15

Сесилия доигрывает пьесу, и голограмма сворачивается, прячась обратно в клавиатуру. Девушка вытягивает над головой руки, похрустывая суставами пальцев.

– Прекрасное исполнение, дорогая, – говорит Линден.

Он, расположившись на диване, одной рукой обнимает меня, другой небрежно поглаживает по бедру Дженну, уютно устроившуюся с краю.

– Прямо маленький виртуоз. Хоть сейчас на сцену! – соглашается Дженна, накручивая на палец один из темных завитков Линдена.

– Ну, может, на сцену – это чересчур, – возражает Сесилия и накрывает клавиатуру защитным чехлом.

– И правда, – подхватываю я. – Концертные залы все какие-то неприветливые. Ты вроде рассказывала мне, что придумала эту мелодию, когда гуляла по розарию?

– Вообще-то это был лабиринт из живой изгороди, – поправляет меня Дженна.

– Вы обе ошибаетесь, – встревает Сесилия, забираясь к Линдену на колени. – Я сочинила ее в апельсиновой роще.

– Сама сочинила? – удивляется Линден.

Дженна все еще играет прядкой его волос, и он машинально склоняется к ней.

– Да. У меня это само собой получается: просто слышу в голове мелодию и стараюсь ее запомнить. Только вот…

Осекшись на полуслове, она отводит в сторону взгляд и тяжело вздыхает.

– Что такое, дорогая? – спрашивает Линден.

– Да вот, за последнее время ничегошеньки нового мне в голову не пришло, – сетует Сесилия. – Давно не была на свежем воздухе.

– Никто из нас не был, – говорю я. – Не только ты сидишь взаперти. Ураганы – штука опасная. Ты же сама видела, как крепко мне досталось. Сколько времени прошло, а я едва начала поправляться.

– Но за последние несколько недель не было ни одного урагана, – возражает мне Дженна. – Погода стоит замечательная. Ты как думаешь? – обращается она к Линдену.

Лицо последнего залито густым румянцем: быть объектом внимания сразу трех жен – то еще испытание.

– Н-н-наверное.

– Но Распорядитель Вон всего лишь хочет уберечь нас от опасности, – объясняю я. – Поэтому отныне все прогулки только в его сопровождении.

– Он вас повсюду сопровождает? – переспрашивает Линден.

– Не скажу, что мы от этого в восторге, – признается Дженна. – Мы, конечно, обожаем нашего свекра. Ты и сам знаешь. Но иногда девушкам просто необходимо побыть в одиночестве.

– Чтобы заняться творчеством, – разъясняет Сесилия.

– И поразмышлять, – добавляю я.

– И посекретничать, – продолжает список Дженна. – Нам с Рейн ни в теннис не сыграть, ни на батуте не попрыгать. Виртуальные игры – это, конечно, здорово, но мы же совсем не двигаемся.

– Не собиралась затрагивать эту тему, – не отстает Сесилия, – но они обе явно прибавили в весе.

– Кто бы говорил, – сощурившись, парирует Дженна.

Щеки Линдена к тому времени уже розоватого оттенка, поэтому, когда Сесилия, обхватив ладонями его лицо и нежно поцеловав, интересуется, не стала ли она из-за беременности менее привлекательной, ему окончательно изменяет выдержка.

– Т-ты прекрасна, – заверяет ее он. – Вы все просто красавицы. Если думаете, что свежий воздух пойдет вам на пользу, я поговорю с отцом. Я и не предполагал, что вы здесь так – хм – задыхаетесь.

– Правда? – восклицает Сесилия.

– В самом деле? – уточняю я, томно прижимаясь к нему.

– Какой же ты милый!

Отвесив комплимент, Дженна целует мужа в макушку.

Осторожно, но решительно он ссаживает Сесилию с колен и встает с нагретого места между мной и Дженной.

– Я поговорю с ним сегодня вечером, когда он вернется из больницы.

Мы трое замираем, выжидая, пока за ним не закроются двери лифта. Еще секунда, и мы валимся на диван, надрывая животы от хохота.

– Отлично сработано, – подводит итог Дженна.

– Даже лучше, чем планировали, – соглашаюсь я.

– Я справилась? – переживает Сесилия.

