Глава 14
Песнь о Лунном Ущербе
Лето 333 П. В.
22 зори до новолуния
Рожер проснулся за час до рассвета. Голова раскалывалась. Сиквах, которая всегда оставалась начеку, готовая встрепенуться по первому зову – мыть его, подбирать одежду, одевать, – начала утомлять, но сейчас он был ей благодарен. Казалось, что мул лягнул его в череп, а рот набили ватой.
– С Энджирса так не надирался, – пробормотал он.
– Что? – подняла глаза Сиквах.
Он мотнул головой:
– Ничего. Сегодня с утра, как поедем, займи чем-нибудь Эрни с Элоной. Мне надо поговорить с Лишей.
– Это неприемлемо, муж мой. – Аманвах проскользнула к ним из своей комнаты с черным, до блеска отполированным деревянным ящичком в руках.
Провела там всю ночь? Рожер не помнил, чтобы жена ложилась, но он и сам отключился.
– Дочь Эрни не замужем и обручена с моим отцом, а ты женатый человек. Тебе нельзя…
Сиквах застегивала ему манжету, но Рожер так резко выдернул руку, что она вскрикнула.
– Демоново дерьмо! Я поклялся быть хорошим и верным мужем, и слово мое честное, но это не значит, что я отказался от права беседовать с друзьями наедине! Если ты считаешь иначе, у нас появилась проблема.
Сиквах поразилась, а Аманвах долго молчала, рассматривала свой ящичек и постукивала им по ладони. Рожер понял, что это признак предельного раздражения, дальше которого некуда, – сейчас она ударит его ножом в глаз или велит Энкидо переломать ему пальцы.
Но в эту минуту Рожеру было все равно. «Брак гибелен для свободы», – говаривал его мастер. Он встряхнул головой и подчеркнуто застегнул манжету. «Это не мой случай. Провалиться мне в Недра, если ошибаюсь».
Наконец Аманвах подняла глаза и встретилась с ним взглядом:
– Как пожелаешь, муж.
Лиша слегка удивилась, когда Рожер попросился к ней, но возражать не стала. Она внушала себе, что продолжает досадовать на его решение жениться, хотя в действительности отчаянно по нему тосковала. Рожер больше года был ее лучшим другом и ближайшим наперсником, и без него она осталась в пустоте.
Аманвах и Сиквах воздвигли непроницаемую стену не только пением и воплями. Они смолкали на ночь, но караулили Рожера, как львы – убоину. С начала путешествия нынче выдался первый раз, когда Лиша осталась с ним наедине, но им пришлось раздернуть шторки, чтобы отдать должное красийским приличиям. Шарумы постоянно подъезжали и даже не пытались скрыть слежки – проверяли, остаются ли они с Рожером одетыми и сидят ли друг против друга.
Тем не менее им удалось уединиться. Гаред и Уонда ехали по бокам и не подпускали никого, а Лиша выбрала кучера, который ни слова не понимал по-тесийски. Большинство красийцев, что знали не только «пожалуйста» и «спасибо», хранили это в секрете, как некогда Сиквах и Аманвах, но выходцы из Лощины уже разгадали трюк и за последнюю неделю избавились от большей части таких. Особенно преуспела Элона, которая говорила возмутительные вещи и пристально следила за лицами.
– Похоже, матери слишком полюбилась твоя карета, – заметила Лиша. – Глядишь, и не захочет вылезать на привал к завтраку.
– Сейчас там прохладное настроение, – ответил Рожер. – Аманвах и Сиквах не понравилось наше уединение.
– Придется им это переварить. – Лиша кивнула на окно, за которым проехал Каваль. – Ахману тоже. Я отказалась вычеркнуть из жизни всех мужчин, когда спала с ним, независимо от мнения его народа.
– И я так думаю, – согласился Рожер, – но это превратится в бесконечную войну.
– Брак и есть война, насколько я понимаю, – улыбнулась Лиша. – Жалеешь?
Рожер покачал головой.
– Никто не пляшет задарма. Я бросил в шляпу монет, но провалиться мне в Недра, если переплачу.
Лиша кивнула.
– Итак, ради чего же ты рискнул гневом своих жен? Что хочешь обсудить?
– Твоего суженого.
– Он не… – начала Лиша.
– Ты помыкаешь красийцами не хуже, чем он, – перебил ее Рожер. – Так кто чей суженый?
Лишу кольнуло в висок, и она потерла его, притворившись, будто откинула волосы.
– Тебе-то какое дело? Ты не советовался о своей помолвке.
– Мои жены не похищают скопом здоровых мальчишек младше пятнадцати, – парировал Рожер. – Если хоть половина пройдет через Ханну Паш…
– …то через несколько лет у Ахмана появится армия тесийских фанатиков, с которой он завоюет весь край – отсюда до Форта Милн, – закончила Лиша. – Я не слепая, Рожер.
– И что нам делать?
– Набирать свою. Пусть Лощина расширяется, а лесорубы – закаляются в бою. Ахман назвал нас соплеменниками и не нападет, пока мы не атакуем первыми.
– Ты всерьез в это веришь? Я допускаю, что он не такой, как я думал, но неужели ты ему доверяешь?
Лиша кивнула.
– Ахман многолик, но честен. Он не скрыл планов завоевать всех, кто не присоединится к нему добровольно для Шарак Ка, но из этого не обязательно следует, что все должны ему поклоняться.
– А если следует? – спросил Рожер.
– Тогда, наверно, он возьмет меня как символ победы, – равнодушно проговорила Лиша. – Не самый приятный выход, но лучше, чем открытая война между соседями.
– Это может спасти Лощину, но Лактон остается на грани гибели. Город может продержаться дольше, чем Форт Райзон, но хутора беззащитны. Скоро красийцы начнут их поглощать.
– Согласна, – ответила Лиша. – Но с этим нам ничего не поделать.
– Можно предупредить их, – подал идею Рожер. – Пусть уходят. Предложить им укрыться в Лощине и заняться подготовкой – сейчас, пока проходимы дороги.
– И как это сделать?
– Сыграй принцессу, – улыбнулся Рожер. – Когда поедем через Лактон, требуй, чтобы каждую ночь над головой была крыша и никого не гнали с постоялых дворов. Я готовлю премьеру новой песни, и мне нужна публика.
– По-моему, мысль неудачная, госпожа, – проворчал Каваль.
Красное покрывало старшего шарума было опущено на полуденном солнце. Они сделали привал – подкрепиться и размять ноги. Наставник говорил учтиво, но скрывал недовольство. Он не привык отчитываться перед женщинами.
– Мне безразлично твое мнение, шарум, – ответила Лиша. – Я не буду спать на обочине с камнями под головой вместо подушек, когда впереди полно отличных гостиниц, которые закончатся всего за два дня пути до Лощины.
Каваль нахмурился:
– Мы покинули владения шар’дама ка, и безопаснее…
– …разбивать лагерь на дороге, где по ночам шастают разбойники? – осадила его Лиша.
Каваль сплюнул в пыль.
– Трусливые чины не посмеют напасть ночью. Их растерзают алагай.
– Разбойники или демоны, а все равно не собираюсь ночевать под открытым небом, – отрезала Лиша.
– Раньше госпожа не боялась алагай, – заметил Каваль. – Меня больше тревожат копья, припрятанные в незнакомой деревне чинов.
– В чем дело? – осведомилась подоспевшая Аманвах.
Каваль опустился на колено.
– Дама’тинг, госпоже угодно ночевать в деревне. Я сказал, что это неразумно…
– Конечно она права, – воскликнула Аманвах. – Мне не больше, чем ей, хочется спать в открытой ночи. Если ты боишься горстки местных чинов, – она с издевкой выделила последнее слово, – разумеется, можешь бросить нас в гостинице, поставить в лесу палатку и спрятаться там до рассвета.
Лиша подавила улыбку, когда Каваль склонился ниже, чтобы не показать, как стиснулись его зубы.
– Мы ничего не боимся, дама’тинг, – ответил наставник. – Если такова твоя воля, то мы изымем…
– Ничего подобного, – перебила его Лиша. – Ты сам сказал, что эта земля не принадлежит Избавителю. Мы не станем отбирать постели под угрозой копья и заплатим за них. Мы не воры.
Лиша могла поклясться, что различила зубовный скрежет. Каваль быстро взглянул на Аманвах – в надежде, что та отменит приказ, но девушка мудро промолчала. К ней отчасти вернулась былая надменность, но обе помнили, что произошло, когда она вздумала перечить Лише.
– Созови шарумов. Всех, двадцать одну штуку, и пусть сядут здесь, – указала Лиша на небольшую поляну. – Они будут есть, а я – говорить. Я объясню, что такое приличное поведение и гонцам, которых мы высылаем вперед, и основному отряду, который войдет в город следом.
Сказав это, она направилась к котлам, где даль’тинг готовили завтрак под зорким присмотром Шамавах. Большинству достанется густая мучная похлебка с говядиной, картофелем и овощами да полкраюхи хлеба. Шарумы питались лучше – получали к похлебке кускус и здоровенные ломти баранины на шампурах. Лиша, ее родители и Рожер с женами уже пировали: им полагались жареный фазан с корочкой и каре барашка, а кускус приправлялся специями и щедро сдабривался маслом.
