Книга: Как мы пережили войну. Народные истории
Назад: Я понял, что буду жить!
Дальше: Пережившая расстрел. Вместе с детьми поставили к стенке

Спаситель по имени Ганс

Слишком тонкая грань отделяет порой бытие от небытия, так что нельзя сказать, где кончается одно и начинается другое. Пожалуй (не удивляйтесь), это было первое, что я поняла в своей жизни. Мое первое воспоминание?.. Я звала братика играть, а он почему-то не вставал…
— Он не встанет, — тихо сказала мама, а я тогда не знала еще, что это был рок, тяготевший над нашим родом, который мне каким-то чудом удалось разорвать…
Мы с мамой жили тогда в деревне Купань Переславльского района Ярославской области, куда мама завербовалась сразу после войны. Но больше я жила в Москве, у тети. Конечно, когда была возможность, мама меня забирала. Тогда-то и случилось событие, тоже ярко врезавшееся в мою память, но в этот раз счастливое событие… Мы спали с подружкой и ее сестрами (такие были условия в деревне), когда раздался стук в дверь.
А их мама только что вошла в комнату и стояла с рыбой, которую сама поймала руками в реке. И вдруг в дверь вошел мужчина с одной ногой, и она повисла на нем.
— Ванечка!
— Это, наверное, папка наш! — всполошилась старшая из сестер.
Мы все стали реветь. Действительно нашелся их папка!
До этого я не задавалась вопросом, где мой отец, принимала, как данность, что мы жили с мамой и московскими родственниками, а теперь стала засыпать маму вопросами:
— Где мой папа? Почему у всех есть, а у меня нет?
Сначала мама говорила, что он уехал далеко-далеко по вербовке, а когда-нибудь тоже приедет так же нежданно, как папка подружки, добавляла при этом загадочное «подрастешь, я тебе все расскажу». Когда я чуть-чуть повзрослела, мама рассказала мне о папе и о том, что я родилась в войну, в Германии…
…Теперь это может показаться странным, но до восьми лет у меня не было свидетельства о рождении, только когда пошла в школу, сделали документы. Но по ним получалось, что родилась я в августе, но мама точно помнила, кружился снег, и люди ждали чуда, и день рождения мы всегда отмечали перед Новым годом. Слова мамы документально подтвердились только спустя много лет, я тогда уже была на пенсии, но обо всем по порядку…
О том, каким был мой отец, я имела весьма приблизительные представления, какие могла составить по любительскому портрету, на котором папа был похож на продавца Курочкина, уж не помню как его звали, из нашего сельского магазина.
— Да это же Курочкин! — пыталась открыть глаза маме.
— Нет, нет, — смеялась она над оказией. — Это папа.
Всего лишь похожие черты лица, а папа был гораздо дальше, чем я могла тогда себе представить.
А познакомились они в Москве, куда оба завербовались, — папа работал на стройке, а мама в столовой. У мамы в Москве была родня, а у папы — строгая мачеха, и когда у нее пошли маленькие дети, старшие, от первой жены (папа и его сестры), отправились обустраивать новую жизнь в столицу. Мама тоже была не из балованных — шестая или седьмая в семье…
Встретились, все, как положено, полюбили друг друга и поженились, дали им комнату в общежитии в Химках.
Пошли дети — дочка Валя и сын Толик. Мальчик умер в младенчестве, а следующего мальчика снова назвали Толик, но опять семейный рок — воспаление легких.
Чтобы сохранить девочку, папа сказал маме: «Езжай в деревню, там мои мачеха и отец помогут выходить».
Мама поехала в деревню Ловать Калужской области. Но спасти девочку все-таки не удалось…
И вот началась война… Отец и другие строители, с которыми он работал, пошли добровольно на фронт. Папу ранило в руку, попал в госпиталь в Наро-Фоминск, пулю вытащить не смогли.
Когда его комиссовали, он приехал к маме, ушел в партизаны. Деревня — в глуши, а вокруг дремучие леса.
Вскоре она опустела, немцы собрали селян и погнали в сторону вокзала. Отец как раз пришел за продуктами и узнать, далеко ли немцы, и тоже попал к ним в руки. Пришел бы чуть раньше, чуть позже — маму угнали бы без него, а сгоняли людей со всей округи.
Гнали людей, как стадо, плеткой, и каждый боялся, что она опустится ему на спину. Кто не мог идти, а значит, не сможет работать в Германии, — убивали.
Маме идти было тяжело, она была беременна мною и слабенькая после смерти дочери и боялась потерять сознание — в последнее время с ней такое случалось в ее положении. К тому же ветер разметал ей длинные волосы, которые мешали ей бежать, цеплялись за людей, но папины сестры Феня и Даша (они приехали к нему из Москвы) и племянницы на ходу подбирали ей волосы, чтоб она не упала.
И все же она потеряла сознание. Тут же над ней нависло лицо молоденького парнишки, немца:
— Что валяется? Не хочет идти? — сурово спросил он.
— Она беременная, — ответили родные.
— Как?
Паренек тут же разогнал людей, чтоб не затоптали ненароком, и помог ей встать…
…Не знаю почему, но осело у меня в памяти имя Ганс. Может, просто понравилось когда-то это имя, может, где-то читала или услышала в фильме, только запомнился мне этот парнишка как Ганс, точно не могу сказать, так ли его звали на самом деле, так и буду его называть…
На фоне тех зверств, которые творили фашисты на нашей земле, Ганс казался просто ангелом-хранителем, которого послало Небо. Когда узников разогнали по вагонам — мужчины и старики отдельно, а женщины с детьми отдельно, Ганс помог найти среди этого множества угоняемых в рабство людей женщину-врача, которая помогла моей маме прийти в себя, и помог маме войти в вагон.
В вагонах стояли стон, крик, плач, были и умершие в пути. Не помню, в какой город приехали… там немцы разбирали узников. И этот Ганс (так я его называю, даже когда смотрю фильм и услышу это имя, нет-нет да и всплакну…) специально приходил узнать, к какому хозяину попали мои родители, и периодически проведывал.
А были они первое время у одного хозяина, не знаю и знать не хочу, как его звали. Папа работал в конюшне, а мама на свинарнике.
Сестры попали к другим хозяевам.
Мама рассказывала, что жила она вместе со свиньями, ела после них, что они не доедят, и на поле работала, ставила защитные щиты для озимых, но это была не основная работа.
Как-то мама вспоминала: холодно, спала, съежившись, и вдруг сзади прижалось теплое тело. Проснулась — оказалось, свиноматка к ней спиной прислонилась, согревала своим теплом…
С папой они редко виделись, хозяева не разрешали, только иногда удавалось ему передать ей кусочек хлеба… Но ругали и за это…

