8

Отовсюду набегают слуги. Заглянув в комнату Сесилии, они уже через пару секунд выскакивают оттуда с очередным поручением. Весь этаж гудит, как большой муравейник. Приходит Распорядитель Вон. Линден меряет шагами коридор и каждые несколько минут заглядывает к Сесилии, чтобы справиться о ее самочувствии. Нас с Дженной отсылают по своим комнатам. Я сижу перед туалетным столиком, стараясь справиться с потрясением. Из-за всех этих переживаний заснуть мне все равно не удастся.

Может, надо было рассказать Линдену, как ужасно она выглядела наутро после праздника. Он бы ко мне прислушался. Напомнила бы ему, что она еще совсем ребенок. Он не замечает очевидного, я обязана была вмешаться.

У нее открылось кровотечение? Она умирает? Днем она ни на что не жаловалась.

Прижимаю ухо к двери, пытаюсь разобрать хоть слово, но звуки, доносящиеся из другого конца коридора, сливаются в один сплошной гул. Дверь неожиданно распахивается, и я едва не теряю равновесие. В комнату заглядывает Габриель.

– Прости. Не хотел тебя напугать, – мягко говорит он.

Делаю шаг в сторону. Он входит и прикрывает за собой дверь. Непривычно видеть его в своей спальне без неизменного подноса в руках.

– Зашел убедиться, что ты в порядке, – говорит он с теплотой в голосе.

Взгляд его голубых глаз обрел прежнюю безмятежность. От былой обиды не осталось и следа. Может, он просто решил на время сделать вид, что между нами ничего не изменилось. Ну и ладно. Я настолько рада видеть Габриеля, такого, как раньше, что крепко его обнимаю.

Растерявшись, он напрягается всем телом, но потом тоже крепко меня обнимает и утыкается подбородком мне в макушку.

– Это было ужасно, – говорю я.

– Знаю, – отзывается он.

Чувствую его руки на моей спине. Так близко к нему я еще ни разу не была. Он выше и плотнее Линдена. Тот до того худой, что, кажется, дунь посильнее ветер, и его унесет. От Габриеля пахнет кухней, веет ее шумом и суетой. Сразу вспоминаются дымящиеся кастрюли и теплая выпечка.

– Ничего ты не знаешь, – не соглашаюсь я и немного отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза. На его раскрасневшемся лице застыло странное выражение. – Дело не только в Сесилии. Нам всем несладко в этом браке. Знаешь, ведь Дженна ненавидит Линдена. И я замечаю, как он на меня смотрит – словно я Роуз. Но выбора у меня нет, приходится терпеть. Только вот лежать рядом с ним всю ночь и слушать, как он бормочет во сне ее имя… Это просто невыносимо. Кажется, будто он отнимает у меня каждый день по крошечному кусочку, и меня становится все меньше и меньше.

– Такое ему не под силу, – заверяет меня Габриель.

– А тут еще ты, – говорю я. – Не смей больше называть меня леди Рейн! Сегодня я впервые услышала это обращение, и оно мне жутко не понравилось. Совсем мне не подходит.

– Ладно, – говорит он. – Извини. Чем бы вы там с Комендантом ни занимались, меня это совершенно не касается.

– Да все не так! – едва не кричу я и хватаю его за плечи. Понижаю голос до шепота, чтобы нас не было слышно в коридоре. – Скорее ад замерзнет, чем я с ним пересплю, неужели тебе это не ясно?

Меня несет. Я чуть было не рассказываю ему о своем плане побега, но решаю все-таки промолчать. Пусть пока останется моим секретом.

– Ты мне веришь? – спрашиваю я.

– Я никогда и не сомневался, – уверяет меня он. – Но вот увидел его в твоей постели и… Ну, не знаю. Как-то проняло меня это зрелище.

– Да уж, знакомые чувства, – отвечаю я с легким смешком.

Габриель тоже коротко смеется. Отхожу от него и сажусь на край кровати.

– Что там с Сесилией?

Он качает головой:

– Не знаю. Здесь Распорядитель Вон. С ним несколько местных врачей.

Видит, что я меняюсь в лице.

– Послушай меня. Я уверен, что все будет хорошо. Если бы с ней было что-то серьезное, они бы уже отправили ее в городскую больницу.

Бросаю взгляд на свои лежащие на коленях руки и тяжело вздыхаю.

– Тебе принести что-нибудь? – спрашивает Габриель. – Может, чай? Или клубнику? Ты почти ничего не ела за ужином.

Не хочу я ни чая, ни клубники. Одного хочу: чтобы Габриель был мне не слугой, а другом, чтобы он мог здесь со мной немного посидеть и ему бы за это потом не попало. Мечтаю, чтобы мы оба оказались свободны.

Может, если я придумаю хороший план побега, смогу взять Габриеля с собой. Думаю, ему понравится наша гавань.

Не знаю, как сказать ему об этом так, чтобы он не подумал, что я бесхарактерная. Единственное, что приходит в голову:

– Расскажи мне о себе.

– О себе? – растерянно переспрашивает он.

