Нил Гейман. Шогготское особое, выдержанное

Бенджамин Ласситер неотвратимо приближался к выводу, что женщина, написавшая «Пешком вдоль Британского побережья» (книгу, обитавшую ныне у него в рюкзаке), в жизни не была ни на одной пешей экскурсии, а Британское побережье не узнала бы в упор, даже если бы оно протанцевало через ее спальню во главе духового оркестра, во все горло распевая: «Эге-гей, я – Британское побережье!», – и аккомпанируя себе на детской дуделке.

Он уже пять дней пытался следовать ее советам, но вместо потрясающих впечатлений заработал только сбитые в пузыри ноги и больную спину.

В любом приморском курортном городке Британии найдется немало частных отельчиков системы «ночлег-и-завтрак», хозяева которых будут вне себя от счастья приютить вас «не в сезон», – гласил один из ее перлов. Бен жирно перечеркнул этот абзац и написал рядом на полях: В любом приморском курортном городке Британии найдется немало частных отельчиков системы «ночлег-и-завтрак», хозяева которых в последний день сентября отваливают в Испанию, Прованс или еще куда-нибудь – и запирают заведения на замок!

Это была не единственная пометка на полях. Другие гласили:

Не надо упорно заказывать яичницу в каждой придорожной забегаловке – ни при каких обстоятельствах; и

Да что у них с этими фиш-энд-чипсами? и

Нет, ничего подобного.

Эта последняя ремарка относилась к абзацу, где утверждалось, что если и есть на свете зрелище, которому жители живописных приморских деревень будут рады всегда, так это молодой американский турист, путешествующий пешком. Пять – пять! – адских дней Бен брел от деревни к деревне, хлебал сладкий чай и растворимый кофе в забегаловках и кафе, уныло пялился на серые скалы и шиферного оттенка море, дрожал в своих двух свитерах один на другой, мокнул, зябнул и почему-то не встречал ни одного из обещанных бесподобных видов.

Сидя на автобусной остановке, чьим гостеприимством им со спальником пришлось воспользоваться в эту ночь, он затеял переводить ключевые слова в проклятом путеводителе: «пленительный», решил он, на самом деле означает «ничем не примечательный»; «живописный» – «отвратительный, но вид ничего, если, конечно, дождь хоть на минуту перестанет»; а «восхитительный» – «мы никогда там не были и не знаем никого, кто был». Кроме того, Бен пришел к выводу, что чем экзотичнее деревня называется, тем она однозначно тупее.

Вот так и вышло, что на пятый день своих странствий Бен Ласситер забрел куда-то к северу от Бутла, в деревеньку Иннсмут, которая не значилась в путеводителе ни пленительной, ни живописной, ни, к счастью, даже восхитительной. Ни ржавеющий пирс, ни горы гниющих омаровых вершей на галечном пляже тоже не нашли в нем отражения.

На набережной обнаружились сразу три мини-отельчика, бок о бок друг с другом: «Вид на море», «Mon Repose» и «Шуб Ниггурат». У каждого в окне первого этажа красовалась неоновая вывеска «Есть места» – как и следовало ожидать, выключенная, а к двери было прикноплено объявление «Закрыто до начала сезона».

Работающие кафе на набережной отсутствовали подчистую. На одиноком заведении с фиш-энд-чипсами висела немудрящая табличка «Закрыто». Бен честно подождал, пока они откроются. Серый день постепенно утонул в сумерках. Наконец маленькая, слегка лягушкоротая леди пришла по дороге и отперла дверь закусочной. Бен спросил, когда у них рабочие часы. Она поглядела на него озадаченно.

– Сегодня понедельник, милый. По понедельникам мы никогда не работаем, – сказала она, вошла внутрь и захлопнула за собою дверь, оставив Бена, голодного и холодного, на крыльце.

