Лица войны
15 июня 1941 года мне, Сухоносовой Наталье Владиславовне, исполнилось 6 лет, а через неделю, 22 июня, началась война. Еще до начала войны, в 1937 году, большая и дружная семья Сухоносовых, в которой росли семь детей — три сына и четыре дочери, — включая моего отца, проживала в Царском селе в доме, построенном моим дедом, по адресу: ул. Саперная, 21.
Жизнь и судьба моего деда, Сухоносова Владислава Палладиевича, во многом определили жизнь моей семьи как в военное, так и в послевоенное время.
Мой дед, происходивший из дворян Полтавской губернии, родился в 1880 году. Он был кадровый офицер русской армии, по специальности — военный инженер-строитель. Получил военно-инженерное образование при Главном инженерном управлении военного ведомства, которое находилось в здании Михайловского замка в Санкт-Петербурге.
С 1903 года жизнь Владислава Палладиевича была связана с российской армией, более конкретно — с инженерно-строительными войсками, сначала Главного инженерного управления военного ведомства, затем — с 1910 года — Петроградского военного округа.
С 1906 года он участвовал в проектировании и строительстве ряда административных и жилых зданий — военного клинического госпиталя, фельдшерской школы, военных казарм, Федоровского городка и других объектов.
Сухоносов Владислав Палладиевич, 1935 г.
В послужном списке дедушки эти и ряд других строительных объектов, включая военные фортификационные, отмечены с указанием его хорошей и грамотной работы.
В течение трех лет, с августа 1914 года, В. П. работает в должности старшего адъютанта Окружного управления войск Петроградского военного округа. Награжден четырьмя орденами и двумя медалями за участие в военно-инженерных работах во время Первой мировой войны. В приказах о награждениях отмечались его «отлично-ревностная служба и особые труды».
В 1917 году он был командирован в Управление начальника инженеров армии Северного фронта.
После Октябрьской революции В. П. работает в военно-строительных войсках Петроградского (Ленинградского) военного округа.
Имя В. П. неоднократно отмечалось в приказах РВСР и РВС СССР, хранящихся в Государственном архиве Российской армии. Эти приказы были подписаны Ворошиловым и впоследствии реабилитированными Уншлихтом, Гамарником, Тухачевским.
После увольнения из рядов армии в запас в 1933 году работает в Артиллерийской академии РККА им. Дзержинского начальником строительного участка Академии.
Мой дед был не только трудолюбивым квалифицированным специалистом и высокообразованным человеком, но и замечательным семьянином. На нем всегда держалась большая многодетная семья, включая его родителей. И он очень много работал, часто совмещая две-три должности одновременно.
Семья Кружковых-Сухоносовых. Слева направо: бабушка Евдокия Ивановна, мама Анна Петровна, Наталья (2 года), отец Владислав Владиславович, 1937 г.
Наступает 1937 год, год массовых репрессий, арестов, ссылок, расстрелов. В. П. был арестован НКВД 19 сентября 1937 года по статье 58 УК и 5 ноября 1937 года его расстреляли как врага народа. Полностью реабилитирован 18 ноября 1957 года, все обвинения сняты как лживые и сфабрикованные. Справка о реабилитации № 18 66-Н-57 от Военного трибунала Ленинградского военного округа.
Тогда же, 20 декабря 1937 года, жена Владислава Палладиевича, моя бабушка Сухоносова Анна Федоровна, с младшими детьми была выслана в Ярославль с конфискацией дома, всего движимого и недвижимого имущества.
Но в России были, есть и будут не только губители, но и спасители. Семью врага народа, без средств к существованию, с четырьмя детьми, из всего имущества у которых — лишь узелки в руках, приютила замечательная ярославская семья Измайловых.
Двум старшим сыновьям семьи Сухоносовых — Владиславу, моему отцу, и Федору, моему дяде, — было предписано выехать на север. Отец занимался ремонтными работами в Мурманском порту, Федор — строительством оборонительных сооружений в Ваенге, рядом с Мурманском.
Прямых репрессий 30-х годов избежали только две старшие дочери семьи Сухоносовых — Анна и Вера, ставшие женами командиров РККА в 1928–1930 гг.