Лиша подошла к Шамавах.
– Во время еды я обращусь к шарумам. Ты будешь переводить.
– Разумеется, госпожа, – поклонилась Шамавах. – Это большая честь.
Лиша указала на место, где уже собирались воины.
– Усади их полукругом и раздай миски.
Шамавах кивнула и поспешила исполнять.
Лиша подошла к женщине, которая готовила шарумам похлебку, взяла у нее черпак и попробовала.
– Приправ маловато, – заявила она и бросила в котел несколько пригоршней специй из тех, что выложили стряпухи.
А заодно и трав из своего фартука.
Затем притворилась, будто пробует снова.
– Отлично.
Закрыв глаза и чувствуя, как гудит корпус скрипки, Рожер долго держал последнюю ноту «Песни о Лунном Ущербе». Он резко оборвал ее, и Сиквах с Аманвах без труда подчинились, тоже умолкли.
Аррик называл это затишьем перед бурей – драгоценный момент тишины между последней нотой блистательного исполнения и рукоплесканиями толпы. Тяжелые шторки задернуты, и глухо звучали даже мириады караванных шумов.
У Рожера сдавило грудь, и он осознал, что задерживает дыхание. Никто не хлопал, но жонглер все равно услышал аплодисменты и мог, не покривив душой, утверждать, что их трио превзошло все, чего он когда-либо достиг в одиночку.
Он медленно выдохнул и открыл глаза одновременно с Аманвах и Сиквах. Их прекрасные очи сказали, что и они ощутили величие содеянного.
«Знали бы вы, – подумал Рожер. – Скоро, любови мои. Скоро я вам покажу».
«Любови мои». Он взял привычку называть их так если не вслух, то мысленно. Задумал это как шутку – назвать «Любовями» женщин, которых почти не знал, но ничего смешного не вышло. Иногда фраза звучала страстно, а в других случаях, как прошлым вечером и нынешним утром, – горько.
Порой же получалось как сейчас: пустота, оставшаяся по стихании музыки, заполнялась настоящей любовью, сильнее которой он не мог вообразить. Рожер взглянул на жен, и все, что он испытывал к Лише Свиток, померкло в сравнении с сиюминутным чувством.
– Мой господин считал, что в музыке не бывает совершенства, – произнес Рожер, – но провалиться мне в Недра, если мы к нему не приблизились.
В исходной «Песни о Лунном Ущербе» насчитывалось семь куплетов по семь строк в каждом и по семь слогов в строке. Аманвах объяснила, что это соответствует семи Небесным столпам, семи землям Ала и семи уровням бездны Най.
Перевод превратил его былой триумф, «Битву за Лесорубову Лощину», в дешевую песенку «Песнь о Лунном Ущербе» повелевает и людьми, и подземниками; ее мелодия способна провести демона по всему диапазону реакций, а слова сообщат лактонцам все, что им нужно знать.
Меченый хотел набрать новых волшебных скрипачей, но Рожер не просто не сумел никого научить – усомнился, что можно вообще передать талант. Ему показалось, что он застрял на месте, достиг пика и выдохся в свои восемнадцать зим. Но сейчас наткнулся на нечто новое и ощутил, что в нем зарождается неведомая сила. Не та, которую искали они с Меченым. Мощнее.
При условии, конечно, что жены выступят с ним, а красийцы не поймут, что он делает, и не убьют его.
Аманвах и Сиквах поклонились.
– Для нас честь сопровождать тебя, муж, – сказала Аманвах. – С тобой, как речет мой отец, говорит Эверам.
Эверам.
Рожера начинало тошнить от этого имени. Никакого Создателя нет, зовись он так или иначе. «Разница между праведниками и жонглерами невелика, Рожер, – говаривал Аррик, когда напивался. – Они повторяют одни и те же маревниковые байки, морочат голову деревенщине и недоумкам, чтобы те позабыли о жизненных скорбях».
А после горестно смеялся: «Правда, им лучше платят и больше почитают!»
В памяти Рожера вспыхнул образ – зловещий красный свет еженощно льется из-под двери личных покоев Аманвах. Провела там всю ночь?
«Твоя дживах ка совещается с костями, чтобы проторить тебе путь».
Рожер не притворялся, что понимает магию дама’тинг, но Лита объяснила достаточно, чтобы он убедился в одном: в ней нет ничего сверхъестественного. Разве наука старого мира не укротила «небесную молнию, и ветер, и дождь»? Он не знал, о чем говорили кости, но это не слова Создателя, и ему не хотелось плясать под их дудку.
– Согласны ли твои кости? – спросил он, стараясь выдержать нейтральный тон.
Сиквах резко втянула воздух, но маска Аманвах не дрогнула и ничем не выдала ее истинных чувств. В Рожере возмутился жонглер. Обычным развлечением в доме гильдии было по ходу репетиции рассмешить собратьев по ремеслу или как-то иначе разрушить личину. Рожер считал себя докой в таких делах.
Он склонил голову набок. «Мне что же, всю жизнь вытягивать из тебя истинные чувства?»
– Алагай хора не бывают категоричными, муж. Они лишь подспорье.
– И что говорят обо мне?
– Об этом нельзя спрашивать! – шикнула Сиквах.
– В Недра ваше «нельзя»! – ответил Рожер. – Я не буду плясать под выдуманную мелодию.
Аманвах взялась за большой бархатный мешок, в каком дама’тинг хранят кости. Тяжелые шторки задернуты, и в карету не проникал естественный свет – идеальная обстановка для магии хора. Рожер обмер, жалея, что не пристегнул к запястью нож.
Но Аманвах просто вынула сверток и с поклоном вручила ему.
– Кости говорят о тебе и много и мало, муж. Твое могущество неоспоримо, но жизненный путь извилист. Есть будущее, в котором под твою музыку танцуют орды алагай, а есть и другое, где твой дар расточен. Величие и падение.
Рожер размотал яркую ткань и обнаружил внутри тот самый деревянный ящичек, который Аманвах держала утром.
– Но когда я спросила, выходить ли за тебя замуж, кости ответили утвердительно, а когда захотела узнать, какой свадебный подарок поможет тебе возвыситься, они посоветовали этот.
Рожеру стало стыдно. Она провела столько времени в одиночестве, чтобы приготовить ему свадебный подарок! Создатель, а что же он? Должен вручить ответный? Ему не сказали. Когда они остановятся на ночлег, надо справиться у Шамавах, есть ли такой обычай и что подарить, если да.
Аманвах поклонилась низко, как никогда, и чуть не коснулась лбом пола кареты, застланного ковром.
– Прошу простить меня за то, что долго не делала подношения. Я начала работу две недели назад; думала, в моем распоряжении месяцы. Кости не предсказали, что ты так быстро перейдешь к обетам.
Рожер погладил гладкий ящик тремя пальцами правой руки, почувствовал, что метки сначала выжгли, а после покрыли лаком. Некоторые были защитными, но большинства он не знал. Рожер никудышный метчик.
«А что внутри? – задумался он. – Что поручили изготовить демоновы кости? – Внезапно он представил Энкидо. – Если там пара золотых кандалов, я схвачу мешок с чудесами и выскочу из кареты, пусть даже на ходу».
Он открыл ящик и вытаращился. На шелковом ложе лежал скрипичный подбородник из полированного палисандра с литой золотой середкой и прилаженным золотым зажимом. Его покрывали метки, которые были выгравированы на золоте, четко вырезаны на лаковом покрытии дерева и тоже вызолочены. Красивая вещь.
Все современные скрипки, Аррика и Джейкоба в том числе, оснащены подбородниками, но древний инструмент, изъятый Роджером из сокровищницы Меченого, оказался без него, будучи изготовлен, наверное, в те времена, когда это новшество еще не появилось. Подбородник позволял удерживать скрипку лишь шеей, а руки освобождались для других действий.
– Он изготовлен мастером герцога Идона и предназначался для королевского герольда, – пояснила Аманвах, когда Рожер благоговейно дотронулся до подарка. – У меня ушло много ночей на метки и добавление хора.
Рожер отдернул руку, как от горячего чайника, и отпрянул.
– Хора? В нем демонова кость?
Аманвах рассмеялась мелодичным смехом, который он слышал, увы, не часто. «Искренне или это по-прежнему маска?» – подумал Рожер.
– Муж мой, она тебе не повредит. Злая воля Най умирает вместе с алагай, но в их костях сохраняется магия Ала, сотворенная Эверамом задолго до того, как Най создала бездну для ее извращения.
Рожер поджал губы:
– Все равно…
– От кости там только тоненький ломтик, – утешила Аманвах. – Встроенный в метки и цельное золото.
– И что он делает? – спросил Рожер.
Аманвах улыбнулась так широко, что это стало видно сквозь прозрачное покрывало и даже опытному глазу Рожера показалось искренним. И вызвало трепет.
– Попробуй, – шепнула Аманвах и подала скрипку.
