Сегодня удача наконец-то повернулась ко мне лицом. Здоровяк Колин Пейджетт заболел гепатитом.

Я узнал это посреди лекции по лирическим балладам Колриджа и Вордсворта. Доктор Оливер уже говорит достаточно долго, а я все стараюсь сосредоточиться, в это действительно нужно вслушаться, но в моем восприятии лирические баллады – это что-то вроде песни Кейт Буш «The Man with the Child in His Eyes», и это моя основная проблема с романтиками: просто они недостаточно романтичны. Вы, должно быть, подумаете, что романтики – это в основном любовная поэзия, которую плагиатор может использовать для открыток в День святого Валентина, но, вообще говоря, там все больше про озера, урны и ловцов пиявок.

Из тех обрывков речи доктора Оливера, что мне удалось услышать, основными заботами Романтического Ума были: 1) Природа, 2) Взаимоотношения Человека с Природой, 3) Правда и 4) Красота; в то время как я склонен считать, что лучшая поэзия – это та, которая исследует следующие темы: а) боже, как ты прекрасна, б) ты мне нравишься, пожалуйста, давай встречаться, в) встречаться с тобой – очень, очень круто и г) почему ты больше не встречаешься со мной? Именно такая нежная и глубокая трактовка этих тем делает поэзию Шекспира и Донна наиболее трогательной и лирической в английском каноне. Я подумываю насчет того, чтобы озаглавить мое следующее просветительное сочинение «К определению „романтики“ – сравнительное изучение понятия „лиричного“ в поэзии Колриджа и Донна», или еще что-нибудь в этом роде, и тут, вполне уместно, в дверях нашей аудитории появляется лицо Алисы Харбинсон.

Все обращают свои взоры на нее, что вполне естественно, но она, кажется, указывает пальцем на меня и что-то при этом беззвучно говорит. Я тычу пальцем себе в грудь, и она энергично кивает, затем ныряет вниз, что-то пишет в своем блокноте формата А4 и прижимает его к стеклу.

«Брайан, ты нужен мне, срочно! »– написано на листке.

Неужели для секса? Скорее всего, нет, но тем не менее у меня явно нет выбора – приходится идти, поэтому я со всей возможной сдержанностью собираю свои книги и тетради, пригибаюсь и иду в сторону выхода. Доктор Оливер, да что там он – вся аудитория провожает меня взглядом.

– Извините – записан на прием к доктору, – говорю я и кладу руку на грудь, будто пытаясь подчеркнуть, что могу упасть замертво в любой момент.

Но доктор Оливер не очень-то и возражает, поэтому он возвращается к своим лирическим балладам, а я выскальзываю в коридор, где вижу Алису – раскрасневшуюся, вспотевшую, запыхавшуюся и прекрасную.

– Извини, извини, извини, извини, извини, – тяжело дыша, говорит она.

– Да все в норме, что случилось?

– Ты нам нужен! Для квалификационного раунда сегодня вечером.

– Разве? А Патрик сказал мне не беспокоиться…

– Колин не может прийти – у него гепатит.

– Ты шутишь! – Конечно, я не выбрасываю кулак вверх и не выказываю радости, потому что Колин мне на самом деле нравится, и я искренне переживаю за него, поэтому я с тревогой спрашиваю: – С ним все в порядке?

– Несомненно. Ничего серьезного, это гепатит А или что-то типа того. Просто он весь пожелтел, но скоро поправится, будет как огурчик. Но это значит – ты в команде! Побежали!

И после непродолжительного победного расшаркивания (ничего непристойного – даже не думайте!) мы бежим в студенческий клуб.

Есть моменты, когда достижения человечества как бы раздвигают само понятие о том, что доступно человеку, – как скульптуры Бернини или Микеланджело например, трагедии Шекспира или струнные квартеты Бетховена. И сегодняшним вечером в пустом студенческом баре по какой-то причине, не поддающейся рациональному объяснению, – по воле рока, или просто счастье, или невидимая длань Господня, или просто по прихоти судьбы – я знаю практически все.

– Если парой аденина является тимин, то для цитозина – это…

Знаю:

– Гуанин.

– Полное название организации, присуждающей призы «Оскар»?

Знаю:

– Американская академия кинематографических искусств и наук.

– Верно. Какая птица семейства славковых может быть весничкой, трещоткой и теньковкой?

Знаю:

– Пеночка?

– Верно. Под каким именем нам больше известна канадская фолк-певица Роберта Джоан Андерсон?

Знаю:

– Джони Митчелл.

– Верно.

