Летом 1943 года мама с бабушкой возвращались из эвакуации домой. Маме было пять лет. Бабушке — 23 года. Из Майкора (Пермский край) в Воронежскую область добирались без билетов, едва ли не на перекладных — сначала баржа, потом поезда, поезда, поезда.

В Майкоре бабушку уговаривали остаться еще хотя бы на несколько месяцев — Сталинград только освободили, все было слишком шатко, зыбко, страшно. Но они поехали — совсем маленькая девочка и совсем молодая женщина. Две тысячи километров пути. Фанерный чемодан. В мешок зашитая одежда. Бутылка с засахаренным медом — бабушка совала туда карандаш и давала облизать маме. Сладкий, граненый, твердый вкус. Еще у бабушки был с собой табак — самая верная валюта, вернее водки. За табак их пускали в вагон проводники — но мама запомнила только одного, старого, седого. Он дал ей попить и погладил по голове. Лето сорок третьего уродилось жарким.

На одной из станций они остановились надолго. В городе был госпиталь, в котором — бабушка твердо знала — лежал ее двоюродный брат Валик. Сын врага народа. Разведчик. Сутки, зимой, пролежал раненый в ногу, в воронке, ждал, когда за ним вернутся свои. Свои вернулись, как обещали. Ногу удалось спасти, но Валик все равно умер — от туберкулеза, уже после войны, в Ленинграде, в котором в блокаду умерла от голода его мать. Отец Валика вернулся из лагеря в 1953 году. Дожил до 1980 года — я хорошо его помню. Лысый, беззубый, молчаливый. Рассказывал только, как пил отвар из сосновых иголок — от цинги. Было невкусно, но — помогло. Госпиталь был на окраине города, и бабушка оставила пятилетнюю маму на вокзале — одну. Настрого велела не отходить от вещей. Мама не отошла. Это был очень долгий и очень жаркий день, который мама запомнила во всех страшных красочных подробностях. Мягкий мешок, твердый чемодан, незнакомые люди. Очень хочется пить. Солнце. Женщина на перроне в босоножках — с грудным ребенком. Во рту у ребенка — соска. Мама никогда до этого не видела ни маленьких детей, ни сосок, ни босоножек. И потому решила, что носы у обуви отгрыз ребенок, потому что был голодный. Мама хорошо знала, что это такое — быть голодной. И пока не догадывалась, что самый страшный, бесхлебный, сорок шестой год — еще впереди. Лебеда, брюква, желудевые пышки. Последняя жатва смерти после победы.

Бабушка вернулась на вокзал только к вечеру, серая от усталости и пыли — мама спала, крепко прижав к себе вещи, ни в каком смысле не имеющие цены. Ничего не пропало, кроме Валика, которого в госпитале не оказалось. Перевели. Бабушка принесла с собой игрушку — маленькую черную собачку, самодельную, тряпичную. Весь остаток пути мама не выпускала собачку из рук — и больше всего радовалась, что у нее такой веселый, задранный, похожий на запятую хвостик.

Она очень долго прожила в доме — эта черная собачка. Почти до меня. Но потом куда-то исчезла. Наверное, просто устала.