Рожер поколебался секунду, пожал плечами, взял инструмент и приладил зажим к подгрифку для большего резонанса. Осторожно закрутил бочонки, стараясь не повредить дерево, и придержал скрипку подбородком, без рук. Подбородок слегка кольнуло, как мурашками.
Рожер немного выждал.
– Что должно произойти?
Аманвах снова рассмеялась:
– Играй!
Рожер взялся увечной рукою за смычок, здоровой – за лады и быстро исполнил короткую мелодию. Резонанс поразил его. Инструмент зазвучал вдвое громче.
– Потрясающе.
– И это притом, что ты закрываешь подбородком большую часть меток, – добавила Аманвах. – Приподними его, и звук усилится.
Рожер недоверчиво покосился и возобновил игру. Сперва он прижимал подбородок к дереву, и инструмент звучал громче обычного. Затем Рожер медленно оторвался от него, приоткрыл отдельные метки, и громкость наросла. Он отвел подбородок дальше, и сила звука удвоилась, а потом еще, и тот отозвался ломотой в зубах, а жены прикрыли уши. Наконец ему пришлось остановиться от острой боли, а многие метки так и остались в тени.
– Это перекроет ваши дивные голоса, – огорчился Рожер.
Аманвах подняла покрывало и показала короткое золотое колье с меченым шариком в центре, приходящимся на горловую впадину.
– Мы не отстанем, муж.
Рожер ошеломленно покачал головой: «Возможно, магические кости не так уж и плохи».
– Не знаю, что сказать, – выдавил он в итоге. – Мне никогда не дарили таких волшебных вещей, но у меня нет ничего взамен.
Аманвах и Сиквах рассмеялись.
– Неужели ты успел забыть песню, которую мы только что спели? – спросила Аманвах. – Она и стала твоим свадебным даром перед лицом нашего святого отца.
Жена положила руку ему на плечо:
– Сегодня мы споем ее вместе для чинов.
Рожер кивнул и внезапно устыдился. Они понятия не имели, о чем поведает его песня лактонцам.
Деревня Зеленый Луг выглядела заброшенной; в полях не наблюдалось ни людей, ни скота. На холмах обозначилось мельком движение в сторону леса, но сразу затихло. Караван остался на дороге вестников, а повозки направились в селение как таковое, но и там никого не нашлось.
– Не нравится мне это, – процедил Каваль.
Колив что-то сказал ему по-красийски, он невнятно буркнул.
– О чем он? – спросила Лиша.
– Говорит, что чинов слышно, как небесный гром. Они повсюду, следят из каждого окна и из-за каждого угла. Я отряжу его разведать путь…
– Нет, – возразила Лиша.
– Он дозорный из племени Кревах, – сказал Каваль. – Уверяю, госпожа, землепашцы нипочем не заметят его присутствия.
– Они меня не волнуют, – ответила она. – Я хочу, чтобы он оставался у меня на виду. У этих людей есть причины осторожничать, но мы не сделаем ничего подозрительного и угрожающего.
Через секунду показалась поселковая площадь, окруженная жилыми домами и лавками. На крыльце гостиницы пришельцев поджидали пять мужчин; двое держали наготове охотничьи луки, а еще двое – вилы.
Лиша приказала остановиться и вышла из кареты. К ней немедленно приступили Рожер, Гаред, Уонда, Аманвах, Энкидо, Шамавах и Каваль.
– Говорить буду я, – объявила Лиша, когда все направились к гостинице.
– Госпожа, они не выглядят расположенными к беседе, – заметил Каваль и кивнул поочередно в обе стороны.
Лиша присмотрелась и увидела во всех окнах лучников, которые держали площадь под прицелом.
– Они не выстрелят, если мы не дадим повода, – отозвалась Лиша, желая сама поверить своим словам.
Она расправила фартук, чтобы все увидели в ней травницу. Пестрый плащ Рожера выдавал жонглера – еще одно очко в их пользу.
Рожер с Энкидо прикрыли от луков Аманвах, а Гаред – Рожера. Лиша оказалась под защитой Каваля и Уонды.
– Эй, в гостинице! – крикнул Рожер. – Мы пришли с миром, нам нужно только пристанище, и мы заплатим! Можно подойти?
– Оставьте копья, где стоите! – ответили им.
– И не подумаю… – начал Каваль.
– Копье или себя, наставник, – перебила его Лиша. – Это справедливое требование, они могли с той же легкостью уложить тебя на месте.
Каваль глухо заворчал, но нагнулся и по примеру Энкидо положил копье.
– Кто вы такие? – спросил вожак, когда они подошли к крыльцу.
– Лиша Свиток, – ответила Лиша.
Тот заморгал.
– Госпожа Лощины?
– Именно, – улыбнулась она.
Мужчина прищурился:
– Что ты делаешь так далеко на юге? Да еще с этими? – Он кивнул на красийцев.
– Мы возвращаемся со встречи с красийским вождем и хотим заночевать в Зеленом Луге.
– С каких пор травницы выступают послами? – осведомился тот. – Этим занимаются вестники.
Рожер шагнул вперед, отбросил пестрый плащ и протянул руку:
– Я герольд Лощины Избавителя. Рожер Восьмипалый, бывший подмастерье Аррика Сладкоголосого, который служил герольдом у герцога Энджирского Райнбека.
– Восьмипалый? – переспросил мужчина. – Тот самый, кого называют волшебным скрипачом?
Рожер широко улыбнулся и кивнул.
– Ты знаешь, как зовут нас, но не назвался сам, – заметила Лиша. – Не гласный ли Гавольд передо мной?
– Эй, а ты-то откуда знаешь?
– Однажды мне написала ваша травница, Ана. Спросила совета, как вылечить твою дочку Тею от надсадного кашля. Надеюсь, девочка поправилась?
– Это случилось десять лет назад, – проворчал Гавольд. – У нее уже свои дети, и мне не нравится, что они спят в полумиле от оравы кровожадных красийцев. Мы много чего наслушались от тех, кто пережил зиму, спасаясь от них.
Он посмотрел на Каваля с Энкидо, и его поросшая щетиной губа дернулась вверх, обнажила клык. Лиша мысленно взмолилась, чтобы наставник не заглотил наживку, и облегченно вздохнула, когда он смолчал.
– Я не могу сказать за весь народ, но за людей в моем караване ручаюсь. Если их не трогать, то и они никого не тронут. Большинство останется в повозках на дороге, но у меня престарелые родители, и я буду крайне признательна за пару-другую кроватей. Мой герольд уже сказал, что мы в состоянии заплатить – как золотом, так и увеселением.
Гавольд плотно сжал губы, но кивнул.
Лиша сидела в пивном зале с родителями, Гаредом, Уондой, Кавалем и Энкидо, а Рожер настраивал скрипку. Он устроился в темном углу на простом стуле с жесткой спинкой, а Сиквах с Аманвах опустились на колени по обе стороны от него, подостлав чистую ткань. Лиша видела, что наставнику и евнуху не по себе из-за выступления Аманвах и Сиквах – неслыханного в Красии дела, но они вели себя тихо после того, как дама’тинг шепнула несколько резких слов. Другие места заняли луговчане, еще больше народу скопилось сзади. Жонглеру не составило труда собрать толпу, но Лиша заметила, что на красийцев за столом глазели не меньше, чем на сцену, и не всегда дружелюбно. Гул не позволял расслышать слов, но помещение полнилось озлобленным бормотанием.
Наконец зазвучала музыка.
Рожер не стал разогревать толпу, как накануне. Не последовало ни баек, ни шуток, ни фокусов; не было ни жонглирования, ни акробатических номеров. Он просто вывел на сцену жен и заиграл.
Как и в трапезной Ахмана, Рожер начал тихо и медленно, наращивал сложность и громкость, пока звук не заполнил все помещение, заворожив слушателей. Толпа умолкла, глаза разгорелись. В душе Лиша знала: в его игре нет подлинной магии, но этот факт разбивался о действительность – музыка непостижимо действовала на демонов и людей. Рожер владел даром, которого никто не мог отрицать.
Когда музыка достигла крещендо, Аманвах и Сиквах запели: сперва без слов, но далее – на чистейшем тесийском языке:
Эверам, наш Создатель,
Узрел черный холод Най
И в недовольстве Своем
Соткал блаженный Ала,
Дал свет луны и солнца
И люд, Себе подобный,
Так Он возрадовался.
Най в гневе на Творенье,
Марающее мрак Ей,
Хотела рушить Ала,
Но длань Ее Он, Эверам,
Отвел. Най изрыгнула
Тьму на мир Его тогда,
Явила Алагай’тинг Ка.
Эверам сильно дунул,
Вскружил Свое Творенье.
Мать демонов бежала
От святых солнца-луны.
Бранясь, Алагай’тинг
Ка Скользнула в бездну мрака
Посередине Ала.
Тот повернулся, пала
Ночь. И взошли тьмы дети,
Помет Алагай’тинг Ка,
Губители-алагай.
От мощи Най Эверам
Призвал люд охраниться
При хладном свете луны.
Луна всегда в Ущербе.
Власть алагай крепчает,
И как погаснет тот свет,
Ала зрит Алагай Ка.
Меть свой рассудок на Ущерб,
Иначе отец демонов
Похитит мысли и сны.