Из всей семьи в Ленинграде осталась одна Анна с мужем Цховребовым Михаилом Ивановичем, военным специалистом, окончившим Артиллерийскую академию РККА им. Дзержинского. В 1930 году от академии Михаил Иванович с Анной получили комнату в доме 14 на Литейном проспекте. В 1935 году М. И. погиб в известной катастрофе на Октябрьской железной дороге, когда он ехал в Москву на совещание по вызову К. Е. Ворошилова.
В 1939 году мой отец был призван из Мурманска в ряды действующей армии в советско-финскую войну 1939–1940 гг.; в Мурманск он вернулся после окончания этой войны продолжать отбывать ссылку.
Отец всю жизнь мечтал о море, о службе во флоте. И в порту Мурманска он занимался ремонтными работами на кораблях, получив звание старшины II статьи. Сохранились фотографии отца в военной форме. Отец мечтал и готовился поступать в Высшее военно-морское училище им. Дзержинского в Ленинграде. Начавшаяся 22 июня 1941 года война не позволила реализовать эти планы.
Братья Сухоносовы. Федор (слева), Владислав. Перед уходом Владислава на финскую войну, 1939 г.
Тогда, в 1940 году, семья моего отца, истерзанная репрессиями, еще не знала, что ее ждут еще более тяжелые испытания — гибель сыновей на фронтах войны с Германией, страшные дни блокады Ленинграда и т. д.
К началу войны 1941 года я жила в Ленинграде в семье моей мамы Кружковой Анны Петровны — вместе с бабушкой и дедушкой — на проспекте села Смоленского, теперь это проспект Обуховской обороны, дом 56, а мама в это время находилась «на выселках» в Мурманске вместе с моим отцом.
Я ходила в детский сад.
Наталья Сухоносова в день своего рождения, 15 июня 1941 г.
В начале июня 1941 года в Ленинград приехала моя мама — все время Мурманской ссылки отца она была вместе с ним, — для того, чтобы вместе со мной вернуться к отцу в Мурманск. Отец не видел меня 3 года. Мы с ним только «переписывались» — к четырехлетнему возрасту бабушка Евдокия Ивановна научила меня читать и писать печатными буквами.
22 июня 1941 года началась война. Уже к 10 июля немецкие войска подошли к городу с юго-запада, а с севера наступали финны. Блокады еще не было, но эвакуацию уже объявили. И приняли решение — ленинградских детей от ясельного до подросткового возраста вывезти из города…
Поезд идет… на юг
Наш эшелон отправлялся с Московского вокзала, у всех детей — сумочки с фамилией и необходимыми вещами. В мою сумочку и во все карманы бабушка положила записочки с заранее выученными мной ленинградским адресом и фамилиями и именами мамы, бабушки, дедушки и отца. На вокзале нас посадили в поезд, который, как потом оказалось, двигался в южном направлении — навстречу наступающим фашистам. По-видимому, это было связано с неразберихой первых недель войны. Наш эшелон в Окуловке попал под бомбежку и обстрел, были первые жертвы, несколько разбитых вагонов загорелись.
Дальше ехать оказалось невозможно — впереди наступавшие немцы. От бомбежек и обстрелов мы прятались под уцелевшими вагонами, в кустах вдоль дороги. Таким образом эвакуированные дети первыми из ленинградцев встретились с лицом войны.
Оставшихся в живых разместили в сельской школе ближайшего села, куда стали привозить и раненых красноармейцев. Продолжавшиеся бомбежки, убитые, покалеченные люди и — цветущие школьные клумбы, сад около школы… Такими я запомнила первые дни войны.
Назад, в Ленинград!
Моя бабушка, которая в то время была отправлена на рытье оборонительных окопов и траншей, узнала о судьбе нашей группы эвакуированных детей, отпросилась с работы на несколько дней и каким-то чудом сумела найти меня в Окуловке. В Ленинград мы вернулись последним составом в товарном вагоне, поезд шел только до станции Обухово. А вскоре, 8 сентября, началась блокада Ленинграда. В этот же день немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады — погиб запас продовольствия, который мог бы спасти многие тысячи ленинградцев от голодной смерти.
