Эксклюзивные сцены из «Дивергента», рассказанные от лица Тобиаса
Первый, кто прыгнул, — Трис!
Я сверяюсь с часами. Первый новичок должен прыгнуть с минуты на минуту. Он упадет прямо в сеть — широкую, прочную и залитую солнечным светом. В последний раз я был здесь в прошлый День выбора, а еще раньше — в тот самый день, когда я — неофит — летел вниз. Мне не хочется вспоминать давние ощущения, когда подходишь к краю здания: тело и рассудок тебе почти не подчиняются, скованные ледяным ужасом. А затем ты падаешь, беспомощно размахивая руками и ногами. Потом ты чувствуешь удар о ячейки, которые хлещут тебя по голой шее.
— Как твой розыгрыш? — спрашивает Лорен.
Я не сразу понимаю, что она имеет в виду программу и мое желание подшутить над Зиком.
— Я пока ничего не успел сделать. Наши смены почти не пересекаются.
— Кстати, если бы ты собирался заняться каким–нибудь серьезным исследованием, ты бы пригодился нам в техническом отделе, — замечает она.
— Если ты ищешь себе работника, то лучше поговори с Зиком. Он разбирается в этом гораздо лучше меня.
— Да, но Зик не понимает, когда нужно заткнуться, — возражает Лорен. — Нам не так важны навыки, сколько совместимость, потому что работа предполагает долгое совместное времяпрепровождение.
Я усмехаюсь. Зик любит поболтать, но меня это никогда не беспокоило. Иногда приятно просто помолчать и послушать собеседника.
Лорен крутит одно из колец в своей брови. Мы ждем новичков. Я вытягиваю шею, чтобы увидеть верхушку здания, но мне открывается только клочок неба.
— Готова поспорить, что сейчас к нам попадет один из урожденных лихачей, — заявляет Лорен.
— Первый — всегда кто–то из них, тут и спорить нечего.
Несправедливо, но урожденные лихачи имеют преимущество. Обычно они в курсе того, что ждет их после прыжка, хотя мы и стараемся по возможности сохранить все в тайне. Мы даже пользуемся этим входом в штаб–квартиру фракции только в День выбора, но любопытные лихачи исследуют окрестности лагеря, думая, что их никто не видит. Кроме того, в них с детства воспитывают желание совершать смелые поступки, принимать форсированные решения и полностью посвящать себя тому, чем они занимаются. Вряд ли кто–то из перешедших способен на такое, правда, их этому и не учат.
А потом я вижу ее.
Но вопреки ожиданиям, я различаю не черную, а серую полоску рубашки, которая треплется в воздухе. Я слышу резкий звук от удара о сеть, растянувшуюся на металлических опорах. Она смещается, обволакивая девушку. Какое–то мгновение я стою, оцепенев, и в изумлении таращусь на новенькую, облаченную в знакомую блеклую одежду. Наконец я просовываю руку в ячейку, чтобы девушка могла за нее ухватиться.
Ее пальцы обхватывают мои, и я вытягиваю ее из сетки. Когда она свешивается с одной стороны, я беру ее за руки, чтобы она восстановила равновесие. Она маленькая и худенькая, отчего выглядит хрупкой. И как только она не разбилась от удара о сеть? У нее большие ярко–синие глаза.
— Спасибо, — произносит она.
Может, она и выглядит хрупкой, но ее голос звучит твердо.
— Поверить не могу, — говорит Лорен еще более самодовольно, чем обычно. — Сухарь? Прыгнул первым? Неслыханно.
Она права. Это невероятно. К тому же Сухари практически никогда не переходят в Лихачество. В прошлом году у нас не было неофитов из Альтруизма. А долгое время до этого из Сухарей был лишь я один.
— Она не просто так их оставила, Лорен, — замечаю я и чувствую, будто отстраняюсь и от этого момента, и от собственного тела.
