– Я убью тебя! – проревел Хасик.
Аббан покачал головой:
– Я важнее для Избавителя, Хасик, чем ты. – И показал на троих ха’шарумов. – В своей мудрости он выделил воинов для моей охраны. И для защиты чести моих женщин, – добавил с улыбкой.
Хасик снова открыл рот, но Аббан подал знак, и шарахи лишили его воздуха.
– Время беседы истекло, мой старый друг. В шарадже нас учили принимать боль. Надеюсь, ты усвоил уроки лучше, чем я.
Нанджи – искусный, как дама’тинг, – сработал быстро. Туго перевязал стебель вместе с мошонкой, отрезал их, бросил на блюдо и вставил металлическую трубку для отвода мочи, после чего умело зашил рану. Закончив, он поднял блюдо:
– А с этим что делать, хозяин?
Аббан посмотрел на Сильвах.
– Собак сегодня еще не кормили, отец, – заметила та.
Аббан кивнул:
– Прихвати сестер и позаботься, чтобы собакам было что пожевать.
Девушка взяла блюдо и пошла к выходу; женщины бросили шесты и последовали за ней, они смеялись и дружески переговаривались.
– Я упрошу их сохранить тайну, друг мой, – сказал Аббан, – но ты же знаешь, каковы эти бабы. Поделишься с одной – глядь, а уже знают все. Очень скоро ни одна женщина на базаре не убоится Хасика, мужчину с женской щелью между ногами.
Он бросил воину на живот тяжелый кожаный мешок, чем вызвал болезненный стон.
– Отнеси это Дамаджах по пути во дворец.
Джардир спустился за Инэверой по витой лестнице, которая вела из личных покоев в подземный дворец. Ему ни разу не понадобилось там побывать, поскольку в ночи он не прятался вот уже четверть века, и он исполнился умеренного любопытства по мере схождения. Их путь освещался меточным светом, но Джардиру хватало коронного видения. Он обнаружил дозорных-евнухов, что таились во тьме, так же легко, как в солнечный день. Их ауры были чисты и выдавали предельную верность его жене. И это радовало. Ее безопасность – прежде всего.
Она провела его через извивистые туннели, недавно высеченные в скале, и мимо нескольких дверей, оставила позади даже стражей. Наконец они прибыли в каморку, где на подушках чаевничали мужчина и женщина.
Инэвера плотно прикрыла дверь, и пара быстро поднялась на ноги. Женщина выглядела как заурядная даль’тинг, закутанная в черное, за исключением глаз и кистей. Мужчина, одетый в бурое платье хаффита, тяжело оперся на трость, когда вставал. Его аура резко обрывалась на середине ноги.
«Калека», – отметил Джардир. Не было нужды спрашивать, кто это такие. Ауры рассказали ему все, но он предоставил Инэвере соблюсти церемонии.
– Достопочтенный муж, – сказала она, – позволь представить моего отца, Касаада асу Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, и его дживах ка – мою мать Манвах.
Джардир отвесил низкий поклон:
– Мать, отец. Для меня честь наконец-то с вами познакомиться.
Чета поклонилась в ответ.
– Честь для нас, Избавитель, – ответила Манвах.
– Матери незачем закрывать лицо в обществе мужа и детей, – заметил Джардир.
Манвах кивнула, отбросила капюшон, сняла покрывало. Джардир улыбнулся – увидел в ее лице много знакомых, любимых черт.
– Теперь мне ясно, от кого досталась Дамаджах ее легендарная красота.
Манвах вежливо потупилась, но слова, хотя и искренние, не тронули ее. Аура оставалась колючей, сосредоточенной. Джардир уловил ее гордость за дочь и ответное уважение Инэверы, но в комнате царила неловкость. Она колыхалась в аурах жены и ее родителей. Клубок противоречивых чувств: гнев, страх, стыд, любовь, которые удваивались и учетверялись в себе, и в центре каждого – Касаад.
Он присмотрелся к тестю-хаффиту, проник в его ауру глубже. Тело мужчины покрывали шрамы, что изобличали воина, однако колено пострадало не от зубов и когтей алагай. Рана ровная – хирургическая.
– Ты был шарумом, – предположил он, – но потерял ногу не в бою. – Эти слова породили острую волну, предоставили новые сведения. – Ты лишился черного за преступление. Ногу отрезали в наказание.
– Откуда ты… – начала Инэвера.
Джардир перевел на нее взгляд и продолжил читать по волнам эмоций, которые связывала ее с отцом.
– Жена и дочь давно бы тебя простили, но не смеют. – Он снова посмотрел на Касаада. – Что же это за непростительное деяние?