Мы жили в рабочем районе Ленинграда, теперь это Невский район, недалеко от железнодорожного моста через Неву. В соседнем доме располагался штаб по формированию народного ополчения района. Сейчас на этом доме установлена памятная доска. Наш район бомбили и обстреливали практически ежедневно.
Мама была членом бригады гражданской самообороны. В задачу таких бригад входила борьба с зажигательными бомбами на крышах жилых домов, и мама дежурила на крыше нашего дома.
Нередко обстрелы заставали нас с мамой на улице по дороге за хлебом или водой, тогда мама ложилась на меня и закрывала своим телом. Во время очередного обстрела, когда везли воду, меня ранило в руку. После операции пожилой доктор повел меня на кухню и попросил дать мне тарелку супа. На кухне он дал маме кулек картофельных очисток со словами: «Это для девочки». Дома мы на буржуйке, что выменяла неутомимая бабушка, сварили суп — это был праздник.
Бабушка где и как могла добывала пропитание, ездила в пригород за «хряпой» — остававшимися на полях кочерыжками капусты с подгнившими листьями, меняла бывшие в доме дорогие вещи на малопригодные суррогатные продукты. Эквивалентом обмена обычно был хлеб.
Сначала мы ходили в бомбоубежище, потом вообще перестали реагировать на сигналы тревоги — уже не хватало сил.
Первым слег мой дедушка по материнской линии — Кружков Петр Иванович, известный в своих кругах мастер по настройке и изготовлению народных струнных инструментов. До революции у него были две мастерские подобного профиля.
В 1900-х годах он увлекается идеями замечательного русского музыканта-новатора В. В. Андреева, организатора и руководителя первого оркестра народных инструментов — идеями усовершенствования их акустических характеристик. Он много работает, экспериментирует, в результате получает тяжелое заболевание — астму Его не стало уже в октябре 1941 года. А в ноябре под Ленинградом погиб мой дядя Кружков Анатолий Петрович, ушедший добровольцем в народное ополчение. Мы остались втроем — бабушка, мама и я.
Семья Кружковых в 1911 г. Слева направо: дедушка Петр Иванович, бабушка Евдокия Ивановна, их дети — Анатолий и Анна (моя мама)
Наступило самое тяжелое время — зима 1941–1942 гг. с сорокаградусными морозами. В городе не было электричества, отопления, прекратили работу водопровод, канализация. Норма выдачи хлеба на наши карточки снизилась до 125 граммов суррогатного хлеба в день. Хлеб разрезали на маленькие кусочки, стараясь растянуть их на целый день, добавляя к ним немного «киселя» из дедушкиного запаса столярного клея, который быстро иссяк…
Сгрудились в маленькой комнате с одним окном, выходившим в типичный для города «ленинградский колодец» — проем между домами.
Еще в начале войны был разграблен наш дровяной склад, находившийся в сарае во дворе дома, поэтому пока были силы, бабушке и маме приходилось добывать «топливо» для буржуйки везде, где только можно: у разрушенных домой, сараев, заборов и т. и. Затем в огне буржуйки стали сжигать старинную мебель, книги и прочее — все, что могло гореть и как-то согревать нас.
Дорога к Неве
За водой ходили к Неве — к счастью, наш дом находился в 40–50 метрах от реки. Дорога к Неве была тяжелой и страшной — везде, начиная с лестничной клетки подъезда и до проруби, — лежали замерзшие люди. Мне врезалось в память, как мы с мамой еле бредем от проруби с бидончиком воды, привязанным к детским санкам, спотыкаемся и падаем на запорошенный снегом труп женщины с маленьким ребенком на груди…
Потом похожие ситуации стали обычными — так притупилось восприятие блокадной жизни — кто-то падал, не доходя до спасительной проруби, и замерзал, кто-то падал уже с бидончиком воды, не в силах донести его до дома.
Дорога к Неве стала для нас настоящей «дорогой жизни», так как наличие воды и возможность выпить чашку кипятка как-то поддерживали наши силы.
