Глава 11
Они окружают нас, но не связывают руки, и ведут к лифтам. Я несколько раз спрашиваю, за что нас арестовали, но никто даже не смотрит в мою сторону. Я сдаюсь и иду молча, как Тобиас.
Мы поднимаемся на третий этаж, где нас отводят в небольшую комнату с белым мраморным полом. В ней – никакой мебели, кроме скамейки у дальней стены. У каждой фракции есть комнаты, куда помещают тех, кто может причинить другим неприятности.
Дверь закрывают, щелкает замок. Мы снова одни.
Тобиас сидит на скамейке нахмурившись. Я хожу перед ним взад-вперед. Если он хочет сказать мне, зачем мы сюда пришли, то объяснит, так что я не спрашиваю. Пять шагов вперед, пять назад, в одном ритме. Будто я надеюсь, что движение поможет мне додуматься насчет чего-то.
Если эрудиты не взяли верх над правдолюбами, а Эдвард сказал нам именно это, то зачем правдолюбам нас арестовывать? Что мы им плохого сделали?
Если эрудиты еще не взяли власть окончательно, единственное возможное преступление – сговор с ними. Не сделала ли я чего-то такого, что можно истолковать как сговор? Я сильно прикусываю нижнюю губу. Я застрелила Уилла. И еще нескольких лихачей. Они были под воздействием симуляции, но правдолюбы или не в курсе, или не считают это оправданием.
– Ты не можешь успокоиться, а? – говорит Тобиас. – Ты мне нервы взвинчиваешь.
– Я так сама успокоиться пытаюсь.
Он наклоняется вперед, ставя локти на колени, и глядит в пол между кроссовок.
– Рана у тебя на губе говорит об обратном.
Я сажусь рядом с ним, поджав колени и обхватив их левой рукой. Правая болтается сбоку. Он долго ничего не говорит, и я сжимаю ноги рукой все сильнее. Мне кажется, что чем меньше я стану, тем безопаснее.
– Иногда мне кажется, ты мне не доверяешь, – говорит он.
– Я доверяю тебе, – отвечаю я. – Конечно, доверяю. Почему ты так подумал?
– Просто есть что-то, чего ты мне не говоришь. Я признался тебе в таком…
Он качает головой.
– Я не рассказал бы этого никому и никогда. С тобой что-то происходит, но ты пока молчишь.
– Много чего происходит. И ты знаешь, – отвечаю я. – И, кстати, что насчет тебя? Я тебе то же самое могу сказать.
Он касается моей щеки, запускает пальцы в волосы и игнорирует мой вопрос.
– Если все из-за твоих родителей, – шепчет он, – просто выговорись, и я поверю.
Наверное, в его глазах могло бы быть опасение, учитывая, где мы находимся, но они темны и неподвижны. Они уводят меня в хорошо знакомые места. Безопасные. Там я смогла бы признаться в убийстве одного из его лучших друзей, и я не боялась бы того, как Тобиас потом посмотрит на меня.
Я кладу свою ладонь поверх его.
– Все из-за этого, – слабым голосом отвечаю я.
– Ладно, – говорит он и касается моих губ своими. Мне сводит живот от чувства вины.
Дверь открывается. Появляются несколько человек. Два человека, правдолюбы, с пистолетами в руках, темнокожий правдолюб постарше, незнакомая женщина-лихач. И наконец, входит Джек Кан, представитель Правдолюбия в правительстве.
По меркам всех фракций, он молодой глава фракции, всего лишь тридцати девяти лет от роду. Но для лихачей это – ничто. Эрик стал главой Лихачества в семнадцать. Но, вероятно, именно здесь кроется причина, по которой остальные фракции не принимают всерьез наше мнение и наши решения.
Джек симпатичный, с короткими черными волосами, высокими скулами и теплым взглядом раскосых, как у Тори, глаз. Но, несмотря на приятный внешний вид, его никто не называет очаровательным, вероятно, потому, что он правдолюб, а у них обаяние считается орудием обмана. Я надеюсь, он скажет нам, что происходит, не тратя времени на любезности. Это сейчас многого стоит.
– Они доложили мне, что вы удивились факту вашего ареста, – говорит он низким, но странно невыразительным голосом, от которого, кажется, не будет эха даже на дне пещеры. – Для меня такое означает либо то, что против вас выдвинуто ложное обвинение, либо то, что вы изображаете невиновность. Единственным…
– В чем нас обвиняют? – перебиваю я.
– Его обвиняют в преступлениях против человечности. Тебя обвиняют в пособничестве ему.
– Преступления против человечности? – подает голос Тобиас. Он разозлен. – Каких?
– Мы видели видеозапись атаки. Ты управлял симуляцией, – отвечает Джек.
– И откуда она у вас? Мы же забрали диск с данными, – говорит Тобиас.
