Смерть поэтов

Паоло Яшвили, самый близкий друг Тициана Табидзе, был в Москве. Там он познакомился с поэтом Борисом Пастернаком. И когда он приехал в Тбилиси, рассказывал, что это необыкновенный человек, рассказывал в лицах, как они встречались, очень интересные истории, и сказал, что обязательно Пастернак приедет в Грузию. В тридцать первом году Пастернак правда приехал в Грузию. Нина, супруга Тициана, и Тициан поспешили домой к Паоло, где должен был быть Пастернак. Когда они туда шли, все время нервничали и думали: неужели он правда такой, как его описывал Паоло. Когда они зашли, увидели Пастернака – это было, ну, что-то необыкновенное, и чувство необыкновенное, вот они посмотрели друг на друга и поняли, что это будет дружба на всю жизнь. И так оно и было. Тициан и Пастернак подружились. Пастернаку показали всю Грузию, возили его, он был в Кобулетах, был в Кодори, полюбил Грузию. Нина, супруга Тициана, помогала ему делать подстрочники для переводов.

Я думаю, Берия очень плохо себя чувствовал, потому что интеллигенция его не принимала. Он хотел, чтоб все думали, что он такая необыкновенная личность, чтоб все его принимали в семье, но никто не хотел с ним общаться, насколько я знаю. Они не считали его за интересную личность. Насколько я помню, даже в семье Джавахишвили не хотели его принимать. Берия очень любил роман Михаила Джавахишвили «Арсен из Марабды», и его супруга говорила с супругой Джавахишвили, хотела, чтобы его пригласили на обед, а они его никак не приглашали. Не хотели с ним общаться, ни во что его не ставили. Он считал себя изгоем, наверное, в этой среде.

В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я. За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда, Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред. ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он осужден.

В группу «Голубые роги» входили: П. Яшвили, Т. Табидзе, B. Гаприндашвили, Н. Мицишвили, Г. Леонидзе и другие. Эта группа организовалась еще в 1916 году. Название «Голубые роги» в переносном смысле должно было означать творческое опьянение, но в жизненном быту этот девиз нередко осуществлялся в пьяных кутежах. (Смех в зале.)…К. Гамсахурдия, мировоззрение которого определялось воинствующим национализмом с ясно выраженной фашистской окраской, в последнем своем произведении «Похищение луны» попытался отойти от этих своих старых идейных позиций и дать большое художественное полотно о нашей социалистической действительности. Но это ему удалось пока что очень слабо.

Если К. Гамсахурдия хочет стать советским писателем, он должен освободиться от своих буржуазно-дворянских националистических идей и настроений, ближе стать к нашей социалистической действительности и свои крупные творческие возможности поставить на службу грузинскому трудовому народу.

В группу «Арифиони» входили писатели М. Джавахишвили, Ш. Дадиани, О. Шаншиашвили, Л. Киачели, Г. Кикодзе, И. Мосашвили и другие. Она возникла в 1928 году. «Арифи» по определению одного из участников группы – Г. Кикодзе – это сотрапезник, а арифиони – союз подвыпивших людей. (Смех в зале.)

Есть в среде грузинских писателей и работников искусства отдельные лица, которым следует пересмотреть свои связи с врагами грузинского народа… Например, Павле Яшвили, которому уже за 40 лет, пора взяться за ум.

Серьезно подумать над своим поведением не мешало бы также Гамсахурдии, Джавахишвили, Мицишвили, Шеварднадзе и еще кое-кому.

…Перечисленные мною писатели должны знать, что от их дальнейшего поведения, от того, как быстро они перестроятся и осудят свои прошлые дела и связи, зависит отношение к ним нашей партии и советской власти.

Пришли к Паоло Яшвили двое писателей и заставили рассказать какую-то деталь из жизни человека, сотрудника. И Паоло в действительности хотел рассказать, только так, чтоб это не навредило тому человеку. Но все обернулось плохо. Это было для Паоло очень тяжело, и он сам пришел к тому, что все равно его не оставят в покое, что все равно придет время, когда тридцать седьмой год коснется его лично и ему придется еще более тяжелые минуты пережить в своей жизни – и он решил покончить жизнь самоубийством. Он не мог больше сопротивляться, бороться.