За гранью выживания
Самым мучительным было непреходящее чувство, к которому нельзя привыкнуть — изматывающее чувство голода. В темной комнате, освещенной маленьким огоньком коптилки, в небольшом пространстве около буржуйки мы сидели, одевшись, потом уже только лежали, не раздеваясь, под ворохом одеял, пальто, шуб. Еще в начале блокады мама и бабушка мне читали детские книги — Б. Житкова, К. Чуковского, С. Маршака и т. д. И это как-то притупляло чувство голода. Когда не стало сил даже на чтение, мы стали просто рассматривать довоенные фотографии родных и близких, а мама и бабушка сопровождали каждую фотографию своими воспоминаниями. Читали подписи родных на этих фотографиях, и возникало такое чувство, будто они среди нас и разговаривают с нами.
Все события первых месяцев блокады — смерть дедушки и дяди, героические усилия по поддержанию жизни, отсутствие какой-либо возможности свидеться с родными — все это создавало обстановку полной изоляции и отчаяния.
В начале января слегла неутомимая, самоотверженная, любимая всеми бабушка. Страшным и ярким воспоминанием, от которого до сих пор стынет сердце, стала ее смерть. Мы спали втроем одетыми на одной кровати (я — в центре, под ворохом одеял), согревая друг друга. И вдруг ночью мы с мамой испытали нечто вроде внезапного и сильного толчка, мгновенно проснулись — бабушка была мертва. А позже на приступке камина мы нашли горсть сухариков, которые бабушка тайно откладывала для нас из своей скудной дневной порции хлеба.
Остались вдвоем с мамой. Мама — маленькая хрупкая женщина с уже начинавшимся туберкулезом легких — еле переставляла опухшие ноги. Закончилось топливо для буржуйки, и казалось — это конец. Мы — за гранью выживания, и спасти нас могло только чудо. И спасение пришло!
Нас разыскал старый мамин товарищ по комсомольской работе, давний друг нашей семьи. Он работал на военном заводе и получал повышенный ИТРовский продовольственный паек. И вот раз в неделю через весь темный, холодный, простреливаемый город он шел, чтобы принести нам с мамой часть своего пайка. Это и спасло нас. Его имя — Василий Иванович (фамилию детская память не сохранила), фотографии до сих пор в нашем семейном альбоме, мы его всегда вспоминаем как самого родного и близкого человека.
Наш спаситель зимой 1941–1942 гг. Василий Иванович
Для меня лично после Окуловки это было второе чудо спасения. Так мы дотянули до весны; собирали лебеду, из которой варили суп, по карточкам немного увеличили норму продовольствия.
Очень тяжелыми для меня стали впечатления от весенних уборок домов и улиц от трупов погибших ленинградцев, от снега, льда, нечистот. Это спасло город от эпидемий.
В эвакуации
В июле 1942 года мы с мамой были эвакуированы из Ленинграда по Ладожскому озеру. С собой у нас был небольшой чемодан с узелком и школьный портфельчик с фотографиями родных и близких — и это был самый драгоценный багаж.
От берега отплыли три судна с людьми, нас бомбили с воздуха, в одно судно попала бомба, многие люди погибли, берег обстреливался. А далее была долгая мучительная дорога на восток. Ехали в товарных вагонах, в жуткой тесноте, располагались с вещами на полу. На станциях можно было достать кипяток и обменять кое-какие вещи на продукты. В пути многие блокадники погибали — сказывались необратимые последствия голода.
К сентябрю мы оказались вдали от линии фронта на Алтае. Через Барнаул мы доехали до Алейска (это 120 км), а далее на подводе до зерносовхоза (еще 60 км), где мы и жили в 4 отделении этого совхоза. И там нас приютила замечательная трудовая семья — тракторист дядя Рома, его жена тетя Фрося и бабушка, которая вела подсобное хозяйство. Здесь не было бомбардировок и обстрелов, но жизнь была трудной — все мужчины на фронте, работали в основном женщины и подростки.
Мама в это время трудилась на полевом стане медиком, объезжала трудовые лагеря, лечила рабочих. Я ее почти не видела — рано утром за ней приходила подвода, вечером маму привозили, когда я спала. Работала она, как и все, без выходных.
Там же, на Алтае, я пошла в школу, в первый класс. В школе была одна теплая комната с единственной электрической лампочкой. В ней-то мы, дети всех возрастов, и учились, и учительница у нас была тоже одна. И был, я помню, сторож — фронтовик, инвалид войны, он заведовал печкой.
