ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я стою с Уиллом и Кристиной у перил пропасти поздно ночью, когда большинство Бесстрашных уже спит. Оба моих плеча жжет от недавних касаний иглы. Мы все сделали новые татуировки полчаса назад.
Тори была одна в комнате для татуировок, так что я чувствовала себя в безопасности, получая символ Отречения (две руки, держащие друг друга, как бы помогая, ограниченные кругом) на моем правом плече.
Я знаю, что это рискованно, особенно после того, что случилось. Но это символ моей личности, и я чувствую, как для меня важно носить его на себе. Я подхожу к одной из перекладин барьера и прижимаю бедра к перилам, чтобы сохранить равновесие. Именно здесь стоял Ал. Я смотрю вниз, в пропасть, на острые камни в черной воде. Вода разбивается о стенку, и брызги летят вверх, затуманивая обзор.
Боялся ли он, когда стоял здесь? Или он решил прыгнуть, потому что это было легко? Кристина протягивает мне стопку бумаги.
У меня есть копия каждой статьи, опубликованной Эрудитами за последние шесть месяцев. Если я брошу их в пропасть, то не избавлюсь от них навсегда, но это позволит мне чувствовать себя лучше.
Я смотрю на первый лист. На нем изображена Джанин — лидер Эрудитов. Ее внимательные и привлекательные глаза смотрят на меня.
— Ты когда-нибудь встречался с ней? — спрашиваю я Уилла.
Кристина сминает первую статью в шарик и бросает в воду.
— С Джанин? Однажды, — отвечает он.
Уилл берет следующий листок и рвет его на части. Они плывут по реке. Он делает это не так злобно, как Кристина. У меня такое чувство, что единственная причина, почему он принимает в этом участие, состоит в том, что он должен показать мне, что не согласен с тактикой своей бывшей фракции.
— До того, как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались разработать более интенсивную сыворотку для моделирования, — говорит он. — Джанин настолько умная, что ты это поймешь даже раньше, чем она скажет хоть слово. Как… ходячий и говорящий компьютер.
— Что… — Я бросаю одну из страниц через перила, сжав губы. Мне следует просто спросить. — Что ты думаешь о том, что она говорит?
Он пожимает плечами.
— Я не знаю. Может быть, это неплохая идея — иметь более одной фракции в правительстве. И, может быть, было бы неплохо, если бы у нас было больше машин и… свежих фруктов, и….
— Ты же понимаешь, что не существует секретного склада, где хранятся все эти вещи, так ведь? — спрашиваю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
— Да, понимаю, — отвечает он. — Я просто думаю, что комфорт и процветание — это не приоритет Отречения, и, возможно, это бы изменилось, если бы и другие фракции были вовлечены в процесс принятия решений.
— Потому что обеспечить машиной Эрудита важнее, чем обеспечить едой афракционеров, — огрызаюсь я.
— Эй, — говорит Кристина, касаясь плеча Уилла. — Это должно быть просто символичным уничтожением документов, а не политическими дебатами.
Я проглатываю слова, которые хотела сказать, и смотрю на стопку бумаг в своих руках. Уилл и Кристина сегодня не раз и не два между делом касались друг друга. Я это заметила. А они?
— Однако все те вещи, которые она написала о твоем отце, — говорит он, — заставляют меня, вроде как, ее ненавидеть. Я даже представить не могу, какая польза от того, что говоришь такие ужасные вещи.
А я могу. Если Джанин сможет заставить людей поверить в то, что мой отец и все другие лидеры Отреченных продажные и ужасные, у нее будет любая поддержка, которую она пожелает, в том, чтобы начать революцию, если в этом ее план. Но я не хочу спорить, поэтому просто киваю и кидаю оставшиеся листы в пропасть. Их бросает из стороны в сторону до тех пор, пока они не касаются воды. Статьи вынесет к стенам пропасти, и их выбросят.
— Пора спать, — говорит Кристина, улыбаясь. — Готовы возвращаться? Кажется, я хочу окунуть руку Питера в миску с теплой водой, чтобы он описался ночью.
Я отворачиваюсь от пропасти и замечаю движение на другой стороне Ямы. Кто-то идет к стеклянному потолку, и, судя по плавной походке (его ноги как будто не касаются земли), я понимаю, что это Четыре.
— Звучит чудесно, но мне нужно кое о чем поговорить с Четыре, — отвечаю я, указывая на поднимающуюся тень. Кристина смотрит в этом направлении.
