Наконец-то можно было с наслаждением откинуться на мягкие подушки и спокойно обдумать всё, что случилось в последние дни. Четвёрка великолепных лошадей рыжей масти резво тащила закрытую повозку, мягко покачивавшуюся на хорошо укатанной дороге. Не по-летнему свежий ветерок настойчиво забирался за занавески, стараясь разогнать дрёму, ещё царившую в повозке в этот ранний утренний час.

Обложенная со всех сторон подушками и одеялами, Арела поёжилась на широкой скамье, стараясь плотнее закутаться в белый меховой плащ, и перья белой цапли на её шляпке возмущенно закачались. Её прислужница Балиста, худая дама лет сорока с унылым длинным носом и поджатыми губами, вечно всем недовольная, одетая в коричневый дорожный плащ из грубой шерсти и маленькую круглую шапочку, сидела рядом, держа на коленях увесистую дорожную сумку со всевозможными мелочами, необходимыми в столь дальней дороге.

На скамье напротив расположились Мелеста с Таной, выглядевшей пришибленной и боявшейся открыть рот, что, впрочем, было её обычным состоянием в присутствии Арелы, которую она боялась больше всех Богов вместе взятых. Завернувшись в серый плащ, Тана забилась в самый угол повозки и безмолвно сверкала оттуда своими круглыми глазами.

Мелеста в синей накидке из барлонийской шерсти с золотыми застёжками и в такой же синей шапочке, очень шедшей к её рыжеватым пышным волосам, была далеко не в восторге от необходимости столь длительного тесного соседства со свекровью.

Но возможность отправиться в увлекательное путешествие и предстоящая встреча со своей старшей сестрой Лусиндой и её чудесной доченькой Дариной, значительно скрашивали эти неудобства. Сделав вид, что ей ужасно хочется спать, Мелеста прикрыла глаза и погрузилась в раздумья.

Неделька выдалась, мягко говоря, беспокойной. Беготня прислужников, крики Арелы, отдающей одновременно сто указаний, визиты торговца тканями и кружевами, ювелира и шляпника, башмачника и торговца мехами прерывались громкими спорами свекрови с Люраной и Балистой, хотя последняя старалась госпоже совершенно не перечить. Пару раз досталось и Тане, попавшей под горячую руку, и та влетала в комнату Мелесты с полными слёз глазами.

Сама Мелеста почти не принимала участия в этих сборах. Она заказала Люране по настоятельному указанию свекрови всего одно новое платье из тёмно-синего струящегося шёлка с отделкой из голубых митракийских кружев и выбрала у шляпника маленькую шапочку для верховой езды из чёрного бархата с крупной алмазной брошью, удерживающей чёрное пышное перо какой-то диковинной птицы. Тана быстренько привела в порядок несколько её старых платьев, шляпок и костюм для езды верхом и мигом упаковала гардероб Мелесты, от души радуясь, что её госпожой является не эта сумасшедшая Арела.

Мелесте было совсем не до нарядов. Все её мысли занимал сейчас мальчишка Ник, неизвестно как попавший в их город. Стоя на балконе господского дома в день казни, она с замиранием сердца наблюдала, как его вели на площадь. Она ни одной минуты не верила в его виновность и совершенно искренне считала, что суд решил так же, и гроза миновала. Теперь она последними словами ругала себя, что не нашла времени, чтобы прийти в домик Бракара и поговорить с Ником о его удивительной стране.

Внезапное появление ведуньи Аюны, сказанные ею ужасные слова, заставившие замереть толпу из сотен человек, и повисшая затем звенящая тишина почему-то так напугали Мелесту, что она не помнила, как добежала до своей комнаты и ещё долго сидела там, чувствуя, как потихоньку рассасывается в животе мерзкий холодный комок ужаса.

Весь следующий день она провела у себя, выйдя только к обеду. А после него заставила не менее напуганную Тану, с утра оттащившую в дар Богам пирамиды честно накопленный лит, рассказать ей всё, что та знала о проклятии Орстеров.