В аурах Инэверы и Манвах отразился испуг, но Касааду было хуже: он побледнел в свете меток и по лицу заструился пот. Навалившись на трость, он опустился на колени со всем возможным достоинством, положил ладони на пол и уперся лбом в толстый ковер.
– Избавитель, я ударил мою дочь-дама’тинг и убил старшего сына за то, что он стал пуш’тингом, – признался он. – Я считал себя правым, защитником закона Каджи, хотя сам нарушал его пьянством и поведением, которое обесчестило мою семью гораздо больше, чем сын. Соли был храбрым шарумом и отправил в бездну множество алагай. А я был трусом, напивался в Лабиринте и прятался на нижних уровнях, где алагай появляются редко.
Он поднял мокрые от слез глаза и повернулся к Инэвере:
– Дочь имела право убить меня за мои преступления, но сочла большим наказанием сохранить мне жизнь позорную и без конечности, которой я ее ударил.
Джардир кивнул, посмотрел на Инэверу и ее мать. Лицо Манвах, как и мужнино, было залито слезами. Глаза Инэвера оставались сухими, но боль, что промелькнула в ауре, стала не менее красноречивой. Рана зияла слишком давно.
Он снова посмотрел на Касаада.
– Милость Эверама безгранична, Касаад, сын Касаада. Непростительных преступлений не бывает. Я вижу, в сердце ты осознал и оплакал свои действия, а потеря сына со временем покарала тебя суровее, чем утрата ноги и чести, вместе взятых. Ты больше не сворачивал с пути Эверама. Если желаешь, я верну тебе черные одежды, и ты сможешь умереть достойно.
Касаад печально взглянул на жену с дочерью и покачал головой:
– Я думал, Избавитель, что жить хаффитом позорно, да только, правду сказать, никогда раньше не был так счастлив и не видел пути Эверама столь ясно. Я увечен и не смогу послужить тебе в Шарак Ка, так что позволь уж мне умереть хаффитом, чтобы стать лучше в жизни следующей.
– Как пожелаешь, – кивнул Джардир. – Эверам заставляет души хаффитов ждать вне Небес, пока не наберутся мудрости для возвращения на Ала людьми уже лучшими. Я стану молиться за тебя, но, когда придет срок, не думаю, что Создатель протомит тебя долго.
Аура Касаада изменилась, бремя исчезло. Другой стала и паутина связей между тремя, но в ней так и не установилась гармония, положенная обласканной Эверамом семье.
Джардир обратился к Манвах, проник и в ее сердце:
– После преступления вы перестали жить мужем и женой, тебе невыносимы прикосновения убийцы твоего сына.
Невозмутимая, сосредоточенная аура Манвах похолодела от страха и благоговения. Она тоже опустилась на колени и приложилась лбом к полу.
– Это так, Избавитель.
– Даже жена хаффита обязана оставаться женой, – сказал Джардир. – А потому решай сейчас. Либо найди в своем сердце прощение, либо я расторгну ваш брак.
Манвах взглянула на мужа, и Джардир увидел, как ворошит она годы, вспоминает того мужчину, каким он был, и сравнивает его с нынешним. Неуверенно, медленно она протянула руку. Вздрогнула, когда коснулась кисти Касаада, который крепко сжал ее в ответ.
– Вряд ли это понадобится, Избавитель.
– Клянусь, – произнес Касаад, – и Избавитель мне свидетель, что буду достоин твоих прикосновений, жена моя.
– Ты уже их достоин, сын Касаада, – отозвался Джардир. – Мне жаль, что путь к мудрости принес тебе и окружающим столько боли, но мудрость не мелочь, чтобы торговаться за нее на базаре, как за корзину.
Он оценил их общую ауру и удовлетворенно кивнул. Затем обратился к Инэвере:
– Любимая, твоя скорбь оказывает Соли честь, но помни: ты оплакиваешь не его, а себя. Я сожалею, что не знал его, но если твой брат был хотя бы наполовину тем человеком, который живет в твоем сердце, то он дважды тот, кем хочет нас видеть на Небесах Эверам. Скорее всего, Соли асу Касаад ам’Дамадж ам’Каджи уже отужинал за столом Создателя и возвращен на Ала, чтобы помочь нашему народу в тяжелые времена.
Он знаком приказал Касааду встать. Хаффит медленно поднялся и раскрыл объятия. Инэвера сперва нерешительно пошла к нему, но последние шаги пробежала, и они крепко обнялись. Манвах обвила руками обоих.
Джардир увидел, как их ауры наконец слились и стали одной, подобающей для семьи.