— Ты уверена, что это необходимо — носиться здесь ночью в одиночестве? — спрашивает она.
— Я буду не одна. Со мной будет Четыре.
Я закусываю губу. Кристина смотрит на Уилла, а он на нее. Ни один из них на самом деле не слушает меня.
— Хорошо, — отвечает Кристина сдержано. — Тогда, увидимся позже.
Кристина и Уилл идут к общежитию, она взъерошивает его волосы, а он, шутя, пихает ее в бок. Секунду я смотрю им вслед. Я ощущаю себя свидетелем чего-то… но я не уверена, чего именно.
Я подбегаю к дорожке у правой стороны Ямы и начинаю подниматься. Стараюсь ступать как можно тише. В отличие от Кристины, мне не так уж и сложно соврать. Я не намерена говорить с Четыре, по крайней мере, не раньше, чем пойму, куда он направляется поздно ночью в стеклянном здании над нами.
Я бегу тихо, задерживая дыхание, когда достигаю лестницы. Я встаю с одной стороны стеклянной комнаты, а Четыре — с другой. Сквозь окна я вижу огни города, которые сейчас ярко светят, но вскоре потухнут. Они должны выключаться в полночь.
По ту сторону комнаты Четыре стоит у дверей, которые ведут к пейзажу страха. Он держит черную коробку в одной руке и шприц в другой.
— Раз уж ты здесь, — говорит он, не оборачиваясь, — можешь пойти со мной.
Я закусываю губу.
— В твой пейзаж?
— Угу.
Я подхожу к нему, и спрашиваю:
— А что, я смогу это сделать?
— Сыворотка подключает тебя к программе, — говорит он, — но программа решает, чей пейзаж ты проходишь. И сейчас она настроена на мой.
— Ты позволишь мне это увидеть?
— Зачем еще, ты думаешь, я собираюсь пройти его? — тихо спрашивает он, не поднимая глаз. — Есть несколько вещей, которые я хочу тебе показать.
Он держит шприц, и я наклоняю голову, чтобы открыть больше шеи. Я чувствую острую боль, когда иголка проходит внутрь, но я уже привыкла к этому. Закончив, он подает мне черную коробку. Там еще один шприц.
— Я никогда раньше этого не делала, — говорю я, вынимая его из коробки.
Я не хочу причинить Четыре боль.
— Вот сюда, — говорит он, дотрагиваясь до места на шее ногтем.
Я встаю на носочки и запускаю иголку внутрь, моя рука немного дрожит. Он даже не вздрагивает. Четыре не отрывает глаз от меня все это время и, когда я заканчиваю, опускает оба шприца в коробку и кладет ее у двери. Он знал, что я пойду сюда за ним. Знал или надеялся. Как бы то ни было, мне хорошо. Он подает мне руку и я вкладываю ладонь в его. Его пальцы холодные и тонкие.
Я чувствую, что должна что-то сказать, но я слишком ошеломлена и не могу подобрать слов. Он открывает дверь свободной рукой, и я иду за ним в темноту. Я уже привыкла заходить в незнакомые места без колебаний. Я пытаюсь дышать ровно, крепко держась за руку Четыре.
— Смотри внимательно, и ты сможешь узнать, почему они зовут меня Четыре, — говорит он.
Дверь захлопывается за нами со щелчком, и весь свет пропадает. Воздух в коридоре холодный, и я чувствую, как он заходит в легкие. Я медленно придвигаюсь к Четыре, так, что моя рука оказывается рядом с его, а мой подбородок возле его плеча.
— Как твое настоящее имя? — спрашиваю я.
— Смотри, и ты сможешь узнать и это тоже.
Моделирование уносит нас. Пол, на котором я стою, больше не сделан из цемента. Он скрипит, как металл. Свет льется со всех сторон, и город простирается вокруг нас, стекла зданий и дуга железнодорожных путей… а мы возвышаемся над всем этим.
Я не видела чистого неба долгое время, поэтому, когда оно простирается надо мной, я чувствую, как что-то сдавливает мои легкие, и из-за этого кружится голова. Потом появляется ветер. Он дует так сильно, что я вынуждена прижаться к Четыре, чтобы остаться на ногах.
Он достает свою руку из моей и обнимает меня за плечи. Сначала я думаю, что это для того, чтобы защитить меня… Но нет, он тяжело дышит и явно нуждается во мне, чтобы держаться. Он заставляет себя сделать вдох и выдох через открытый рот и сжимает зубы. Высота кажется мне прекрасной, но раз мы здесь, значит, это один из его худших кошмаров.
