Глава 29

Я забыла часы.

Много минут спустя, когда паника ослабла, это единственное, о чем я жалею. Не о том, что вообще пришла сюда – я сделала свой выбор. Но я ругаю себя за то, что на моем запястье нет наручных часов, и я не могу узнать, сколько уже просидела в камере. Спина болит, это – явный показатель, но не слишком точный.

Через некоторое время я встаю и начинаю ходить, выпрямив руки над головой. Думаю, прежде чем сделать что-либо, учитывая, что за мной наблюдают через камеры. Они ничего не поймут, если я просто коснусь пальцами ступней.

У меня сразу начинают дрожать руки, но я даже не пытаюсь избавиться от дрожи. Говорю себе, что я лихачка и знакома со страхом не понаслышке. Я здесь умру. Возможно, очень скоро. Простой факт.

Но можно думать и по-другому. Я отдам долг родителям, пожертвовав жизнью, как сделали они. Если после смерти и вправду случается то, во что они верили, то скоро я присоединюсь к ним.

Шагаю и трясу руками. Они все еще трясутся. Очень хочется знать, сколько сейчас времени. Я пришла сразу после полуночи. Наверное, раннее утро, четыре часа или пять. А может, и меньше времени прошло, и мне просто так кажется, поскольку я ничего не делаю.

Открывается дверь, и я оказываюсь лицом к лицу с моим врагом. И ее охранниками, предателями-лихачами.

– Привет, Беатрис, – говорит Джанин. На ней синяя одежда эрудита, очки эрудита, и она смотрит с чувством превосходства, свойственным эрудитам, которое я ненавижу благодаря отцу. – Я так и думала, что придешь именно ты.

Но, глядя на нее, я не чувствую ненависти. Я вообще ничего не ощущаю, хотя и знаю, что на ее совести жизни множества невинных людей, в том числе – Марлен. Смерти выстраиваются в моем уме, как строчки бессмысленных уравнений, и я стою, замерев, не в состоянии их решить.

– Привет, Джанин, – здороваюсь я, поскольку это единственное, что приходит в голову.

Я перевожу взгляд с водянисто-серых глаз Джанин на лихача, стоящего сбоку. Питер стоит справа от нее, слева – женщина с морщинами у углов рта. Позади – лысый мужчина с угловатым черепом. Я хмурюсь.

За какие заслуги Питер получил такое привилегированное положение, став личным телохранителем Джанин Мэтьюз? В чем тут логика?

– Мне бы хотелось узнать, который час.

– И правда, – отвечает Джанин. – Интересно.

Я могла бы ожидать, что она не скажет. Любой фрагмент информации кирпичиком ложится в ее стратегию, и она не скажет мне, который час, если не решит, что дать мне информацию выгоднее, чем не дать.

– Уверена, мои товарищи-лихачи разочарованы, что ты еще не попыталась выцарапать мне глаза, – усмехается она.

– Это было бы глупо.

– Правильно. Но вполне в твоем духе, сначала сделать, а потом думать.

– Мне шестнадцать, – отвечаю я, надув губы. – Я меняюсь.

– Как ново.

Она умеет перевернуть любую фразу, даже ту, в которую заложен сарказм, сделав ее бесцветной.

– Не хочешь немного прогуляться?

Она показывает на дверь. Выходить из этой комнаты и идти неизвестно куда – последнее, чего я хочу, но я не раздумываю. Я подчиняюсь. Спереди меня – женщина-лихачка с жестким лицом, Питер – сзади.

Коридор серый и длинный. Мы сворачиваем за угол и идем по точно такому же.

Еще два коридора. Я совершенно теряю ориентацию, и никогда бы не смогла вернуться в камеру. Но вскоре обстановка меняется. Белый тоннель выводит нас в большое помещение, где эрудиты, мужчины и женщины в длинных синих халатах, стоят за столами, держа в руках инструменты и сосуды. Некоторые смешивают разноцветные жидкости, другие смотрят на мониторы компьютеров. Если бы мне предложили угадать, я бы сказала, что они составляют сыворотки для симуляций, но вряд ли эрудиты занимаются только этим.