Он вырос в засушливом городке в северном Техасе. Единственная вода там встречалась в бассейнах на задних дворах, а единственный способ путешествовать был на грузовике с кондиционером. Неудивительно, что идея пешего тура вдоль моря, в стране, где вроде бы тоже говорят на английском, правда каком-то странном, так ему приглянулась. Бенов родной городишко был на самом деле дважды сухой: он страшно гордился тем, что ввел запрет на алкоголь еще за долгие годы до того, как остальная Америка добровольно запрыгнула на эти галеры, – да так его и не снял. Про пабы Бен в итоге знал только то, что это рассадники греха – навроде баров, только зовутся поуютнее. Авторша «Пешком вдоль побережья», однако, утверждала, что ничего не сравнится с пабом по части местного колорита и актуальной информации, что там надо непременно по очереди платить за выпивку для всей компании и что в некоторых даже кормят.

Иннсмутский паб назывался «Книга мертвых имен»; вывеска над входом сообщила Бену, что владел им некий А. Аль-Хазред, обладавший лицензией на торговлю винами и крепкими спиртными напитками. Бен задумался, значит ли это, что тут подают блюда индийской кухни? Он пробовал такие в Бутле, и ему понравилось. Потом он ненадолго завис перед табличками, предлагавшими отправить гостя на выбор в «Публичный бар» или в «Бар-Салон». Интересно, британские «публичные бары» – они, наверное, частные, как «публичные школы»… В итоге он повернул в бар-салон: все-таки салун – это что-то родное, из вестернов. Там оказалось почти пусто. Пахло прошлонедельным пивом, разлитым да так и не вытертым, и позавчерашним сигаретным дымом. За стойкой виднелась пухлая крашеная блондинка. В углу восседала парочка джентльменов в длинных серых дождевиках и шарфах. Они играли в домино и потягивали из рифленых стеклянных кружек нечто темно-коричневое, пивообразное, увенчанное плотной пенной шапкой.

Бен направился прямиком к стойке.

– Вы тут еду подаете? – осведомился он.

Барная дева почесала нос и неохотно признала, что да, возможно, могла бы сделать ему крестьянский. Бен по правде понятия не имел, что бы это могло быть, и в сотый раз проклял «Пешком вдоль побережья» за то, что туда не включили англо-американский разговорник.

– Это еда? – на всякий случай спросил он.

Она кивнула.

– О’кей, давайте один.

– Пить что будете?

– Кока-колу, пожалуйста.

– Нет у нас никакой кока-колы.

– Тогда пепси.

– И пепси нету.

– А чего есть-то? Спрайт? Севен-ап? Гейторейд?

Она поглядела на него тупее прежнего. Потом сказала:

– Наверное, на складе есть бутылка-другая вишневой шипучки.

– Это было бы отлично.

– Пять фунтов двадцать пенсов. Я принесу вам крестьянского, как только будет готов.

Усевшись за маленький и слегка липкий деревянный стол и откупорив нечто шипучее и химически-красное (и на цвет, и, как оказалось, на вкус), Бен подумал, что «крестьянский» – это наверняка какой-нибудь стейк. К такому выводу (окрашенному, он и сам это знал, скорее мечтами, чем знанием реалий) его подвела услужливо возникшая перед внутренним взором картина рустикального, прямо-таки буколического пахаря, погоняющего упитанных волов через свежевспаханные поля на закате… а также мысль о том, что сейчас он (со всей ответственностью и разве что совсем небольшой помощью доброжелателей) вполне мог бы самолично уговорить целого вола.

– Вот, держите ваш крестьянский, – сообщила буфетчица, ставя перед ним тарелку.

Крестьянский, оказавшийся на поверку квадратным ломтем едкого на вкус сыра вкупе с листком салата, помидором-недорослем с отчетливым отпечатком большого пальца, горкой чего-то сырого, коричневого и напоминавшего вкусом подкисший джем, и небольшой черствой, чтобы не сказать, каменно-твердой булочкой, стал для Бена, и без того уже решившего, что в Британии еда считается своего рода карой, печальным разочарованием. Он кое-как сжевал сыр и салат и от души проклял каждого крестьянина в этой стране, добровольно питающегося такими помоями.

Между тем джентльмены в углу прикончили свое домино, встали и, подойдя к Бенову столику, решительно уселись рядом.