— Мы должны спрыгнуть, верно? — кричу я сквозь ветер.
Он кивает.
— На счет три, хорошо?
Еще один кивок.
— Один… два… три!
Я тяну его за собой, когда кидаюсь бежать. После того, как мы делаем первый шаг, остальное значительно проще. Мы оба спрыгиваем с края.
Как два камня мы падаем вниз, быстро, воздух толкает нас назад, земля становится ближе. И затем эта картина пропадает. Я усмехаюсь, стоя на коленях и опираясь на руки на полу. Мне понравилось это сумасшествие в тот день, когда я выбрала Бесстрашных, и нравится до сих пор.
Возле меня Четыре вздыхает и прижимает руку к груди. Я встаю и помогаю ему подняться на ноги.
— Что теперь?
— Это…
Что-то твердое бьет меня в спину. Я врезаюсь в Четыре, моя голова ударяется о его ключицы. Стены появляются слева и справа от меня. Пространства настолько мало, что Четыре вынужден прижать руки к груди чтобы уместиться. Потолок с треском врезается в стены вокруг, и Четыре со стоном съеживается. Комната по размерам соответствует ему, не больше.
— Закрытые пространства, — говорю я.
Он издает гортанный звук. Я откидываю голову, чтобы посмотреть на него. Я с трудом вижу его лицо, здесь так темно, и воздух такой плотный, мы вдыхаем его вместе. Четыре кривится, как от боли.
— Эй, — говорю я. — Все хорошо. Здесь…
Я прижимаю руки к телу, чтобы дать ему больше пространства. Он вцепляется мне в спину и опускает лицо рядом с моим, все еще сгорбившись. Его тело теплое, но я чувствую только его кости и мускулы, у меня ничего не выступает. Мои щеки горят. Может ли он сейчас понять, что тело у меня, как у ребенка?
— Впервые я рада, что я такая маленькая, — смеюсь я. Если я буду шутить, может, я его успокою. И отвлекусь сама.
— Ммм, — говорит он. Его голос звучит напряженно.
— Мы можем вырваться отсюда, — продолжаю я. — Легче встречать страх лицом к лицу, так ведь? — Я не жду ответа. — Значит, все, что тебе нужно — сделать пространство еще меньше. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Правильно?
— Да.
Жестко, напряженно.
— Хорошо. Тогда нам придется присесть. Готов?
Я обнимаю его за талию и заставляю опуститься вместе со мной. Я чувствую жесткую линию его ребер у моей руки и слышу скрип одной деревянной доски о другую, потолок опускается вниз вместе с нами.
Я понимаю, что нам будет совсем неудобно с таким пространством между нами, поэтому я разворачиваюсь и сворачиваюсь в клубок, мой позвоночник оказывается у его груди. Одно его колено согнуто рядом с моей головой, а другое лежит подо мной, поэтому я сижу на его лодыжке. Мы просто мешанина из конечностей. Я чувствую резкий вдох у своего уха.
— Ох, — шепчет он, его голос скрипит. — Это хуже. Это определенно…
— Ш-ш-ш, — говорю я. — Обними меня.
Он послушно оборачивает обе руки вокруг моей талии. Я улыбаюсь стене. Я не наслаждаюсь этим. Нет, ни капельки.
— Моделирование измеряет ответную реакцию на твой страх, — говорю я тихо. Я просто повторяю то, что он рассказывал нам, но напоминание может ему помочь. — Так что, если ты сможешь успокоить сердцебиение, оно перейдет к следующему страху. Помнишь? Так что, постарайся забыть, что мы здесь.
— Да неужели? — Я чувствую движение его губ у моего уха, когда он говорит, и тепло проходит сквозь меня. — Это ведь так просто, да?
— Знаешь, большинству парней понравилось бы быть зажатыми в коробке рядом с девушкой, — закатываю я глаза.
— Не клаустрофобам, Трис! — Его голос уже звучит отчаянно.
— Ладно-ладно. — Я кладу руку на его ладонь и направлять ее к груди, кладу прямо на свое сердце. — Почувствуй, как бьется мое сердце. Чувствуешь?
— Да.
— Чувствуешь, как ровно оно стучит?
— Оно бьется очень быстро.
— Да, но это не имеет отношения к четырем стенам. — Я вздрагиваю, как только заканчиваю говорить. Я только что призналась. Надеюсь, он этого не понял. — Каждый раз, когда чувствуешь мой вдох, вдыхай сам. Сосредоточься на этом.
— Хорошо.