Усевшись поудобней на диванчик и округлив обычно смеющиеся глаза, Тана начала страшным шёпотом:

– Мне рассказала моя бабка, а ей – её бабка, а той – её тетка, лично спавшая с сыном егеря, чьи собаки все до одной сдохли после проклятой ночи. Прапрадед нашего господина Хортона, Хайрус Орстер, безумно влюбился в старшую дочь недавно умершего тогдашнего вейстора Прилесья Сидрака Тантера, Салену. Та была умницей и редкостной красавицей – высокой, стройной, с бездонными голубыми глазами и чёрными пышными волосами.

В свои шестнадцать лет она управляла всеми делами Гудвуда, состоявшего тогда из сотни домов, вместо своей матери, переставшей выходить из дома после смерти любимого мужа. Хайрус пару раз заезжал в их дом и даже заводил с её бабкой Тисаной разговор о свадьбе, но получил вежливый отказ – всё Прилесье знало жестокий и бешенный характер этого юноши.

Однажды поздним осенним вечером Хайрус с семью вооружёнными всадниками и сворой огромных свирепых собак подъехал к дому вейстора. Привратник, открывший дверь на знакомый голос, сразу упал с ножом в сердце, и вся толпа ворвалась в дом, где семья только что закончила ужинать.

Хайрус, пьяный от выпитого вина и только что пролитой крови, объявил, что он берёт Салену себе в жёны, и чтобы она немедленно собиралась. Салена ответила ему яростным взглядом и указала на дверь, закричав, что никогда не будет женой подлого убийцы. Хайрус рассвирепел, кинулся к ней, схватил за волосы и начал бить по лицу.

За девушку вступились три прислужника и бабушка, но завязавшаяся схватка с безжалостными убийцами была недолгой – вскоре все, кроме Салены и её бабушки, были мертвы. Салена яростно отбивалась от Хайруса, разодрав ему щёку, но его дружки пришли на помощь, и девушка была жестоко изнасилована. Растерзанная, с закушенными от боли губами, она смогла вырвать у расслабившегося довольного Хайруса нож, и воткнула его в своё сердце так быстро, что никто не успел ей помешать.

Убийцы не сразу заметили, что среди убитых нет тел хозяек дома, но когда разъярённый Хайрус огляделся, он приказал найти их и прикончить. В доме женщин не оказалось, тогда-то и началась погоня. Пять волкодавов были спущены с поводков и рванули через поле к лесу. За ними поскакали всадники.

У самой кромки леса беглянок настигли. Свирепый вожак стаи прыгнул на спину женщины, прижимавшей к груди маленькую девочку, и его мощные челюсти сомкнулись на её шее. Женщина без звука упала на землю, закрывая дочь своим телом. Две другие собаки набросились на девочку-подростка и пытавшуюся защитить её кухарку, и начали остервенело рвать обеих.

Ещё два пса уже изготовились к прыжку на лёгкую добычу, худую высокую старуху, но вдруг та обернулась и резко вскинула руки. Псы остановились, как вкопанные и, поджав хвосты и жалобно поскуливая, начали пятиться от фигуры со свирепо горящими глазами. Старуха громко крикнула подъехавшим всадникам:

– Хайрус Орстер! Я проклинаю тебя за всё совершённое тобой! Я проклинаю тебя и весь твой поганый род до седьмого колена! Ты и твои потомки пусть умрут в страшных муках, проклиная тот день и час, когда ты совершил эти ужасные злодеяния! Пусть все беды и горести обрушатся на ваши головы! И только когда Незваный спасет Неведомого, твой род будет прощён. Будьте прокляты вы все, убийцы!

И она снова подняла руки в проклинающем жесте. Хайрус, с налитыми кровью глазами, крикнул: «Вот, получай, ведьма!», схватил висящий с боку седла арбалет и послал короткую толстую стрелу прямо в горло Тисаны, пригвоздив её к стволу дерева, у которого та стояла.

Притихшие и напуганные страшными проклятиями старухи всадники развернулись и, сопровождаемые скулящими собаками, медленно поехали назад к дому, оставив у опушки три истерзанных трупа. И долго ещё угасающие глаза проклявшей их старухи следили за ними.

– А маленькая девочка? Ты ничего не сказала о ней! Она тоже умерла?