Организаторы «Университетского вызова» прислали нам инспектора по имени Джулиан, приятного молодого человека с мягким голосом, лет двадцати пяти, одетого в джемпер с V-образным вырезом и галстук: короче, полного дублера Бамбера Гаскойна. Отборочный тур проходит в формате «вопрос – ответ»: сорок вопросов за пятнадцать минут, никаких стартовых вопросов, совещаться разрешено – так нас проверят, готовы ли мы к викторине в прямой телетрансляции. И мы готовы, это очевидно. Не будет преувеличением сказать, что мы просто сгораем от нетерпения.

– Какой персонаж двенадцатого века, королева-консорт Франции и Англии одновременно, служил источником вдохновения Бернарду де Вентадуру, поэту-трубадуру?

– Алиенора Аквитанская, – отвечаю я.

– Подождите, подождите, может, мы все-таки будем отвечать через капитана, если ты не возражаешь? – негодующе шипит Патрик. – Скажи нам, Брайан, откуда ты это знаешь?

На самом деле я знаю это, потому что Кэтрин Хепберн играла ее в том захватывающем фильме, который вечно крутят воскресными вечерами, но я не собираюсь говорить им об этом, поэтому многозначительно киваю, округляю глаза и говорю:

– Я просто… знаю. – Как будто потрясающая, абсолютная, всепобеждающая мощь моей эрудиции – это загадка даже для меня.

Патрик скептично смотрит на Люси Чан в поисках подтверждения, но та лишь пожимает плечами, поэтому он повторяет:

– Алиенора Аквитанская?

– Верно, – говорит Джулиан.

Я чувствую, как чья-то рука сжимает мое плечо, бросаю взгляд вправо и вижу, что Алиса улыбается мне, широко раскрыв глаза в неприкрытом благоговейном восхищении. Это мой девятый правильный ответ подряд, и я чувствую себя так, как чувствовал себя, должно быть, Джесси Оуэнс на Олимпиаде 1936 года. Остальным просто не остается шансов, даже Люси Чан. Вдруг создается ощущение, что гепатит Колина Пейджетта стал лучшим выходом для всех, то есть для всех, кроме Колина Пейджетта, потому что я, кажется, на самом деле знаю все обо всем.

– Какая широта была выбрана на Потсдамской конференции тысяча девятьсот сорок пятого года для демаркационной линии между Северной и Южной Кореей?

Вот это я уже не знаю, но ничего – у нас есть Люси.

– Тридцать восьмая параллель?

– Верно.

И так далее: Андалусия – верно, 1254 – верно, карбонат кальция – верно, Форд Мэдокс Форд – верно. Конечно, если бы это на самом деле шло по телику, нация была бы прикована к экранам и вилки с едой зависали бы на полпути между тарелкой и открытыми в бездыханном восторге ртами. Но этого не происходит, мы всего лишь сидим в пустом студенческом баре, провонявшем сигаретами и пивом, в три часа дня сырым ноябрьским вторником, и никто на нас не смотрит, даже уборщицы, одна из которых как раз принялась пылесосить ковер бара.

– Хм, а вы не могли бы… – бормочет Джулиан.

Патрик вскакивает и возмущенно орет:

– Извините! МЫ ПЫТАЕМСЯ ОТВЕТИТЬ НА ВОПРОСЫ ВИКТОРИНЫ, ПРИЧЕМ УЛОЖИТЬСЯ В ОТВЕДЕННОЕ ВРЕМЯ!

– Когда-нибудь надо же и грязь убирать, – парирует уборщица, не выключая пылесоса.

– ЭТОТ ЧЕЛОВЕК БЫЛ ПРИСЛАН НАМ ИЗ МАНЧЕСТЕРСКОГО ОФИСА «УНИВЕРСИТЕТСКОГО ВЫЗОВА»! – с пафосом восклицает Патрик, указывая перстом на Джулиана, как ветхозаветный пророк.

И, непонятно почему, это решает дело: уборщица выключает пылесос, что-то бормочет под нос и идет вытряхивать пепельницы.

Мы возвращаемся к викторине. Я волнуюсь, не развеялись ли чары и сможем ли мы оставаться в такой чемпионской форме, но мои опасения напрасны, потому что следующий вопрос касается англосаксонского кургана с погребальной ладьей, который был открыт в Суффолке в 1939 году и дал нам ценные сведения о церемонии похорон у древних.

Знаю.

– Саттон-Ху, – говорю я.

– Верно.

– Тест Роршаха? – говорю я.

– Верно.

– Эпителий, – говорит Люси.

– Верно.

– Уганда? – говорит Патрик.