– Забудь о музыке, – отвечает Дженна, ероша ей волосы. – Ты прирожденная актриса!

Мы обнимаемся в знак нашей маленькой победы. Меня захватывает дух настоящего сестринства. Никогда не почувствую себя замужем в большей степени, чем сейчас.

В тот вечер, когда мы собираемся на выставку, у Сесилии начинаются схватки.

– Это так называемые предварительные схватки, – заверяет ее Распорядитель Вон. – Ложные.

Но вот боли у нее нешуточные. Она стоит на коленях у кровати, вцепившись в матрас. В глазах застыл неподдельный испуг. Нет, она не притворяется.

– Нам лучше остаться дома, – обращаюсь я к Линдену.

Я уже больше недели на ногах. Ровно столько времени потребовалось Дейдре, чтобы придумать и сшить восхитительное красное платье, которое сейчас на мне. Я не просто так выдержала часовую пытку кремами, воском и пилочками для ногтей, с завидным энтузиазмом проведенную группой немолодых женщин. У меня были большие планы на сегодняшний вечер. Мы с Линденом стоим на пороге комнаты Сесилии. Твердая линия плотно сжатых губ выдает его беспокойство.

Распорядитель Вон и Эль помогают Сесилии забраться на кровать.

– Идите, – настаивает Вон. – Ей еще два месяца до родов.

Я ему не доверяю. Представляю, как заходящуюся в крике Сесилию везут на каталке по бесконечным коридорам подвала, пока она рожает мертвого ребенка. Рядом Вон. Эта беспощадная тварь готовится препарировать маленькое тельце в поисках противоядия. В глазах у чудовища, вскрывающего собственного внука, нет ничего человеческого.

Девушка всхлипывает, и Эль промокает ей лицо влажной салфеткой. Сесилия открывает рот и, как мне кажется, старается произнести «Останьтесь!», но Вон хватает ее за руку и говорит:

– Знаешь, голубушка, если сегодня вечером твоему супругу удастся заручиться поддержкой новых клиентов, один из его эскизов вскоре превратится в новый дом или, может, магазин. Неужели тебе не хотелось бы посмотреть своими глазами на то, что у него получится? Ну разве стоит упускать такую возможность?

Она молчит в нерешительности. Между ней и Воном есть какая-то странная связь, природу которой я никак не могу понять. Словно она его любимица, или он заменил ей отца, которого у нее никогда не было. Так или иначе, она всегда его во всем слушается.

– Конечно, поезжайте на выставку, – наконец определяется она. – Со мной все будет в порядке. В конце концов, это моя работа. Все мы чем-то жертвуем.

Странно, но звучит это довольно искренне.

– Умничка! – хвалит ее Вон.

Не хочу оставлять ее наедине с Распорядителем. Жуть как не хочу. Но когда мне еще представится случай доказать Линдену, что из меня получится идеальная первая жена и что лучшей пары для посещения светских мероприятий ему не найти?

Пока Линден прощается с Сесилией, обещая ей, что скоро вернется, я отправляюсь в библиотеку к Дженне. Прошу ее присмотреть за Сесилией.

– Боюсь оставлять ее с Распорядителем Воном, – объясняю ей свои опасения.

– Я тоже, – разделяет мои страхи Дженна. – Они постоянно секретничают. Не знаю, что он ей такое плетет, но мне не по себе от их шушуканья.

– Не хочу, чтобы она была с ним наедине.

– Ясно, – соглашается она. – Что ж тут непонятного?

Она на шаг впереди меня: уже позаимствовала из гостиной шахматную доску и собирается попросить Сесилию обучить ее игре в шахматы.

– Ты уж там повеселись, ладно? – напутствует она меня. – Передавай вольной жизни привет.

– Увижу ее, передам, – обещаю я.

Линден – подумать только! – подводит меня к тому же самому лимузину, который когда-то привез меня сюда. Распахнув дверь автомобиля, он недоуменно смотрит на меня, не понимая, почему я медлю.

– Мы можем открыть окна? – прошу я.

– Но сейчас идет снег, – удивляется он.

Мне всегда казалось, что климат во Флориде умеренный, однако, как выяснилось, погода здесь щедра на сюрпризы.