Мне не стоит больше жить, так как мое имя оскорблено врагами грузинского народа. Об одном прошу Сталина – будьте уверены, ухожу с этого света и уношу с собой безграничную ненависть к людям, которые пытались погубить Грузию и зверски вредили ее счастливому процветанию. Прошу Сталина помочь моей семье: дать возможность моей 13-летней дочери закончить образование и стать полезным человеком для общества.

Если бы я не поступил так, ты была бы более несчастна. Причина моей смерти та, что люди, которые являются настоящими врагами народа, хотели запятнать мое имя…

Мама мне говорила, звонит Паоло Яшвили – это ближайший друг Тициана – моей матери – Ните и говорит, что, если меня не станет, я тебя очень прошу, не оставляй мою дочь Медею одну. Такой разговор был. Мама этому очень удивилась, но оказалось, что в Доме Союза писателей Паоло Яшвили выстрелил в себя из охотничьего ружья и так он закончил свою жизнь. Это было для всех очень неожиданно.

Лаврентий Павлович вызывает Тициана Табидзе к себе и говорит, что Паоло Яшвили нет в живых и вы должны сказать, что Паоло был шпионом Америки. Ну а Тициан был настолько близок к Паоло, что он от этого отказался и он сказал, что такого я не могу себе позволить, и вышел из его кабинета. После этого опять мама вспоминает, что дедушка Тициан был в очень плохом настроении, он особенно со своими близкими не встречался, потому что он боялся, что за ним следят, и он не хотел навредить своим друзьям. Как мама вспоминает, это был октябрь, Тициан, его супруга Нина Макашвили и Нита – все были дома, и вдруг они слышат шаги по лестнице. Звонок в дверь, и открывает Нита. Заходят люди, которые, кстати, были очень вежливы, и они сказали, что вы должны с нами пойти, Тициан. Его забрали с собой. Вот так ушел дедушка в тридцать седьмом году с этой квартиры, где он жил.

У Кримяна был арестованный поэт Тициан Табидзе, которого Кримян жестоко избивал, требуя признаться, что он был в шпионской и какой-то еще вражеской организации. Тициан Табидзе категорически отказывался, но все же Кримян сломил его сопротивление, и Табидзе потом целую неделю писал «собственноручные показания».

У меня в памяти осталось два случая, когда Кримян до полусмерти избил двоих арестованных, один из которых был писатель Джавахишвили, а фамилию другого не помню. Этот второй на следующий день после избиения Кримяном умер. Избивал его Кримян каким-то крученым жгутом у себя в кабинете…

В последние десятилетия декаденты, пресловутые «Голубые роги» всеми силами старались искривить рост грузинской поэзии. Прикрывая свою шакалью сущность вымученными стихами, эти люди делали все, что делают заурядные шулера и предатели.

В наших постоянных беседах восхваляется Гитлер и другие вожди фашистской Германии. Ахметели провокационно утверждает, что якобы разницы между советской и фашистской системой нет, что фашизм неизбежно должен победить. При этом он в недопустимо похабной и нецензурной форме клевещет на руководителей партии и правительства.

Очень многих жен писателей они арестовали, ссылали – кого в Сибирь, кого в разные места, а вот бабушка спаслась, почему – мы не знаем. Это была интеллигенция, которая встречалась с русскими писателями, которая дружила с Борисом Пастернаком, с Сергеем Есениным, с Маяковским – они все время приходили в эту квартиру и они сидели вот за этим круглым столом, проводили время. Как видно, Лаврентий Павлович не хотел, чтобы в городе были бы вот такие умные люди, интеллигентные, знающие – он их всех уничтожал. Так же, как Михаила Джавахишвили, Сандро Ахметели, Евгения Микеладзе, Тициана Табидзе – это очень большой список.

Знаете, бабушке все время говорили, что, вот, мы видели Тициана в Сибири – как будто его переселили туда, и она до последнего все время ждала его, она писала даже письма: Лаврентий Павлович, помогите, спасите, моего супруга возвратите мне. Но потом, как нам сообщили, оказывается, по дороге в Рустави – там такое местечко есть, куда брали этих людей и расстреливали.

Все время существовал этот страх, человек ждал, когда за ним зайдут и убьют. Я знаю, что, если Берии понравилась бы какая-то женщина, он уничтожал супруга и с этой женщиной начинал жить. Такое мне рассказывали.