Свою «преподавательскую» деятельность я начала в этой школе, поскольку уже умела кое-как читать и даже писать печатными буквами, и учительница доверяла мне группу из двух-трех ребятишек.
Тетрадей не было, обучение шло с помощью мела и дощечек, потом учительница раздобыла старые газеты, старшие ученики из них сделали тетрадки и писали на свободных полях.
В 1942 году мой отец был вторично призван в ряды действующей армии и направлен в город Йошкар-Олу, где формировались войсковые части РККА для отправки на фронт. Сохранились письма отца из Йошкар-Олы и с фронта, где он пишет о боях с немцами. 3 июля 1942 года, защищая Москву, отец погиб под Можайском на опушке леса около деревни Рогозино-Уваровского района Московской области. В 1974 году его останки вместе с останками других погибших в этом районе перенесены в братскую могилу на центральную усадьбу совхоза «Семеновский»; установлена мемориальная доска на памятнике, где выбиты его фамилия и инициалы. Этот памятник был открыт в 30 годовщину Победы — 9 мая 1975 года.
…Извещение о гибели отца пришло нам только осенью.
Эта очередная потеря совсем подорвала здоровье мамы, она тяжело заболела и чуть не погибла, ее с трудом выходила приютившая нас алтайская семья. Спасением для мамы стало письмо друга моего погибшего отца — Шейко Моисея Корнеевича.
Сухоносов Владислав Владиславович, мой отец. Старший сержант. Перед отправкой на фронт Отечественной войны, 1942 г.
Это был старый большевик, член партии с 1920 года, участник первой русской революции 1905 года. За участие в стачках, забастовках и восстании рабочих-железнодорожников на Екатеринославской ж/д. неоднократно арестовывался и был приговорен к каторжным работам на 8 лет в Сибири. Февральская революция его освободила.
Шейко Моисей Корнеевич, друг моего отца, 1940-е гг.
Окончив технический рабфак, Моисей Корнеевич до войны работал инженером-механиком на предприятиях Новороссийска и Сочи. В разгар репрессий 1937 года он, как и тысячи старых большевиков, был выслан в Мурманск, где и сблизился с моим отцом. Они жили по соседству в общежитии для репрессированных, на старом пароходе, их каюты были рядом.
Уходя на фронт, отец просил Моисея Корнеевича позаботиться о нас, если с ним что-нибудь случится. И он выполнил просьбу отца. Осенью 1942 года Моисей Корнеевич, замечательный инженер-механик, был направлен на военный завод в Казахстан, в Усть-Каменогорск. Он разыскал нас с мамой и прислал нам вызов.
И снова — в путь!
На Алтае начиналась суровая зима, морозы достигали шестидесяти градусов, но мама, потеряв всех близких, решилась ехать немедленно. На телеге, завернутые о овечьи тулупы, в составе зернового обоза добрались до Алейска. Как мы не замерзли, одному Богу известно…
По дороге я тяжело заболела двусторонним воспалением легких, мама смогла поставить меня на ноги только к весне, и мы продолжили путь в Усть-Каменогорск.
По дороге через окно вагона ночью у нас вытащили единственный чемодан, остались только узелок с едой и портфельчик с фотографиями и документами, который мама днем не выпускала из рук, а ночью подкладывала под голову.
Усть-Каменогорск встретил жарой, сухими ветрами, кратковременным цветением степных тюльпанов… Там я после долгого перерыва пошла в обычную школу, и у меня даже было два собственных учебника и личный портфель!
После освобождения Украины в 1944 году Моисея Корнеевича направили на Украину в Винницкую область, где он в качестве главного инженера руководил восстановлением разрушенных сахарных заводов в Гоноровке и Степановке. Ритм жизни у нас тогда был авральным — мама чертила бесконечные чертежи, Моисей Корнеевич дома почти не появлялся, на заводе и ел, и спал.
Но было тепло и солнечно, цвели сады и клумбы, у многих работников завода были подсобные хозяйства, и после всего пережитого мне все это казалось раем. На премиальные деньги Моисея Корнеевича купили корову, и я ее пасла, а мама доила, и у нас появилось свое молоко!