– Холодный воздух – самое то для наших легких.

Я цитирую Вона, потому это вполне может оказаться далеким от правды, но Линден только пожимает плечами.

– Ну раз ты этого хочешь, – уступает он.

Залезаю в лимузин через заднюю дверь. Кожаным сиденьям с подогревом и бутылке шампанского в наполненном льдом ведерке не под силу усыпить мою бдительность – я все жду какого-нибудь подвоха. Опустив окно, глубоко вдыхаю морозный воздух. Без возражений принимаю пальто, которое Линден накидывает мне на плечи. Машина еще стоит на месте, и я пока не чувствую себя в безопасности. Зная Вона, не удивлюсь, если он решил усыпить меня, чтобы я не смогла рассмотреть дорогу, ведущую к воротам.

В крышу лимузина врезан люк из темного, непрозрачного стекла, скрывающего от меня ночное небо.

– Он открывается? – интересуюсь я.

Линден смеется и принимается растирать мне руки.

– Ты что, решила превратиться в сосульку? Конечно, открывается.

Я стою в открытом люке лимузина. Внезапно машина трогается, и я едва не теряю равновесие. Линден хватает меня за талию, чтобы я не упала. Пусть себе обнимает. Главное, что мне открыли люк. Кладу руки на крышу машины. Мои волосы припорашивает снег. Кажется, стоит только снежинкам попасть в свет автомобильных фар, как они тут же тают. Мимо проплывают деревья, восстановленная площадка для мини-гольфа, апельсиновая роща, батут Дженны. Лимузин едет дальше, и все то, что на протяжении последних месяцев составляло мой мир, постепенно уменьшаясь в размерах, прощается со мной. До свидания и хорошего вечера! На моих губах играет улыбка. Я не отрываю взгляд от дороги.

Какое-то время вокруг не видно ничего, кроме деревьев. Так далеко от особняка я еще не забиралась. Даже не знала, что в этой стороне есть дорога. Едем уже целую вечность. Принимаюсь рассматривать звезды, тут и там проглядывающие из-за верхушек деревьев, и луну в три четверти, что спешит за нами.

Подъезжаем к выезду из имения. Ворота открываются, чтобы нас пропустить, и венчающий их цветок с заостренными лепестками раскалывается надвое. Вот так просто. За оградой нас опять встречает лесопарк. Не успеваю я и глазом моргнуть, а мы уже в городе. Яркие огни и размытые лица смеющихся и занятых разговором людей. Судя по окружающему меня материальному благополучию, деньги у местных водятся, с моим районом не сравнить; и финансовый комфорт подарил им иллюзию времени. Может, надеются на создание антидота, который обеспечит им долгую жизнь, а может, им просто нравится возвращаться вечером в уютные дома. Вокруг ни намека на отчаяние. Нет детей-сирот, просящих милостыню. Зато я замечаю женщину в розовом платье, согнувшуюся пополам от смеха перед зданием кинотеатра. Над его входом висит огромный сверкающий щит с названиями фильмов. В воздухе стоит запах гамбургеров и картошки фри. К нему примешивается терпкий дух свежеуложенного асфальта и несильная, но ощутимая вонь сливной канавы.

Не могу оправиться от потрясения. Оказаться здесь сродни высадке на Марсе, а еще – возвращению домой.

Проезжаем мимо гавани. Она совсем не похожа на свою родственницу в Манхэттене: к темным водам спускается песчаный пляж, привязанные к пирсам на ночь лодки лениво покачиваются на волнах.

Линден тянет меня вниз, в салон, говорит, что так и до пневмонии недалеко. Сначала не обращаю на него внимания, а затем понимаю – заболею сегодня, и он больше никогда не выпустит меня из дома. То, что я все-таки отправилась в эту поездку, и так кажется мне неслыханной удачей, если вспомнить, как он переживал, пока я приходила в себя после переломов. Вон не сразу убедил его, что сейчас я в полном порядке, здоровье у меня отменное, прямо богатырское (как у его покойного сына, отметила я). Только после всех этих заверений Линден решился взять меня на сегодняшнюю выставку.

