40 Утехи загородной жизни
Удовольствия загородной жизни, которые я тут же освоил, страстно надеясь начать новую жизнь, принесли мне утешение и в первые дни убедили меня, что лечение идет быстро. Мы часто возвращались домой поздно вечером, иногда — пьяными, из гостей или ресторана, но утром, когда сквозь ставни нашей комнаты начинал сочиться и играть на потолке странный свет, отражавшийся от волн Босфора, я вставал с постели, толкнув, открывал ставни и всегда изумлялся красоте вида, вихрем врывавшегося в комнату. Я восхищался так, будто с волнением заново открывал для себя прелесть жизни, о которой, мне казалось, давно забыл. Сибель догадывалась, что я ощущаю. В шелковой рубашке, она медленно подходила ко мне, тихонько ступая босыми ногами по скрипучим деревянным половицам, и мы вместе с надеждой любовались красотой Босфора. Мимо, покачиваясь на волнах, проплывала рыбачья лодка, дома виднелись в дымке на противоположном берегу, и, рассекая воды в волшебном безмолвии утра, кренясь от течения, в город держал курс первый пассажирский пароход.
Сибель, как и я, воспринимала радости жизни за городом с преувеличенным восторгом. Ей казалось, что от этого лекарства болезнь моя пройдет. Мы часто ужинали вдвоем, на веранде у Босфора, и когда прямо перед нами скользил пароход «Странствующий дервиш», ходивший от пристани «Анатолийская крепость», нам представлялось, что это ползет наш дом. Усатый капитан в фуражке держался за штурвал и кричал нам: «Приятного аппетита!» — ему была видна и хрустящая ставрида, и кабачковый салат, и тушеные баклажаны, и брынза, и дыня, и ракы у нас на столе. Сибель воспринимала это как очередной приятный момент, который поможет мне излечиться.
Едва проснувшись, мы с моей невестой бежали нырять в прохладные воды Босфора, потом отправлялись в кофейню на пристань пить чай с симитами и читать газеты, затем возились с перцем и помидорами в саду, а ближе к полудню ходили покупать у только что вернувшихся из моря рыбаков свежую рыбу. Жаркими сентябрьскими ночами, когда на деревьях не двигался ни один листик, а мотылки слетались к фонарям, мы в темноте с шумом ныряли в светившееся таинственным светом море. По ночам, когда милая моя невеста прижималась ко мне великолепно пахнущим телом и нежно обнимала меня, я понимал: она верит, что все это мне поможет. Но в глубине своего сердца по-прежнему ощущал ту же боль и так же не хотел прикасаться к Сибель. «Мы еще не женаты, дорогая», «Я сегодня много выпил», — пытался отшутиться я. Она воспринимала мои отговорки со смиренной кротостью.
Иногда, когда я, напившись, дремал в одиночестве, развалившись в шезлонге на терассе, или жадно грыз вареную кукурузу, купленную у торговцев с лодок, или когда утром, садясь в машину, перед поездкой на работу целовал Сибель, как молодой счастливый муж, её глаза выдавали зреющую ненависть и презрение. Конечно, причиной было то, что я не мог заставить себя прикоснуться к ней. Но страшнее другое: как явно думала Сибель, её сверхъестественные усилия «вылечить» меня, стоившие огромной воли и любви, ни к чему не ведут, или, что еще хуже, даже если ей и удастся исполнить свою миссию, я не расстанусь и с Фюсун. В те минуты, когды бывало особенно тяжело, мне самому хотелось верить в последний вариант развития событий, и представлялось, что однажды я получу известие от Фюсун и мы сразу, как в прежние счастливые дни, начнем встречаться в «Доме милосердия», а я, избавившись от любовных страданий, женюсь на Сибель и буду наслаждаться с нею всеми радостями счастливой семейной жизни.
Но в воплощение мечты верилось, лишь если я напивался или рано утром на рассвете, когда все вокруг дышало надеждой. Большую часть времени я думал о ней, и теперь любовную боль усиливало не отсутствие Фюсун, а то, что конца страданиям было не видно.