– Вы чего такое пьете? – спросил один, с любопытством разглядывая красную жидкость в стакане.

– Вишневую шипучку, – отозвался Бен. – Это что-то явно с химической фабрики.

– Забавно, что вы такое говорите, – заметил тот из двух, что покороче. – Потому что у меня был друг на химической фабрике, так он, представьте, никогда вишневую шипучку не пил.

Он сделал драматическую паузу и отхлебнул своего бурого напитка. Бен подождал, не скажет ли он еще чего-нибудь, но тема, судя по всему, на этом оказалась исчерпана. Беседа встала.

– А вы, ребята, чего пьете? – спросил в свою очередь Бен, в основном из вежливости.

Тот, что повыше, весьма мрачного вида, прямо-таки просиял.

– Чрезвычайно любезно с вашей стороны. Мне, пожалуйста, пинту шогготского особого, выдержанного.

– И мне тоже, – встрял его друг. – Я вполне себе готов уговорить пинту шогготского. А что, отличный рекламный слоган вышел бы: «Уговорю шоггота!» Надо будет им написать и предложить. Уверен, они дико обрадуются.

Бен двинулся к стойке, намереваясь спросить две пинты шогготского особого, выдержанного и стакан воды себе, – и обнаружил, что буфетчица уже услужливо нацедила три пинтовых кружки темного пива. Ну что ж, подумал он, что в лоб, что по лбу – один черт, к тому же ничего хуже вишневой шипучки природа еще не придумала. Он попробовал: пиво обладало вкусом, который рекламщики, видимо, описали бы как «насыщенный», чтобы не сказать «полнотелый». Правда, если на них как следует нажать, парни наверняка бы признались, что искомое тело принадлежало, скорее всего, козлу.

Он заплатил за напитки и проманеврировал обратно к своим новым друзьям.

– Итак, что же вы делаете в Иннсмуте? – поинтересовался высокий. – Полагаю, вы – один из наших американских кузенов и приехали поглядеть на знаменитые английские деревеньки.

– Они там, в Америке, даже одну назвали в честь нашей, – заметил коротенький.

– А что, в Штатах тоже есть Иннсмут? – удивился Бен.

– Выходит, что да. Он о нем все время писал – тот, чье имя мы не называем.

– Простите? – не понял Бен.

Маленький оглянулся через плечо и очень громко прошипел:

– Г. Ф. Лавкрафт!

– Я тебе уже говорил не произносить это имя, – отрезал его друг и глотнул темного бурого пива. – Ага, Г. Ф. Лавкрафт. Чертов Г. Ф. Лавкрафт. Чертов Г. Чертов Ф. чертов Лав и чертов Крафт.

Ему даже умолкнуть пришлось, чтобы перевести дыхание.

– Да что он знал о нас? Ась? Я хочу сказать, что он, к чертовой матери, вообще знал?

Бен тоже хлебнул пива. Имя звучало как-то смутно знакомо; вроде бы он встречал его, когда рылся в куче старого винила у папаши в гараже.

– А это разве не рок-группа?

– Скажете тоже, рок-группа. Писатель это был.

Бен пожал плечами.

– Никогда про такого не слышал. Я на самом деле в основном вестерны читаю. И технические руководства.

Маленький пихнул локтем в бок длинного.

– Видал, Уилф? Он о нем никогда не слышал.

– Ничего плохого в этом нет, – возразил тот. – Я, может, тоже Зейна Грея раньше читал.

– Ну и нечем тут гордиться. Этот парень… как, ты говоришь, тебя звать?

– Бен. Бен Ласситер. А вы…

Маленький улыбнулся. Что-то он совсем на лягушку похож, подумал про себя Бен.

– Я Сет. А вот этот мой друг прозывается Уилфом.

– Рад, – брякнул Уилф.

– Привет! – сказал Бен.

– Честно говоря, – продолжал малыш, – я с вами согласен.

– Согласны? – Бен ошарашенно уставился на него.

Тот кивнул.