Снова усаживаюсь на обогреваемое сиденье и наблюдаю за тем, как Линден закрывает окна. За тонированными стеклами лимузина мелькает город. Все пока складывается неплохо. Линден наливает мне бокал шампанского. Мы чокаемся. Я уже пробовала алкоголь до этого. Пару лет назад в доме начала подтекать крыша. Мы с Роуэном решили заделать протечку. В итоге я упала с крыши и вывихнула себе плечо. Роуэн вручил мне пыльную бутылку водки, которую нашел в подвале. Она должна была помочь мне справиться с болью, пока он вправляет плечо.

Но шампанское – совсем другое дело. Водка обожгла мне желудок, а этот легкий игристый напиток его согревает.

Я не отстраняюсь, когда Линден обнимает меня за плечи. Веду себя, как и полагается первой жене. Его тело, сперва натянутое как струна, потихоньку расслабляется. Потом он берет в руки упругий локон моих волос – целый арсенал парикмахерских средств позаботился о том, чтобы мои кудри не потеряли за вечер форму, – и накручивает себе на палец. Интересно, какую прическу делала на выход Роуз.

Мы допиваем шампанское. Забирая из моих рук пустой бокал, Линден сообщает мне, что на выставке нам предложат еще. Говорит, что мы услышим миллиарды тостов и официанты будут разносить гостям напитки на подносах.

– В конце вечера Роуз только делала вид, что пьет. По-моему, официанты специально подносили ей пустые бокалы, чтобы подкрепить обман.

Он отводит глаза в сторону, словно сожалея о сказанном, и принимается рассматривать машины за окном.

Кладу руку ему на колено.

– Здорово, – ободряюще говорю я. – А что еще она делала?

Поджав губы, он бросает на меня быстрый взгляд.

– Она смеялась над всеми шутками и обязательно смотрела в глаза тому, с кем беседовала. И еще все время улыбалась. Когда вечер подходил к концу и мы оставались наедине, она говорила, что у нее от этих бесконечных улыбок сводит скулы.

Улыбайся. Делай вид, что тебе интересно. Притворяйся, что пьешь. И «сияй, как звезда», добавляю я еще один пункт к списку. Думаю, этого же принципа придерживалась и Роуз. Чем ближе конечная цель нашей поездки, тем явственнее мне кажется, что я попала в мир покойной жены Линдена, где играю теперь ее роль. Сбывается пророчество, что она дала мне в день нашей первой встречи. А я так не хотела в него верить! Но в эту минуту, убаюканная теплом сиденья и запахом лосьона после бритья, исходящим от Линдена, я вовсе не уверена, что сама идея была так уж плоха. В конечном счете, это же не навсегда.

Мне требуется несколько секунд, чтобы напомнить себе, что за окном бурлит чужой город, а среди прохожих не найдется ни одного знакомого лица. И брата моего здесь нет. Он где-то далеко, совсем один, ждет меня. Рядом никого, и некому дежурить, пока он спит. При этой мысли меня накрывает ледяная волна тревоги, зародившаяся где-то в районе желудка. Шампанское грозит отправиться в обратное путешествие по пищеводу, но я усилием воли заставляю себя успокоиться, пока меня не стошнило. Единственная возможность к нему вернуться – правильно разыграть свои карты, неважно, сколько может продлиться вся партия.

Подъезжаем к высокому белому зданию, над двустворчатыми дверями которого висит большой бархатный бант. Выйдя из лимузина, видим, что уличные фонари и фасады магазинов украшены такими же бантами. Мужчина в костюме Санта-Клауса звонит в колокольчик, и прохожие бросают деньги в стоящее у его ног красное ведерко.

– Рановато они что-то в этом году к зимнему солнцестоянию готовятся, – небрежно роняет Линден.

Я не отмечала праздник солнцестояния с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Роуэн считал покупку подарков и праздничное оформление дома пустой тратой времени и денег. Когда мы были совсем маленькими, родители украшали дом красными бантами и снеговиками, вырезанными из картона. Весь декабрь на кухне царил восхитительный аромат сладкой выпечки. Отец играл с листа. Перед ним стоял открытый нотный сборник, озаглавленный «Классические рождественские песни». Книге было около ста лет, хотя Рождеством главный зимний праздник перестали называть задолго до того, как она вышла в свет. В день зимнего солнцестояния, самый короткий в году, родители дарили нам подарки, сделанные, как правило, своими руками. Мама потрясающе шила, а отец мастерски работал по дереву.

