Тогда

Мияко должна была войти в группу разведчиков, а вместо этого стала последней из хоумстидеров в комнате для больных.

— Завтра она уже будет на ногах, — говорит Рейвэн. — Вот увидишь. Она крепкая, как камень.

Но на следующий день кашель у Мияко становится сильнее, мы слышим его даже сквозь каменные стены. У нее затрудненное дыхание и мокрота в легких. Одеяла Мияко насквозь мокрые от пота, а она жалуется, что ей холодно, смертельно холодно.

Она начинает кашлять кровью. Когда наступает моя очередь присматривать за Мияко, я замечаю запекшуюся кровь у нее в уголках рта. Я промокаю кровь влажной фланелевой тряпкой, но Мияко еще достаточно сильная, чтобы отмахиваться от меня. Ее лихорадит, в бреду ей видятся силуэты каких–то людей, она ругается и колотит воздух кулаками.

Мияко больше не может самостоятельно встать на ноги. А когда мы с Рейвэн пытаемся поддерживать ее под руки, она кричит от боли, и мы в конце концов сдаемся. Мы больше не вытаскиваем Мияко из постели, а просто меняем простыни. Я думала, что их лучше сжечь, но Рейвэн категорически против. Ночью я вижу, как она яростно отстирывает их в кипятке. Над тазом поднимается пар, руки у Рейвэн красные, как сырое мясо.

А потом как–то ночью я просыпаюсь в абсолютной тишине, как будто в черном, холодном омуте. В первые секунды, еще в полусне, я думаю, что Мияко, наверное, стало лучше. Завтра я увижу, как она сидит на корточках у огня. Завтра мы вместе будем выполнять наши обычные обязанности. Я буду смотреть, как она ловко плетет силки длинными тонкими пальцами. Она заметит, что я за ней наблюдаю, и улыбнется.

Но тишина слишком уж глухая. Я встаю, страх постепенно, как в тисках, сжимает сердце. Пол просто ледяной.

Рейвэн сидит в ногах Мияко и смотрит в пустоту. Волосы у нее распущены. Рядом с койкой стоит свеча, по стенам пляшут тени, и глаза у Рейвэн похожи на две черные дыры.

Глаза Мияко закрыты, я сразу понимаю, что это значит.

К горлу подкатывает неуместный истерический смех. Чтобы как–то его подавить, я спрашиваю:

— Она…

— Да, — сухо отвечает Рейвэн.

— Когда?

— Точно не знаю. Я задремала, — Рейвэн проводит рукой по глазам, — А когда проснулась, она уже не дышала.

Меня обдает жаром, а потом сразу сковывает лед. Я не знаю, что сказать, поэтому просто стою и стараюсь не смотреть на Мияко. Она превратилась в статую, в тень человека, болезнь переделала ее лицо в череп, обтянутый кожей. Я могу думать только о ее руках. Еще несколько дней назад эти руки, сопровождая пение Рейвэн, так виртуозно отбивали ритм по кухонному столу. В них была жизнь, они были быстрыми, как крылья колибри.

— Я… — У меня комок застревает в горле, — Мне очень жаль.

Рейвэн целую минуту молчит, а потом говорит:

— Я не должна была посылать ее за водой. Она говорила, что не очень хорошо себя чувствует. Я должна была дать ей отдохнуть.

— Ты не можешь винить себя.

— Почему нет?

Рейвэн поворачивается в мою сторону. В этот момент она такая молодая, такая дерзкая и непреклонная, совсем как моя кузина Дженни, когда тетя Кэрол говорила ей, что пора делать уроки. Я вынуждена напомнить себе, что Рейвэн действительно молодая, ей всего двадцать один год. Всего–то на три года старше меня. Но Дикая местность делает тебя старше.

Интересно, сколько я смогу здесь продержаться?

— Потому что в этом нет твоей вины. — Я не вижу глаза Рейвэн, и это действует мне на нервы — Ты не можешь… не можешь чувствовать себя виноватой.