– Ты взял одну копию. А вся видеозапись из района Лихачества была передана на другие компьютеры по всему городу, – отвечает Джек. – Мы видели, как ты управлял симуляцией, потом едва не забил ее до смерти, пока она не сдалась. Потом ты остановился, у вас произошло примирение любящих, и вы украли жесткий диск. Единственное этому объяснение таково, что симуляция была окончена, и вы не хотели, чтобы запись попала нам в руки.
Я едва удерживаюсь от того, чтобы расхохотаться. Мой самый героический поступок в моей жизни, единственное, что я сделала стоящего, и они думают, что я работала на эрудитов.
– Симуляция не закончилась, – говорю я. – Мы остановили ее, ты…
Джек поднимает руку.
– Мне неинтересно, что вы будете говорить сейчас. Вы расскажете правду, когда будете допрошены с применением сыворотки правды.
Кристина однажды рассказывала мне про эту штуку. Она призналась, что самое трудное в инициации Правдолюбия – получить укол сыворотки правды и отвечать на личные вопросы перед лицом всех членов фракции. Мне не надо слишком глубоко в себе рыться, чтобы понять, это – последнее, что мне хочется получить в виде укола.
– Нет, ни за что, – возмущаюсь я, качая головой.
– У тебя есть что скрывать? – спрашивает Джек, приподнимая брови.
Я хочу ответить ему, что у любого человека хотя бы с каплей собственного достоинства есть вещи, которые он не открывает никому, но не хочу вызывать подозрений. И просто качаю головой.
– Ладно.
Он смотрит на часы.
– Полдень уже миновал. Допрос пройдет в семь вечера. Не пытайтесь к нему готовиться. Под влиянием сыворотки вы ничего не сможете скрыть.
Развернувшись на месте, он выходит.
– Какой добрый человек, – иронизирует Тобиас.
Вскоре группа вооруженных лихачей сопровождает меня в душевую. Я наслаждаюсь процессом, держа руки под горячей водой, пока они не краснеют, и глядя на себя в зеркало. Когда я жила в Альтруизме, мне не дозволялось часто смотреть в зеркала, а я считала, что за три месяца человек может сильно измениться. Но сейчас мне хватило пары дней.
Я выгляжу старше. Может, из-за коротких волос или из-за того, что все произошедшее застыло на моем лице, словно маска. В любом случае я всегда думала, будет здорово, когда я перестану выглядеть ребенком. Но сейчас я чувствую лишь ком в горле. Я уже не та девочка, которую знали мои родители. И они уже никогда не увидят, какой я теперь стала.
Я отворачиваюсь и ударяю обеими ладонями в дверь, распахивая ее.
Когда лихачи приводят меня обратно в комнату для арестантов, я застываю в дверях. Тобиас выглядит точно так же, как в тот день, когда я впервые его встретила. Черная футболка, короткие волосы, жесткий взгляд. Его внешний вид всегда приводил меня в нервное возбуждение, я помню, как схватила его за руку, за пределами тренировочного зала, всего на пару секунд, и как мы сидели на скалах у расщелины. Как мне не хватает всего того, что было там.
– Есть хочешь? – спрашивает он. Дает мне сэндвич со стоящей перед ним тарелки.
Я беру сэндвич и сажусь. Прислоняю голову к его плечу. Все, что нам остается – ждать. Это мы и делаем. Съедаем все. Сидим, пока не устаем. Ложимся рядом друг с другом на полу, касаясь плечами и глядя в белый потолок.
– Что именно ты боишься сказать? – спрашивает он.
– Все подряд. Не хочу это проживать заново.
Он кивает. Я закрываю глаза и прикидываюсь, что заснула. В комнате нет часов, и я не могу считать минуты, оставшиеся до допроса. Наверное, здесь вообще время не существует. Но я чувствую, что вечер приближается со всей неизбежностью, и секунды давят, будто вдавливают меня в мраморные плитки пола.
Может, время бы протекло быстро, если бы не чувство вины. Ведь я знаю правду, но запрятала ее так далеко, что ее не знает даже Тобиас. Может, мне и не следует бояться, а честность облегчит мою жизнь.
Видимо, я и вправду засыпаю, поскольку дергаюсь, услышав звук открывающейся двери. Входят несколько лихачей. Одна из девушек зовет меня по имени. Кристина расталкивает остальных и бросается на меня, обнимая. Ее пальцы впиваются прямо в рану на плече, и я вскрикиваю.
– Пулевая рана, – объясняю я. – Плечо. Ух.
– О боже! Извини, Трис, – говорит она, отпуская меня.
Она тоже не похожа на ту Кристину, которую я знала. Волосы короче, как у мальчишки, кожа больше серая, чем коричневая. Она улыбается мне, но глаза остаются такими же, как и были. Усталыми. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но слишком нервничаю. Кристина будет на допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. И никогда меня не простит.
Если я не справлюсь с сывороткой?
А хочу ли я такого, на самом деле? Чтобы весь ужас вечно гнил внутри меня?