– Ну да. Г. Ф. Лавкрафт. Понятия не имею, из-за чего весь шум. Да он, на фиг, писать не умел!

Он шумно прихлебнул стаута и слизал пену с губ на диво длинным и гибким языком.

– Да вы для начала хоть поглядите, какие он слова выбирает. Вот, скажем, «энигматический». Вы вообще знаете, что это такое?

Бен только головой покачал. Кажется, он тут обсуждает литературу с двумя совершенно незнакомыми дядьками в английском пабе – и пьет при этом, прошу заметить, пиво… Бен на всякий случай проверил, не превратился ли он вдруг по недосмотру в кого-то еще, совсем другого. Однако, чем глубже в стакан, тем менее гадким становилось пиво – более того, оно уже почти стерло вездесущее послевкусие вишневой шипучки.

– Энигматический. Дикий это значит. Странный, особенный, на фиг чокнутый – вот что это такое. Я сам в словаре смотрел. А «выгибистый» про луну – это вот как?

Бен снова покачал головой.

– Это если луна уже почти полная, но не совсем. А что насчет этих, как он там нас всегда звал, а? Нет, не твари. Да как же его… На «б» начинается. Так и вертится на языке.

– Байстрюки? – предложил Уилф.

– Да какие там… Ну, ты знаешь. А! Во – батрахиане. Имеется в виду, на лягушек похожие.

– Да погоди, – осадил его Уилф. – Я думал, это типа как верблюды.

Сет яростно затряс головой.

– Нет, точно лягушки. Не верблюды – лягушки!

Уилф от души приложился к шогготскому. Бен осторожно отхлебнул своего, безо всякого удовольствия.

– И чего? – спросил он.

– У них два горба, – сообщил Уилф, это который повыше.

– У лягушек? – уточнил Бен.

– Не. У батрахианов. А между тем у нормального верблюда-дромадера – у него один… Это для длинного путешествия через пустыню. Вот чего они едят!

– Лягушек? – уточнил Бен.

– Верблюжачьи горбы! – Уилф выкатил на Бена желтый глаз. – Ты меня слушай, парнишка-плутишка. Потаскаешься недельки три-четыре по бесследной пустыне, тарелка жареных верблюжачьих горбов покажется тебе ой какой лакомой.

– Да ты в жизни верблюжьего горба не едал! – оскорбительно вставил Сет.

– Но мог бы, – скромно заметил Уилф.

– Мог бы, а не едал. Ты даже в пустыне-то никогда не был.

– Ну, если поднапрячь воображение и представить, что я ходил в паломничество к гробнице Ньярлахотепа…

– Это черного владыки древних, что грядет в нощи с востока, и всякий увидевший его не узнает?

– Естественно!

– Это я так, проверял.

– Глупый вопрос, если кому интересное мое мнение.

– А вдруг ты про кого еще говоришь, с тем же именем?

– Ну, имечко-то не то чтобы сильно распространенное, а? Ньярлахотеп. Второго такого нечасто увидишь. «Здорово, меня кличут Ньярлахотепом, какое совпадение вас тут встретить, прикольно, что нас таких двое»? Вот уж не думаю. Короче, блуждаешь ты эдак по своим бесследным пустыням, думаешь себе, вот, мол, навернуть бы сейчас верблюжачьего горба…

– Но ты же не блуждал, так? Ты даже из иннсмутской гавани ни разу не выходил.

– Ну… нет.

– Вот! – Сет победоносно воззрился на Бена, потом наклонился и зашептал ему в самое ухо:

– Боюсь, он когда пропустит пару кружечек, всегда такой делается.

– Я, между прочим, все слышу, – вставил Уилф.

– Отлично, – сказал Сет. – Так о чем это мы? Ага, Г. Ф. Лавкрафт. От него ведь чего жди… Гм. Ну, скажем, вот: «Выгибистая луна висела низко над энигматическими батрахианами, населявшими сквамозный Далвич». Вот что это такое? Я вас спрашиваю, что это такое? А я вам скажу, что этот гад имел в виду! А имел он в виду, что чертова луна была почти полная, а в Далвиче обитали одни только растреклятые лягушки. Вот и все, делов-то!