Через мгновение Инэвера взглянула на него. Он узрел не только пылающую любовь, но и вопрос – до того, как тот прозвучал:
– Откуда ты узнал?
К его удивлению, ответила Манвах, которая стиснула плечо дочери:
– Он Избавитель, дочка. Каджи умел читать в сердцах и возродился в Ахмане Джардире. Время сомнений истекло.
Джардир вошел в тронный зал и скрипнул зубами при виде Кадживах и Ханьи, что ожидали его в обществе Ашана и Шанджата. Их ауры полнились яростью и негодованием, и он решил, что ему предстоит выдержать очередной долгий спор о достоинствах шарум’тинг.
– Эверамовы ядра! Неужели я прошу слишком о многом, желая минуты покоя? – пробормотала за спиной Инэвера.
Джардир усмехнулся, но Ханья повернулась к нему, и он увидел ее глаз. И в мгновение ока пересек зал. Решительно, но нежно приподнял ее за подбородок, рассмотрел синяк. Тот был темного, злого цвета, но не шел ни в какое сравнение с мраком его гнева.
– Сестра, кто тебя ударил? – спросил он негромко.
Ханья всхлипнула и не ответила.
– Ее презренный муж, – сообщила за нее Кадживах.
Сестринская аура подтвердила эти слова. Джардир повернулся к Шанджату.
– Он уже в темнице, Избавитель, – доложил Шанджат. – Мы нашли его во дворце, в личных покоях. Валялся в своей луже, опившись кузи.
Джардир сделал глубокий вдох, принял свою ярость целиком и отбросил ее возле Трона черепов, к которому поднялся по ступеням. Но злоумышленник пока находился вне досягаемости, и он усомнился, что не даст воли гневу.
– Доставьте его сюда. Живо.
Инэвера сжала его плечо, заняла свое место на подушках. Он ощутил силу ее поддержки и оперся на нее всем существом.
Хасика приволокли в зал, как зверя, два шарума удерживали его шестами для ловли алагай. Его руки были прикованы к металлическому ободу, который охватывал талию, а через заведенные за спину локти – пропущено копье. Лодыжки соединялись короткой цепью. Тугая кожаная узда не позволяла ни закрыть рот, ни пошевелить языком. Он мучился похмельем, его аура ярко горела болью и бессильным бешенством. Под ними скрывались стыд и страх. Он знал, что натворил и чему подвергнется. Джардиру понадобилась вся выдержка, чтобы не убить собаку без лишних проволочек. Вместо этого он громыхнул:
– Сестра! Расскажи мне подробно обо всем, что случилось.
Ханья еще рыдала, но стараниями Каджевах сумела собраться с силами, чтобы посмотреть брату в глаза.
– Брат, я сама не понимаю. Хасик и раньше бывал груб, но никогда не пил кузи и не бил меня. Но в последние дни его как подменили. Он проносил в дом бутылки, напивался и плакал, когда считал, что никто не видит. Я пыталась утешить его, как подобает жене, но только встречала отпор. А прошлой ночью, когда он уснул, я решила его… удивить. – Ее аура разогрелась от стыда.
Джардир пожалел, что заставил сестру отчитываться прилюдно, но было поздно.
– И что же произошло?
Аура Ханьи пылала не только стыдом, но также болью и смятением.
– Его мужское достоинство… исчезло.
– Исчезло? – удивился Джардир.
– Его отрезали, – уточнила Ханья. – Остались только рубец и крохотная металлическая трубочка.
Судя по аурам Ашана и Шанджата, до них уже дошла эта новость, но Джардир видел, что им по-прежнему не по себе. Все присутствующие, даже Джардир, неловко заерзали. Невозмутимыми остались только Инэвера и дамаджи’тинг, привычные к слугам-евнухам.
Аура Ханьи поведала ему остальное, хотя он легко догадался бы сам.
– Хасик проснулся, увидел, что ты смотришь на его позор, и ударил тебя.
Ханья кивнула, и Джардир вновь повернулся к Хасику:
– Покажите мне.
Аура Хасика едва не взорвалась от унижения, но он обмяк и не стал противиться, страж спустил его шаровары и показал, что да, он действительно лишился мужского достоинства. Джардир кивнул стражу, и тот снял с Хасика узду.
– Хасик, что с тобой произошло? – вопросил Джардир.
Тот пялился в пол и ответил не сразу:
– Я думал, оно заново отрастет.
– А? – опешил Джардир.
– Если я перебью побольше алагай, – пояснил Хасик. – Решил, что если омоюсь их магией, то оно, может, вырастет заново.
Инэвера покачала головой:
– Так не бывает, шарум. Что отрезано, уже не растет. Ты лишь закрыл рану.