Когда родителей не стало, умерла и заведенная ими традиция. По вине нью-йоркских попрошаек зимние месяцы оказывались для нас с братом самым трудным временем в году. К наступлению холодов мы обычно наглухо заколачивали окна, чтобы сиротам, ищущим укрытие от стужи, было не пробраться в дом. Зимы у нас и вправду лютые: морозы стояли трескучие, а снега за ночь выпадало по пояс. Иногда нам приходилось вставать ни свет ни заря и идти расчищать дорожку, ведущую к дому, чтобы, выбравшись из снежного плена, успеть на работу. Мы подтаскивали раскладушку к печке так близко, как только было можно, но даже в этом относительном тепле воздух, который мы выдыхали, превращался в белый пар.

– Не пугайся, если они все захотят поцеловать твою руку, – шепчет мне на ухо Линден, беря меня под руку, и мы поднимаемся по лестнице.

После того как Линден назвал эти выставки скучными и неинтересными, мои ожидания более чем скромны. Но внутри нас встречает целая толпа разряженных людей. В воздухе висят дома-голограммы. Вращаясь, они поворачиваются к зрителям то одним, то другим боком. Благодаря их настежь распахнутым окнам осмотр всех комнат занимает считаные секунды. Рядом с каждой из голограмм стоит архитектор, готовый рассказать о своем проекте любому желающему. На стены и потолок выставочного зала проецируется изображение голубого неба с плывущими по нему белыми облаками. Под ногами раскинулся великолепный травяной ковер с частыми вкраплениями полевых цветов. Траву ни за что не отличить от настоящей, она даже слегка колышется от ветра. Не могу удержаться и, наклонившись, касаюсь рукой пола. Пальцы натыкаются на холодную плитку, хотя со стороны кажется, будто я набрала полную пригоршню земли. Выпрямившись, занимаю место рядом с Линденом.

– Организаторы вечно пытаются воссоздать иллюзию места, куда бы могли вписаться представляемые проекты, – хмыкнув, говорит он. – Сегодня у них неплохо получилось. Гораздо лучше, чем на последней выставке, где я был, там ты оказывался посреди пустыни. В итоге всех присутствующих одолела жажда, вот и все. В другой раз они использовали изображение пустого тротуара. Это было задумано для привлечения корпоративных клиентов, но получилось все ужасно тоскливо, прямо постапокалиптический пейзаж какой-то.

Столик с десертами вызывает в памяти городской ландшафт. Кто-то уже разрезал торт, похожий на церковь с двумя куполами. Подрагивающее желе напоминает плавательный бассейн с шоколадным дном. Рядом шоколадный же фонтан. От лужайки сахарных цветов почти ничего не осталось. Наверное, так же выглядел бы Изумрудный город после нападения на редкость прожорливого чудовища.

Мы успеваем сделать всего несколько шагов, прежде чем кто-то хватает меня за руку и прикладывается к ней губами. От испуга у меня волосы встают дыбом. Ослепительно улыбаюсь.

– И кто же у нас эта юная красавица? – интересуется поцеловавший мне руку мужчина.

Мужчиной его можно назвать лишь с большой натяжкой – на вид он еще моложе меня. Однако это не мешает ему носить костюм, цена которого превосходит месячный счет за электричество, потребленное всеми нашими домочадцами.

Пока Линден с гордостью представляет меня как свою жену, улыбка ни на секунду не сходит с моего лица. Правда, я залпом осушаю поднесенный мне бокал вина, а потом схожим образом расправляюсь и со следующим. Выдерживать череду поцелуев и приветствий становится значительно легче. Мы не единственная пара сегодня. Остальные жены выглядят довольно счастливыми. Они восторгаются моими браслетами, интересуются, как долго мне укладывали волосы, и жалуются на своих слуг – те совершенно не умеют обращаться с «молниями», жемчугом и прочее и прочее. Спустя какое-то время все эти разговоры сливаются для меня в сплошной ровный гул, а я все продолжаю кивать, улыбаться и потягивать вино. Одна из жен беременна. Она устраивает грандиозную сцену, когда официант предлагает ей бокал вина. Ко мне обращаются «заинька» и «лапушка» и спрашивают, когда же я собираюсь завести ребенка. Я отвечаю, что «мы работаем над этим».