– А что там с этой другой штукой, про которую ты сказал? – вопросил Уилф.

– Это про какую?

– Сквамозную. Енто вообще что?

– Понятия не имею. – Сет пожал плечами. – Но у него такого добра навалом.

Воцарилась долгая пауза.

– Я вообще-то студент, – разродился внезапно Бен. – Буду металлургией заниматься.

Каким-то образом он успел прикончить всю пинту шогготского особого, выдержанного – свой первый в жизни алкоголь, осознал он со смесью ужаса и восхищения.

– А вы, парни, чем занимаетесь?

– Мы – аколиты, – сказал Уилф.

– Великого Ктулху, – с гордостью добавил Сет.

– Да ну? – поразился Бен. – И что же это значит?

– Погодите-ка, – заявил длинный. – Мой раунд.

Он нанес визит барменше и возвратился еще с тремя пинтами.

– Ну, – пояснил он, – сейчас это не то чтобы сильно много значит. Аколитство – это вам не какая-нибудь полная занятость в разгаре сезона. Все, конечно, потому что он спит. Ох, ну не прямо спит. Если уж называть вещи своими именами, больше похоже на умер.

– У себя в чертоге, в погрузившемся в бездны Р’льехе, мертвый Ктулху почивает и видит сны, – вмешался Сет. – Или, как сказал поэт, то не мертво, что вечность охраняет…

– Смерть вместе с вечностью… – продекламировал Уилф. – А под вечностью он, надо понимать, подразумевал чертову прорву времени…

– Да! Мы тут не про какое-нибудь ваше нормальное время талдычим… Так вот, Смерть вместе с вечностью порою умирает!

Бен с легким изумлением обнаружил, что уговаривает уже вторую полнотелую пинту шогготского особого, выдержанного. Характерный козлиный привкус уже не казался ему таким уж отвратным. Он даже с удовольствием отметил, что больше не голоден и что натертая до пузырей нога уже не саднит – да и собутыльники, чьи имена у него правда слепились в одно, оказались просто чудесными парнями, очень умными, обаятельными. А опыта возлияний у мальчика было, прямо скажем, недостаточно, чтобы признать во всем происходящем типичные симптомы второй пинты шогготского особого, выдержанного.

– Так что вот прямо сейчас, – сказал Сет… а, может быть, Уилф, – обязанностей у нас совсем немного. По большей части мы ждем.

– И молимся, – вставил Уилф… если он, конечно, не был Сетом.

– И молимся. Но уже очень скоро все изменится.

– Да? – обрадовался Бен. – А почему?

– Ну, – заговорщически сознался тот, что повыше, – в любой момент Великий Ктулху (ныне считающийся временно почившим) – это который наш босс! – может пробудиться в своей подводной типа-как-штаб-квартире.

– И тогда, – подхватил коротенький, – он потянется и зевнет, и станет одеваться…

– Может, в туалет пойдет – лично меня бы это совсем не удивило…

– Газетку наверняка почитает…

– И вот, совершив все это, восстанет он из пучины морской и пожрет весь мир без остатка…

Эту перспективу Бен счел невыразимо забавной.

– Прямо как я – этот крестьянский! – воскликнул он.

– Именно! Именно! Превосходно сказано, мой юный американский джентльмен! Великий Ктулху проглотит мир одним махом, как этот крестьянский сэндвич, оставив только лужицу Брэнстоновского чатни на краю тарелки.

– Это вот та бурая штука? – заинтересовался Бен.

Друзья заверили его, что это она и есть, и он радостно поскакал в бар и поставил всей компании еще по пинте шогготского особого, выдержанного.

Какой поворот беседа приняла дальше, он не запомнил. Вроде бы он разделался со своей пинтой, и новые приятели пригласили его совершить пешую экскурсию по деревне, любезно знакомя по пути со всякими достопримечательностями.