– Нет, мне кажется, это Заир, – говорю я, и Патрик кидает на меня сердитый взгляд, точь-в-точь Калигула, за то, что я осмелился ставить под вопрос его авторитет, затем поворачивается к Джулиану и твердо заявляет:

– Уганда.

– Неверно. На самом деле это Заир, – говорит Джулиан, награждая меня легкой утешительной улыбкой.

Мне кажется, я увидел небольшое невольное подрагивание в уголке глаза Патрика, но я слишком опытен и мудр, чтобы злорадствовать, потому что, в конце концов, это не игра, где каждый должен зарабатывать баллы себе, здесь командный зачет, болван ты этакий…

– Домовый воробей.

– Верно.

– аконгруэнтно bпо модулю m? – шепчет Люси.

– Верно.

– Закон о торговле зерном, – кричит Патрик.

– Верно.

– «В краю лесов», Томас Гарди, – предполагаю я.

– Верно.

– Бастер Китон? – предполагает Алиса.

– Нет, думаю, это Гарольд Ллойд, – говорю я, по-доброму, но твердо.

– О’кей, Гарольд Ллойд? – говорит Алиса.

– Верно. Какой авиационный инженер умер в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, за несколько лет до того, как самолет его самой популярной модели добился превосходства в воздухе во время битвы при…

– Р. Дж. Митчелл, – говорю я.

– Что? – подскакивает Патрик.

– Р. Дж. Митчелл, создатель «спитфайера». – Я помню это имя на коробке с моделью самолета – классическая серия фирмы «Эйрфикс», масштаб 1:12, и знаю, что я прав, это точно Р. Дж. Митчелл. Я уверен в этом. Но сейчас Патрик смотрит на меня и хмурится, словно до боли желает, чтобы я оказался неправ. – Это Р. Дж. Митчелл – уж поверьте мне.

– Р. Дж. Митчелл, – неохотно выдавливает он.

– Верно, – говорит Джулиан, который уже не может скрывать улыбку.

Патрик смотрит на меня, сузив глаза, но Люси наклоняется у него за спиной и показывает мне поднятый вверх палец, а Алиса… что ж, Алиса проводит рукой по моей спине и останавливается там, где дедушкина рубашка вылезла из-под джинсов.

– Хорошо, и последний вопрос: какой ферромагнитный металл восьмой группы Периодической системы, выделенный в чистом виде в тысяча семьсот тридцать пятом году шведским химиком Георгом Брандтом, используется для получения жаростойких и магнитных сплавов?

Честно говоря, я не очень дружу с Периодической системой и понятия не имею, что это за металл, но Люси Чан и на этот раз знает ответ.

– Кобальт, – говорит она.

– Верно.

Тест завершен, и мы наклоняемся вперед, хлопаем друг друга по спине, а Алиса обнимает меня, и по тому, что у меня на спине остается влажное пятно, я понимаю, что вспотел, как скаковая лошадь.

А Джулиан тем временем прочищает горло и говорит:

– Итак, ваш окончательный счет – тридцать девять баллов из сорока возможных, поэтому я рад сообщить, что вы наверняка проходите в турнир «Университетского вызова» в этом году!

И все зрители, если бы они были тут, устраивают овацию.

Выйдя из студенческого клуба, мы все пожимаем руку милому молодому Джулиану, желаем ему без приключений вернуться в Манчестер, «увидимся пятнадцатого февраля, передавай наши лучшие пожелания Бамберу, ха-ха», потом мы все собираемся в кружок под косыми лучами заходящего солнца, не зная, что делать дальше.

– Ну что ж… как насчет того, чтобы отметить это дело и выпить по пинте? – предлагаю я, желая продлить свой триумф.

– Что? В четыре пополудни?! – негодующе восклицает Патрик, словно я только что пригласил всех к себе домой уколоться героином и устроить оргию.

– Извини, не могу, завтра контрольная, – пожимает плечами Люси.

– Я, наверное, тоже не смогу, – говорит Алиса, после чего следует небольшая лакуна в нашем разговоре: мы все ждем, пока она придумает какой-нибудь предлог.

Но она ничего не придумывает, поэтому я говорю:

– Ладно, мне все равно идти в твою сторону, поэтому я пойду с тобой.

Мы расходимся, и я пытаюсь найти более-менее правдоподобное объяснение того, почему я иду в совершенно противоположном направлении.

– Слушай, а ты молодчина! – восклицает Алиса, когда мы идем через парк к ее общежитию. – Ты был просто восхитителен.

– Ой, спасибо. Ты тоже.