Всемогущий Эверам
Дал детям последний дар,
Дал нам Избавителя.
Шар’дама ка ведет нас
К славе и свету Небес,
Собрав детей Эверама
Свести порчу Алагай’тинг.
Шар’дама ка грядет к вам
Сплотить человечество.
Падите ниц перед ним
Или возьмите копье,
Пролейте кровь алагай
В славной битве Шарак Ка
На полях Первой войны.
У Лиши заболела рука, она так сжала чайную чашку, что побелели костяшки. Она заставила себя расслабиться и оглядела помещение – никто не дышал. Лиша ждала, что на последнем куплете либо красийцы обнажат оружие – хотя о чем она, оно осталось в гостинице, – либо луговчане взбунтуются. Вместо этого началась какофония. Каваль и Энкидо ревели и топали так, что сыпалась пыль со стропил. Рукоплескания тесийцев напоминали взрыв ящика праздничных фейерверков.
Лиша не впервые недооценила Рожера. Он выглядел восемнадцатилетним мальчишкой, его щеки чуть тронул пушок. Из-за своих поступков жонглер казался еще моложе, будучи обидчивым, вспыльчивым и крайне безрассудным. Лишу глубоко огорчало, когда Рожер не слушал ее советов, благо она знала лучше и могла разрешить все его затруднения, сделай он по ее слову.
Но Рожер преобразил песню так, как ей и не снилось, поведал луговчанам самое важное о красийцах и их верованиях, предупредил об опасности грядущего новолуния и недвусмысленно сообщил о приближении войска Ахмана.
А главное – сделал это под носом у красийцев, не рассказав ничего сверх того, о чем кричали дама с помостов и минаретов. Он мог с тем же успехом заявить, что небо – синее. Аманвах и Сиквах полагали, что прославляют отца, а в действительности предложили местным паковать вещи и опрометью бежать куда подальше.
Лиша привыкла быть самой умной, но вдруг утратила нить происходящего, а Рожер, наоборот, ухватил ее.
– Это прекрасно, Рожер. – Она встала, когда исполнители получили свою долю похвал и вернулись за стол.
Каваль и Энкидо мгновенно вскочили и прикрыли женщин.
– Спасибо, – ответил Рожер, – но я был не один. У меня ничего бы не вышло без Аманвах и Сиквах.
– Мой муж слишком скромен, – возразила Аманвах. – Мы научили его общеизвестной песне и помогли понять ее смысл, но именно он переложил ее на ваш язык и создал гармонию слов, на какую мы не смели и надеяться.
Лиша улыбнулась:
– По-моему, ты и сама скромница, Аманвах. – Она посмотрела на Рожера. – Но Рожер и правда добавил… легкие штрихи, получилось блестяще.
Рожер послал ей яростный взгляд – слишком быстрый, чтобы заметили остальные. Аманвах тоже – любопытный, и Лиша поняла, что недооценивала не только Рожера. Дама’тинг хоть и юна, но не глупа.
После представления подошел Гавольд, и Лиша научила его рисовать метку против мозгового демона для головной повязки, чтобы надевать в новолуние.
– Хочешь сказать, все это правда? – обалдел Гавольд.
– Гласный, в этой песне каждое слово – правда, – ответила Лиша. – Все, чем она грозит.
Рожер проснулся наутро от легкого покачивания пуховой перины – это Аманвах и Сиквах соскользнули на пол. Они постарались не разбудить его, но после многих ночевок среди опытных карманников гильдии жонглеров он научился спать чутко.
Он задышал ровно и притворился, будто поерзал во сне, хотя в действительности улучшил обзор, а женщины зажгли масляные лампы и приступили к утреннему ритуалу. Еще не рассвело, и Рожер мог проспать целый час до подъема и отхода каравана, но есть занятия поинтереснее сна.
Например, наблюдать за упражнениями жен.
Аманвах и Сиквах облачились лишь в прозрачные шаровары и лифы, одежда эта оставила мало места для фантазии, когда обе принялись отрабатывать шарусак. Плоть Рожера напряглась, и он шевельнулся под одеялом, чтобы чуток потешить ее, подавил сладкий стон и подумал, как ему повезло.
Когда дело касалось его возбуждения, у женщин неизменно просыпалось шестое чувство. Они резко повернулись, и Рожер не успел смежить веки. Жены мгновенно прекратили упражняться и устремились к нему.
– Нет-нет, – возразил Рожер. – Пожалуйста, не мешайте. Мне приятно смотреть.
Сиквах взглянула на Аманвах, та пожала плечами, и женщины вернулись к своему занятию.
– Ваш шарусак совсем не похож на то, чему Каваль учит Гареда и Уонду, – заметил Рожер.
– Шарусак у шарумов – это волчий вой на луну, – фыркнула Аманвах. – Даже у дама он не лучше пения сверчка. А это, – показала она серию поз, – музыка!
Рожер вызвал в памяти образ Дарси Лесоруб, малопривлекательной травницы из Лощины Избавителя. Он мысленно раздевал ее, пока не прошло возбуждение, после чего встал с постели и подступил к Аманвах, имитируя ее движения.
Это оказалось на удивление трудно даже для него, привычного к сцене. Рожер умел ходить на руках и кувыркаться; он знал все танцы, от королевских бальных до сельской кадрили, но шарукины требовали напряжения мышц, о существовании которых он даже не подозревал, и заставляли балансировать усерднее, чем при игре на скрипке, стоя на шаре.
– Очень неплохо, муж! – рассмеялась Сиквах.
– Не лги мне, дживах, – отозвался Рожер и ухмыльнулся, подчеркнув, что лишь дразнится. – Я-то знаю, что получилось кошмарно.
– Сиквах не лжет, – возразила Аманвах и поправила его стойку. – Ты стоишь правильно, только центр находится неизвестно где.
– Мой центр?
– Представь себе пальму, которая качается на ветру, – велела Аманвах. – Ты гнешься, но не ломаешься.
– Я бы рад, – ответил Рожер, – но в жизни не видел пальмы. С тем же успехом предложи мне представить себя волшебным горшочком.
Аманвах не нахмурилась, но и не улыбнулась. Она не видела в шарусаке ничего смешного. Рожер согнал с лица ухмылку и разрешил Аманвах выправить его позу.
– Твой центр – это невидимая линия, которая соединяет тебя, Ала и Небеса, – объяснила она. – Это не просто источник равновесия, но и многое прочее. Мирное место безмолвия – глубина, на которую ты уходишь, когда впитываешь музыку; область успокоения, где забываешь о боли. – Она взяла его за мошонку. – Это твердь, посредством которой ты оплодотворяешь жен, и убежище, где скрываешься, чтобы раскачиваться на ветру.
Рожер застонал от ее прикосновения, и на этот раз Аманвах улыбнулась. Она отступила на шаг, подала знак Сиквах. Обе женщины взялись за поясные мешочки и вложили персты в кимвалы для постельных плясок.
В последующие дни представление повторялось в одной лактонской деревне за другой. Сначала селян отучали бояться шарумов, а потом выступали. Рожера мучила совесть из-за того, что вводил жен в заблуждение насчет послания, которое они несли, но раз сами не удосужились признаться в знании его языка, то и он сумел примириться с собой. Это не предательство. Он лишь разносил новости, которые давно не тайна.
По утрам Аманвах и Сиквах обучали его шарусаку, а Энкидо с каменным лицом наблюдал. Все это больше напоминало забаву, но довольно приятную. Лиша рассказала о смертельных ударах, которыми владела Инэвера, и легкости, с которой эта женщина едва не задушила ее. Жены подобному не учили. Рожер добился небольшого успеха, но его не хватало, чтобы перейти хоть к чему-нибудь посложнее.
– Прежде чем танцевать, надо научиться ходить, – пояснила Аманвах.
Караван покинул зону влияния красийцев и ускорил ход. Однажды на них напали – с десяток конных разбойников с копьями и короткими луками ударили быстро, а второй отряд атаковал обоз. Шарумы не подвели. Убили четверых и ранили еще нескольких до того, как нападавшие сломались и обратились в бегство. Больше караван не трогали.
Когда до Лощины Избавителя осталось меньше недели пути, на душе у всех полегчало, ибо местные травницы, знакомые с Лишей, встречались все чаще. С иными она годами переписывалась, но ни разу не виделась. В деревне Нортфорк к ней и вовсе бросились со слезными объятиями, но Рожер испытывал только растущее напряжение. Местное население почувствовало себя в большей безопасности от шарумов и осмелело.
Вечером в пивной, когда он допел «Песнь о Лунном Ущербе», ему вежливо похлопали, но затем раздался голос трактирщика: «Эй, сыграй-ка нам „Битву за Лесорубову Лощину“!» Его подбодрили дружным ревом, гиканьем и топаньем.
Рожер подавил порыв нахмуриться и испортить маску жонглера. Два месяца назад он исполнял эту песню с каждой крыши и дорого продал ее гильдии.
Он посмотрел на Аманвах.
– Сыграй, муж мой, если желаешь, – отозвалась она. – Мы с Сиквах вернемся за стол. И сочтем за честь услышать песню о ночном героизме нашего нового племени.
