Не важно, насколько предсказуемой, банальной и вялой может быть моя будущая жизнь, готов поспорить, с моей кожей всегда будет происходить что-нибудь интересненькое.

В детстве кожа у всех такая гладкая и розовая: без волос, без пор, без запаха – все отлично. Но в один прекрасный день ты видишь в учебнике биологии для начальной школы вид поперечного разреза кожи под микроскопом – фолликулы, сальные железы, слой подкожного жира – и понимаешь, что там слишком много всякого, что может пойти наперекосяк. Оно и идет наперекосяк. У меня, начиная с тринадцати лет и далее, это превратилось в бесконечную мыльную оперу всяческих нарывов, рубцов и вросших волос, появляющихся то там, то сям, принимающих самые причудливые формы, начиная от закупоренных пор за ушами и заканчивая светящимся изнутри фурункулом на кончике носа, геометрическом центре моего лица. Я пытался сопротивляться: экспериментировал со всякими маскирующими средствами, но все тональные крема, что я перепробовал, были какого-то альбиносно-розового цвета и скорее привлекали внимание к прыщам, словно их обвели маркером.

Я не особо заморачивался по этому поводу, когда был подростком. Нет, конечно, заморачивался, но принимал все это как неотъемлемую часть полового созревания: нечто неприятное, но неизбежное. Но сейчас мне девятнадцать, ко мне во многом подходит определение «взрослый», и я начинаю чувствовать себя загнанным в угол. Этим утром, стоя в халате под слепящей стоваттной лампой, я обнаруживаю, что все выглядит особенно ужасно. Такое впечатление, будто на моем носогубном треугольнике из всех пор одновременно выделяются джин, пиво и арахисовое масло, плюс еще один сюрприз: какой-то твердый комок размером с ядро арахиса появился у меня под кожей, причем он катается, если на него надавить. Я решаю применить тяжелое вооружение. Вяжущие Средства. На обороте одного из них написано: «Осторожно – при попадании на ткань может вызывать обесцвечивание», и какое-то мгновение я мучаюсь сомнениями относительно того, что субстанция, которая может прожечь дыру в диване, – не лучшее средство для нанесения на лицо, но я это все равно делаю. Потом закрепляю эффект «Деттолом» – так, наудачу. По окончании этих процедур запах в ванной стоит как в больнице, но, по крайней мере, кожа на моем лице стала упругой и намытой, словно я только что прошел автомойку, привязанный к капоту машины.

Слышится стук в дверь, и входит мама с моей лучшей винтажной белой льняной дедовской рубашкой, которую она только что нагладила. Еще у нее в руках что-то завернутое в фольгу.

– Тут немного окорока и индейка для твоей подружки.

– Думаю, еды у них полно, мам. К тому же все они вегетарианцы.

– Это белое мясо…

– Не думаю, что цвет здесь имеет значение, мам…

– Но что ты собираешься кушать?

– То же самое, что и они.

– Что, овощи?

– Да!

– За пятнадцать лет ты не съел ни единого овоща! Странно, что ты не заработал себе рахит!

– Рахит от недостатка витамина D2, мам, а дефицит свежих фруктов – это витамин С, цинга.

– Так, может, тебе с собой дать свежих фруктов?

– Спасибо, не надо, мам, со мной будет все нормально, не нужно мне ни мяса, ни фруктов.

– Все равно бери, съешь в поезде. Если не возьмешь, все испортится.

Для моей мамы настоящим смыслом Рождества всегда было и остается Холодное Мясо, так что я сдаюсь и беру у нее этот сверток в фольге. Весит он примерно как человеческая голова. Мама идет со мной в спальню, чтобы проверить, что я действительно кладу сверток в сумку, прямо как добрый таможенный инспектор, и я чувствую себя просто счастливчиком, что она не заставляет меня взять с собой брюссельскую капусту.

Мама садится на кровать и начинает аккуратно складывать дедовскую рубашку.