Я не думаю, чтоб кто-то Берию особенно ценил бы или любил бы, потому что он, кроме плохого, ничего не сделал. У меня такое впечатление. Потому что строил и строил – это жизнь шла, но так, как людей расстреливали и вот так убивали, и неизвестно где хоронили – это же что-то страшное. Здорового человека, Тициану было сорок два года, он был в расцвете сил, писал стихи – и так покончили с ним.

Это трагедия не только семьи Табидзе, это трагедия всей Грузии, и трудно найти семью, интеллигентную семью Грузии, которая бы не пережила это на собственном примере. Та потеря, которую понесла семья Тициана Табидзе, – это действительно огромная потеря для Грузии была, потому что это была личность, которая украшала общество, это был человек, который создал те отношения, о которых мы сейчас вспоминаем с сожалением и восторгом. Ту дружбу, которая действительно существовала между нами, между Россией и Грузией. Со всеми гостями, которые приезжали сюда и которых Тициан Табидзе знакомил с грузинской литературой, грузинской поэзией, культурой. Вместе с Тицианом пострадали очень многие люди, которые ничего общего не имели с поэзией. Коснулась эта трагедия и семей просто интеллигентных, которые учились за границей, например. И это была их вина. Которые общались с какими-то выдающимися людьми – это тоже была их вина.

Я помню все то, что мне рассказывала моя свекровь Нита Табидзе, и она это вспоминала всегда без злобы. Это было очень интересно, потому что это был человек не озлобленный от того, что у нее в тринадцать лет увели отца Тициана Табидзе, ни за что ни про что расстреляли. Она об этом вспоминала всегда, знаете, с такой ясной грустью, можно сказать. Потому что для нее отец всегда оставался живым в ее сердце, и она гордилась им.

И я помню те слова, которые Нита очень часто повторяла, как отец с ней прощался. Нита первой услышала звонок ночью в тридцать седьмом году, она вышла, открыла дверь, зашли незнакомые люди, они все поставили вверх дном и забрали отца. И когда отец уходил – он молча уходил, он ни с кем не прощался, ничего не говорил. И вот в дверях буквально он обернулся, посмотрел на Ниту и сказал: я ухожу, и знай одно – тебе никогда не придется краснеть за своего отца, ты будешь смело смотреть людям в глаза. И она действительно это пронесла через всю свою жизнь, потому что если Тициан был гордостью грузинской литературы, то Нита была необыкновенным человеком – она украшала всю нашу жизнь в Тбилиси. Она была человек, который мог создать замечательную атмосферу для других людей. Очень добрая, отзывчивая, она очень бережно, очень трепетно пронесла через всю жизнь все взаимоотношения, которые были у голуборожцев, в том числе у Тициана Табидзе, у Паоло Яшвили, и она старалась все это донести до нас, до следующего поколения.

А у меня пример такой: расстреляли родителей моего отца – дедушку и бабушку – и до самого того времени, когда доступ был закрыт к тем документам, папа был уверен, что его мама скончалась в ссылке от болезни. И вот почти в шестьдесят лет он узнал, что мать его была расстреляна здесь. Так что мы этого не знали, все были уверены, что этих людей действительно увозили в ссылку.

Эти часы остановились как раз в три часа ночи, в час, когда забрали Тициана Табидзе. После этого они так и остановлены на этом времени, на три часа ночи. В тридцать седьмом году, когда Тициана не стало, Пастернак из Москвы прислал телеграмму: «Тициана нету – у меня вырезали сердце. Я бы не жил, но теперь у меня две семьи – моя и Ваша. Я должен жить». Вы представляете, что значило в то время прислать такую телеграмму! Тут боялись даже заходить в дом врага народа, в то время это было просто очень страшно. Пастернак не побоялся этого и через всю страну из Москвы прислал такую телеграмму. После этого он все время, каждую неделю присылал письма, и Нина рассказывала, что его письма, его почерк был похож… как будто ласточки прилетали – вот такой у него был почерк.

