Утро выдалось солнечным и довольно тёплым. Никита проснулся рано и, лёжа на кровати в полудрёме, слушал через приоткрытое окно громкое щебетание птиц, споривших о чём-то в кроне раскидистых деревьев, растущих в саду вейстора. На цепь его никто не посадил, и мальчик решил, что если он надумает сбежать, то это будет достаточно легко провернуть.

Но от мягкой постели и сытной еды его разморило, и думать о побеге совсем не хотелось. «Может, они уже отвязались от меня? Дрона, говорят, притаранили, и их главный штирлиц сам сказал, что дырку в башке ему шаваны пробили, все без дураков… А тут прикольно… да и старик, вроде, не упырь какой-то, вылечил же меня… И кормят нормальной жрачкой, даже пирог вчера припёрли, с мясом, вкусныыый… И куда когти рвать? Опять в лес? Бррр… не, тут хоть и чокнутые какие-то, но люди… Может, узнаю у них все-таки, как отсюда до дому выбраться… к маме…»

В комнату вошёл помощник лекаря Бракара, почти ровесник Никиты, худой мальчишка с копной чёрных кудрявых волос и разными глазами, одним карим, а другим – голубым, из-за чего взгляд его слегка косящих глаз был каким-то неуловимым и вечно удивлённым.

Парень к тому же страшно шепелявил и проглатывал окончания слов, поэтому Никита с трудом понимал его речь. Промучившись вчера минут двадцать, он понял только, что парнишку зовут Мерк Утопленник, и что он, сколько себя помнит, живёт у лекаря, помогая тому по хозяйству. И даже уже кое-что соображает в отварах и мазях.

Парнишка вчера весь вечер крутился возле Никиты, он же и ужин принёс. Никита очень ждал, что Бракар, вернувшись с Совета, продолжит начавшийся утром разговор, но тот зашёл чернее тучи, метнул в Мерка пару молний, недовольно глянул на больного, ушёл в другую комнату и больше из неё не показывался. Ночью Никита пару раз слышал громкое недовольное бормотание лекаря, но сон тут же снова закрывал ему глаза.

Мерк принёс завтрак. Никита бодро соскочил с постели и, умывшись, с удовольствием накинулся на принесённую пшённую кашу и пирог с капустой. Попивая вкуснейший чай из трав, Никита поднял голову и чуть не поперхнулся, увидев с какой жалостью смотрит на него Мерк.

– Ты чево? Смотришь на меня, как будто я прям щас тут кони двину…

– Цё двинес?

– Ну, помру сейчас, значит! Эх, тёмная ты личность, Мерк!

– Нет, сто ты, не сяс…

– Вот, то-то же! Я и не собираюсь! – Никита весело засмеялся, но увидев выступившие у парнишки слёзы, застыл с открытым ртом. От неприятного предчувствия во рту мигом пересохло.

– Ты что-то знаешь, Мерк? Говори! Ну, пожалуйста!

Мерк заморгал, шмыгнул носом и замотал головой.

– Мерк, будь человеком… Меня хотят… убить? – Голос предательски дрогнул, Никита сам был готов расплакаться.

Парень ещё яростней замотал головой и залепетал:

– Сто ты, не фотят. Мне Бхаках голову откхутит, ефли я тебе фкафу. Ой, тофно прибьёт, у него руха тяфолая… Кооче, только побьют плетью да руху отхубят, и всех делов-то!

У Никиты сердце упало в пятки, и внутри всё похолодело. Как – руку!? За что!? Да что он им сделал, чтобы эти гады ему, Никите Краснову, за здорово живёшь руку оттяпали! Изверги! Сволочи! Садюги! Слёзы полились из глаз, и сквозь их непрерывный поток Никита увидел, как появившийся в комнате Бракар отвесил увесистый подзатыльник мгновенно исчезнувшему Мерку.

Затем лекарь отлил что-то из большой тёмной бутыли и поднёс ему чашку. Никита попробовал выбить питьё из рук лекаря, продолжая кричать, что он ненавидит всех в этом дебильном городе. Но Бракар, рявкнув на него, схватил и неожиданно сильно прижал его голову к своей груди, при этом ловко влил в рот мальчика содержимое чашки.

Почти сразу наступило спокойствие. Никите вдруг стало совершенно безразлично, где он и что его ждёт. Все, что происходило дальше, его совершенно не трогало. Будто со стороны он увидел, как вошедший в комнату Борг, нарядно одетый и при огромном мече, поднял со скамьи какого-то мальчишку и ведет его, толкая перед собой, через двор в открытые ворота, на огромную площадь, где перед высокой пирамидой уже сооружён помост с перекладиной и колодой на нём.

Стоящий на помосте высокий мужик в красной рубахе, опираясь на здоровенный топор с длинной рукоятью, смотрит, как худой мальчишка в длинной широкой рубахе плетётся по проходу, едва передвигая ноги, а гудящая толпа, вытягивая шеи, с жадным любопытством разглядывает опасного преступника.