Я беру себя в руки и обращаюсь к неофитке:
— Как тебя зовут?
— Ну… — Она медлит, и вдруг мне кажется, что я ее знаю. Не со времен в Альтруизме, не со школы, а на гораздо более глубоком уровне.
Она пытается придумать имя, не удовлетворившись тем, которое у нее есть. Так было и у меня. Благодаря моему инструктору по посвящению мне удалось сбежать от своей прежней жизни. Я тоже могу помочь новенькой.
— Подумай как ледует, — говорю я, слегка улыбаясь. — Второй раз выбирать не придется.
— Трис, — решительно отвечает она.
— Трис, — повторяет Лорен. — Объяви, Четыре.
В конце концов, эта перешедшая из Альтруизма девушка — моя неофитка. Я оглядываюсь через плечо на толпу лихачей, которые собрались, чтобы посмотреть прыжки новичков, и кричу:
— Первой спрыгнула Трис!
Теперь они запомнят ее не из–за серой одежды, а за ее смелость. Или за сумасшествие. Впрочем, иногда это одно и то же.
Лихачи улюлюкают, но шум в пещере перекрывает чудовищный вопль второго неофита. Теперь в сеть угодила девушка в черно–белой одежде Правдолюбия. Лорен протягивает руку и вытаскивает ее наружу. Я касаюсь спины Трис, чтобы проводить ее к лестнице, на случай, если она не так спокойна, как кажется. И прежде чем она поднимается на первую ступеньку, я говорю:
— Добро пожаловать в Лихачество.
Осторожнее, Трис!
Девушка, перешедшая из Альтруизма, сидит за моим столом. Вначале я задумываюсь, а не знает ли она, кто я такой на самом деле. Может, я просто притягиваю ее невидимой силой Сухаря, которую я, сам того не ведая, излучаю? Но, если честно, по–моему, она меня не знает. А еще ей ничего неизвестно о гамбургерах.
— Ты никогда не ела гамбургеров? — спрашивает Кристина.
Невероятно. В Правдолюбии всегда поражаются, когда узнают, что не все люди живут так же, как они. Это одна из причин, почему они мне не нравятся. Для них будто бы не существует иной реальности, кроме их собственной. У Альтруистов наоборот — для них вообще нет ничего, кроме окружающего мира, который в них очень сильно нуждается.
— Нет, — признается Трис. Для такой миниатюрной девушки у нее слишком низкий голос. Он всегда звучит серьезно, что бы они ни говорила. — Это так они называются?
— Сухари едят простую еду, — вмешиваюсь я, вставляя сленговое словечко лихачей.
Применительно к Трис оно звучит неестественно, я считаю своим долгом вести себя учтиво с ней, как и с любой женщиной в своей бывшей фракции, — почтительно, не смотря им в глаза, поддерживать вежливый диалог. Я вынужден напомнить себе, что я больше не в Альтруизме. И Трис тоже.
— Почему? — интересуется Кристина.
— Затейливость считается потаканиям своим прихотям и излишеством, — произносит Трис заученным тоном.
— Неудивительно, что ты ушла.
— Да уж. — Трис закатывает глаза, что меня удивляет. — Все дело в еде.
Я сдерживаю улыбку. Не уверен, что у меня получается.
Затем входит Эрик, и все умолкают.
Назначение Эрика на должность лидера Лихачества было встречено с непониманием и даже с гневом. Во фракции еще никогда не было столь молодого лидера, многие высказывались против подобного решения, озвучивая опасения относительно его неопытности и происхождения. Сам Эрик — бывший эрудит — имел на этот счет свое мнение. Кто–то высказывался, а потом сдавался, явно испугавшись. Мне часто казалось, что Эрик угрожал недовольным лихачам. Зная Эрика, так наверняка и было — его просчитанные, правильные и мягкие слова всегда таили в себе злой умысел.
— Кто это? — шепчет Кристина.
— Его зовут Эрик, — отвечаю я. — Лидер Лихачества.