Ни одна из них словно не замечает охранников у дверей, которые, скорее всего, не колеблясь, положат нас лицом на пол, если мы попытаемся покинуть выставку без своих мужей.

Однако у вечера есть и светлая сторона: я просто очарована вращающимися образами домов. Линден установил свою голограмму, и я, как завороженная, любуюсь его эскизом – теперь объемным и расцвеченным. Это новый проект, но для его создания Линден много позаимствовал из своих прежних рисунков. В воздухе парит макет дома в викторианском стиле. По его стенам, прямо на глазах вырастая, стелется раскидистый плющ. Оплетя здание полностью, плющ съеживается до начального размера и снова начинает расти. Внутри можно различить очертания людей, но стоит дому повернуться ко мне открытым окном, как все его жители дружно отходят в глубину комнаты, чтобы я могла получше рассмотреть дощатый пол и колышущиеся от сквозняка занавески. Еще чуть-чуть, и я почувствую запах ароматической смеси из сухих лепестков, которую так любила Роуз. Одна из спален заставлена лилиями. Книжные полки в библиотеке ломятся от географических атласов, на столике в ее центре стоит шахматная доска с неоконченной партией.

От увиденного у меня голова идет кругом. Прижимаюсь к Линдену. Он крепко меня держит, нежно целует в висок. После сотни объятий и поцелуев, которые я получила за сегодняшний вечер от совершенно незнакомых мне людей, осознание того, что меня касаются только его руки, дарует мне приятное чувство облегчения.

– О чем задумалась? – спрашивает он.

– Только дурак откажется жить в таком доме! – отвечаю я.

Обменявшись улыбками, мы одновременно делаем по глотку вина.

К концу вечера, наверное, благодаря стоящему во рту привкусу алкоголя и сахарной глазури мне начинает казаться, что воздух вокруг напоен сладким благоуханием. Тугие локоны, несмотря на стекающие по шее ручейки пота, прекрасно держат форму. Машинально улыбаюсь. Смеюсь, словно в забытьи. Незнакомцы засыпают меня комплиментами, наперебой расхваливая необычный цвет моих глаз. В ответ я похлопываю их по плечам, присовокупив неизменное «Ах, довольно». Половина интересуется, настоящий ли это цвет, на что я отвечаю:

– Конечно. Какой же еще?

– От кого тебе достались такие необыкновенные глаза? – спрашивает меня кто-то.

– От родителей, – говорю я.

Линден выглядит удивленным, как будто ему никогда не приходило в голову, что у меня были родители и, уж тем более, что я была с ними знакома.

– Н-да, ты, конечно, редкая красотка, – не унимается мужчина. Он слишком пьян, чтобы заметить встревоженное выражение, появившееся на лице Линдена. – Глаз с нее не спускай. Не знаю, где ты ее откопал, но могу поспорить, другой такой нет.

– Да, знаю… – приглушенным голосом отвечает растерявшийся Линден.

Похоже, он и вправду в некотором замешательстве.

– Пойдем, милый, – говорю я, едва подыскав ласковое обращение, не освоенное еще Воном или Сесилией. Тяну мужа за рукав. – Хочу взглянуть на вон тот дом.

Улыбнувшись глупо хихикающему в хмельном дурмане собеседнику, прошу нас извинить.

Мы неторопливо прохаживаемся по залу. Не скупимся на комплименты архитекторам. С одним из них Линден начинает разговор о возможности сотрудничества, и я отхожу в сторону. Он возвращается через несколько минут. Я пока налегаю на клубнику, наслаждаясь передышкой от исполнения светских обязанностей.

– Готова? – спрашивает он.

Я беру его под руку, и мы незаметно покидаем выставку.