Большинство из них прекращают работать, когда мы идем по центральному проходу. Смотрят на нас. Вернее, на меня. Кто-то перешептывается, остальные молчат. Здесь так тихо.

Я иду через двери следом за женщиной-лихачкой и останавливаюсь так резко, что Питер на меня наталкивается.

Помещение почти такое же большое, как и предыдущее, но в нем почти пусто. Только большой металлический стол и какой-то аппарат рядом с ним. Он похож на кардиомонитор. Над ним висит камера. Я невольно вздрагиваю. Теперь я понимаю, что это.

– Я очень рада, что именно ты оказалась здесь, – говорит Джанин. Проходит мимо меня и опирается на стол, сгибая пальцы.

– Это радует меня, в силу твоих результатов проверки склонностей.

Я обращаю внимание, насколько туго облегают ее череп светлые волосы, отражающие свет ламп.

– Ты – редкость даже для дивергента, поскольку на тесте ты показала склонность к трем фракциям. Альтруизму, Лихачеству и Эрудиции.

– Как…

У меня срывается голос. Но я выталкиваю из горла вопрос.

– …как ты узнала об этом?

– Всему свое время, – отвечает она. – Исходя из результата, я определила, ты – мощнейший из дивергентов. Это не комплимент, а разъяснение моих целей. Если я хочу разработать симуляции, которые не будут разрушены сознанием дивергента, мне необходимо изучать самого мощного дивергента, чтобы избавиться от всех недостатков технологии. Понимаешь?

Я не отвечаю. Продолжаю глядеть на кардиомонитор у стола.

– Следовательно, я и мои ученые будем изучать тебя столько, сколько возможно, – она слегка улыбается. – А потом, в завершение исследования, ты будешь казнена.

Я знала. Но почему колени подгибаются и сводит живот?

– Казнь произойдет здесь, – продолжает она. – На этом столе. Я думала, будет интересно показать это место тебе.

Она хочет оценить мою реакцию. Я едва дышу. Я привыкла к мысли, что жестокость требует злобы, но ошибалась. Джанин не руководствуется злостью. Ей плевать на свои поступки, ведь сейчас ей интересно. На моем месте могла быть головоломка или сломанный механизм. Она расколет мне череп, если ей так будет лучше наблюдать за работой моего мозга. Я умру здесь, и в этом будет мое избавление.

– Я знала, что так произойдет, – отвечаю я. – Обычный стол. Я бы хотела вернуться обратно в комнату.

В действительности, я не осознаю течения времени, по крайней мере так, как раньше. Тогда часы всегда были под рукой. Когда Питер открывает дверь и входит в камеру, я не знаю, сколько прошло времени, только могу сказать, что очень устала.

– Давай, Сухарь, – говорит он.

– Я не альтруист, – отвечаю я, поднимая руки и касаясь пальцами потолка. – А ты, поскольку стал лакеем эрудитов, теперь уж точно не можешь называть меня Сухарем. Это неверно.

– Сказал, пошли.

– Что, и никаких едких шуточек? – с деланым удивлением спрашиваю я. – Никаких: «Ты идиотка, что пришла сюда, твои мозги настолько же дебильные, как и дивергентные»?

– Все и без слов понятно, – парирует он. – Либо ты сама идешь, либо я потащу тебя по коридору. На твое усмотрение.

Я чувствую себя спокойнее. Питер всегда был груб ко мне.

Я встаю и выхожу из комнаты. По дороге замечаю, что рука Питера, которую я ему прострелила, уже не на перевязи.

– Они залечили пулевую рану?

– Ага, – отвечает он. – Так что тебе придется искать другое слабое место. Скверно, что у меня их нет.

Он крепко хватает меня за здоровую руку и шагает быстрее.

– Мы опаздываем.