— Серьезно? Но он так молод.
Я стискиваю зубы:
— Возраст здесь не главное.
Чего нельзя сказать о связях с Джанин Мэтьюз .
Эрик подходит к нам и плюхается на свободный стул, стоящий как раз возле меня. Я быстро утыкаюсь взглядом в свою тарелку.
— Ну, что, представишь меня? — спокойно спрашивает он, как будто мы друзья.
— Это Трис и Кристина, — выдавливаю я.
— Ага, Сухарь, — медленно говорит Эрик и ухмыляется.
Какую–то долю секунды я боюсь, как бы он не рассказал о моем происхождении, отчего я сжимаю рукой колено, сдавив его, чтобы не сорваться и не ударить Эрика. Но он только бросает мне вскользь:
— Посмотрим, долго ли ты протянешь.
Я безумно хочу его ударить. Или напомнить ему, что последний человек, перешедший из Альтруизма и сидящий сейчас рядом с ним, сумел выбить ему зуб. Никто пока толком не знает, на что способна и эта девушка… Но он прав, особенно если учитывать новые правила фракции — бой до тех пор, пока противник не сможет стоять на ногах, отборы уже после первой недели тренировок… Вряд ли она продержится слишком долго, будучи такой маленькой. Мне подобный расклад не нравится, но это факт.
— Чем занимался в последнее время, Четыре? — вдруг говорит Эрик.
Я чувствую укол страха. Вдруг он догадался, что я шпионю за ним и Максом. Я пожимаю плечами:
— Да так, ничем.
— Макс говорит, что пытается встретиться с тобой, а ты не показываешься, — замечает Эрик. — Он попросил меня, чтобы я выяснил, что с тобой происходит.
Я игнорирую сообщения от Макса легко, словно мусор, летящий ко мне по ветру. Отрицательная реакция на назначение Эрика лидером Лихачества, возможно, не волнует Эрика, но до сих пор беспокоит Макса, который в принципе никогда не любил своего протеже. Он симпатизировал мне, хотя я не понимаю, почему, учитывая, что я держался особняком, когда остальные неофиты сбивались в группы.
— Скажи ему, что я вполне доволен своим местом, — отвечаю я.
— То есть он хочет предложить тебе работу.
Я чую опасность. Слова Эрика сочатся из его рта, как гной из нового прокола.
— Похоже на то.
— Тебе как будто неинтересно.
— Мне уже два года неинтересно.
— Что ж. Тогда давай надеяться, что до него дойдет, — произносит Эрик и ударяет меня по плечу, якобы небрежно, но с такой силой, что чуть не вдавливает меня в стол.
Я сердито смотрю ему вслед — не люблю, когда меня толкают. Особенно всякие тощие эрудиты.
— Вы двое… друзья? — интересуется Трис.
— Мы были в одном классе неофитов. — Я решаю нанести превентивный удар и направить его против Эрика, прежде чем он настроит неофитов против меня. — Он перешел из в Эрудиции, — многозначительно добавляю я.
Кристина вскидывает брови, но Трис не обращает внимания на название фракции, — а ведь каждая клеточка ее тела после жизни в Альтруизме должна быть пропитана подозрением.
— Ты тоже был переходником? — спрашивает она.
— Я думал, нелегко придется только с правдолюбами, которые задают слишком много вопросов, — парирую я. — А теперь еще и Сухари?
Как и с Крис, я веду себя грубо, чтобы, образно говоря, захлопнуть двери прежде, чем они распахнутся настежь. Но рот Трис искривляется как от чего–то кислого, и она произносит:
— Наверное, это потому, что ты такой мягкий. Ну знаешь, как кровать утыканная гвоздями.
Она краснеет, когда я пристально смотрю на нее, но не отводит взгляд. Что–то в ней кажется мне знакомым, хотя я уверен, что запомнил бы, если б хоть на секунду встретил настолько резкую девушку во фракции Альтруизма.