Оказавшись на улице, сразу замечаю, что почти весь снег растаял. До меня доходит, что солнечный полдень, стоящий в выставочном зале, был лишь иллюзией. Порыв холодного ветра чуть не сбивает с ног. Мы направляемся к лимузину, а в моей голове пульсирует мысль: сейчас я могу убежать. Охранники остались внутри здания. А с одним Линденом я бы справилась без труда. Он довольно тщедушен. Оттолкну его хорошенько, и путь свободен. Делов-то. Я бы наверняка справилась. И мне бы не пришлось возвращаться за эти ненавистные кованые ворота.

Но Линден открывает дверь лимузина, и я забираюсь в теплый и светлый салон автомобиля. Он отвезет нас домой. Надо же, домой. Меня охватывает странное, но не слишком уж неприятное чувство. Напряженные плечи устало опускаются. Принимаюсь высвобождать ноющие ноги из черных туфель на высоченных каблуках, но задача оказывается мне не по силам. В этот момент лимузин трогается с места, и я начинаю заваливаться вперед, но Линден успевает вовремя меня подхватить. Меня почему-то разбирает смех.

Он снимает с меня туфли и получает в награду удовлетворенный вздох.

– Ну, как я справилась?

– Ты была великолепна, – отвечает он.

Щеки и нос его заметно порозовели. Он медленно проводит пальцем по моей щеке.

Улыбаюсь ему. Это первая искренняя улыбка за сегодняшний вечер.

В особняк мы приезжаем уже ночью. На кухне и в коридорах ни души. Линден идет проведать Сесилию, в ее комнате все еще горит свет. Его, поди, дожидается. Любопытно, заметит ли она, что он слегка нетрезв? Тут, наверное, я виновата: подала дурной пример. Хотелось бы узнать, как было заведено у Роуз: она забирала у него бокал, говоря, что он позволил себе лишнего? Как же она все это выдерживала, на трезвую-то голову?

Отправляюсь в свою спальню. Стащив с себя мокрое от пота красное платье, переодеваюсь в сорочку. Затем собираю волосы в небрежный хвост, отметив, что даже спустя столько времени локоны ничуть не потеряли свою упругость, и распахиваю окно. Холодный воздух обжигает легкие. Оставив окно открытым, залезаю в кровать. Медленно погружаюсь в сон. Перед глазами, будто в калейдоскопе, мелькают вращающиеся дома, огромные животы беременных женщин и летящие ко мне по воздуху подносы с бокалами вина.

Где-то посреди ночи в комнате становится ощутимо теплее. Раздается тихий скрип закрываемого окна, за которым следуют осторожные шаги, скрадываемые густым ворсом ковра.

– Ты спишь, милая? – доносится до меня голос Линдена.

Он запомнил, как я обратилась к нему на выставке. Милая. Звучит неплохо. Ласково. Пусть останется.

– Угу, – отзываюсь я.

В плывущей темноте комнаты мне мерещатся блестящие рыбьи тельца и неудержимо разрастающийся плющ.

Он вроде бы спрашивает, можно ли ему лечь рядом. Я как будто бормочу что-то утвердительно, и вот уже матрас слегка прогибается под его весом. Я словно планета, купающаяся в жарких лучах солнца. От него пахнет вином и праздником. Он пододвигается ближе, и моя голова оказывается рядом с его.

Мы лежим в темном, теплом коконе тишины. Следую за причудливыми завитками плюща в волшебное сонное царство.

– Останься, пожалуйста, – вдруг говорит Линден.

– Мм? – мычу я в ответ.

Он осыпает мою шею легкими поцелуями, согревая ее своим дыханием.

– Пожалуйста, не убегай от меня.

Я на полпути между бодрствованием и сном. Он аккуратно берет меня за подбородок и поворачивает лицом к себе. Открываю глаза. Взгляд его неподвижен, словно стеклянный. На мою щеку падает маленькая капелька. Он сказал что-то буквально секунду назад, что-то очень важное, но я так устала, что не могу ничего вспомнить. В голове лишь звенящая пустота. Он все ждет моего ответа.

– Что такое? Что случилось? – спрашиваю я.

И тут он меня целует. Мягко. Нежно. Осторожно посасывая мою нижнюю губу. Его вкус наполняет мой рот. А это довольно приятно. На пару мгновений. Все сегодня вечером кажется довольно приятным. Благодаря тонкой алкогольно-виртуальной завесе. Из моего горла вырывается глухой, булькающий хрип, похожий на гуканье младенца. Он отстраняется и вопросительно на меня смотрит.

