У ленинградцев, переживших 900-дневную блокаду, остановивших фашистские дивизии буквально на окраинах города, потерявших более полумиллиона жителей только от голода, навеки сохранилось чувство гордости за Ленинград, которому было присвоено звание: Город-герой!

«Но в эвакуацию мы отправились не сразу, остались в Москве до середины октября. Прекрасно помню 14 октября. В ЭТОТ ДЕНЬ В МОСКВЕ ЖДАЛИ НЕМЦЕВ, И ПОЧЕМУ-ТО ОТКРЫЛОСЬ МНОГО КАФЕ. (Выделено мною — Автор.) Невероятно, но мы с актрисой Лебедевой сидели и пили настоящий кофе». (Из беседы актрисы МХАТа — Киры Головко с И. Зайчик. Журнал «Караван истории», май 2003 г.)

В сентябре 1941 года в Ленинграде сгорели Бадаевские продуктовые склады (бомбежка), а в конце октября кто-то съел нашу Забияку — лайку, а вы про кофе.

А теперь я расскажу об одном из тех, кто прошел всю войну солдатом.

В 50-е годы я с другом Юрой были молодыми, амбициозными стилягами. В один из майских дней мы завернули в шашлычную на Литейном и, пробираясь между пьющими, дымящими и орущими компаниями, обнаружили столик, за которым восседал мужчина средних лет. Я только открыл рот, чтобы попроситься за стол, как «хозяин» жестом пригласил присоединиться. Официант принял заказ и удалился, а мужчина разлил «свою» водку в три стакана и сказал:

— Молодые люди! Сегодня десятилетие со дня Победы. Давайте помянем тех, кто уже никогда не выпьет, не полюбит, не…

Тут он крякнул и опрокинул стакан. Мы тоже выпили и скорбно молчали. Я исподтишка рассматривал воина, который совсем не походил на былинного богатыря, не напоминал покалеченного солдата и не выглядел умудренным офицером.

Ранее я уже насмотрелся на пьяных «героев», которые рвали на груди рубаху с криком: «Я за тебя, сволочь, кровь проливал!» (Позднее, в милиции выяснялось, что «раненый» всю войну прослужил в похоронной команде или возил на машине командира части, стоявшей у Берингова пролива.)

Внешне наш «сографинник» на героя не походил. Я, чтобы «попасть в тему» и прервать молчание, спросил:

— А где вы воевали?

— Начинал на «Невском пятачке».

— Ого! Там же совсем было плохо?

Он уставился на меня немигающим взглядом. Я уже решил «пошутить»:

— Извините, я что-то не то сказал? — но осекся — его тело начало содрогаться, глаза наполнились слезами, которые тут же потекли по щекам.

— …что ты знаешь про «плохо»? — он говорил, рыдая. — Плохо — это когда соседу, с которым ты только что доел пшенку из одного котелка, сносит осколком мины голову. Плохо — это когда ты достаешь документы из кармана убитого командира и находишь письмо: — «…папочка, мы тебя очень любим и ждем. Твои — Люба, Миша и Настя». Плохо — это когда там же фотка…

Он уронил голову на руки, но я расслышал:

— …это когда полгода в воде по грудь, а кухне до нас не добраться…

Я не помню, чем окончилась встреча. Наверное, мы сопереживали, но…

Из тех, кто вернулся в 1945-м с войны, ныне остались немногие, но как им «приятно» слышать, что льготы отменяются, зато… А я вспоминаю: «Плохо — это когда…»

Совсем плохо нам, ленинградцам, было в течение 900 дней блокады. Невозможно, казалось бы, выдержать все испытания, выпавшие на нашу долю.

Однажды, после моего публичного выступления, ко мне подошел мужчина средних лет и поблагодарив, сказал:

— Мне понравился ваш рассказ. Вот только зря вы добавили для драматизма некоторые тяжкие подробности.

Его замечание загнало меня в тупик, потому как я не рассказал и о половине бедствий и лишений, выпавших на нашу долю.

Разве можно передать постоянное чувство голода и холода, когда день за днем лежишь под теплым одеялом в пальто, ушанке и варежках и мечтаешь о хлебе, и никаких других желаний не испытываешь. Мама строго наказывала:

— Ребятки, будем каждый час по маленькому кусочку хлеба, чтобы…

Тогда я смотрел только на часы. Однажды, когда мама с братом ушли на кухню пилить мебель для «буржуйки», я не выдержал. Выбравшись из «логова», я залез на пианино и перевел часы минут на 20. Родные вернулись, и я тут же указал на часы. Мама заплакала от жалости ко мне, но кусочек хлеба я получил.