Несмотря на то, что коридор длинный и пустой, от наших шагов почти нет эха. Будто кто-то заткнул мне уши, а я только что заметила. Я стараюсь запоминать коридоры, но вскоре сбиваюсь со счета. Доходим до конца одного, сворачиваем влево, в темное помещение, напоминающее аквариум. Одна из стен сделана из зеркального стекла. Зеркальное с моей стороны, прозрачное с другой, наверное.

У другой стены стоит аппарат, из которого выступает большой, в человеческий рост, лоток. Вспоминаю, что я видела такой прибор в книге по истории фракций. МРТ, аппарат для съемки мозга.

Во мне что-то вспыхивает. Я так давно этого не чувствовала, что не сразу узнаю ощущение. Любопытство.

Из динамика раздается голос Джанин:

– Ложись, Беатрис.

Я гляжу на лоток, на котором меня затянет внутрь.

– Нет.

Она вздыхает.

– У нас есть способы тебя заставить.

Питер стоит сзади. Даже с раненой рукой он сильнее меня. Я представляю себе, как он хватает меня и укладывает в лоток, прижимая к металлу и затягивая ремни потуже.

– Давай договоримся, – говорю я. – Если я соглашусь, дадите мне посмотреть снимок.

– Ты сделаешь это, хочешь ты или нет.

– Неправда, – отвечаю я, выставляя палец.

Гляжу на зеркальное стекло. Нетрудно представить, что я говорю с Джанин, стоящей за ним, даже видя собственное отражение. У меня русые волосы, как и у нее. Мы светлокожие, с жесткими лицами. Внезапно эта мысль так задевает меня, что на мгновение я теряюсь и стою молча, с поднятым пальцем.

Я светловолосая, хладнокровная. Мне любопытно увидеть снимок своего мозга. Я – как Джанин. И я могу ненавидеть, отрицать, бороться с этим… или использовать.

– Неправда, – повторяю я. – Сколько бы ремней вы на меня не надели, вы не сможете удержать меня в полной неподвижности, которая требуется для хорошего снимка.

Я прокашливаюсь.

– И потом, я хочу посмотреть его. Вы все равно меня убьете, так что какая разница, сколько я узнаю о своих нервных клетках, до того как вы меня прикончите?

Тишина.

– Почему ты так сильно этого желаешь? – спрашивает она.

– Кому уж не понимать, как не тебе. У меня равные склонности к Эрудиции, такие же, как к Альтруизму и Лихачеству.

– Хорошо, ты увидишь.

Я подхожу к лотку и ложусь. Металл холодный, как лед. Спустя несколько секунд я оказываюсь внутри аппарата. Гляжу на окружающую меня белизну. Когда была маленькой, думала, что так выглядят небеса. Теперь понимаю, что ошибалась. Белоснежный свет может быть зловещим.

Слышу стук, закрываю глаза и вспоминаю одно из препятствий в пейзаже страха. Кулаки, стучащие в стекло. Мужчины с невидящими глазами, пытающиеся похитить меня. Начинаю представлять себе, что стук – это сердцебиение. Или барабаны. Шум реки, бьющей в стену ущелья, у лихачей. Топот ног по лестнице по окончании Церемонии Выбора.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем стук прекращается и я выезжаю обратно. Сажусь и тру шею пальцами.

Открывается дверь. В коридоре Питер машет мне рукой.

– Пошли. Теперь посмотришь на снимки.

Я соскакиваю с пол и иду к нему. Когда мы оба оказываемся в коридоре, он смотрит на меня, качая головой.

– Что?

– Не знаю, как у тебя получается все время добиваться всего, чего ты хочешь.

– Ага, особенно сесть в камеру в штаб-квартире Эрудиции. И чтобы меня казнили.

Я говорю браво, будто убийства – нечто привычное для меня. Но, складывая губы, чтобы произнести слово «казнили», я вздрагиваю. Сжимаю предплечья пальцами и делаю вид, что спокойна.