– Да, – отвечаю я и жестом приглашаю его сесть рядом.

– Ты уже все знаешь, – говорит он, присаживаясь.

– Ничего подобного, – возражаю я. – Где ты родился? Какое время года больше всего любишь? Да все что угодно.

– Здесь. Во Флориде, – отвечает он. – Помню женщину в красном платье с темными вьющимися волосами. Маму, наверное, но я не уверен. Люблю лето. А ты? – спрашивает он, улыбаясь.

Улыбки не часто освещают его лицо, поэтому каждую из них я считаю своей маленькой победой.

– Обожаю осень, – отвечаю я.

Он уже знает про Манхэттен и о том, что мои родители умерли, когда мне было двенадцать.

Когда раздается стук в дверь, я обдумываю следующий вопрос. Габриель встает и разглаживает покрывало с того края, где он сидел. Хватаю с туалетного столика пустой стакан на случай, если понадобится предлог для присутствия в моей комнате слуги.

– Войдите, – говорю я.

Это Эль, помощница Сесилии. Ее глаза горят от возбуждения.

– Знаете, что у меня за новости? – спрашивает она. – Никогда не догадаетесь. У Сесилии будет маленький!

В течение нескольких следующих недель Линден находится при Сесилии почти неотлучно, и я снова превращаюсь в невидимку. Понимаю, что из-за сложившейся ситуации с побегом придется повременить, но пока без постоянного присутствия Линдена мне даже дышится как-то легче. У нас с Габриелем опять есть возможность разговаривать по утрам, когда он приходит ко мне с завтраком. Так как его обязанность – приносить нам еду, ко мне он может зайти пораньше, пока остальные жены еще не проснулись. Правда, из-за беременности спать Сесилия стала совсем плохо.

Проводить время с Габриелем совсем не то, что отбывать положенные часы с Линденом. С Габриелем можно быть откровенной, и я рассказываю ему о том, как сильно я скучаю по Манхэттену. Прежде он мне казался просто огромным, а сейчас превратился в маленькую точку на карте.

– Раньше весь город был разделен на пять районов – Бруклин, вроде бы Квинс и еще несколько. Потом, когда построили маяки, оборудовали гавани, всех их стали называть Манхэттен. Сейчас районы отличаются друг от друга по тому, что в них производят. Мой, например, это заводы и перевозки. В западном районе занимаются рыболовством, а на востоке расположены жилые кварталы.

– Как так получилось? – спрашивает Габриель, жуя тост с моего подноса.

Он сидит на диванчике у окна, и лучи утреннего солнца высвечивают пронзительную голубизну его глаз.

– Не знаю, – отвечаю я, переворачиваюсь на живот, руки кладу себе под подбородок. – Может, из-за прежних названий постоянно возникала путаница. Ведь промышленные постройки заняли все районы, кроме одного. Наверное, президенту недосуг было запоминать, что где находится.

– Тесновато у вас там, – говорит он.

– Есть немного, – соглашаюсь я, – но некоторым зданиям несколько сотен лет. Когда я была маленькой, то часто представляла себе, как будто выхожу за дверь и попадаю в прошлое. Представляла…

Умолкаю на полуслове. Провожу пальцем по строчкам на одеяле.

– Что такое? – спрашивает Габриель, наклоняясь ко мне.

– Я об этом еще никому не рассказывала, – признаюсь я, сама себе удивляясь. – Так вот, я представляла, что вдруг оказываюсь в двадцать первом веке. Там встречаю на улицах людей разного возраста и сама могу стать взрослой, такой, как они.

Наступает долгая тишина. Увлеченно рассматриваю одеяло. На самом деле прячу глаза, теряясь под пристальным взглядом Габриеля. Чуть помедлив, он подходит к кровати с моей стороны; матрас слегка прогибается под его весом.

– Ладно, брось, – говорю я с вымученным смешком. – Ерунда это все.

– Нет, – возражает он. – Не ерунда.

Его палец повторяет движения моего, двигаясь вверх-вниз по соседним строчкам. Наши руки почти соприкасаются. По моему телу пробегает теплая волна, губы сами раздвигаются в улыбке. Знаю, что никогда не буду взрослой, все мечты об этом остались в далеком прошлом. Мне бы даже в голову не пришло рассказать о своих фантазиях родителям, они бы очень расстроились, или брату, он бы назвал их глупыми. Поэтому я держала их при себе, уговаривала себя забыть о них. Но в эту минуту, наблюдая за тем, как наши руки двигаются по одеялу, словно следуя заранее установленным правилам и подчиняясь определенному ритму, я разрешаю себе вернуться в мир грез. Однажды я покину этот особняк и найду за его стенами целый мир. Здоровый, цветущий мир, где проживу прекрасную долгую жизнь.

– Ты обязательно должен его увидеть, – говорю я. – Ну, город то есть.

– Я бы с удовольствием, – отвечает он тихо.

Раздается стук. Из-за закрытой двери слышится голос Сесилии:

– Линден у тебя? Он должен был принести мне горячего шоколада.