Голод — это страшное состояние, а если он длиться месяцами, годами, то человек только о еде думает или сходит с ума. Мы могли погибнуть от бомбежек, артобстрелов, в завалах, но вспоминаем те моменты, когда удавалось покушать. Нас не поражали трупы на улицах, но я запомнил первый в жизни апельсин, который выдали в школе (помощь США). Но вот еще эпизод, оставшийся в памяти навсегда. В солнечный сентябрьский день мы с приятелем возвращались из школы. В тишине, нарушаемой только чириканьем воробьев, с неба раздался угрожающий свист, и в сотне метров от нас в парикмахерскую попал снаряд. Взрывной волной вынесло все наружу. Картина не для слабонервных, но не редкая для Питера тех лет!

Голод приносит страдания, но и доводит до сумасшествия: соседка Нина отправлялась за пайкой хлеба и съедала ее по дороге домой. Уже в коридоре она кричала, что хлеб у нее отобрали. Ее трехлетняя дочь быстро угасла.

Я тоже всю жизнь ношу на совести рубец. До войны мама ежедневно говорила мне:

— Скушай яблочко — будешь здоровым и сильным!

Я послушно откусывал кусочек, а остальное отправлял за буфет, под батарею водяного отопления. Когда началась голодуха, я вспомнил о «сухофруктах» и забравшись (до сих пор не понимаю как) в тайник, стал ежедневно съедать по огрызку. Стыдно потому, что я не сказал никому об объедках.

Но не только голод и холод были убийцами ленинградцев. Фашисты методично вели обстрелы города из дальнобойных орудий. Наши окна выходили на Мальцевский рынок, и любое попадание в него выбивало стекла взрывной волной. Сначала мы вставляли новые, но скоро и те кончились, и окна были забиты фанерой. Наступила темнота. Связь с внешним миром ограничивалась только радиорепродуктором. Рано утром звучал голос диктора: «От Советского информбюро. На Первом Белорусском фронте фашистские войска, неся громадные потери, продолжили наступление и овладели городами… Наши части отступили на заранее подготовленные позиции…» Потом Леонид Утесов пел: «Ведь ты моряк, Мишка, а это значит, // Что не страшны тебе ни горе, ни беда…» И включался метроном.

Вы можете представить себя лежащим в темноте и слушающим, как уходят секунды, минуты, часы вашей жизни?

Но подобный покой часто прерывался сигналом «Воздушная тревога». Под звуки завывающей сирены старшие спускались в бомбоубежище и располагались на цементном полу. Подростки бежали на чердаки, чтобы обезвреживать «зажигалки». Эти походы происходили по несколько раз в день. Артобстрелы были значительно неприятнее. Они начинались всегда неожиданно и наносили громадный ущерб.

Летом 1942 года мой брат с приятелем пошли в кинотеатр. Посмотрев фильм, публика потянулась на выход. Когда первые ряды уже вышли на улицу, в трамвай, стоявший напротив, попали два снаряда. Публика была буквально скошена осколками. Задние ряды, испуганные взрывами, кинулись к выходу, сбивая и топча впереди идущих. Брат рассказывал:

— Нас с Геной сбили с ног, и мы на четвереньках пробирались на улицу среди трупов и луж крови.

Зато, сколько радости доставил нам сбитый фашистский бомбардировщик, упавший на ограду Таврического сада. К сожалению, подобных радостей было мало, а вот истощенные женщины с покойниками на саночках попадались постоянно. Блокада!

Тогда же мы мечтали о победе в этой кровавой войне. Я даже представлял неслыханный праздник в День Победы! Мы ненавидели фашистов, а когда в 1944 году возле нашей школы пленные немцы стали прокладывать трубы, мы жалели их и делились своими скудными завтраками. Вот и пойми русскую (детскую) душу.

И Победа пришла! Мама раздобыла для меня и брата два брикета мороженого. Так что я знаю вкус Победы!

Мои сверстники не участвовали в военных действиях Великой Отечественной войны, но оккупацию, концлагеря, блокаду (в Ленинграде) и даже голодные годы в эвакуации, мы хлебнули полной мерой. Я с ностальгическим трепетом смотрю фильмы о Второй мировой войне и с каждым годом убеждаюсь, что для разных стран-участниц, война имела свой «цвет», свою меру потерь, крови и последствий.