– Да ладно, не мели ерунды. Я балласт для команды. Я прошла отборочный тест только потому, что ты подсказал мне ответы.

– Ты что, это не так, – уверяю ее я, хотя знаю, что это именно так.

– Слушай, а откуда ты все это знаешь?

– Растраченная впустую юность! – небрежно машу я рукой, но Алиса недогоняет, поэтому я поясняю: – Думаю, я просто обладаю способностью запоминать никому не нужные знания, вот и все.

– Думаешь, такое вообще бывает? Ненужное знание?

– Конечно. Иногда я жалею, что научился вязать крючком, – вздыхаю я, и Алиса смеется. Очевидно, она решила, что я шучу. Впрочем, оно и к лучшему. – И выучил слова популярных песен. Иногда мне кажется, что можно прекрасно обойтись без всех этих попсовых текстов…

– «Оставь мне пятна на яблоках, но дай мне птиц и пчел…»

Знаю.

– «Big Yellow Taxi», Джони Митчелл, – говорю я.

– «От Ибицы до Норфолк-Броудз…»

Знаю.

– «Life on Mars», Дэвид Боуи. – Мой голос звучит безразлично.

– Ладно, с этим ты справился, давай что-нибудь из новенького: «У нее скулы – геометрия, а глаза – как грех, и сексуально обучает ее „Космополитен“…»

Конечно же, я знаю эту песню, но разыгрываю небольшую пантомиму, словно ищу ответ, и только потом произношу:

– «Perfect Skin», Ллойд Коул и «Commotions»?

– Господи, да ты су-у-у-у-у-упер, – неестественно долго тянет Алиса, затем хватает меня за руку, и мы идем по парку в свете заката. – Ладно, теперь моя очередь. Давай самое сложное, на что способен.

Я на секунду задумываюсь, потом набираю в грудь побольше воздуха и выдаю:

Кажется, это сошло мне с рук – в том смысле, что Алису ни разу не вырвало, пока я цитировал сей опус. Да, знаю, я должен стыдиться, что и делаю, уж поверьте мне. Но Алиса восприняла это вполне невинно. Она на секундочку задумывается и выдает:

– Билли Брэгг, «A New England».

– В яблочко, – говорю я.

– Прекрасно, правда?

– Думаю, да, – соглашаюсь я, и мы идем по дорожке меж деревьев, которые вспыхивают натриевым светом, когда мы проходим мимо них, словно подсвеченный пол на дискотеке, когда там играет видео «Billie Jean».

Мне приходит в голову, что сейчас мы больше всего похожи на обложку разрекламированного по телику эксклюзивного сборника из четырех дисков под названием «Лучшие любовные песни всех времен». Перед нами огромная куча свежеопавших листьев – красновато-коричневых, охряных и золотых, – и я тащу Алису за собой к этим листьям, крича: «Эгей, давай попинаем листья друг в друга!»

– Ой, я лучше не буду. Там обычно полно собачьего дерьма, – отвечает она.

Мне приходиться признать, что ее слова не лишены здравого смысла.

Вскоре мы добираемся до Кенвуд-Манора. Алиса всю дорогу шла со мной под ручку, а это что-то да значит, и это «что-то» вселило в меня смелость, поэтому я спрашиваю:

– А что ты делаешь в следующий вторник?

Только наиопытнейший глаз вроде моего мог заметить мимолетное свидетельство паники на лице Алисы Харбинсон, но ее лицо уже через миг принимает нормальное выражение, то есть она задумчиво закатывает глаза и, постукивая пальчиком по подбородку, говорит:

– В следующий втор…ник? Дай-ка подумаю…

Быстрее, Алиса, придумывай какое-нибудь оправдание, быстрее, девочка, давай, давай, давай…

– Просто дело, видишь ли, в том, что у меня девятнадцатый день рождения! Почти круглая дата… – Тут я делаю паузу достаточно долгую для того, чтобы она попалась в мою коварную ловушку.

– Так ты устраиваешь вечеринку! Да, я приду с удовольствием…

– На самом деле не вечеринку, у меня недостаточно знакомых, чтобы устраивать вечеринку. Но я думаю, что мы могли бы сходить куда-нибудь… поужинать или что-то в этом роде.

– Только ты и я? – улыбается она.

Как это правильно называть: «орально» или «лабиально»?

– Только ты и я…

– О’кей, – говорит она, словно это целых два слова: «О» и «кей». – Почему бы и нет? Да! Будет классно! Будет весело! – говорит Алиса.

И это действительно будет классно. Классно и Весело. Я полон решимости сделать так, чтобы ужин прошел и Классно, и Весело.