– А то нет? – говорит он. – В смысле, ты же пришла сюда по своей воле. Я бы не назвал это хорошим инстинктом выживания.

Он набирает серию цифр на клавиатуре у следующей двери, и она открывается. Я вхожу в помещение по другую сторону зеркала. Там очень светло и много экранов, свет отражается в очках эрудитов. Другая дверь, напротив, щелкает, закрываясь. Перед одним из включенных мониторов находится пустой стул. Видимо, кто-то только что вышел.

Питер стоит вплотную ко мне, на случай, если я захочу на кого-то напасть. Но я не стану ни на кого бросаться. Далеко ли я убегу? До конца одного коридора, может, второго? А потом потеряюсь. Я не смогу выбраться, даже если не будет охранников, которые постараются остановить меня.

– Выведи их сюда, – Джанин показывает на большой монитор на левой стене. Один из ученых-эрудитов начинает стучать по экрану компьютера, и там появляется изображение. Снимок моего мозга.

Но на что смотреть? В принцие, я в курсе того, как выглядит мозг, и даже знаю названия основных зон, но не понимаю, чем мои полушария отличаются от остальных. Джанин смотрит на меня, постукивая пальцами по подбородку. Кажется, проходит много времени.

– Кто-нибудь, объясните мисс Прайор функции префронтального кортекса, – наконец говорит она.

– Это область мозга, за лобной костью, так сказать, – поясняет один из ученых. Девушка, не сильно старше меня, в больших круглых очках, от которых ее глаза кажутся больше, чем есть. – Отвечает за координацию мыслей и действий для достижения целей.

– Правильно. А теперь кто-нибудь подскажите мне, что вы обнаружили во внешних долях префронтального кортекса мисс Прайор.

– Они большие, – говорит другой ученый, мужчина с редеющими волосами.

– Уточни, – Джанин будто школьника отчитывает.

Я на уроке, осознаю я. Любая комната, где больше одного эрудита, превращается в класс. А Джанин – самый авторитетный учитель. Они смотрят на нее широко открытыми глазами и рвутся что-нибудь сказать, чтобы произвести на нее впечатление.

– Намного больше среднего размера, – поправляется мужчина с редеющими волосами.

– Лучше, – наклоняет голову Джанин. – На самом деле, одни из самых крупных внешних долей префронтального кортекса, какие мне доводилось видеть. А вот орбитальный кортекс заметно мал. Что означает сочетание этих двух факторов?

– Орбитальный кортекс отвечает за вознаграждение. Люди, постоянно жаждущие вознаграждения, обычно имеют большой орбитальный кортекс, – говорит кто-то. – Мисс Прайор не слишком-то свойственно жаждать вознаграждения.

– Не только, – слегка улыбается Джанин. От синего цвета мониторов ее скулы и лоб блестят сильнее, но отбрасывают тени в глазницы. – Это говорит не только о поведении, но и о желаниях. Она не мотивирована вознаграждением. Но исключительно хорошо управляется с координацией мыслей и действий для достижения своих целей. Это объясняет ее тенденцию вести себя самоотверженно, но отчаянно, и, возможно, способность сопротивляться симуляциям. Как это повлияет на наши эксперименты по созданию новой сыворотки?

– Сыворотка должна подавлять, но не окончательно, активность префронтального кортекса, – говорит ученый в круглых очках.

– Точно, – Джанин наконец-то смотрит на меня, светясь от радости. – Так мы и поступим. Я выполнила свою часть договора, мисс Прайор?

У меня пересох рот, так, что я даже глотать не могу.

И что произойдет, если они подавят активность префронтального кортекса? Уничтожат мою способность принимать решения? Если сыворотка сработает и я стану рабом симуляций, как остальные? Что, если я совсем перестану воспринимать реальность?

Не знаю, можно ли считать всю мою личность побочным продуктом моей анатомии. Что, если я – всего лишь человек с большим префронтальным кортексом… и ничего больше?

– Да, совершенно, – отвечаю я.