Они плавно оперлись на пятки и встали. Рожеру захотелось расцеловать их прилюдно, но для красийских женщин – кроме, пожалуй, самой Дамаджах – это чересчур, пускай они и немного привыкли к обычаям северян.
«Нашего нового племени».
Рожер сжал зубы. Понимают ли они, о чем просят? Он был не настолько глуп, чтобы исполнять «Битву за Лесорубову Лощину» в Даре Эверама, – это граничило с богохульством.
Но Дар Эверама позади. Они в Лактонском краю среди тесийцев, и те имели право узнать об укреплении мощи их северных братьев и собственном спасителе, вокруг которого пора сплотиться. В то, что Арлен Тюк – Избавитель, Рожер верил не больше, чем в отношении Ахмана Джардира, но, если народу нужен герой, чтобы усилиться в ночи и обрести будущее, Рожер предпочтет Меченого, а не шар’дама ка и не станет всю жизнь лгать и скрывать этот факт от жен.
Почему не открыться сейчас?
Он медленно заиграл. И едва попал под власть музыки, страх и тревога улетучились, словно прах демонов на утреннем ветерке. Рожер очень гордился этой песней, когда написал, и сейчас, как только пальцы извлекли из скрипки знакомые ноты, понял, что продолжает гордиться. Возможно, «Битва за Лесорубову Лощину» не обладала мощным зарядом «Песни о Лунном Ущербе», однако ночами он превращал ее в защитный кокон, усмирял подземников и властвовал над сердцами всего честного народа. Она успела широко разойтись и, видимо, переживет его, сохранится в веках как древняя сага.
Он впал в забытье, которое всегда навевала музыка, изгнал из головы жен, шарумов, Лишу и посетителей. Обретя готовность – запел.
Он сохранил песню простой не только чтобы сельский люд мог прихлопывать и подтягивать, но и для собственной выгоды. Голос Рожера не шел ни в какое сравнение с голосами как Аманвах и Сиквах, так и его прославленного мастера, Аррика Сладкоголосого. Аррик даже в подпитии, когда публика потешалась и называла его «Кислоголосым», а сам он забывал слова, обладал недоступными Рожеру вокальными способностями.
Но Рожер учился у лучших и, хоть ему не хватало ни таланта, ни легких, прилично передавал мотив, а голос его был чист и высок.
Поразил Лощину мор,
Полон лазарет,
Бруне-травнице конец,
Ученицы нет.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Лиша в Энджирсе, и вот
Ей дурные вести:
Бруне крышка, батька хвор,
Нет ее на месте!
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Вот она спешит в ночи,
Лишь жонглер при ней.
От бандитов не уйти
И от выползней.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Вдруг навстречу – человек,
Весь в татуировках,
Режет тварей без ножа
С колдовской сноровкой!
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Их в Лощине ждет беда:
Метки покорежены,
Кто-то сгинул навсегда,
Кто-то изнеможенный.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Меченый не дрогнул,
Всех позвал на бой:
«Все увидят солнце,
Кто пойдет за мной!»
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Все взялись за топоры,
Нет пощады никому!
Лиша лечит раны их
В Праведном дому.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Жены, дети спасены,
Ночка – жуть маревникова!
Поле боя нарекли
Кладбищем Подземников.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
Демоны трепещут.
В чем бойцов секрет?
«Все мы – Избавители!» —
Будет дан ответ.
И никто не скрылся,
Страха нет в помине.
Берегитесь, демоны!
Меченый в Лощине!
– Настоящий Избавитель! – крикнул кто-то в толпе, его поддержали дружным ревом.
Громыхнул опрокинутый стул. Рожер открыл глаза и увидел, что на него несется рассвирепевший Каваль. Гаред вскочил и бросился наперерез. Великан-лесоруб был на восемь дюймов выше и на сотню фунтов тяжелее. Он сграбастал Каваля, и секунду казалось, что победил, но наставник вывернул его здоровую, как бревно, ручищу, и Гаред взвыл от боли, а в следующий миг полетел через зал. Каваль забыл о нем и с удвоенной скоростью рванул к Рожеру.
Уонда потянулась за луком, но сообразила, что тот остался в гостинице, и не задумываясь атаковала наставника безоружной. Передвигалась на цыпочках и мудро избегала тесного контакта, держалась начеку и била расчетливо, с экономией сил. Она продержалась на несколько секунд дольше, чем Гаред, но вскоре Каваль отбил удар и врезал ей ребром ладони по горлу. Затем поймал руку в захват и швырнул задыхающуюся, извивающуюся Уонду на стол, тот развалился надвое. Уонда грянулась об пол, осыпанная щепками с битым стеклом и пивными брызгами.
Трактирщик схватился за дубину, вокруг кричали, но никто не оказался достаточно близко к Рожеру, чтобы помочь. Тот дернул кистью, и метательный нож лег в ладонь, но Рожер запаниковал и бросил его, когда Каваль приблизился.
Тут подоспел Энкидо. Он подхватил Каваля под мышку и отправил его в полет, используя его же инерцию. Наставник не растерялся, стремительно развернулся и ухитрился устоять. Он крикнул по-красийски, ответил пинком и сопроводил его хлестким ударом. Ни то ни другое не достигло цели; Энкидо увернулся от пинка и перехватил запястье Каваля, тем самым отвел удар. Свободной рукой он с силой врезал наставнику в плечо. Затем отпустил его руку, и та повисла. Каваль замахнулся другим кулаком, но легче ударить дым. Энкидо отклонился, поразил второе плечо Каваля, плавно зашел сзади и пнул под колено.
С пугающей легкостью он блокировал повисшие руки наставника и уложил его на пол. Лицо Каваля исказилось от боли в сухожилиях, но он не издал ни звука. Энкидо, как обычно, остался бесстрастен и нем.
– Довольно, – произнесла Аманвах, и евнух отпустил наставника, отошел на шаг.
Каваль повернулся к дама’тинг и процедил что-то по-красийски. Рожер не понял слов, но смысл был ясен по фанатичному блеску в глазах.
Аманвах ответила по-тесийски ледяным голосом:
– Если ты, наставник, или любой шарум хоть пальцем тронете моего мужа, то проведете вечность в ожидании у Небесных врат.
Глаза Каваля расширились. Он уткнулся лбом в пол, хотя на лице его по-прежнему читалась ярость.
Аманвах повернулась к Рожеру:
– А ты, мой муж, впредь никогда не споешь эту песню.
Рожеру не понадобилось браться за медальон, чтобы обрести силы. С избытком хватило острого негодования. Никто не смеет ему указывать, что петь, а чего не петь.
– Провалиться мне в Недра, если не спою! Я не праведник. Не мне учить народ, во что ему верить. Я лишь рассказываю истории, и обе – чистая правда.
На лбу Аманвах заиграла жилка, выдала гнев, который не затронул глаз. Она кивнула:
– Тогда об этом узнает отец. Каваль, выбери самого крепкого, самого быстрого даль’шарума. Я напишу письмо, которое нужно передать лично шар’дама ка, и никому другому. Вели даль’шаруму взять двух лошадей и не убивать алагай, кроме тех, что станут препятствием на пути. Скажи, что от его расторопности может зависеть Шарак Ка.
Каваль кивнул и поднялся на ноги, готовый выполнять, но перед ним выросла Лиша. Скрестила на груди руки.
– Ему не удастся, – предупредила она.
– Что? – не поняла Аманвах.
– Я отравила твоих шарумов кое-чем таким, что действует намного дольше слабого противоядия, которое я добавила в похлебку. До ваших – несколько дней пути, и твой человек не протянет и половины.
Аманвах надолго приковала взгляд к Лише, и Рожер задался вопросом, честное ли это слово. Лиша способна на многое, но отравить? Невозможно.
Аманвах прищурилась:
– Каваль! Делай, как сказано.
– Я не блефую, – предостерегла Лиша.
– Нет, – согласилась Аманвах. – Я и не считаю, что блефуешь.
– Но все равно пошлешь гонца на верную смерть?
– Это ты обрекла его на гибель. А я делаю то, что должна, ради защиты его братьев в Даре Эверама. Я брошу кости и приготовлю травы, но если ты его действительно отравила, а я не отгадаю лекарства, он прославится как мученик и его душа перевесит твою на суде Создателя в конце одинокого пути.
– Никто из нас не предстанет чистым, – резонно заметила Лиша.
– Ты запугиваешь этих людей, пичкаешь их ложью и полуправдой, а потому ничем не лучше для них. Когда мой отец возжелает забрать их земли, он сделает это. Этот народ укрепится и обретет надежду на славу и Небеса. – Аманвах шевельнула пальцем, и наставник исчез.
Несколько посетителей пивной вознамерились задержать его, но Каваль оскалил зубы, и местные мудро посторонились.
Аманвах и Сиквах бросили последний яростный взгляд на Рожера и в сопровождении Энкидо стремительно двинулись прочь. Поднялись к себе. Рожер печально смотрел, как они восходят по ступеням и скрываются из виду. Да, он не перестанет исполнять «Битву за Лесорубову Лощину», но зря излил ее на них во время представления с участием жен. Он знал, насколько тягостно забвение на пике действия.