– Линден… – начинаю я, не открывая глаз.

– Да, да, я здесь, – бормочет он и тянется меня поцеловать.

Уклоняюсь от поцелуя. Упершись руками в плечи Линдена, хочу его оттолкнуть, но вдруг замечаю боль, тенью промелькнувшую в глазах мужа. Не меня он целовал, а свою покойную жену. Это о ней он только что грезил наяву.

– Я не Роуз, – говорю я. – Линден, ее больше нет, она умерла.

– Знаю, – слышу в ответ.

Линден больше не предпринимает попыток меня поцеловать, и я отпускаю его плечи. Он ложится рядом.

– Просто иногда ты…

– Но я – не она, – настаиваю я. – И мы оба выпили чуть больше, чем надо.

– Я понимаю, что ты не она, – объясняет он. – Но я совсем ничего не знаю о тебе, твоей прежней жизни.

– Разве не ты заказал тот фургон с девушками? – уточняю я.

– Это отец постарался, – отвечает он. – Почему ты решила стать невестой?

Его слова комом встают у меня в горле. Почему я решила стать невестой? В памяти всплывает то, каким удивленным он выглядел сегодня на выставке, когда меня спросили, откуда у меня такие глаза.

Он действительно ни о чем не догадывается.

Зато я знакома с тем, кто знает обо всем. Вон. Что он наплел своему сыну? Что есть специальные школы для желающих удачно выйти замуж, где девушек с детства учат угождать мужчинам? Или что он спас нас от прозябания в сиротском приюте? Последнее, если взять Сесилию, может быть недалеко от истины, но даже она совершенно не готова к той жизни, что ей придется вести после рождения ребенка.

Я могла бы рассказать ему обо всем прямо сейчас. Могла бы сообщить, что сестер Дженны расстреляли в том фургоне, что последнее, чего я хотела в этой жизни, так это выйти замуж. Но разве он мне поверит?

А если даже и поверит, отпустит ли?

– Что, по-твоему, случилось с девушками, которых ты отверг? – интересуюсь я. – С теми, другими.

– Наверное, вернулись обратно, кто в приют, кто к себе домой.

Потрясенная услышанным, лежу неподвижно, уставившись в потолок. Меня слегка подташнивает. Линден кладет мне на плечо руку.

– Что такое? Тебе нехорошо?

Мотаю головой.

Власти у Вона на порядок больше, чем я думала. Он держит сына взаперти, в полной изоляции от внешних влияний, создав для него в стенах этого особняка собственный иллюзорный мир. Отец складирует в подвале мертвые тела, пока сын развевает подсунутый ему пепел. Еще бы я не хотела отсюда сбежать. Любой, кто познал свободу, захочет к ней вернуться. Но Линден никогда не был свободным. Он даже не знает, что это такое, поэтому и стремление к свободе ему неизвестно.

Габриель и тот столько лет провел на положении заключенного, что начал забывать, как же хорошо там, снаружи.

Там же хорошо, ведь так? Лежу тихо, сравниваю про себя нью-йоркскую гавань с полноводным океаном плавательного бассейна, Центральный парк с бескрайними полями для гольфа и теннисными кортами, маяк на Манхэттене с его уменьшенной копией у девятой лунки, окруженной гигантскими леденцами. Потом ищу сходство между родным братом Роуэном и назваными сестрами Дженной и Сесилией. В моем замутненном от выпитого сознании будто бы проясняется смысл брошенных мне Габриелем слов – «что такого особенного может предложить тебе внешний мир, чего ты не могла бы получить здесь?».

Но это лишь секундная слабость.

Легонько, сомкнутыми губами целую Линдена.

– Милый, я тут подумала, – начинаю я. – Не очень-то из меня хорошая первая жена вышла, да? Постараюсь исправиться.

– Значит, ты не пыталась от меня убежать тогда, под прикрытием урагана?

– Не говори глупостей, – увещеваю его я. – Разумеется, нет.

Он со счастливым вздохом обнимает меня за талию и засыпает.

Свобода, Габриель. Здесь ты ее никогда не получишь.