Тут Рейвэн встает и берет свечку, прикрывая пламя ладонью.

— Мы здесь по другую сторону границы, Лина, — говорит она по пути к выходу из комнаты, — Ты это еще не усвоила? Ты не можешь указывать мне, что чувствовать, а что не чувствовать.

На следующий день идет снег. За завтраком Сара плачет над тарелкой с овсяной кашей. Она дружила с Мияко.

Разведчики, Тэк, Хантер, Рауч, Бак, Ла и Сквирл, ушли из хоумстида пять дней назад. Они забрали с собой единственную лопату (чтобы закапывать съестные припасы). Мы собираем все металлические или деревянные обломки, которыми можно хоть как–то копать землю.

Хорошо еще снегопад слабый. Утром снега выпадет не больше чем на полдюйма, но холод реальный, земля промерзла и стала твердая как камень. После получаса долбежки и копания мы с Рейвэн и Брэмом вспотели, но в результате у нас получилось только небольшое углубление в земле. Сара, Блу и еще несколько хоумстидеров сбились в стайку в нескольких футах от нас и дрожат от холода.

— Ничего не выйдет, — выдыхает Рейвэн, бросает на землю кусок погнутого железа, который пыталась использовать вместо лопаты, и со всей силы пинает его ногой, — Нам придется ее сжечь.

— Сжечь? — Я готова взорваться и просто не могу сдержать себя, — Мы не можем ее сжечь. Это…

Рейвэн резко поворачивается в мою сторону, глаза ее сверкают.

— Да? А что ты предлагаешь? А? Хочешь оставить ее в комнате для больных?

Обычно, стоит Рейвэн повысить голос, я сразу иду на попятный. Но в этот раз я пытаюсь стоять на своем.

— Она заслужила быть похороненной, — твердо, насколько хватает сил, говорю я.

Рейвэн в два шага подходит ко мне вплотную.

— Это пустая трата энергии, — сквозь зубы шипит она мне в лицо.

И вдруг я вижу, что Рейвэн не просто в ярости, она в отчаянии. Я вспоминаю, как она сказала Тэку, что никто из нас не погибнет.

— Мы должны экономить силы.

Мы заворачиваем Мияко в простыни, которые отстирывала в кипятке Рейвэн. Может быть, все это время она знала, для какой цели их придется использовать. Я все время думаю о том, что меня может вырвать.

— Лина, — рявкает Рейвэн. — Бери за ноги.

Я беру. Тело Мияко тяжелее, чем я могла подумать. Мертвая, она как будто свинцом налилась. Я злюсь на Рейвэн, злюсь так, что готова плюнуть ей в лицо. Вот до чего мы дошли. Мы страдаем от голода, умираем, заворачиваем друзей в старые изодранные простыни и сжигаем прямо в лесу. Я понимаю, что Рейвэн в этом не виновата, в этом виноваты те, кто живет по другую сторону границы, — зомби, когда–то близкие мне люди. Но злость все равно не исчезает, она прожигает дыру у меня в горле.

В четверти мили от хоумстида есть небольшой овраг, там, судя по всему, когда–то протекал ручей. Мы относим туда Мияко, и Рейвэн очень экономно, потому что лишнего у нас нет, обрызгивает тело бензином. Снегопад усиливается. Сначала тело Мияко никак не загорается. Блу начинает громко плакать. Грэндма рывком оттягивает ее от завернутого в простыни тела Мияко.

— Тише, Блу, — говорит она, — Всем и так тяжело.

Блу утыкается лицом в большую не по размеру вельветовую куртку Грэндма, и громкий плач превращается в приглушенные всхлипы. Сара стоит молча, она бледная как мел, ее бьет мелкая дрожь.