– Нет, госпожа. Её нашли пришедшие ночью на страшное место шаваны и воспитали в лесу. Она стала ведуньей, умеющей исцелять и насылать недуг, воскрешать и сводить с ума, знающей язык птиц и зверей, силу трав и камней. Она прожила почти сто лет, передав все свои знания и великую силу своей внучке – Аюне.

– Так вот почему о ней говорят столь почтительным шепотом! Она и вправду такая сильная ведунья?

– Госпожа Мелеста, я сама никогда не бегала к ней за помощью – боюсь, но точно знаю, что жена Винта, красильщика с южного конца, доведённая до отчаянья ежедневными попойками мужа, сбегала в её избушку у кромки дальнего леса. Что ей дала Аюна, никто узнать у бабы так и не смог, но муженёк её с того дня стал шёлковый, и в рот не берёт даже квас. Вот они на радостях ещё одного мальца и заделали. Да многие могли бы про её помощь порассказать, но молчат – так она велит. А то не поможет.

– А что было дальше?

– Хайрус с друзьями той же ночью подожгли дом вейстора, а ланграксу Унарии сказали, что сами были свидетелями, как в дом попала молния. Только какие молнии в сентябре! Но разбираться никто не стал, да и других свидетелей этого злодейства так и не нашлось. Хайрус выкупил себе место вейстора, благо наследников у предыдущего не наблюдалось.

Он построил себе дом подальше от пепелища, завёл семью и стал править. Но дела шли неважно – неурожаи сменяли пожары, засухи чередовались с наводнениями. Каждую ночь его преследовали горящие глаза и проклинающая рука Тисаны, и только сильно напившись, он мог забыть о проклятии. Умер он в страшных муках, проклиная секача, разворотившего ему живот. Последними его словами были: «Уберите от меня эти глаза… они жгут… жгут меня насквозь!»

Его единственный переживший младенческий возраст сын, следующий вейстор Прилесья, был более удачливым правителем. При нём Гудвуд начал отстраиваться и богатеть, но принесённая с юга каким-то торговцем чёрная оспа за месяц оставила от его населения пятую часть, и людям, спасаясь от заразы, пришлось сжечь город.

Сам вейстор выжил, но похоронил всех детей, кроме среднего сына, всю жизнь носившего потом отметины на лице. Правда, вейстор ненадолго пережил свою семью. Годом позже он упал с лесов, куда поднялся проверить, как идёт строительство его нового дома. И целую неделю умирал со сломанной шеей, беззвучно шевеля губами – то ли молясь, то ли проклиная кого-то.

Дед нашего господина Хортона, Факус Орстер, прозванный народом Меченый, характером удался в своего деда – такой же злой, вспыльчивый и жестокий. Он и не собирался вникать в тонкости управления городом, доверив все дела главному смотрителю господского дома, а сам был занят только охотой да пьяными оргиями, чаще всего сочетая одно с другим. Это с его дурной головы и началась война с шаванами, лесными людьми, приносившими в город звериные шкуры и разные дары леса на продажу.

Однажды Факус со своими дружками устроил охоту на женщин и детей лесного народа, окружив их селение в чаще леса, когда все мужчины ушли за крупным зверем. Охота удалась. Пьяные охотники хвастались друг перед другом снятыми вместе с кожей волосами лесных женщин, и делились смачными подробностями недолгой битвы.

Шаваны отомстили страшно – спустя три ночи город запылал, подожжённый со всех концов, а из его жителей спаслись только те, кто спрятался в погребе или сумел ускакать за реку. Вейстор живьем сгорел в своём доме вместе с женой, двумя сыновьями – погодками и дочкой, прелестной девчушкой десяти лет, хохотушкой и проказницей. Чудом уцелел только старший сын, посланный накануне пожара с поручением к ланграксу Унарии.

Бедный народ Гудвуда, натерпевшись от своих правителей, очень надеялся, что это юноша пойдёт не в отца, а в деда, но природа и здесь сыграла злую шутку – папаша нашего господина, Крагус Орстер, был ещё тот кровопийца. Он не уступал своему отцу в жестокости и ярости, но при этом был рачительным и дальновидным хозяином.