Когда потрясение прошло, Рожер осознал, что он впервые с начала путешествия остался наедине с выходцами из Лощины. Гордость Уонды и Гареда пострадала сильнее, чем тела, и они несли стражу, предоставив другим говорить.
– Да, натерпелся я страху, – произнес Рожер.
– Тебе повезло, – отозвалась Лиша. – Одно дело – воспользоваться «Песнью о Лунном Ущербе» и намекнуть без ведома красийцев, что пора убираться, но совершенно другое – спеть в их присутствии о втором Избавителе. Ты мог бы с тем же успехом наплевать на все, во что они веруют.
– Значит, мы должны прикинуться, будто и не было битвы за Лесорубову Лощину? – возмутилась Уонда. – Что мы напрасно сражались? Что мой папаша просто взял да помер и не прихватил с собой рощицу лесных? Что Меченый не сделал ничего, о чем поется?
– Меня уже тошнит от притворства, что верх – это низ, а черное – белое, – подхватил Гаред.
– Конечно нет, – ответила Лиша. – Но мы уязвимы в пути. Скоро вернемся в Лощину, а пока советую соблюдать осторожность.
– Эй, все в порядке? – спросил трактирщик.
Он принес новый поднос с напитками. Прибыл в обществе Гери, гласного Нортфорка, и травницы Нихоль.
– Лучше некуда. – Рожер пригласил их сесть. – Вечер остался бы без изюминки, не окажись я на грани смерти.
Гери моргнул, но сел, как и Нихоль.
– Что происходит, во имя Недр? Вы сказали, что они с вами, но мне больше сдается, что это вы с ними. Вас держат в плену?
Рожер знал, что от него ждут ответа, но мозг затуманился, он отупел и не находил слов. Лиша покачала головой, и жонглер был рад уступить ей первенство – по крайней мере, до того, как она открыла рот.
– Все сложнее, гласный, и тебя не касается, – заявила Лиша. – С нами ничего не случится. Женщина в белом – дочь красийского вождя…
Рожер напрягся и подался вперед. «Осторожнее», – подумал он.
– …и жена Рожера. После сегодняшнего вечера ни один воин не осмелится тронуть нас без разрешения шар’дама ка, а оно дойдет не скоро. К тому времени мы доберемся до Лощины и окажемся в безопасности. И – лучше подготовленными к грядущей беде, нежели население Нортфорка.
– Что это значит? – раскипятился гласный. – Вы говорите одно, поете другое, а показываете третье!
– Это значит, что сюда идут красийцы, – отрезала Лиша. – Если хватит ума не ввязаться в бой, они могут обойтись с вами не так жестоко, как с райзонцами, но результат будет тот же. Всех мальчиков заберут в учение для войны с демонами; всех мужчин превратят во второсортных граждан, а женщин – в третьесортных. В вашу деревню назначат наместника, и вы заживете по Законам Эведжана.
– И ты предлагаешь не воевать против них? – поразился Терн. – Стоять, как кобылы, когда они явятся нас сношать?
– Она предлагает вам бежать, пока не поздно, – вмешался Эрни. – Ваш поселок – у них на пути. Сделайте по уму – пожните все, что еще растет; упакуйте все, что сможете, и убирайтесь с дороги.
– И куда прикажешь убраться?! Моя семья живет в Нортфорке с незапамятных времен – как и большинство местных! Нам что же, взять и все бросить?
– Да, если вам жизнь дороже земли, – сказала Лиша. – Хотите остаться под герцогом – перебирайтесь в Лактон, если вас примут. Я еще несколько месяцев назад предупредила тамошних о наступлении. В озерном городе вы будете в безопасности – хоть какое-то время.
– Я видел озеро только раз и напугался так, что чуть не наложил в штаны, – признался Гери. – Вряд ли мы годимся для жизни в месте, где столько воды.
– Тогда отправляйтесь в Лощину. Мы пока не можем расширить ее досюда, но разрастаемся. Берем всех, разрешаем сохранить и общину, и предводителя. Вам выделят хорошие, надежно помеченные земельные наделы, выдадут меченое оружие и научат им пользоваться. Скоро это будет самое надежное место, не считая крепости герцога Юкора в Милне.
– И все равно всех крепких мужчин заставят драться, а в драке можно и голову сложить! – Гери сплюнул на пол.
– Эй! – вознегодовал трактирщик.
– Извини, Сим. При всем уважении к тебе, госпожа Свиток, мы народ простой и не горим желанием убивать демонов, как вы в Лощине.
– Может, проще похитить эту красийскую принцессу, – предложил Сим, – и выкупить город. Черные сволочи круты, зато нас больше.
– Вы этого не сделаете, – отрезал Рожер.
– Он прав, – подтвердила Лиша. – Тронете ее пальцем – и красийцы перебьют всех мужчин, женщин и детей, а Нортфорк спалят дотла. Оскорбление дама’тинг карается смертью.
– Сперва пусть поймают, – бросил Сим.
В руке Рожера сверкнул нож. Он схватив Сима за шиворот, припечатал к столу, приставил лезвие к горлу и прочертил тонкую кровавую линию.
– Рожер! – вскричала Лиша, но он и ухом не повел.
– Забудь о красийцах, – прорычал Рожер. – Ты не сделаешь этого, потому что она моя жена и я от нее без ума.
Сим с усилием сглотнул:
– Мастер Восьмипалый, это лишь пьяная болтовня. Я не всерьез.
Рожер хмыкнул, но выпустил его и спрятал нож.
Гери протянул Симу руку, помог выпрямиться.
– Ступай мести кабак и держи на замке свой придурочный рот. – Сим торопливо кивнул и поспешил прочь. Гери вновь обратился к Рожеру: – Приношу извинения, мастер Восьмипалый. В любой деревне найдется пара-другая тупиц.
– Ладно. – В жилах Рожера еще бушевал адреналин, но маска жонглера вернулась, и он сел за стол.
– Никто вас не гонит и не заставляет, – внушала Лиша гласному. – Но если останетесь здесь, окажетесь на пути бури, к которой не подготовлены. Ты видел, на что способен один разъяренный шарум. Представь, что на вас попрет десять тысяч, а с ними – сорок тысяч рабов-райзонцев.
Гери побледнел, но кивнул:
– Я подумаю. Спите спокойно. Здесь нет дураков искать неприятностей, а утром вы уедете.
Он резко встал, подал руку Нихоль, и они вышли из гостиницы.
– Его замучают кошмары, – предсказала Элона.
– А чем он лучше нас? – отозвалась Лиша.
В гостиницу вошел Каваль и привел с собой молодого шарума в полном боевом облачении, с копьем и щитом. Оба направились в покои Аманвах. Через несколько минут юный воин сбежал по ступеням и вылетел стрелою за дверь.
– Ты ведь не отравила шарумов? – спросил Рожер.
Лиша ненадолго задержала на нем взгляд, потом глубоко вздохнула, поднялась и ушла к себе по коридору за стойкой. Уонда следовала по пятам.
Рожер тоже вздохнул и в три приема выхлебал полную кружку эля. Холодные струйки потекли из уголков рта и по подбородку.
– Займусь-ка я лучше музыкой.
Эрни посмотрел на него укоризненно, как иногда взирал на строптивую дочь.
– Рожер, ты отличный скрипач, но муж из тебя никудышный, и тебе еще многому предстоит научиться.
Гаред проводил Рожера до порога комнаты, где ожидал увидеть бдительного Энкидо, но евнуха на посту не оказалось – значит, он внутри. Хорошего мало.
– Зайти с тобой? – спросил Гаред.
Рожер помотал головой:
– Все в порядке. Постой здесь на всякий случай – вдруг какой-нибудь болван загорится от слов Сима и вздумает похитить Аманвах. Я разберусь.
– Буду в коридоре, – кивнул Гаред. – Но если услышу шум – вломлюсь в эту дверь.
В голове Рожера мелькнула картина пятнадцатилетней давности, когда дверь отцовской гостиницы разлетелась в щепки под натиском скального демона. Рожер не сомневался, что Гаред проломится сквозь прочное дерево с той же легкостью.
Он ничего не сказал, но оба знали: Каваль уложил Гареда, как ребенка, а Энкидо учинил то же самое над Кавалем. Бычара-лесоруб частенько приводил его в бешенство, но Рожер не желал ему смерти в безнадежном бою. Если он не выпутается без драки, то не выпутается вообще.
Рожер притворился, будто поправляет тунику, а сам дотронулся до медальона. И мигом успокоился. «Жизнь полна скорбей, и все нуждаются в лекарстве, – сказал однажды Аррик, когда Рожер спросил, зачем он столько пьет. – А я слишком стар для жонглерских баек». Он взялся за дверную ручку.
Внутри Рожер сразу заметил Энкидо, тот со скрещенными руками стоял сбоку. Как обычно, евнух никак не отреагировал на его появление.
Аманвах и Сиквах переоделись в цветные шелка, и Рожер счел это добрым знаком, но обе встретили его гневными взглядами.