 

…Как-то спросила я маму: «Мама, почему я так люблю жмых?» Кажется, и сейчас бы от него не отказалась, даже как будто чувствую его подсолнечный запах, и оказывается, есть этому объяснение.
— Потому что, когда ты была у меня в утробе, свиней кормили жмыхом, — ответила мама и вздохнула.
У хозяев был заводик, где сбивали масло, прессовали патоку и делали жмых для скотины…
— Видно, ты захотела в утробе жмыха, — продолжала мама. — Как раз принесли горячий жмых свиньям, а меня аж затрясло — так захотелось.
Хозяйка ушла и дверь закрыла. Мама отломила кусочек от свежего жмыха, еще не проглотила, а хозяйка вернулась и давай ее бить плеткой, а потом ногами.
— Что ты делаешь? От свиней отрываешь? Вот почему у меня свиньи такие тощие! — кричала она на весь дом, сбежались и работники, и ее муж, и мой папа. Еле оттащили ее от мамы.
Она свернулась клубочком, чтоб меня не выбило, долго не могла подняться после побоев. Очень много нервничала она в те дни, недоедала, видимо, поэтому у меня с детства порок сердца…
Папа спросил у мамы «за что?», а она сказала: «За то, что съела кусочек жмыха у свиней».
И как раз приехал Ганс, увидел ее всю в синяках, но она побоялась признаться, что случилось, а папа рассказал, как было дело.
Видимо, Ганс был какой-то проверяющий, потому что хозяева его слушались и говорили родителям:
— Забудьте даже его имя, он вам не родственник. Никто!
А Ганс приказал им забрать маму в дом и давать ей в день по стакану молока. Они давали по пол стакана, но работала она в доме.
Зоя Михайловна Турчева с мамой