Рейвэн выплескивает на тело еще немного бензина и наконец поджигает. Овражек сразу заполняет удушливый дым, пахнет жжеными волосами, и звук тоже жуткий, как будто мясо от костей отдирают. Рейвэн даже не может до конца сказать прощальные слова — ее рвет. Я поворачиваюсь спиной к горящему телу, на глаза наворачиваются слезы, и я не знаю, от дыма или от злости.

Меня вдруг охватывает дикое желание рыть, долбить землю, хоронить. Ничего не видя перед собой, я возвращаюсь в наше убежище. Не сразу, но все–таки я нахожу хлопчатобумажные шорты и рваную майку, которые были на мне, когда я оказалась в Дикой местности. Майку мы использовали как тряпку для мытья посуды. Эти вещи — единственное, что осталось от моей прошлой жизни.

Все остальные собрались в кухне. Брэм разводит огонь в печке. Рейвэн кипятит в котелке воду. Для кофе, тут можно не сомневаться. Сара перетасовывает покореженные от влаги карты. Все молчат.

Тишину нарушает Сара.

— Эй, Лина, — окликает она меня, когда я прохожу мимо.

Я затолкала юбку и майку под куртку и придерживаю их на животе. Мне почему–то не хочется, чтобы кто–то знал о том, что я решила сделать. Особенно Рейвэн.

— Не хочешь сыграть в «спит»?

— Не сейчас, — огрызаюсь я.

Кроме всего прочего, Дикая местность делает людей злее. Злее и жестче.

— Можем сыграть во что–нибудь еще, — говорит Сара, — Например, в…

— Сказала же — нет.

Я бегом, чтобы не видеть, что мои слова задели Сару, поднимаюсь но лестнице.

На поверхности воздух стал густым и белым от снега. В первую секунду холод чуть не оглушает меня, я стою, моргаю и пытаюсь сориентироваться. Все вокруг покрылось тонким ворсом снега. Я все еще чувствую запах сгорающего тела Мияко. Мне кажется, что ее пепел кружит в воздухе вместе со снежинками. Он укроет нас, пока мы спим в нашем убежище, перекроет доступ воздуха, похоронит…

На краю хоумстида растет куст можжевельника. С этого места я начинаю и заканчиваю свои пробежки. Под кустом почти нет снега.

Здесь я начинаю копать.

Я царапаю землю ногтями. Злость и горечь потери застилают глаза, я вижу перед собой только узкий туннель и совсем не чувствую холод или боль. Земля и кровь забиваются под ногти, но мне плевать на это. Здесь, под кустом можжевельника, я хороню последние частички себя.

Проходит два дня после сожжения Мияко, а снегопад не прекращается. Рейвэн постоянно смотрит на небо и чертыхается. Пора сниматься с места. Ла и Сквирл, первые разведчики, уже вернулись. Мы практически все упаковали, но продолжаем принимать поставки на реке и пытаемся добывать пищу в лесу. Но из–за снегопада ставить силки и охотиться не так–то просто — все звери попрятались по норам.

Как только вернутся все разведчики, мы уйдем из хоумстида. Разведчики могут появиться в любой день. Так мы все говорим Рейвэн, чтобы она перестала беспокоиться. А снег все падает, медленно кружит в воздухе и превращает мир в белое облако.

Я каждый день проверяю гнезда. Стволы деревьев заледенели, и теперь забираться по ним гораздо труднее. После таких проверок, когда я возвращаюсь в убежище и пальцы обретают чувствительность, они начинают пульсировать от боли. Поставки приходят регулярно, хотя порой они вмерзают в лед на мелководье выше по реке, и нам приходится «выкорчевывать» их оттуда палками для метелок. Рауч и Бак возвращаются в хоумстид смертельно уставшие, но довольные. Снегопад наконец заканчивается. Теперь остается только дождаться, когда вернутся Хантер и Тэк.

А потом в один из дней на гнездах появляются желтые следы. И на следующий тоже.

Когда на третий день ничего не меняется, Рейвэн отводит меня в сторону и говорит:

— Я волнуюсь. На той стороне что–то не так.