– Не понимаю, почему ты носишь эти ужасные старые вещи…

– Может быть, потому, что они мне нравятся?..

– Я видела молодящихся стариков, но впервые вижу старящегося молодого человека…

– Я же твою одежду не критикую…

– Трусы-боксеры! С каких это пор ты их начал носить?

– С тех самых пор, как начал сам покупать себе нижнее белье…

– Что, гульфики вышли из моды?

– Понятия не имею, мам…

– Я думала, тебе, вообще-то, нравятся хлопковые плавки.

– Иногда я и их ношу. Это зависит…

– Зависит от чего?

– Мам!..

– Как долго ты будешь у своей девушки?

– Не знаю. Дня три, может, четыре. И она мне не девушка.

– Так ты вернешься обратно?

– Нет, думаю, поеду сразу в колледж, мам. – Не знаю почему, но мне больше нравится называть свое учебное заведение колледжем, возможно, потому, что «университет» все еще звучит слишком высокомерно для меня.

– Значит, тебя здесь на Новый год не будет?

– Боюсь, нет.

– Будешь с ней?

– Я так думаю. – Я так надеюсь.

– О, какой позор… – Мама переходит на свой страдальческий голос. Вся хитрость здесь состоит в том, чтобы не встретиться с ней взглядом. Я сосредотачиваюсь на сборе вещей. – Но потом ты приедешь сюда?

– Я действительно не могу. Мне надо поработать.

– Ты мог бы поработать здесь…

– На самом деле не могу…

– Я тебе не буду мешать…

– Мне нужны специальные книги, мама…

– Так ты точно не приедешь сюда на Новый год?

– Не думаю, мам, нет. – У меня за спиной слышится вздох, такой скорбный, что я вполне ожидаю, что если обернусь, то найду ее лежащей мертвой на полу. Меня это сердит, и я говорю: – Выберешься куда-нибудь, выпьешь с дядей Десом, вместо того чтобы нам тут торчать вдвоем и смотреть друг на друга…

– Я знаю, просто… просто это первый раз, когда ты не хочешь быть здесь, вот и все. Просто мне не хочется торчать в доме одной-одинешенькой…

– Ну, рано или поздно это обязательно должно было произойти, мам. – Но мы оба думаем об одном и том же. Этого не должно было случиться, не так, не сейчас. Тишина, затем я говорю: – Хочу одеться, мам, ты не возражаешь?..

Она вздыхает и поднимается с кровати:

– Чего я там не видела…

Вот так и в прошлый раз. После встречи Нового 1985 года я пришел домой таким пьяным, что ухитрился проблеваться в собственной постели. У меня остались очень смутные воспоминания о том, как мама тащила меня на рассвете в ванну и душем смывала с меня перно, пиво и полупереваренную курицу с картошкой. Это было всего двенадцать месяцев назад. Она ни разу не вспоминала об этом, и мне нравится думать, что на самом деле ничего такого и не было, хотя я твердо уверен, что все это было.

Иногда мне кажется, что во всем мире недостаточно психиатров…

К тому моменту, как я целую маму на прощание на пороге, она немного воспряла духом, хотя все еще пытается всучить мне разную бакалею. Я забраковываю батон «майти уайт», литр сидра «Драй блэкторн», упаковку печенья «Джаффа кейкс», бутылку холодного мятного чая «Айсд мэджик», пакет пирожков с изюмом, упаковку сливок к кофе (250 миллилитров), 5-фунтовый пакет картошки и двухлитровую бутылку подсолнечного масла, и каждое мое «нет, спасибо, не надо» для мамы как нож по сердцу. Расстроив маму, я отправляюсь в путь, таща чемодан по дороге и не оборачиваясь – а вдруг она расплачется? По пути на станцию останавливаюсь у банкомата снять пятерку с карточки, затем торможу у магазина – купить вина для Харбинсонов. Хочется сделать что-нибудь приятное, поэтому в конце концов я спускаю целых три фунта на вино, которое продается сразу в графине.