 

Спустя какое-то время отвезли ее в больницу в том городе… Не знаю, как мама познакомилась там с Эльзой — работала ли она там или приходила к кому… Вот справка об освобождении в том, что мои родители в 1943 году были насильственно вывезены немецко-фашистскими войсками в Германию, где в деревне Готослав у города Гамбург работали у помещика Карла Орцена. Карл и был мужем Эльзы.

 

Улицы были празднично присыпаны снегом, как будто расписаны свыше глазурью, — то особое время в году, когда по-иному горят свечи и кажутся маленькими звездочками, которые легко взять в ладони, а людям вдруг ни с того ни с сего хочется делать друг друга счастливее… В общем, я родилась аккурат в католическое Рождество.
Наверное, то, что мама понравилась Эльзе, и было настоящим чудом, потому что если бы мы остались у прежних хозяев, неизвестно, обошел бы меня стороной рок, выжила бы я…
Эльза и посоветовала назвать меня Зоей в честь нашей Космодемьянской.
— У вас была партизанка, в сорок первом ее расстреляли, стойкая и сильная.
А мама рассказала о смертельном недуге, с которым в семье рождались дети.
— А эта будет жить долго, потому что Зоя! — заверила Эльза.
Так я и получила свое имя.
После выписки эти немцы забрали моих родителей со мной в деревню Готослав под Гамбургом. Я смотрю на карту, это довольно далеко от того места, где мы были сначала, но у судьбы свои дороги…
Маму забрали в дом, а папа работал на конюшне, в поле, на стройке, за рулем машины — хоть и рука больная, но работал, поблажек не делали, но и не обижали.
А ко мне как к маленькой и вовсе хорошо относились, иногда даже и хозяйский сын, ему лет семь тогда было, подходил к колыбельке проверить, что там плачет малышка, не нужно ли перепеленать.
А когда мне исполнилось девять месяцев, случалось то, чего так боялась мама, — я заболела двусторонним воспалением легких. Потеряла сознание и два с половиной месяца пробыла в коме, а сколько слез пролила за это время мама и уже было потеряла надежду, стала шить тапочки и чепчик меня хоронить, потому что у меня не ощущались ни пульс, ни дыхание. Плакала и шила.
Переживали очень и Эльза с Карлом и пригласили свою родственницу посмотреть, вдруг можно еще вернуть к жизни ребенка.
Родственница закончила медицинский институт, по виду, мама рассказывала, совсем девочка — светленькая, голубоглазая и очень красивая. Она стала щупать пульс, а я уже прозрачная, и… нащупала.
— Она же живая! Давайте лечить!
И начала меня лечить эта девочка-врач, имени которой я не знаю… Ставила мне капельницы, делала уколы…
Но мама все еще не могла поверить, Рассказывала мне: «Готовлю кушать, а сама плачу и слышу, как во сне: „Мама, дай мне мяса“, поворачиваюсь, а на маленьком таком личике огромные глазищи и смотрят в упор, аж страшно. И повторила: „Мама, дай мяса!“
Мама побежала за этой девочкой-врачом, спотыкается, боится, вдруг проснется — и окажется: просто сон.
— Она мяса просит!
— Все, жить будет, — улыбнулась моя спасительница, имени которой я не помню. — Дайте ей покушать какого-нибудь бульончика».
С этого момента я начала поправляться, и хозяева радовались вместе с моей мамой — всю жизнь с благодарностью вспоминаю об этом и буду вспоминать до самой смерти. Они — хозяева, мы — узники, но все-таки помогли спасти меня… Разные были немцы: и как мои первые хозяева, а встречались и такие… Не важно, какой ты национальности. Важно, человек ты или нет.
А в то время нельзя было знаться с немцами, да и не говорили лишний раз, что были угнаны в Германию.