Разными посулами он заманивал в Гудвуд мастеровых людей, торговцев и охотников. Вместе с торговцами в город проникла и новая религия, принесённая, как недавняя зараза, с далёкого Юга – поклонение Богам Истинным – Богу Света и Богу Тьмы. Не были забыты и Вечные Боги – Огня, Воды, Железа и Дерева, сплетясь с новыми в весьма причудливый узор.

Заново отстраивая сгоревший город, он заставил всех придерживаться строгой планировки. Все улицы сходились строго в центре, на торговой площади с самым высоким зданием в центре – новым домом новых Богов – пирамидой.

Чтобы избежать нападений шаванов, строящийся город был обнесён высокой стеной, на которой день и ночь дежурили стражники. Себе вейстор решил строить двухэтажный дом из камня, что было в диковинку в нашем лесном краю. Строительство требовало огромных затрат и продвигалось медленно, а на семью вейстора тем временем начали сыпаться новые несчастья.

Из пяти детей Крагуса Орстера двое последних родились мёртвыми. Старший сын в возрасте шести лет упал с моста в реку и утонул, разбив голову о камень. Дочь простыла и умерла, задыхаясь и хрипя посиневшими губами. Жена, кроткая бессловесная женщина, не сказавшая никому ни одного дурного слова, умерла в родах, рожая шестого ребенка, мальчика.

В итоге, из всей большой семьи у Крагуса остался только один сын – ваш свёкор, господин Хортон, тогда ещё мальчик пяти лет. И тут судьба вроде бы успокоилась. Беды прекратились, город начал расти и процветать – строились дома и мастерские, прибывало население. Да и война с шаванами потихоньку затихла – мы не ходили в их лес, они не приходили в наш город. Более того, некоторые охотники смогли уговорить Аюну помочь им договориться с шаванами и начали охотиться в лесу, оставляя для них часть добычи в условленном месте.

Несчастье случилось, когда его и не ждали. Крагус возвращался в Гудвуд из объезда по селениям Прилесья, когда его лошадь внезапно взвилась на дыбы и понесла, не слушаясь наездника. Крагус пытался остановить её, но лошадь сбросила всадника и, убегая, ударила его в лицо копытом с тяжёлой подковой.

Страшный удар размозжил ему челюсти, выбил левый глаз, и даже хлопотавший около хозяина двое суток Бракар ничего не мог сделать – Крагус умер в страшных мучениях, глядя уцелевшим глазом на залитое слезами лицо своего единственного сына.

– Так значит, Хортон – пятое колено, а Улаф с Дартоном – шестое?

– Получатся так, госпожа.

– А седьмое и вовсе не предвидится. Вот и закончится их проклятье. Все живы и здоровы, в лес мы не ходим. Почему же Аюна так грозно кричала на Хортона про какую-то беду? У меня до сих пор мурашки бегут по спине, как вспомню её голос.

– Не знаю, госпожа. Многое в проклятье уже свершилось, но есть в нём ещё слова про прощение рода… Совсем непонятные…

– Чего ломать голову, если всё равно мы с тобой ничего нового придумать не сможем. Почисти лучше мои башмачки, Тана.

Этот разговор и вспоминала сейчас Мелеста, покачиваясь в повозке, везущей её в Остенвил, прекрасную столицу Нумерии. Путь предстоял не близкий. Для начала нужно было заехать в Айдару, столицу Унарии, где к концу третьего дня их ждал горячий ужин, но весьма прохладный прием в доме лангракса Мортона Тупса. Мелеста терпеть не могла его манерную жёнушку Тасинию и таких же дочерей, Густину и Пелесту, обгоняющих друг дружку в глупости и жадности.

Мелеста приоткрыла глаза. Арела уютно зарылась в гору подушек и мирно посапывала, намаявшись за неделю споров и сборов. Балиста всё так же прямо сидела, вцепившись в сумку, и смотрела в окно, где проплывали ухоженные поля с созревшим урожаем, небольшие рощи, мелкие селенья и отдельные хуторки.

Приближался полдень, и становилось жарко. Мелеста сбросила тёплый плащ, сочно зевнула и, решив, что до обеда можно и подремать, с чистой совестью завалилась на подушки и через минуту уже сладко спала.