Я делаю глубокий вдох, и его грудь поднимается и опускается в такт моей.
Несколько секунд спустя, я спокойно говорю:
— Почему бы тебе не рассказать, откуда этот страх появился? Может, это как-то… поможет нам.
Не знаю как, но звучит разумно.
— Эмм, хорошо. — Он снова вдыхает вместе со мной. — Это из-за моего фантастического детства. Наказания. Маленький чулан наверху.
Я сжимаю зубы. Я помню, как наказывали меня — отсылали в комнату без ужина, лишали того или иного, делали выговор. Меня никогда не запирали в чулане. Жестокое наказание. Я чувствую в груди боль из-за него. Я не знаю, что сказать, поэтому стараюсь вести себя как обычно.
— А моя мама держала зимние пальто в чулане.
— Я не… — он с трудом вздыхает. — Я правда больше не хочу говорить об этом.
— Хорошо. Тогда говорить буду я. Спроси меня о чем-нибудь.
— Ладно. — Он смеется дрожащим голосом мне в ухо. — Почему у тебя такое быстрое сердцебиение, Трис?
Меня передергивает, и я говорю:
— Ну, я… — Я ищу оправданий, которые не связаны с руками, обнимающими меня. — Я почти не знаю тебя. — Недостаточно убедительно. — Я почти не знаю тебя, и сейчас я c тобой в коробке, Четыре. О чем ты думаешь?
— Если бы мы были в твоем пейзаже страха, — говорит он, — я бы в нем был?
— Я не боюсь тебя.
— Конечно нет. Это не то, что я имел в виду. — Он снова смеется, и тогда в стенах появляются трещины, они падают, оставляя нас в кругу света.
Четыре вздыхает и убирает руку с моего тела. Я встаю на ноги и отряхиваюсь, хотя знаю, что не испачкалась. Я вытираю ладони о джинсы. По моей спине внезапно пробегает холодок из-за его отсутствия рядом со мной. Он стоит передо мной, усмехаясь, и я не уверена, что мне нравится этот его взгляд.
— Похоже, ты не подошла Искренности, — начинает он, — потому что ты ужасная лгунья.
— Думаю, мой тест на способности полностью исключил этот вариант.
Он качает головой.
— Результаты тестов не доказательство.
Я сужаю глаза.
— Что ты пытаешься сказать мне? Твой тест не причина того, что ты оказался в Бесстрашии?
Волнение течет по моему телу, как кровь в моих жилах, и появляется надежда на то, что он может подтвердить — он Дивергент, он такой же, как я, и мы сможем выяснить, что это такое… вместе.
— Не совсем. Нет, — говорит он. — Я… — он смотрит через плечо, и голос его стихает.
На расстоянии в несколько ярдов от нас стоит женщина, направляя на нас пистолет. Она совершенно спокойна, ее черты лица невзрачны: если бы мы ушли отсюда прямо сейчас, я бы не запомнила ее.
Справа от меня появляется стол. На нем ружье и один патрон. Почему она не стреляет в нас? Ох, думаю я. Страх не связан с угрозой его жизни. Он связан с ружьем на столе.
— Ты должен убить ее, — тихо говорю я.
— Каждый раз.
— Она ненастоящая.
— Но выглядит такой. — Он кусает губы. — И ощущается настоящей.
— Если бы она была реальной, она бы давно уже убила тебя. Все в порядке.
Он кивает.
— Я просто… сделаю это. Это не… не так плохо. И не так панически пугает.
Не панически, но пугает. Я могу видеть это в его глазах, когда он поднимает оружие и открывает патронник, как будто он делает это в тысячный раз… возможно, так оно и есть. Он вставляет пулю и держит оружие перед собой обеими руками. Он закрывает один глаз и медленно дышит. На выдохе он стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу вспышку красного и отвожу взгляд. Слышу, как она рухнула на пол.
Оружие Четыре опускается одновременно с выстрелом. Мы смотрим на ее упавшее тело. То, что он говорил, — правда, это действительно кажется реальным.
Ох, не будь нелепой. Я беру его за руку.
— Давай, — говорю я. — Пойдем. Нужно продолжать двигаться.
После еще одного рывка, он выходит из оцепенения и следует за мной. Когда мы проходим мимо стола, тело женщины исчезает, вот только не из нашей памяти.
На что это похоже, убивать кого-то каждый раз, когда проходишь свой пейзаж страха? Возможно, мне предстоит узнать.