В сорок пятом году был юбилей Бараташвили. Нина Макашвили помогала Пастернаку, делала подстрочники, пересылала, и вот он приехал на этот юбилей. Когда его встретили, он сказал: я не пойду никуда, если вы меня не поведете в семью Тициана. Он пришел, а Нина была в то время в очень плохом настроении, она лежала, плакала и вдруг услышала родной такой голос: Нина, Нина, я приехал! Она выглянула в окно и видит, что Пастернак стоит такой счастливый: я приехал к тебе! И он поднялся и сказал Нине, что не пойдет ни в коем случае на юбилей Бараташвили, если она не пойдет вместе с ним. В то время, вы представляете, это был первый ее выход в Союз писателей. Тогда Тициан не был еще реабилитирован, и она не могла выходить в общество. Он повел ее в зал, посадил. Потом, когда уже со сцены читал переводы, он обращался к ней и спрашивал: Нина, какое стихотворение ты хочешь, чтобы я прочитал? И как бы это была первая реабилитация Тициана. После этого он очень часто приезжал, и Нина со своей дочкой проводила зиму у них в Переделкино. Это была какая-то необыкновенная дружба. Он говорил, что письмо Тициана Пастернак все время брал с собой во все поездки и клал под подушку, чтобы ему снились прекрасные сны. Он все время об этом говорил.

Когда Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию и в Москве началась эта кампания против него, Нина, конечно, поехала к нему, и она была вместе с ним в Переделкино в то очень страшное время. И Нина все время говорила: это не я не испугалась, это он не пугался никогда и был около меня все сложные годы, какие я провела в Грузии.

В пятьдесят девятом году он приехал в Грузию, когда ему сказали, что он должен уехать из страны. Тут с ним уже гуляли друзья Нины – и Медея Джапаридзе, и Резо Табукашвили, знаменитые наши. Медея была необыкновенная актриса, и Резо Табукашвилии, ее супруг, писатель и режиссер, они гуляли вместе и вот однажды рассказывают такую историю, что они были в Светицховели во Мцхетах и там остановился автобус – какая-то экскурсия была – и молодой человек, увидев Пастернака, прибежал к нему и сказал: неужели это вы, Пастернак?! И он сказал: это совсем не я. Настолько он был напуган в то время. И когда он ходил по улицам, он все время оборачивался и смотрел, кто идет сзади него, и останавливался и пускал вперед этого человека.

И еще интересная тоже такая деталь. Когда он в последний раз уезжал из Тбилиси, его провожали, Пастернак поднялся в поезд и посмотрел оттуда и сказал: Ниночка, поищи меня у себя дома, я там остался – вот это были его последние слова, сказанные в Грузии. Потом уже, когда ему было очень плохо, Нина поехала к нему в Переделкино и на ее руках он скончался, на ее и Зинаиды Николаевны. И потом все время семья Пастернака помогала нашей семье. Когда они получали какие-то деньги за Нобелевскую премию, они присылали нам эти деньги, даже в самое ужасное время для нас. Они все время были около нас.

Сталин, говорят, любил очень наших певцов. Когда в 37 году была декада в Москве, Сталин, у него ложа своя была, он присутствовал на всех этих грузинских спектаклях. И очень интересно, что тогда был в нашем театре имени Руставели Сандро Ахметели, знаменитый режиссер на весь мир. И его тоже арестовали, потому что он ненавидел Берию и он назвал его подонком. Он сказал, ты что вмешиваешься в мои дела, что ты понимаешь в театре? Берия пришел, начал там командовать, а Сандро Ахметели был, знаете, таким открытым, очень талантливый человек, и его тоже расстреляли. И несколько артистов из его труппы.

Все Берию очень боялись и не хотели ему попасть на глаза. До того пока он не поедет на работу, ставни обычно были закрыты, как только он садился в машину и уезжал на работу, тогда соседи начинали открывать ставни и смотреть на улицу. А напротив нашего дома жила очень знаменитая семья инженера Владимира Джикии, у которого была очень красивая жена. И Берии захотелось иметь такую любовницу. Арестовал этого Владимира Джикию и расстрелял, а потом подлез к этой женщине. Ее в итоге выселили отсюда, она была в ссылке, и когда она вернулась – она уже была хоть красивая, но уже разбитая.

Да, что-то Берия строил, что-то он делал, но если ты уничтожаешь людей, для кого ты строишь? Если всю знать, элиту Грузии уничтожишь, что же остается, и для кого ты это делаешь? Это никогда никому нельзя прощать. Столько крови.

Отправить