Они, когда нам дали справку об освобождении, дали с собой много пеленок и еще перину, «чтоб Зоя на перине спала».
Доехали до Брянска, там на вокзале отца моего коменданты стали расспрашивать, узнали, что был угнан, сказали «предатель» и дали десять лет. Отправили в Воркуту, в заключение.
А маму на вокзале обокрали, стащили сумку с документами. Она хотела со мной вместе броситься под поезд, но какая-то женщина удержала:
— Ты что? С ума сошла? Разве можно? Ты такой ад прошла, а теперь… У меня мужа тоже забрали, но не отчаиваюсь. Будем жить!
Она помогла маме доехать до Москвы, к тете Вале, муж у нее железнодорожник, трое детей.
Она и сказала:
— Зою оставляй, а сама вербуйся (с ребенком не возьмут).
Так мама и завербовалась в то село Ярославской области, потом и отец сбежал из заключения, разыскал нас через тетю Валю, но его разыскали… Не скоро потом мы с мамой смогли переехать к нему на поселение, когда ему разрешено было жить за пределами зоны, но регулярно отмечаться. А уж сколько радости от встречи было!
Потом у мамы уже в мирное время родился мальчик и не дожил до года, а потом еще двое детей, слава Богу живы-здоровы.
А восстановить свое истинное свидетельство о рождении смогла только в 2001 году, когда переехала в Курск из Киргизии, где жила до того. И в переезде, и в восстановлении документов мне очень помогли председатель Курского Союза журналистов Александр Петрович Щигленко и его заместитель Анна Николаевна Кочергина, она ушла из жизни, царствие ей небесное. Очень благодарна им за это!
Тогда я обратилась в Международную службу розыска города Арользена. Не очень-то надеялась на ответ, но он пришел:
«Уважаемая госпожа Турчева!
Мы с благодарностью сообщаем Вам, что Ваш запрос от 4.12.2001 года мы получили. Исходя из него нам стало известно, что Вам требуется справка Международной службы розыска для предъявления ее в соответствующий фонд для выплаты компенсаций подневольным рабочим. Мы посылаем Вам ответ о каждом человеке в отдельности:
Фадеев Михаил Степанович 1915 года рождения. Проверка документов Международной службы розыска дает положительный результат — зарегистрирован в Winsen-Zuhe. B Winsen-Zuhe зарегистрирована Фадеева (девичья фамилия Кадушкина) Мария Сергеевна 1921 года рождения и Фадеева Зоя Михайловна, дата рождения — 25.12.1943 года. Данные о лицах, вывезенных на работу в Германию, произведены на основании регистрационных, страховых, больничных карточек, документов фирм, трудовых книжек или рабочих карт».
Пришло из Германии и свидетельство о рождении.
А до того значилось, что я 44 года рождения, так как маме в паспортном столе сказали: «Нет, очень она у вас маленькая, точно не сорок третьего, а сорок четвертого года рождения». Так и записали — 9 августа 1944 года.
Конечно, хотелось бы еще и лично сказать слова благодарности потомкам Ганса и Орценов, сказать им какие у них родители были. Но пока запросы, которые делала в Германию, результата не дали. Но, кто знает, возможно, судьба подарит мне и эту встречу, во всяком случае, я очень на это надеюсь…
Зоя Михайловна Турчева (Фадеева), председатель Курского регионального отделения общероссийской общественной организации «Дети войны», 1943 г. р.
Записала Вероника Тутенко
Международная служба розыска
Grosse Allee, 5–9,
34444 Bad Arolsen,
Bundesrepublik Deutscland
Tel. (05691)6290
Telfax: (05691)629501
www.its-arolsen.org
Фото из личного архива Зои Михайловны Турчевой
Назад: Я понял, что буду жить!
Дальше: Пережившая расстрел. Вместе с детьми поставили к стенке