– Вы с Лишей действуете против нас, – заявила Аманвах.
– Как это? – удивился Рожер. – Твой отец знает, что мы не сгибаемся перед ним. Он предложил союз, и мы думаем. Но я не клялся блюсти все его интересы.
– Муж мой, между отсутствием поддержки и противодействием есть разница, – возразила она. – Отец не знает ни того, что ты рассказываешь сказки о лже-Избавителях, ни того, что госпожа Лиша отравила его воинов.
– Твоему отцу отлично известно о Меченом и его значении в Лощине. Мы сами и рассказали в его первое посещение. – Рожер сдвинул брови. – А что касается отравлений, не вам о них говорить!
Маска Аманвах не дрогнула, но Рожеру хватило паузы перед ответом, чтобы понять: он задел ее за живое.
– Но ты подстрекаешь людей бежать от нас, хотя мы не планируем наступления! Советуешь собрать вещи и отправиться в город в большом оазисе или в вашу Лощину, чтобы укрепить против нас ваше племя.
Рожер снова вскипел:
– А ты откуда знаешь? Шпионишь за мной?
– Алагай хора ведают многое, сын Джессума, – парировала Аманвах.
– Создатель, я сыт по горло твоими загадочными ответами и крутыми костями! – ощерился Рожер. – Кости демонов важнее тебе, чем людские жизни!
Аманвах снова помедлила, сохранила спокойствие.
– Наверно, муж, мы не удержим тебя от богохульства в Лощине, но деревень на пути не осталось. И даже в Лощине мы с Сиквах не станем ни петь твою нечестивую песню, ни слушать ее.
Рожер пожал плечами:
– Я и не просил. Но я участвовал в битве за Лесорубову Лощину жена. Я пережил ее и хорошо помню. Я не собираюсь прикидываться, будто ее не было, только потому, что это вредит делу твоего отца. Если он и впрямь Избавитель, ему все равно. А если нет…
– Он Избавитель, – прошипела Аманвах.
– Тогда и волноваться не о чем? – улыбнулся Рожер.
– Мой отец избран Эверамом, но Най сильна. Он может проиграть, если ему изменит народ.
Рожер снова пожал плечами:
– Это не его народ – по крайней мере, пока. Если он хочет сделать его своим, пусть заслужит. Когда начнется Шарак Ка, я сражусь с демонами. А за кого – еще вопрос.
Аманвах фыркнула:
– Ты кто угодно, сын Джессума, но только не боец.
Ожидаемая пощечина, но маска жонглера вмиг слетела. Рожер встал, и на лице его отразилась такая злость, что вздрогнула даже Аманвах.
– Как муж, приказываю тебе идти со мной, – произнес он, взял смычок и скрипку и повернулся к выходу.
Энкидо плавно шагнул наперерез.
Рожер подступил вплотную и запрокинул голову, чтобы взглянуть в мертвые глаза евнуха.
– Жена, убери с дороги своего мерина.
Он засек понимание, хотя оно мигом сгинуло.
– Котик, ты же не понимаешь по-нашему! Ах ты, сволочь, ах ты, бугаина-кастрат! Ты разбираешь каждое слово. Так убей меня или посторонись!
На лице евнуха впервые мелькнули чувства – кипучая ярость, способная посоперничать с той, что горела в глазах Каваля, когда он бросился на Рожера. Но Рожеру было уже все едино, и он ответил взглядом под стать.
– Энкидо, отойди, – приказала Аманвах.
Евнух оторопел, но подчинился. Рожер распахнул дверь и выскочил в коридор так стремительно, что Гаред подпрыгнул.
Он затопотал по лестнице, Аманвах и Сиквах последовали за ним.
– Куда тебя понесло? – окликнула его Аманвах, но он не потрудился ответить.
Пивная почти опустела, и только у стойки осталась кучка селян. Они удивленно взглянули на Рожера и вытаращились на красийских женщин в цветных шелках.
– Муж! – воскликнула Сиквах. – Мы не одеты!
Рожер проигнорировал ее, пересек помещение и убрал с входной двери брус.
– Эй, что ты делаешь, забери тебя Недра? – крикнул Сим, но Рожер не обратил внимания.
Он шагнул за порог.
Гостиница стояла на краю мощеной площади, как принято в большинстве тесийских городов. Многие здания окрест соединялись мечеными галереями, чтобы народ мог попасть в гостиницу с наступлением темноты, но собственно площадь была чересчур велика, чтобы пометить ее надежно. Восстать демонам не позволяли булыжники, но воздушная нечисть присмотрела это место и пикировала на все, что двигалось. Другие случайно забредали с дороги.
Снаружи стояли Каваль и два шарума в доспехах и вооруженные до зубов.
– Прочь с дороги!
Рожер повел себя так, будто не сомневался в их повиновении, и шарумы отступили, а он вышел на площадь и на другой ее стороне различил пару мелких лесных демонов – они проверяли метки на зданиях, выискивали лазейку. От шума застыли и стали похожи на безобидные кривые деревья.
Рожер услышал судорожный вздох воинов, когда на пороге появились его жены, и улыбнулся: шарумы отвернулись. В женах текла кровь Избавителя, и они замужние женщины. Взглянуть на них с похотью – все равно что попросить выколоть себе глаза.
Рожер не надел меченый плащ, и лесняги засекли его, когда он вышел за метки и медленно зашагал вперед. Рожер не обратил на них особого внимания, даже не взялся за скрипку. Ночную тьму прорезал крик воздушного демона.
Аманвах и Сиквах не двинулись дальше оградки.
– Довольно глупостей! – рявкнула Аманвах. – Вернись!
Рожер покачал головой:
– Не тебе мною командовать, дживах. Иди сюда.
– Эведжах запрещает женщинам выходить в открытую ночь!
– И появляться без покрывал и в шелках перед чужими мужчинами! – крикнула Сиквах. – За это Дамаджах побила бы камнями!
Рожер оглянулся и увидел, что она вся скукожилась, пытаясь прикрыться.
Демоны успели приблизиться. Они топтались на месте, напрягали мышцы и готовились к прыжку. Без тени страха Рожер наконец поворотился к ним и поднял смычок, зажатый в увечной кисти.
Демоны способны только на примитивные эмоции. Управлять их чувствами – значит приобрести над ними власть. Сию секунду все их внимание сосредоточилось на нем. Рожер уловил это чувство и усилил его концентрацию музыкой.
«Вот он я! – сообщил. – Смотрите сюда!»
Затем он прекратил играть и быстро сделал два шага в сторону. Демоны затрясли головами, ошеломленные его исчезновением, и Рожер заиграл снова, усиливая и это чувство.
«Куда он делся? Не вижу его нигде!» – передал он демонам. Те заполошно озирались, но, даже когда скользнули по нему взглядом, не сумели переключиться с досады. Рожер осторожно обогнул их, сохраняя на лице беззаботную маску жонглера.
– Я мог бы сказать, что Эведжах велит вам и мужа слушаться, – бросил он женам, – но там, куда мы едем, Эведжаха не было и в помине. Женщины-жонглеры носят яркое, а вы находитесь в краю землепашцев. Инэвере придется забить камнями всех женщин за границей Дара Эверама.
За оградкой крыльца собиралась толпа. Там были и Гаред с оружием наготове, и Лиша с Уондой, последняя держала меченый лук, и компания селян, и трое шарумов. Женщины заколебались, но вот Аманвах шумно выдохнула, выпрямилась во весь рост и устремилась к Рожеру. Сиквах последовала по пятам.
– Дама’тинг, нет! – вскричал Каваль.
– Молчать! – огрызнулась Аманвах. – Вот к чему привело твое безрассудство!
Гаред и воины потянулись за ними на площадь – включая Энкидо, теперь он вооружился копьем и щитом.
– Гар, оставайся за оградой! – крикнул Рожер. – Это и к остальным относится! Копья нам сегодня не понадобятся.
Шарумы не вняли, но Аманвах махнула им, веля возвращаться. Они отступили, но выглядели готовыми ослушаться и ринуться в ночь, как только демоны подступят слишком близко.
Лесняги сосредоточились на женщинах, но метки вокруг площади проверили и знали, что не дотянутся. Рожер зафиксировал это чувство. Чуть запрокинул голову, убрал подбородок с меток и направил на демонов музыку.
«Они помечены, – сообщил он демонам, хотя жены пересекли защитную черту. – К ним нельзя прикасаться. Возникнут свет и боль. Поищите другую добычу».
Демоны подчинились, и когда Аманвах и Сиквах дошли до Рожера, он перевел мелодию в первые аккорды «Песни о Лунном Ущербе». Жены подхватили, гармонично сопровождали пением партию Рожера и тем самым многократно усиливали воздействие игры. Имея такую власть, он окружил всех троих чарами, которые сделали их невидимыми для подземников. Демоны чуяли их, слышали и даже мельком замечали, но источники ощущений исчезали, и хищные взоры упорно соскальзывали.
Рожер, сделавшийся неуязвимым, вывел мелодию на новый уровень, и жены, мигом сориентировавшись, послали в ночь призыв. Рожер медленно отвел подбородок, открыл метки Аманвах. Жены потянулись к горлам, настроили колье и в унисон прибавили громкость.