— Может, они опять начали патрулирование, — пытаюсь возразить я, — Может, пустили ток по заграждению?

Рейвэн закусывает губу и трясет головой.

— Что бы там ни произошло, это серьезно. Все знают, что сейчас время перехода, и нам нужно запастись всем необходимым.

— Я уверена, что это простая задержка, — говорю я, — Завтра наверняка будет поставка.

Рейвэн снова трясет головой.

— Мы не можем больше ждать, — сдавленным голосом говорит она, и я понимаю, что она думает не только о поставках.

Рейвэн думает о наших разведчиках.

Небо на следующий день бледно–голубое. Яркое, на удивление теплое солнце пробивается сквозь ветки деревьев и превращает лед в ручейки воды. Снег принес с собой тишину, но сейчас лес ожил, с него как будто сняли намордник — чирикают птицы, журчит вода, скрипят деревья.

У всех в хоумстиде хорошее настроение. У всех, кроме Рейвэн, она постоянно сканирует небо и бормочет себе под нос:

— Скоро все испортится.

Шагая по снегу по пути к гнездам, я так разгорячилась, что снимаю куртку и повязываю ее на талии. Сегодня гнезда будут синие. Я это чувствую. Гнезда будут синие, придут поставки, вернутся наши разведчики, и мы все отправимся на юг. Яркий солнечный свет играет на обледенелых ветках деревьев, ослепляет, пускает красные, зеленые, желтые зайчики.

Добравшись до деревьев, я развязываю рукава куртки и набрасываю ее на самую нижнюю ветку. Я наловчилась лазать по деревьям и теперь легко нахожу все нужные выемки и выступы на стволе. Меня переполняет какое–то радостное ощущение, я уже давно ничего подобного не испытывала. Откуда–то издалека доносится тихое гудение, воздух как будто бы слабо вибрирует, этот звук напоминает мне пение сверчков в летнюю пору.

Перед нами весь мир. Мы пойдем по его необъятным просторам без границ и запретов, и ничто нам не помешает, с нами все будет хорошо.

До гнезд осталось совсем немного. Я нахожу ногой надежную точку опоры и подтягиваюсь на последнюю ветку.

Тут мимо меня пролетает тень. Это происходит так внезапно, что я чуть не падаю с дерева. На секунду меня охватывает ужас свободного падения спиной вниз, но в следующую я восстанавливаю равновесие. Сердце выскакивает из груди, я встряхиваюсь и беру себя в руки.

Это была не тень.

Меня напугала птица. Черная птица балансирует на краю своего гнезда и оставляет после себя цветные следы.

Красный, красный, красный.

Дюжины красных следов. Между ветками мелькают перепачканные алой краской темные перья.

«Красный» означает «бежать».

Не знаю, как спустилась с дерева. От паники мои движения утеряли всякую легкость и грациозность, я просто соскальзываю вниз. «Красный» означает «бежать». Когда до земли остается четыре фута, я прыгаю и приземляюсь в снег. Холод забирается под джинсы и под свитер. Я хватаю с ветки куртку и бегу, как учил меня Хантер. Бегу, как в шорах, через слепящий мир тающего льда. Каждый шаг требует невероятных усилий, я словно в ночном кошмаре, когда ты пытаешься убежать, но не можешь двинуться с места.

Теперь гудение, которое я слышала раньше, уже совсем не напоминает стрекотание сверчков. Оно напоминает жужжание шершней.

Гул моторов.

Я бегу к хоумстиду, легкие словно в огне, сердце рвется на части, глаза щиплют слезы. Я хочу кричать, хочу, чтобы у меня выросли крылья. На секунду у меня возникает мысль, что все это какая–то ошибка. Возможно, ничего плохого и не случилось.

Но потом гудение перерастает в рев, и я вижу, как первый самолет разрывает небо над лесом. Он кричит.

Нет, это не самолет. Это кричу я.

Я кричу на бегу. Кричу, когда падает первая бомба и лес вокруг меня охватывает огонь.