– Ты в порядке? Услышала, что ты здесь, и вызвалась эскортировать тебя, – говорит она, когда мы выходим из арестантской. – Я знаю, ты не предатель.
– Я в порядке. Спасибо, что веришь, – отвечаю я. – Ты как?
– О, я…
Она умолкает и прикусывает губу.
– Тебе никто не говорил… в смысле, может, сейчас неподходящее время, но…
– Что? Что такое?
– У… Уилл погиб во время атаки.
Она встревоженно глядит на меня и выжидающе. Чего она ждет?
Ох. Я не должна показывать, что знаю о смерти Уилла. Я должна сделать вид, что эмоционально реагирую на весть, но не смогу сделать это убедительно. Лучше признаться. Но непонятно, как ей сообщить, не рассказывая всего.
Мне внезапно становится дурно. Я раздумываю, как лучше обмануть лучшую подругу.
– Я видела, – говорю я. – Как раз на мониторе, когда была на посту управления. Мне очень жаль, Кристина.
– О, – отвечает она и кивает. – Ну… хорошо, что ты в курсе. Мне не хотелось, чтобы для тебя это стало новостью здесь, среди всех.
Усмешка. Блеснувшая улыбка. Ничто уже не будет таким, как прежде.
Мы заходим в лифт. Я чувствую, что Тобиас смотрит на меня. Он знает, что я солгала насчет монитора. Я гляжу прямо, делая вид, что не сгораю от стыда.
– Насчет сыворотки правды не беспокойся, – шепчет она. – Это легко. Ты едва понимаешь, что происходит, когда находишься под ее воздействием. Лишь когда заканчивается действие, ты осознаешь, что сказала. Я проходила это испытание еще ребенком, у правдолюбов это нормальная практика.
Остальные лихачи в лифте переглядываются. В нормальных обстоятельствах кто-нибудь обязательно выговорил бы ей за такие разговоры о фракции. Но в жизни Кристины вряд ли еще будет случай, когда ей придется конвоировать лучшую подругу, подозреваемую в предательстве, на публичный допрос.
– Остальные в порядке? – волнуюсь я. – Юрайя, Линн, Марлен?
– Все здесь, кроме Зика, брата Юрайи, который с другими лихачами, – отвечает она.
– Что?
Зик, который застегивал на мне ремни там, на крыше небоскреба, – предатель?
Лифт останавливается на верхнем этаже, и все начинают выходить.
– Понимаю, – говорит она. – Никто не ожидал.
Она берет меня под руку и тянет к дверям. Мы идем по коридору с черным мраморным полом. Наверное, в жилище правдолюбов несложно потеряться, поскольку все выглядит одинаково. Проходим через еще один коридор и двойные двери.
Снаружи «Супермаркет Безжалостности» выглядит простым прямоугольным зданием с узким выступом посередине. Изнутри эта выступающая часть оказывается огромным помещением в три этажа высотой, с пустыми проемами в стенах вместо окон. В окнах наверху я вижу темнеющее беззвездное небо.
Здесь мраморный пол белый, с черным символом Правдолюбия посередине. По стенам горят установленные рядами тусклые желтые лампы, и все помещение словно светится. А каждый звук отдается эхом.
Большинство правдолюбов и остатки лихачей уже пришли. Некоторые сидят на скамьях со спинками, стоящих по периметру, но места хватает не всем, и остальные стоят вокруг эмблемы Правдолюбия. В центре символа, между чашами наклоненных весов, стоят два пустых стула.
Тобиас берет меня за руку, и мы сплетаем наши пальцы.
Охранники-лихачи выводят нас в центр зала, где нас встречает перешептывание и возмущенные возгласы. На скамье в первом ряду я вижу Джека Кана.
Вперед выходит старый темнокожий мужчина с черной коробкой в руках.
– Меня зовут Найлз, – говорит он. – Я буду вас допрашивать. Ты…
Он показывает на Тобиаса.
– Ты будешь первым. Так что, будь добр, подойди…
Сжав мою руку, Тобиас отпускает ее, и я остаюсь рядом с Кристиной, у края эмблемы Правдолюбия. Воздух здесь теплый – влажный летний вечерний воздух, но мне становится холодно.
Найлз открывает коробку. Там два шприца, один для Тобиаса и второй для меня. Достает из кармана антисептическую салфетку и предлагает Тобиасу. Обычно в Лихачестве на такое не заморачиваются.
– Укол делается в шею, – говорит Найлз.
Тобиас протирает шею салфеткой. Я слышу лишь шум ветра. Найлз делает шаг вперед, втыкает иглу шприца в шею Тобиасу и выпускает ему в вену синеватую клубящуюся жидкость. Последний раз, когда Тобиасу кто-то делал укол, это была Джанин, которая ввергла его в новую симуляцию, такую, которая действует даже на дивергента. По крайней мере она так считала. Тогда я подумала, что теряю его навсегда.
Я вздрагиваю.