Я и Питер молча идем к моей камере. Сворачиваем налево. В другом конце коридора стоит группа людей. Это – самый длинный из коридоров, но расстояние будто сжимается, когда я вижу его.

Предатели-лихачи держат его за руки, а к затылку приставлен пистолет.

Тобиас, с текущей по лицу кровью, стекающей на белую рубашку и красящей ее красным. Тобиас, другой дивергент, стоящий у края пекла, в котором сожгут меня.

Питер хватает меня за плечи, удерживая на месте.

– Тобиас, – я судорожно вздыхаю.

Предатель-лихач с пистолетом в руке ведет Тобиаса в мою сторону. Питер старается тоже толкнуть меня вперед, но мои ноги будто приросли к полу. Я пришла сюда, чтобы больше никто не умер. Хотела защитить столько людей, сколько смогу. О Тобиасе я думала больше, чем о ком угодно другом. Почему я здесь, если он тут? В чем смысл?

– Что ты наделал? – невнятно спрашиваю я. Он в полуметре от меня, но не слышит. Проходя мимо, выставляет руку и обхватывает мою ладонь. Сжимает, а потом отпускает. У него красные глаза, и он бледный.

– Что ты наделал? – повторяю я, и теперь эти слова вырываются из моего горла, как рык.

Я бросаюсь к нему, вырываясь из захвата Питера.

– Что ты наделал?! – кричу я в третий раз.

– Ты умрешь, и я умру, – отвечает Тобиас, глядя через плечо. – Я просил тебя не делать этого. Ты приняла решение. Вот последствия.

Он исчезает за углом. В последний момент я вижу его со спины. Предатель-лихач сзади, блеск пистолета, приставленного к голове. Кровь на мочке уха, от раны, которой не было.

Он исчезает, и жизнь оставляет меня. Я перестаю сопротивляться и позволяю Питеру толкать меня в сторону камеры. Войдя внутрь, я оседаю на пол, ожидая, когда щелкнет дверь и Питер уйдет. Но этого не происходит.

– Зачем он пришел сюда? – спрашивает Питер.

– Потому, что идиот.

– Ну да.

Я откидываюсь к стене.

– Он что, решил спасти тебя? – хмыкнув, спрашивает Питер. – Похоже, у Сухарей жертвенность в крови.

– Я так не считаю, – отвечаю я. – Если бы Тобиас хотел спасти меня, он бы все продумал. Он привел бы других. Он не стал бы врываться к эрудитам один.

Глаза застилают слезы, и я даже не пытаюсь сморгнуть их. Просто смотрю перед собой, вижу, как все вокруг расплывается. Пару дней назад я бы ни за что не заплакала на глазах у Питера, но сейчас мне плевать. Он – меньший из моих врагов.

– Думаю, он пришел, чтобы умереть вместе со мной, – говорю я. Прикрываю рот рукой, чтобы не разрыдаться. Если буду дышать, то смогу успокоиться. Я не хочу, чтобы он погиб рядом со мной. Ведь я желала его безопасности. Идиот, думаю я, но мое сердце считает иначе.

– Смехотворно. Никакой логики. Ему восемнадцать. Когда ты умрешь, он найдет себе другую. И он дурак, если этого не понимает.

Слезы текут у меня по щекам, сначала горячие, потом – холодные. Я закрываю глаза.

– Если ты считаешь, что все это так…

Я сглатываю, чтобы не рыдать.

– …тогда дурак – ты сам.

– Ага, конечно.

Его ботинки скрипят, Питер разворачивается, чтобы уйти.

– Подожди! – кричу я, глядя на его расплывчатый контур, не видя его лица. – Что они с ним сделают? То же самое, что со мной?

– Я не представляю.

– Можешь узнать? – спрашиваю я, вытирая щеки ладонями. – По крайней мере, выяснить, все ли с ним в порядке?

– А зачем? – спрашивает он. – Зачем мне вообще что-то для тебя делать?

Спустя секунду я слышу звук захлопнувшейся двери.