Хасик снова обмяк.
– Кто сотворил это с тобой? – осведомился Джардир. – Ты всяко ответишь за избиение моей сестры, но ты мой зять и Копье Избавителя. Кто покушается на тебя, тот покушается и на меня.
Хасик взглянул на него, но стыд и страх перевесили, и он промолчал.
– Избавитель задал тебе вопрос, собака! – гаркнул Ашан.
Шанджат с силой ударил Хасика в лицо и сбил его с ног, но огромный шарум так и не заговорил.
«Он скорее умрет, чем признается», – понял Джардир. К счастью, для шарумов существовала участь худшая, нежели смерть.
– Сорвите с него черные одежды и сожгите, – распорядился он. – Отрубите руку, которой ударил мою сестру, и вышвырните его вон переодетым в бурое. Я расторгну его брак, и он доживет свои дни калекой-хаффитом, которому во веки веков отказано в Небесах.
– Прошу тебя, нет! – страдальчески возопил Хасик. – Я служил тебе верой и правдой! Это все Аббан! Хаффит Аббан, будь он проклят!
Аура показала, что не врет, и Джардир не удивился нежеланию Хасика открыть постыдную истину.
Но он столкнулся с серьезным затруднением. Взглянул на Шанджата:
– Возьми дюжину человек и разыщи хаффита. Приведите его ко мне целым и невредимым. Если до моего допроса с его головы упадет хоть волос, заплатите тысячекратно.
Шанджат поклонился и поспешно ушел. Довольно скоро вернулся с Аббаном на поводу. Хасик остался на аркане и в цепях, но его уважили и разрешили одеться. При виде Аббана он отчасти стал прежним, притворно сник и приготовился к прыжку. Джардир, пока Хасик замышлял удар, различил призрачную картину того, как он бросается на Аббана. Если вырвется и убьет хаффита, стражи зарубят его еще в черных одеждах шарума.
Джардир посмотрел на воинов с ловчими шестами. Но Копья Избавителя далеко не глупцы. Они бдили и, когда Хасик прыгнул, затянули петли и повергли его, задыхающегося, на пол.
Джардир обратился вниманием к Аббану, прощупал его коронным видением. Хаффит уже сообразил, зачем понадобился, но его аура оставалась спокойна. Он действительно виноват, однако рассчитывал выпутаться. Обычно Аббан мастерски скрывал свои чувства, но сейчас его спесь стала безгранична. Он взглянул на Хасика бесстрастно, зато аура выдала крайнее презрение вкупе с немалым удовлетворением.
– Это ты оскопил Хасика? – без обиняков спросил Джардир.
Его гнев усиливался. Возможно, у него не останется выхода – придется убить и телохранителя, и лучшего советника.
– Нет, Избавитель, – ответил Аббан.
Правда, но не вся.
– Ты приказал сделать это своим ха’шарумам? – уточнил Джардир, теряя терпение.
– Да, Избавитель, – кивнул Аббан.
Зал наполнился обозленным ропотом, но Джардир пристукнул Копьем, и воцарилась тишина. Аббан стоял, как прежде, спокойный.
– Я дал тебе воинов для защиты и развития торговли, а не для нанесения увечий моим слугам, – пророкотал Джардир.
– Так и было, – ответил Аббан.
Затем повернулся и показал костылем на закованного в цепи Хасика:
– А этот, раздосадованный твоим указом не трогать меня, вымещал гнев в моем шатре. Ты часто посылаешь его ко мне, как мальчика на побегушках, и он исправно пользуется каждой возможностью, чтобы украсть или сломать драгоценный товар – из чистого удовольствия.
– И за это ты отсек ему член?! – вознегодовал Джардир.
Аббан покачал головой:
– Безделушки легко заменить, Избавитель. Невинность моей дочери – нет. Равно как и честь моих жен.
– Хаффит лжет, Избавитель! – выкрикнул Хасик. – Я никогда… я….
Джардир мотнул головой, и страж затянул аркан, оборвал эту речь:
– Я шар’дама ка, Хасик, и читаю в твоем сердце. Следующая ложь, которая сорвется с твоих уст, будет стоить тебе жизни, чести и места на Небесах.
Глаза Хасика расширились, аура похолодела.
– Ты насиловал дочь Аббана, Хасик? – мягко спросил Джардир.
Хасик уже не скрывал слез. У него не нашлось сил ответить, но он кивнул. Ханья снова разрыдалась. Кадживах привлекла дочь к себе, ловила ее слезы на грудь и испепеляла взглядом Хасика.
– А его жен? – продолжил Джардир.
Еще один убитый кивок.