– Вот тут мы видео напрокат берем, а вон то громадное здание по соседству – это Безымянный Храм Невыразимых Божеств. По субботам у нас в крипте благотворительные базары…

Бен в ответ поделился тем, что думает о путеводителях, и заверил (очень эмоционально) что Иннсмут – место одновременно живописное и пленительное, такое нечасто встретишь. Еще он сообщил им, что они – самые лучшие друзья на свете, а эта их деревня – так и вообще восхитительная!

Луна стояла почти полная, и в бледном ее сиянии оба его новых товарища примечательно смахивали на лягушек. Или, возможно, на верблюдов. Они втроем дошли до конца проржавевшего пирса, и Сет – а, возможно, и Уилф – показал Бену развалины затонувшего Р’льеха в заливе – четко различимые в потоке лунного света под зеркалом моря, а Бена внезапно скрутил, как он упорно потом утверждал, внезапный и непредвиденный приступ морской болезни, и его долго и жестоко тошнило через железные поручни прямо в черное ночное море…

Дальше все обернулось как-то совсем странно.

Бен Ласситер проснулся на холодной земле, на склоне холма. Голова у него раскалывалась, во рту было погано; под затылком обнаружился рюкзак. Кругом во все стороны расстилалась скалистая пустошь безо всяких признаков деревень – будь они живописные, пленительные, восхитительные или даже колоритные. До ближайшей дороги ему пришлось прохромать почти милю, а дальше – по ней, до бензоколонки.

Там ему сказали, что нигде поблизости отродясь не было селения под названием Иннсмут, да еще с пабом «Книга Мертвых Имен». Он попробовал рассказать им о своих друзьях, Сете и Уилфе, и еще об одном их друге, по имени Странный Иэн, который вроде бы где-то спит и, кажется, в море… если, конечно, не умер. Ему в ответ сказали, что тут не очень-то уважают американских хиппи, которые шляются по округе да жрут наркотики, и что ему наверняка станет лучше после доброй чашки чаю и сэндвича с тунцом и огурцом, но если он твердо намерен продолжать шляться по округе и жрать наркотики, так молодой Эрни, который работает во вторую смену, с радостью снабдит его славненьким пакетиком дури с домашнего огорода, так что заходите после обеда.

Бен вытащил «Пешком вдоль Британского побережья» и попробовал найти в нем Иннсмут, чтобы доказать всем и каждому, что он его точно не выдумал, – но не смог отыскать страницу, на которой тот был… если она вообще когда-то существовала. Зато он обнаружил страницу, большую часть которой кто-то неаккуратно оторвал – где-то в середине книги.

После этого Бен позвонил в такси, и его отвезли в Бутл, на станцию, где он сел на поезд, доехал на нем до Манчестера, там пересел на самолет, который доставил его в Чикаго, где он сел на другой самолет и долетел до Далласа, а там еще на другой, направлявшийся на север, потом взял в прокате машину и, наконец, добрался до дома.

Уверенность в том, что между океаном и тобой – по меньшей мере шестьсот миль, почему-то очень утешала его всю оставшуюся жизнь. Став постарше, он даже перебрался в Небраску, еще дальше от моря… но той ночью, под старым пирсом, Бенджамин Ласситер увидел – или думал, что увидел, – нечто такое, что ему уже никогда не удастся забыть. Бывает, что под серыми дождевиками скрывается то, чего человеку знать не положено. Не нужно ему этого знать. Всякие сквамозные вещи. И нет нужды искать в словаре это мудреное слово – с ними и так все ясно. Именно что сквамозные.

Через пару недель по возвращении домой, Бен отправил свой аннотированный экземпляр «Пешком вдоль Британского побережья» по почте автору – через издательство, они такое делают, – присовокупив к нему письмо с рядом рекомендаций для дальнейших переизданий. Еще в нем он спрашивал писательницу, не согласится ли она прислать копию страницы, которую вырвали из его книги, чтобы успокоить, наконец, его сомнения, – и испытал тайное облегчение, когда дни стали превращаться в месяцы, месяцы – в годы, а те – в десятилетия, а она ему так и не ответила.