— Слушай, Трис, — отрезаю я. — Будь осторожнее с тем, что говоришь мне и кому–либо еще. Ты теперь в Лихачестве — здесь ценят всякие ненужные вещи и не понимают, что если ты родом из Альтруизма, то постоять за себя — это уже высшая храбрость.
Назвав ее по имени, я понимаю, откуда я ее знаю. Она дочь Эндрю Прайора. Беатрис. Трис.
Хорошо выглядишь, Трис!
Не помню, что именно меня насмешило, но Зик пошутил, и я едва не захлебнулся от хохота и алкоголя. Яма вокруг меня колеблется, как будто я стою на качелях. Я держусь за перила, чтобы не потерять равновесие и осушить бутылку одним глотком.
Нападение на Альтруизм? Что за нападение? Я почти ничего не помню.
В действительности это неправда, но никогда не поздно успокоиться, обманув себя.
Я замечаю светловолосую голову и понимаю, что рядом находится Трис. Теперь на ней нет стольких слоев одежды, а воротник ее рубашки не застегнут на последнюю пуговицу. Я разглядываю ее фигуру.
Хватит, ругается мой внутренний голос, не давая мне развить беспокойную мысль.
— Трис! — Ее имя слетает с моего языка, даже не пытаясь хоть как–то задержаться у меня во рту.
Я подхожу к ней, не обращая внимания на удивленные взгляды Уилла, Эла и Кристины. Это легко — ее глаза кажутся еще ярче и проницательнее, чем раньше.
— Ты изменилась, — говорю я.
Я хочу сказать «старше», но тогда моя фраза будет подразумевать, что раньше она выглядела младше. Может, у нее еще нет всех женских изгибов, но, глядя на ее лицо, никто не примет ее за ребенка. Ни один ребенок не обладает такой яростью, жестокостью, дикостью и свирепостью.
— Ты тоже, — отвечает она. — Что делаешь?
«Пью», — думаю я, что она наверняка и так заметила.
— Флиртую со смертью, — смеюсь я. — Пью рядом с пропастью. Наверное, не лучшая мысль.
— Да уж, — произносит она.
Она не смеется. Выглядит настороженно. Чего она боится? Меня?
— Не знал, что ты сделала татуировку, — бросаю я и смотрю на ее ключицу, где набиты три черных птицы — они нарисованы просто, но кажется, будто они летят по ее коже. — Точно. Вороны.
Мне хочется спросить ее, почему она выбрала для татуировки один из самых сильных своих страхов и почему она хочет навсегда оставить на себе это клеймо вместо того, чтобы забыть о нем. Возможно, она не стыдится своих кошмаров — в отличие от меня.
Я оборачиваюсь к Зику и Шону, которые прильнули к перилам.
— Я бы предложил тебе зависнуть с нами, — вырывается у меня, — но ты не должна видеть меня таким.
— Каким? Пьяным?
— Да. То есть нет, — заявляю я, и внезапно мне становится совсем не смешно. — Настоящим, наверное.
— Я притворюсь, что ничего не видела.
— Очень мило с твоей стороны, — заявляю я и наклоняюсь ближе, гораздо ближе, чем собирался. Я вдыхаю запах ее волос, чувствую холодную, гладкую и нежную кожу на ее щеке. — Ты хорошо выглядишь, Трис, — говорю я, потому что не уверен, что она об этом знает. А она обязательно должна это знать.
Теперь она широко улыбается.
— Будь добр, держись подальше от пропасти, ладно?
— Конечно.
Она продолжает улыбаться. Впервые я задаюсь вопросом, нравлюсь ли я ей. Если она улыбается мне, даже когда я такой… тогда, наверное, ответ — да.
В одном я ни на секунду не сомневаюсь: если с ней я забываю о том, как ужасен мир, то я предпочитаю ее алкоголю.
Назад: Предатель
Дальше: Примечания