– Тем не менее это недопустимо, Избавитель, – заметил Ашан. – Если хаффит – пусть даже ха’шарум – окажется вправе убить даль’, рухнет вся цивилизация.
– Прошу прощения, Дамаджи, – возразил Аббан, – но ни я, ни мои люди никого не убили. – Он махнул в сторону Хасика. – Ты можешь сам убедиться, что телохранитель Избавителя вполне себе жив и способен участвовать в Шарак Ка.
Джардир свирепо посмотрел на него:
– Почему ты не обратился ко мне?
Аббан поклонился низко, сколько позволил костыль:
– У шар’дама ка есть более неотложные дела, чем постоянное разбирательство с излишне пылкими шарумами и дама, которые выискивают бреши в твоем указе, чтобы донимать меня безнаказанно.
От Джардира не укрылось, что ауры Шанджата и Ашана изменились при его словах. Они тоже виновны в преступлении, хотя и действовали тоньше, чем Хасик. Придется разобраться и с ними.
Но затем он снова взглянул на Аббана и подивился. Аббан просил – Най, требовал – себе права на самозащиту! Хаффит взирал на него пристально и спокойно, подстрекал встать на сторону шарума. Его аура говорила: «Если тебе хватит глупости пойти в этом деле против меня, значит я был верен недостойному человеку».
Джардир шумно вздохнул:
– Я тысячу раз твердил присутствующим в этом зале: не трогайте Аббана. Он моя собственность, и я один могу причинить ему вред. Любой человек имеет право пресечь или, если может, отмстить насилие над своей дочерью. Даже хаффит. Даже чин. Если Хасик оказался слишком слаб, чтобы защититься, он не достоин приза. Член ввергнул его в беду в последний раз. У него есть сыны и дочери, что носят его имя, и, как справедливо замечает хаффит, он по-прежнему годен для шарака.
Он посмотрел на Хасика:
– Твой долг Аббану уплачен. Цена за избиение моей сестры – развод, и не только с твоей дживах ка, но и с остальными женами. Я не потерплю, чтобы моя сестра осталась замужем за полумужчиной. Ханья сохранит сестер-жен, все твое имущество и детей.
Он видел, как сокрушается дух Хасика, но не жалел его. Он все еще помнил, как обошелся с ним Хасик в Лабиринте давным-давно.
– У тебя, – наставил он Копье на скованного воина, – останутся копье, щит и черные одежды. Ты исключен из Копий Избавителя, но Джайан подыщет тебе другой отряд. Никто из присутствующих не обмолвится словом о твоем увечье, а если оно откроется, скажешь, что это сделали алагай. Продолжай завоевывать славу в ночи – и, может быть, узришь Небеса. Если еще раз нарушишь Закон Эверама хоть чашкой кузи, я отправлю тебя в бездну Най. – Он перевел взгляд на Ашана и Шанджата. – Надеюсь, урок понятен и вам?
Оба кивнули, как побитые псы.
– Хорошо, – сказал Джардир. – Доведите это до сведения других шарумов и дама. Повторяться не буду.
Когда все кончилось, Инэвера устремилась в Палату Теней. После свидания с родителями ей больше всего на свете хотелось побыть наедине с мужем, но не судьба. К Трону черепов выстроилась обычная очередь придворных и просителей, и ей не хватило терпения просидеть до конца процедуры.
Она хотела приберечь кровь, которую выжала из носового платка Аббана, но его сила – и наглость – росли, и дольше тянуть не следовало. Она не знала, что Ахман наделил хаффита воинами, и это многое объясняло. И все же ей не верилось, что какие-то ха’шарумы оказались ровней ее дозорным-евнухам, которых обучал сам Энкидо. Они убивали жен Дамаджи в постелях, подле спящих мужей.
Хасик заслужил свою участь – как, может статься, и ее дозорные, если им хватило глупости попасться, но тенденция настораживала. Хаффит уже пытался ее выжить – долго ли до нового удара?
Она выжала кровь, еще свежую, и сохранила в запечатанном фиале. Сейчас же вылила ее на кости.
– Всемогущий Эверам, дай мне знание об Аббане асу Чабине ам’Хаман ам’Каджи. Можно ли доверить ему служение Избавителю? Будет ли он и впредь нападать на меня?
Она встряхивала кости и чувствовала, как они разогреваются; затем метнула их и взглянула на ярко светящиеся символы.
Как всегда, она приготовилась следовать их указаниям, но ответ застал ее врасплох.
«Хаффит верен Избавителю. Ваши судьбы переплетены. Зло для одного означает зло для другого».
Назад: Глава 28 Ранняя жатва
Дальше: Глава 30 Мой верный друг