– Нет, – отвечаю я.

– Но я слышала голоса, – настаивает она. – Кто там с тобой?

Габриель поднимается. Я разглаживаю одеяло, он тем временем подхватывает с туалетного столика поднос с моим завтраком.

– Попробуй позвонить на кухню, – советую я ей. – Может, там знают, где он сейчас. Или вызови Эль.

Недолгое молчание. Снова стук в дверь.

– Можно войти?

Сажусь на кровати, быстрым движением набрасываю на матрас одеяло, расправляю его, взбиваю подушки. Я не сделала ничего дурного, но мне почему-то неловко оттого, что она застанет у меня Габриеля. Пересекаю комнату и открываю дверь.

– Чего тебе надо? – спрашиваю я.

Протолкнувшись мимо меня, она впивается взглядом в Габриеля. Ее карие глаза ничего не упускают.

– Я пойду, надо отнести эти тарелки на кухню. – Видно, что Габриелю неловко.

Выглядываю из-за спины Сесилии. Хочу дать ему понять, что мне жаль, что все так получилось, но он в мою сторону даже не смотрит. Все его внимание приковано к своим туфлям.

– Раз так, принеси мне тогда горячего шоколада, – распоряжается Сесилия. – Обжигающе горячего. И не клади в него зефиринки. Вечно ты их добавляешь, а они тают и становятся противными, потому что ты слишком долго сюда поднимаешься. Положи их рядом на отдельное блюдце. А еще лучше, захвати целый пакет.

Он кивает и, пройдя мимо нас, выходит из комнаты. Сесилия высовывает голову в коридор и провожает Габриеля долгим взглядом. Когда за его спиной закрываются двери лифта, она резко оборачивает ко мне.

– Почему дверь была закрыта?

– Не твое дело, – огрызаюсь я.

Знаю, как подозрительно могли прозвучать мои слова, но ничего не могу с собой поделать. Разговоры с Габриелем – одно из редких доступных мне удовольствий. Нет у моих сестер никакого права вмешиваться в мою жизнь! Правда, и воспрепятствовать я им не в силах.

В раздражении сажусь на диванчик и делаю вид, что перебираю верхний ящик, где у меня хранятся заколки для волос.

– Он же слуга, – говорит Сесилия, неторопливыми шагами меряя мою комнату и ведя пальчиком по одной из стен. – Да и мозги у него куриные. Когда бы ни принес чай, всегда чего-нибудь не хватает: то сахара мало, то сливок. И двигается еле-еле: вечность пройдет, пока он к нам с кухни доберется! Все приходится есть холодным.

– Все у него в порядке с мозгами, – встреваю я. – Ты просто обожаешь жаловаться.

– Жаловаться? – У нее даже дыхание перехватывает от возмущения. – Жаловаться? Не тебя каждое утро выворачивает завтраком! Не ты торчишь весь день в постели, как привязанная. И все из-за этой дурацкой беременности. Не слишком многого я и прошу. Все, что требуется от этих недотеп, это выполнять свою работу – приносить мне все, чего я хочу.

Она плюхается на мой матрас и с вызовом скрещивает руки на груди: все высказала.

Со своего места я ясно вижу небольшой бугорок под легкой тканью ее ночной сорочки. Тонкий аромат духов не в силах замаскировать слабый, но стойкий запах рвоты, исходящий от девушки. Ее волосы растрепаны, лицо бледное. Хоть и не хочется в этом признаваться, но я понимаю причину ее раздражительности. Не должна столь юная девушка проходить через такое.

– Вот, держи, – вытащив из ящика один из красных леденцов, что подарила мне на свадьбу леди Роуз, я протягиваю ей. – Поможет успокоить желудок.

Она берет леденец, отправляет его в рот и удовлетворенно вздыхает.

– Знаешь, а ведь рожать больно, – говорит она. – Я даже умереть могу.

– Ничего с тобой не случится, – успокаиваю ее я, стараясь не думать о том, что мать Линдена умерла при родах.

– Но я могу умереть, – настаивает она.

На этот раз никакого вызова в голосе, теперь в нем звучат нотки страха. Она рассматривает фантик, который держит в руке.

– Поэтому они должны мне приносить все, что я хочу.

Сажусь рядом, обнимаю ее одной рукой. Она кладет мне голову на плечо.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Они должны тебе приносить все, что ты захочешь. Но знаешь, ласковый теленок двух маток сосет.

– Что это значит?

– Так часто говорила моя мама, – объясняю я ей. – Смысл в том, что, если будешь к людям добрее, они станут охотнее выполнять твои просьбы. Может даже, сделают что-нибудь, о чем ты их специально и не просила.

– Вот почему ты с ним так сюсюкаешь? – интересуется она.

– С кем?

– С этим слугой. Ты постоянно с ним разговариваешь.

– Наверное, – отвечаю я.

Чувствую, как у меня начинают пылать щеки. Хорошо, что Сесилия на меня не смотрит.

– Просто стараюсь быть милой.

– Не надо, – говорит она. – Это могут неправильно понять.