Руководители наших трех особых проектов имеют перед собой ясную цель, и она моральна до бесстыдства. Они верят в образование как в силу социального равенства: Марк Льюис считает свою Школу коммуникационных искусств катализатором многообразия и равенства в области рекламы и коммуникаций (в которой, как известно, традиционно работают белые мужчины среднего класса). Они верят в обучение, мотивированное ценностями: Ларри Розенсток любит цитировать высказывание Томаса Джефферсона: «Цель общественного образования – не в том, чтобы служить обществу; цель общественного образования в том, чтобы создать общество». Они считают своим долгом сделать так, чтобы идеи, лежащие в основе их успеха, не оставались в лабораториях, но распространялись по системе подобно вирусу: оцените чувство ответственности Энн Нок по отношению к учителям по всей Австралии. Они рассматривают себя как часть общественного движения за реформу образования, а не только внедряют изменения в своих организациях.

Полагаю, они не возражали бы, если бы их назвали диссидентами, но это лишь потому, что система образования изо всех сил сопротивляется переменам, а то, что нашим героям кажется простым и логичным, другим видится радикальным.

Масштаб инноваций, который мы увидели во всех трех случаях, представляет собой скорее исключение, чем правило. Большинство школ в мире не торопятся вводить новшества. В определенной степени это не их вина. Чтобы сопротивляться давлению правительства, нужен смелый руководитель. А правительства, как правило, не признают радикальных решений – по крайней мере, не в вопросах обучения детей. Поэтому инновации должны начинаться на уровне школ, и если новаторские подходы не станут более революционными, то школы безнадежно отстанут от открытых форматов образования.

Мой собственный опыт образовательного новаторства состоял в управлении двумя экспериментами в области методики преподавания. Программа «Музыкальное будущее» (Musical Futures Programme) выросла из попытки вовлечь больше детей в обучение музыке. Если честно, мой интерес к этому родился из личной неудовлетворенности тем, как мне преподавали музыку в школе; недовольство усилилось 30 лет спустя, когда мои сыновья прошли через то же самое. Получив финансовую поддержку Британского государственного благотворительного фонда (фонда Пола Хэмлина), мы взяли за образец то, как молодежь учится музыке неформально – играя в собственных группах, – и, мысля «снаружи вовнутрь», перенесли эти методы в школьные классы.

В основе того, что мы хотели сделать, лежали те же принципы, которые проходят через всю эту книгу: сделать музыку общественным и практическим занятием; стимулировать как самостоятельное, так и совместное обучение; делать работы учеников общим достоянием с помощью специального веб-сайта. Мы начали экспериментировать примерно в 40 английских школах и поначалу столкнулись с враждебностью и подозрительностью. Как это молодежь может играть на инструментах, не изучив теорию и технику игры? Как они могут совершенствоваться, если их не учит профессионал? Откуда вообще им знать, что такое хорошая музыка, если мы «потворствуем» их любви к хип-хопу или року?

Постепенно, когда учителя увидели то преобразующее влияние, которое «Музыкальное будущее» оказало на энтузиазм учеников, и начали рассказывать о проекте другим учителям, все больше школ стало использовать этот подход. В 2013 году, через 10 лет после начала проекта, мы достигли переломного момента: больше 50 % всех английских школ стали преподавать музыку по программе «Музыкальное будущее», а в семи других странах используются близкие ей программы.

Это замечательная иллюстрация того, что радикальное новшество должно быть «подхвачено», а не навязано сверху. Постольку поскольку все больше директоров школ видели «Музыкальное будущее» в действии, многие из них задавались вопросом: почему бы не распространить это на всю школу, на все предметы? Так родился проект «Научное будущее» (Learning Futures), и меня попросили возглавить и его.

«Научное будущее» следовало тем же принципам, что и «Музыкальное будущее», но с более амбициозными целями: использовать растущую заинтересованность учеников как двигатель трансформации всей школы. И вот тут-то я понял, что изменить занятия музыкой – это одно, а изменить школу – совсем другое.

Хотя концепция «Научного будущего» была правильной, а его воздействие на обучение вполне очевидным, распространению проекта помешал один простой факт: на уровне организации невозможно изменить то, как люди учатся, не изменив заодно и культуру так, чтобы она поддерживала инновации.

Концептуальная модель «Научного будущего» содержала четыре обязательных элемента:

• Обучение, основанное на проектах, как преимущественный – но не единственный – способ повысить вовлеченность учеников.

• Расширение круга общения обучающихся – эффективность обучения очень зависит от общения, так что мы должны расширить круг кураторов и экспертов, с которыми взаимодействует обучающийся.

• Школа как стартовая площадка – ученик учится по-настоящему тогда, когда у него есть цель, когда учебные занятия могут повлиять на что-то за пределами школы и отвечают интересам ученика.

• Школа должна быть обучающей общиной – как показано в главе 4 (и далее).

Большинство директоров школ, с которыми мы работали, могли справиться с первыми тремя из элементами, но не могли, не хотели или не имели права применить четвертый. При этом все большее количество новых школ в Великобритании работают с Советом по инновациям (Innovation Unit), чтобы превратить свои школы в обучающие общины, поскольку понимают: чтобы школа смогла учить вовлеченных учеников, ученики должны посещать вовлекающую школу. «Вовлекающая школа» – это школа, которая является неотъемлемой частью общества; которая приветствует в своих стенах кураторов, экспертов и семьи учеников; которая абсолютно прозрачна и свободно делится опытом с другими; и которая поощряет разговоры об образовании – не только на языке целей и цифр – с максимально широкой аудиторией.

Создать культуру обучающей общины не так-то просто, но те, кому это удалось, выработали неожиданно последовательный набор констант, помогающих дать определение данной культуре.

• Культура совместных исследований: преподаватели видят себя исследователями и разработчиками. Их поощряют искать вдохновение и новые идеи за пределами сферы образования. Они должны делиться своими исследованиями с учениками, родителями и другими учителями. Их обучающие пространства приветствуют вторжение гостей, потому что, как говорит Стивен Харрис, «чем больше ученикам приходится проговаривать то, чему их учат, тем больше они этим проникаются». От них ждут экспериментов, и никто не осудит их за то, что эксперименты не всегда получаются. В первую очередь им дается на это достаточно времени.

• Культура совместного строительства: преподаватели разрабатывают свои учебные мероприятия вместе с учениками, а не только для них.

• Культура демократии: правила сведены к минимуму. Ученики и их родители имеют право участвовать в принятии решений.

• Культура инициатив: ученики заинтересованы в той работе, которая имеет смысл. Школы воспринимают себя в качестве центров общественных инициатив, формирующих ценности для своих учеников и их сообществ.

• Культура служения: роль учителей состоит не просто в том, чтобы успешно перевести учеников на следующий уровень обучения (как бы важно это ни было), но в том, чтобы служить их нуждам по мере того, как они становятся личностями, и помогать им осознать свою ответственность в качестве граждан мира. В то же время обучение воспринимается как целенаправленное и этическое. По выражению Хен Сви Кита, преподаватели становятся «строителями сообщества».