Мальчишка смотрит вниз на толпу, но все лица сливаются в одно сплошное мутное пятно. Внезапно он совершенно чётко видит в первом ряду вейстора Хортона с хмурым лицом, его сына, оживлённо наблюдающего за приготовлениями, унылого препона Густина Эндельторна и квадратного найтора Легана. А за ними маячит фигура Бракара, злобно поджавшего губы.

Будто издалека до него доносится знакомый голос, и чуть повернув голову, он видит, что рядом стоит Кадур и читает какую-то бумагу, смысл которой никак не желает пробиться к его сознанию. Отдельные слова он узнает, но их значение сразу же теряется где-то далеко, далеко, в этом бесконечном вязком потоке времени.

Толпа зашумела, и Никита почувствовал, что его развернули спиной к толпе и стащили с него рубаху Одноухого Дрона. Толпа удивлённо загудела, увидев под ней необычную одежду с разноцветным рисунком. Никита тоже слегка удивился – что такого они нашли в его футболке, но в следующий миг и она была с него грубо сдёрнута.

Здоровяк в красной рубахе стянул руки преступника верёвкой и уже собрался привязать его покрепче к перекладине, но тут на площади начался страшный переполох. Мужик с верёвкой застыл с широко открытым ртом, а Никита, чуть повернув голову, увидел, что народ бросился в разные стороны, образовав перед помостом круг.

Посредине освободившегося пространства осталась стоять, опираясь на палку, высокая седая женщина лет семидесяти. На её всё ещё красивом властном лице необыкновенно пронзительным взглядом горели живые тёмные глаза. От её величественной фигуры, одетой во всё чёрное, исходила такая сила, что повернувшиеся к ней мужчины из первого ряда словно сжались от страха.

Через вату в ушах до Никиты, наконец-то, дошел смысл произносимых громким голосом слов:

– Остановитесь! Прекратите немедленно! Это говорю вам я, Аюна из рода Тантеров! Остановитесь и отпустите мальчишку, иначе все вы, стоящие здесь, будете прокляты! Все вы погибнете страшной смертью, если причините хоть малый вред этому посланнику! Он избран Богом Безликим и Вездесущим, да не помянут его Имя недостойные уста, чтобы спасти ваш жалкий мир от гибели! Несчастье придёт в ваши дома, если вы меня не послушаетесь! Хортон, помни о проклятии! Бойся Юга! Горе уже близко!

Её слова колоколом гудели в повисшей над площадью мёртвой тишине. Первым опомнился стоявший на помосте Кадур. Переступая с ноги на ногу, он вдруг закричал срывающимся на фальцет голосом:

– Люди! Не слушайте эту старую ведьму! Она не признаёт наших Богов, Вечных и Истинных и проклята ими! Да призовут Боги все кары на её голову! Ведьма! Вон отсюда, ведьма!

– Твои Боги не доросли ещё, чтобы угрожать мне, Кадур! Ты бы лучше свою голову поберёг, а то как бы не пришлось тебе с ней скоро расстаться! Главное проклятье этого города – ты! Закрой свой грязный рот, из него слышно только шипение змеи! Солан, немедленно развяжи мальчишку!

Солан трясущимися руками снял с Никиты верёвку, попытался засунуть её за пояс, но поняв, что это ему сделать не удастся, обречённо повесил её себе на шею. Кадур бросил на него злобный взгляд, но возразить не посмел.

– Смотрите все! И не говорите потом, что не видели! Видите, на груди этого мальчика родимое пятно в виде семиконечной звезды. Это знак избранных, знак посвящённых! Он идёт своей дорогой, и никто не должен ему в этом мешать – ни воин, ни палач, ни слуга, ни господин.

Только он может спасти ваш мир от разрушения, и разрушить его во имя спасения. Он был одним из многих, а станет единственным из всех. Его появление было предсказано в Вечной Книге, почитаемой Мудрыми и забытой глупцами. Иди сюда, Ник!

Никита, ещё не совсем понимая, что никакого наказания не будет, осторожно спустился с помоста и оказался перед женщиной. Она положила свою худую руку на его плечо и произнесла ласково:

– Никто не посмеет тронуть тебя, Ник! Иначе он будет проклят мной до седьмого колена! Иди, мы с тобой ещё встретимся, – она сунула ему в руки непонятно как оказавшуюся у неё футболку и мягко подтолкнула к дому вейстора. В густой тишине, повисшей над торговой площадью, Никита медленно пошёл через расступающуюся перед ним толпу.

Мутная пелена в его голове почти рассеялась, он внезапно ощутил, как что-то странное и страшное вдруг возникло в самом сердце Гудвуда и начало медленно шириться и расти, чтобы однажды раз и навсегда изменить привычное мироздание всего этого маленького городка и всей этой большой страны.