Но что-то озадачивает меня: это должны быть худшие страхи Четыре. И хотя он паниковал в той комнате и на крыше, он убил женщину без особых сложностей. Как будто моделирование хватается за любой страх, который может найти в нем, а нашло оно немного.
— Началось, — шепчет он.
Темная фигура приближается к нам, она подкрадывается к краю круга света и ждет нас, чтобы сделать еще шаг.
Кто это? Кто этот постоянный кошмар Четыре? Этот человек высокий, стройный, с короткой стрижкой. Руки у него за спиной. И он одет в серые цвета Отречения.
— Маркус, — шепчу я.
— А вот и та часть, — говорит Четыре, его голос дрожит, — где ты узнаешь, как меня зовут.
— Разве он… — Я перевожу взгляд с Маркуса, который медленно двигается к нам, на Четыре, который медленно пятится назад, и все сходится. У Маркуса был сын, присоединившийся к Бесстрашным. Его имя… — Тобиас.
Маркус показывает нам свои руки. Ремень накручен на один из его кулаков. Он медленно разматывает его и снимает с пальцев.
— Это для твоего же блага, — говорит он, и его голос отдается эхом множество раз. Десяток Маркусов вступает в круг света, держа тот же пояс с тем же пустым выражением лиц. Когда Маркусы моргают снова, их глаза превращаются в пустые черные дыры. Ремни скользят по полу, который теперь выложен белой плиткой.
Дрожь ползет вверх по моей спине. Эрудиты обвиняли Маркуса в жестокости. Хотя бы раз они оказались правы. Я смотрю на Четыре — Тобиаса — он кажется застывшим. Он больше не стоит прямо.
Он выглядит на годы старше; он выглядит на годы младше.
Первый Маркус отдергивает руку назад, ремень перелетает через плечо, и он готовится к удару. Тобиас отклоняется назад, бросая оружие и вскидывая руки, чтобы защитить лицо.
Я бросаюсь вперед и встаю перед ним. Пояс щелкает по моему запястью, обертываясь вокруг него. Горячая боль проходит от руки к локтю. Я сжимаю зубы и тяну за ремень так сильно, как только могу. Маркус теряет равновесие, так что, я выдергиваю пояс и хватаю его за пряжку.
Я отвожу руку так быстро, как только могу, моя рука горит от резкого движения, и ремень ударяет плечо Маркуса. Он кричит и бросается на меня с раскинутыми руками, с ногтями, похожими на когти.
Тобиас толкает меня к себе за спину, так, что теперь он стоит между мной и Маркусом. Он выглядит разгневанным, а не испуганным. Все Маркусы исчезают.
Включается свет, открывая нам длинную, узкую комнату с кирпичными стенами и цементным полом.
— Все? — спрашиваю я. — Это твои худшие страхи? Почему у тебя только четыре… — мой голос стихает.
Только четыре страха.
— Оу. — Я оглядываюсь и через плечо смотрю на него. — Вот, почему они зовут тебя…
Слова покидают меня, когда я вижу выражение его лица. Его глаза широко распахнуты и кажутся почти уязвимыми в этом свете. Его губы открыты. Если бы мы были не здесь, я бы описала этот взгляд как благоговение.
Но я не понимаю, почему бы ему так на меня смотреть. Он берет меня за локоть, большим пальцем нажимает на мягкую кожу над моим предплечьем, и притягивает меня к себе. Кожу вокруг моего запястья до сих пор жжет, будто пояс был настоящим, но она такая же бледная, как и остальная.
Его губы медленно двигаются по моей щеке, а руки сжимаются вокруг моих плеч, и он утыкается лицом мне в шею, его дыхание у моих ключиц. Секунду я стою напряженно, а затем оборачиваю руки вокруг него и вздыхаю.
— Эй, — мягко говорю я. — Мы прошли через это.
Он поднимает голову и скользит пальцами по моим волосам, заправляя их за ухо. Мы смотрим друг на друга в тишине. Его пальцы рассеянно теребят локон моих волос.
— Ты провела меня через это, — наконец говорит он.
— Ну… — В горле у меня пересохло. Я пытаюсь не обращать внимания на электричество, которое проходит сквозь меня каждую секунду, когда он касается меня. — Легко быть смелым, когда это не твои страхи.
Я позволяю рукам опуститься и незаметно вытираю их о джинсы, надеясь, что он не обратил внимание. Даже если и обратил, он ничем этого не показывает. Он переплетает пальцы с моими.
— Пошли, — говорит он. — У меня есть еще кое-что, что я хочу тебе показать.