Звук разнесся далеко, притянул к окнам и выманил на крыльцо первых местных жителей. Зажглись фонари, залили тусклым светом булыжники. В ошеломленном молчании народ глазел, а песня делала свое дело, привлекала всех окрестных демонов.
Поначалу они еле ползли, но вскоре на площади собралось больше дюжины подземников. Пять лесных демонов двигались крадучись и сопя в поиске невидимых жертв. Двое огненных верещали и носились по площади, влачили за собой хвосты оранжевого пламени, но не могли ни обнаружить источник музыки, ни воспротивиться ее зову. Трое воздушных кружили в небесах, наполняли их хищным клекотом. Два полевых демона приникали к земле и скребли по булыжникам брюхом – охотились и старались выглядеть незаметными. Пришел даже каменный – меньшой брат скального, но все равно больше Гареда, а тот был почти семи футов ростом. Он не двигался, как ему и подобало, но Рожер знал: демон ищет их всеми органами чувств и, если увидит, набросится стремглав.
Лиша описала могущество мозговых демонов, которые колеблют сознание и заставляют действовать по их указке. Рожер подумал, что музыка, вероятно, оказывает такой же эффект. Возможно, ее и создали во время оно, чтобы сымитировать эту власть, – вот почему некоторые мелодии пробуждают в разных людях одинаковые чувства.
Такая сила заключена в «Песни о Лунном Ущербе». Рожер ощутил ее в первый же раз, как услышал от жен, и это могущество оказалось сродни его собственному, но… растаяло. Оказалось утраченным, не будучи востребованным тысячи лет.
Но Рожер оживил древнюю силу. Под его руководством настойчивый зов песни приковывал внимание демонов к чему-то такому, чего они не могли обнаружить, а об остальном забывали. При желании Гаред или шарумы могли подойти вплотную и нанести удар. Тот разрушит чары и явит демонам непосредственную угрозу, на которую нужно отреагировать, но единичный удар топора Гареда или копья шарума их запросто искалечит или убьет.
Однако Рожер не соврал, когда сказал, что нынче оружие не понадобится.
Он начал первый куплет; Аманвах и Сиквах запели хвалу Эвераму, а заодно вплели первое заклинание, которое он с женами неоднократно отрепетировал в карете. К припеву, когда женщины без слов обратились к Создателю, демоны забыли про охоту и заплясали наподобие селян, что танцуют кадриль на праздник солнцестояния.
Эта тема перетекла в следующий куплет, и Рожер перешел к другой заученной мелодии. Двинулся беспечной походкой по площади в сопровождении жен. Демоны потянулись за ним, как утята за матерью на речку.
Он продлил мелодию, распространил ее на припев и новый куплет, но добавил ноту, которая уведомила жен о скорой и резкой перемене. К концу куплета демоны расположились, как он хотел, и Рожер с женами синхронно закружились, разя их пронзительными криками, от которых подземники завыли и побежали с площади, как побитые псы.
Они очутились почти вне досягаемости, и Рожер заиграл следующий куплет. Демоны резко остановились и замерли, как охотники, что притворяются невидимыми, дабы не спугнуть добычу. С презрительной легкостью он разжег их внимание до точки, когда им стало невмоготу терпеть, и они, рыча и рассекая пустоту когтями, забегали по площади в отчаянной попытке найти источник музыки и положить ей конец.
Рожер продолжал управлять ими, давал ложные подсказки о местонахождении жертвы. Вне сети меток виднелась старая коновязь. Он окружил ее музыкой.
«Вот он я! Хватайте!»
Демоны разом взвыли и прыгнули. Первым метнулся полевой, прорыл когтями глубокие борозды в древесине. С неба спикировал воздушный демон. Он сшиб полевого, и оба подземника покатились по мостовой, кусая и разрывая друг друга в клочья. Брызнул черный ихор. Воздушный демон чудом выжил и взлетел, на кожистых крыльях остались множественные прорехи. Огненные демоны плюнули на коновязь огнем, и та занялась в считаные мгновения.
Тогда Рожер взялся за каменного демона. Полевые набросились и на него, но он скогтил одного за башку и раздробил его череп о мостовую. Второго схватил за хвост и раскрутил, как кошку. С неба сорвался еще один воздушный демон, но отпрянул от полевого, которого каменный, вращая, швырнул с такой силой, что подземник ударился о меточную сеть галереи, вызвал яркую вспышку и грохнулся на землю, где и замер, дымясь. Огнеплюй харкнул в ноги каменному демону, и те загорелись, но не спасли от пинка, который послал огненного через площадь на вспыхнувшие магией метки. Пламя потухло, а ноги каменного демона остались целы и невредимы.
Рожер позволил себе улыбнуться. Всему этому можно научить. Всем припевам и «чарам», которые он излил на демонов, – многократно отрепетированные и записанные мелодии. Другим исполнителям, возможно, не достичь могущества и слаженности их трио, но они смогут выучить назубок, как призывать и отпугивать демонов, как скрываться от них и повергать в безумие.
Однако это лишь малая толика силы, которую ощутил Рожер в присутствии женщин. Столь тонкие вещи нечего и надеяться записать. Это должно быть пережито, прочувствовано и зависит не только от племенной принадлежности демонов, но и особенностей среды, самой атмосферы.
Этому Рожер не умел научить. Он оглянулся на своих дживах, увидел в расширенных глазах благоговение и каплю страха. Даже Аманвах лишилась маски обычной беспечности дама’тинг. Они могли подражать ему, но не способны на новшества.
«Это еще не все, любови мои», – подумал Рожер и вновь повернулся к демонам. Принял личину хищника и крадучись двинулся за подземниками. Совместно с женами сгонял их в стадо, разделял по племенам. Песнь кончилась, но Рожер продолжил играть, нарастил громкость и мощь последнего куплета. Он дополнял и изменял мелодию так быстро, как только могли поспешать за нею Аманвах и Сиквах. Демоны отступили и разбились на плотные группы; они шипели и царапали воздух, страшились всевозрастающей силы, но не смели бежать и повернуться спинами к неведомому преследователю.
А потом Рожер начал их мучить – вгонял в них музыку нестройными волнами-толчками, которые, казалось, разили тварей, как физические удары. Одни визжали, иные валились на мостовую и рвали себе когтями головы, словно надеясь выдрать звуки. Взвыли даже воздушные демоны, но музыка поймала их на крючок и не дала улететь, позволила лишь бесконечно кружить.
Рожер поднял взгляд и снова сменил мотив, призвал их сорваться с ночного неба. «Источник боли здесь! Скорее бейте, чтобы заглох!»
Твари с устрашающей скоростью ринулись вниз, но Рожер с женами стояли не там, куда позвала музыка, а в стороне, на несколько футов дальше. Воздушные демоны с невероятной силой врезались в булыжники, переломали кости. Площадь усеялась их трупами в считаные секунды.
Рожер взялся за лесных демонов, что стенали, как деревья, готовые сломаться под натиском бури. Он вспомнил пожирателей огня – энджирских жонглеров, которые притворялись, будто глотают огонь, а после выплевывают; для этого достаточно искры и полного рта спиртного. Это считалось «низким» ремеслом, опасная вспышка маскировала нехватку таланта. Такие жонглеры часто получали ожоги, а в лесных крепостях вообще запрещалось изрыгать огонь, за исключением самых крайних и редких случаев. Жонглеры поизвестнее прибегали к подобному трюку в качестве затравки.
«Затравкой к моему выступлению станут огненные демоны», – подумал Рожер и приказал огнеплюям поджечь лесных, наводил их так же запросто, как Уонда – лук.
Лесные демоны загорелись сразу, они, в отличие от каменных, восприимчивы к огню. Они заверещали и замолотили лапами по огненным, выбивая из них дух, но оказалось поздно. Твари осели угольной грудой, и черный дым сгустился в смрадное облако.
Остался только один демон – каменный, почти восемь футов сухожилий и мышц, прикрытых неразрушимыми, похожими на речную гальку наростами. Он замер как изваяние, но Рожер знал, что нечисть отчаянно ищет его и еле сдерживает убийственную ярость. Он улыбнулся.
Трио принялось кружить, усиливало припев и брало все более высокие ноты, по мере того как обнажало новые и новые метки. Обезумевший демон завизжал, схватился когтями за голову и высматривал, где бы скрыться, но они сузили круг, и боль, казалось, струилась со всех сторон. Демон пошатнулся, затем упал на колено и испустил смертный вой – сладостный, как всякая музыка.
Теперь позатыкали уши даже зрители. У самого Рожера звенело в голове и болели уши, но он, игнорируя боль, полностью убрал подбородок со скрипки.
Каменный демон дернулся напоследок, а дальше – крак! Словно сломался старый дуб, поверженный ураганом. По броне демона разбежалась паутина трещин, и он замертво рухнул на землю.
Рожер перестал играть, жены умолкли. На площади воцарилась тишина, и Рожер вдохнул ее, прежде чем грянул рев.
Назад: Глава 13 Игра на публику
Дальше: Глава 15 Женщины семейства Свиток