Первую годовщину полного снятия блокады Ленинграда праздновали 27 января 1945 года всем техническим отделом завода. Там же застала нас Победа!
В день Победы, в мае 1945 года, весь наш заводской поселок был в цвету деревьев и лугов, на клумбах распускались цветы, и мы, дети, радостно бегали с букетиками и флажками, а взрослые поздравляли друг друга, целовались и обнимались. Когда я, устав от праздничных переживаний, вернулась домой, то застала маму и М. К., тоже вернувшихся после праздничного «банкета» на заводе, сидящими за столом, и на нем лежал кусочек пирога — они всегда в подобных случаях приносили мне что-нибудь лакомое — кусочек сахара, конфетку и т. п.
Мама и М. К. молча перебирали ленинградские фотографии, мама плакала и строго сказала мне: «Садись и не шуми».
После тяжелой авральной работы на Украине Моисея Корнеевича посылают восстанавливать и запускать разрушенный в Кореневке (Краснодарский край) 2-й Кубанский сахарный завод, затем переводят на работу в судоремонтный отдел порта города Сочи. Сочи в те годы представлял собой общесоюзный госпиталь. Как сказали бы сейчас, реабилитационный центр для раненых со всего СССР. Здесь уже после Победы я встретилась с войной. В реабилитации раненых активное участие принимали ученицы школы, где я училась. Мы выводили раненых на прогулки, писали под диктовку письма, читали книги, давали концерты детской самодеятельности. Летом вместе с пионервожатыми часто ходили на «заработки» в совхозы: помогали убирать урожай.
Связь с родными не прекращалась никогда
Получив извещение о гибели моего отца в 1942 году, мама сразу послала письмо по единственно точно известному адресу наших родных — в Ярославль, место высылки семьи Сухоносовых. Ответ пришел быстро. Бабушка, Анна Федоровна, сама разыскивала нас: прислала удивительное письмо со словами любви и поддержки. Оказалось, к этому времени, к 1942 году, из трех ее сыновей погибли двое — мой отец и его младший брат Михаил, способный к математике, мечтавший поступить в Ленинградский авиационный институт. Его не приняли, по-видимому из-за анкетных данных. В 1941 году он поступает в Ленинградский институт железнодорожного транспорта, а в январе 1942 года призывается в ряды Красной армии. Михаил пропал без вести в сентябре 1942 года, предположительно — его эшелон, движущийся к линии фронта, попал под авиационную бомбежку.
Многолетние поиски обстоятельств его гибели ни к чему не привели, но мы продолжаем искать и надеемся до сих пор.
Единственный оставшийся в живых из трех сыновей, Федор, как до войны, так и во время войны продолжал профессию деда — военного строителя фортификационных сооружений. Федор возводил в городе Ваенга сооружения, необходимые для защиты судов Северного конвоя союзников. Этот конвой поставлял по ленд-лизу военную технику — танки, самолеты, «студебеккеры», авиационное топливо и др., а также продукты питания. На ящиках с продуктами стояла надпись: «Только Ленинграду». Это имело большое значение не только в военном, но и в моральном плане.
Братья Сухоносовы. Федор (слева), Михаил, 1937 г.
Теперь о четырех дочерях моей бабушки Анны Федоровны. Две дочери А. Ф. — старшая Анна и младшая Нина Сухоносовы — пережили блокаду Ленинграда, пройдя через все ее жуткие этапы — голод, холод, утрату карточек, дистрофию.
Анна до начала войны успела закончить два курса филологического факультета ЛГУ, одновременно работая в библиотеке факультета, проживала по-прежнему на улице Пестеля, дом 14.
С самого начала блокады работала санитаркой в эвакогоспитале, с 1943 года — сотрудницей газеты «Ленинградская правда» в отделе писем. Вторая волна репрессий 1946–1948 гг., направленная на преследование творческой интеллигенции, коснулась и ее. Из газеты Анну уволили, на работу ее никуда не брали, и только близкие друзья помогли ей устроиться на работу экскурсоводом по историческим местам Ленинграда и пригородов.