Я помню, как в 42 году мама негромко говорила Долику (мой старший брат):

— Алик наш умирает. Уже ручки распухли…

Олег Яцкевич (справа) с братом

В замечательном фильме «Мост Ватерлоо» возлюбленные — офицер (Р. Тейлор) и балерина (Вивьен Ли) — обсуждают на улице разбомбленного Лондона, в какой ресторан (клуб) пойти поужинать.

Тем горше стало, когда прочитал в газете «Аргументы и факты» № 8 (февраль 2005 года) воспоминания дважды Героя Советского Союза, летчика В. И. Попкова:

«…мы и попали под горячую руку маршала Жукова, который считал, что за безраздельное господство немцев в воздухе должны отвечать мы — семь несчастных летчиков. Жуков настойчиво требовал, чтобы Зайцев расстрелял нас лично. На что наш командир отвечал: „Я своих не расстреливаю! Их и так все меньше с неба возвращается. А стреляю я только по немцам…“ Жуков окончательно вышел из себя, и его люди на наших глазах расстреляли несколько офицеров, чей неприглядный вид вызвал у него отвращение».

Войну мы выиграли, и памятники маршалу Г. К. Жукову заслуженно стоят во многих городах бывшего СССР. Вот только трудно представить количество слез, пролитое родными и близкими тех офицеров, чей «неприглядный вид»…

Я — малолетний участник блокады Ленинграда — в годы войны насмотрелся на трупы людей, сраженных голодом, артобстрелами и бомбежками. До сих пор ненавижу расхожую фразу тех времен: «Война все спишет». Помню рыдания моих близких, когда семья узнала, что мой дядя Володя погиб в советском лагере, куда он был доставлен из фашистского концлагеря после окончания ВОВ.

Много лет спустя я познакомился с сослуживцем — Винокуровым (запамятовал его имя и отчество), который лишился на войне руки и ноги. При этом он вдохновенно работал на скромном посту в конструкторском отделе и что, может быть, главное, оставался по жизни доброжелательным, веселым человеком. А как он радовался, когда спустя 25 лет после окончания войны родное государство одарило его механической коляской (или «Запорожцем», что равнозначно по своей убогости) для передвижения.

Война — это подвиг всего нашего народа. Всех тех, кто даже в тяжелейших условиях сохранил преданность отчизне. Я беру в руки альбом «Борьба за Ленинград (летчики)» и комок подступает к горлу — большинство из них погибло в ходе войны. Роскошный альбом в полной мере рассказывает о мужестве молодых ребят, боровшихся в небе с противником на далекой от совершенства технике. А там, где штатное вооружение самолета или его мощность не позволяли вести на равных бой, наши ребята мужественно шли на таран. Вот так совершил первый ночной таран Алексей Севостьянов, будущий Герой Советского Союза, погибший в небе над Берлином.

Авторы: старшие лейтенанты А. Н. Яр-Кравченко и В. В. Морозов — поместили в альбоме более двухсот репродукций, на которых показан блокадный Ленинград, воздушные бои и портреты летчиков, 66 из которых стали Героями Советского Союза. Немаловажен блестящий текст, созданный Б. Бродянским. Сам факт выхода в свет альбома весной 1944 (!!) года тоже можно отнести к подвигу.

Опять на глаза навернулись слезы — вспомнились слова песни: «Родина слышит, Родина знает, // как ее сын в облаках погибает…» Читаю: «…в начале зимы здесь шли жесточайшие бои. И из-под снега начали вытаивать убитые ребята. Словно „подснежники“ смерти… Мы их похоронили без документов. Перед боем, как известно, документы надо было сдавать». Это слова скончавшегося А. Н. Яковлева — инвалида ВОВ, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, мужественно обнародовавшего подлинные цифры наших потерь в годы войны — свыше 30 миллионов погибших. (АиФ № 8, 2005)

Эта цифра кричит еще и о том, что после войны в СССР рыдали миллионы неутешных вдов и множество молодых женщин, чьи будущие мужья остались лежать на полях войны, которые так и не обрели простого человеческого счастья. Остается еще пожалеть о миллионах мальчиков и девочек, так и не родившихся, потому как их отцов тоже унес «смерч» под названием: «Вторая мировая»…