Нина, студентка сельскохозяйственного института в городе Пушкине, была направлена в сентябре 1941 года на строительство оборонительных сооружений под Ленинградом, также оказалась в кольце блокады, работала кочегаром в госпитале. Встретила Анну, и сестры жили вместе на улице Пестеля. Были украдены продовольственные карточки и когда, продав драгоценности, Нина эвакуировалась в Ярославль, то она была так истощена, что бабушка А. Ф. подумала, что это не ее дочь, а ее 75-летняя сестра.
Еще о двух дочерях А. Ф.
Варвара была на фронте, служила в одной из дивизий Северо-западного фронта при штабе дивизии. Вернувшись с фронта, много работала, поддерживала родных и близких.
И только Вера, жена офицера Красной армии действующих на фронте войск, жила и воспитывала детей в Баку.
Сохранить традиции
Мне выпало счастье жить с двумя бабушками — Евдокией Ивановной (по линии мамы) и Анной Федоровной (по линии отца). Е. И. была очень статной, полной сил и энергии, в молодости красавицей, в семье ее шутливо называли Екатериной II. Ее любили не только родные, но и соседи. Весь семейный уклад держался исключительно на ней, так как мой дедушка был вечно в работе. Он рано заболел тяжелой астмой — типичной бедой его профессии. Моей бабушке Е. И. пришлось отказаться от своей мечты — получить хорошее образование, и она полностью посвятила себя семье, ухаживала за мужем, воспитывала двоих детей и в довоенные годы в отсутствие моей мамы занималась моим воспитанием. Ее самоотверженность, энергия и любовь в годы блокады спасли нас с мамой.
Вторая моя бабушка — А. Ф. всегда была в центре семьи Сухоносовых, она ее цементировала и объединяла, особенно духовно. Вырастив и воспитав 7 человек детей, она получила государственную награду — орден «Материнская слава III степени». И это в условиях нечеловеческих трудностей послереволюционного периода, периода репрессий, а также тяжелых лет Отечественной войны. У А. Ф. не опустились руки бороться даже в 1937 году за реабилитацию своего мужа, несправедливо осужденного. Именно она в 1956 году написала письмо Хрущеву H. С. с просьбой о реабилитации мужа. В то время эпоха реабилитации только начиналась, не носила массового характера. И А. Ф. уже тогда добивалась для мужа полной реабилитации.
И, конечно же, меня всегда и до сих пор удивляет и восхищает мужество моей мамы — Кружковой Анны Петровны, маленькой, хрупкой, тяжело заболевшей уже в начале войны ленинградки. Ее самоотверженность часто превосходила ее физические силы. Ее открытость, постоянная готовность поделиться последним, ее любовь спасали людей вокруг нее и были также спасением и для нее. И мне есть за что благодарить судьбу.
В истории нашей семьи, как в капле воды из огромного океана истории страны, отразились основные этапы ее непростого развития периода конца 19-го и середины 20-го века. По моему глубокому убеждению наша большая типичная для России этого периода семья в годы тяжелых испытаний выжила и сохранилась только благодаря традициям, заложенным старшими поколениями. Эти традиции мы и стараемся сохранить.
По-прежнему мы часто общаемся, вместе переживаем беды и радости, помогаем друг другу, несмотря на территориальную разобщенность — ведь отдельные «веточки» нашей семьи проживают в Москве, Санкт-Петербурге, Выборге, Севастополе, в Польше и США. Конечно же, нашу большую семью составляют не только родные по крови, но и те, кто помогал нам в годы больших потрясений, и те, кому помогали мы. Им всем низкий поклон и огромная благодарность.
Наталья Владиславовна Переломова (Сухоносова)
Несколько слов об авторе
Окончив среднюю школу в Сочи в 1953 году, я поступила в Московский государственный университет, окончила его и была распределена на работу в конструкторское бюро С. П. Королева, генерального конструктора космической техники страны (занималась материалами для защиты космических объектов). Потом работала в Московском институте стали и сплавов на кафедре кристаллографии. Стала профессором, выпустила многих специалистов-материаловедов, была руководителем более десяти кандидатских диссертаций, написала ряд учебных пособий по кристаллографии и кристаллофизике, некоторые их них переведены на иностранные языки. Внесена в индекс Международного Союза кристаллографов.
Назад: Она была актрисой
Дальше: Подснежники смерти
