16
Михран был прав. Как только судно спустили на воду, всем показалось, будто они идут под гору. Вода словно сама стремилась унести их вдаль.
Но до того как отправиться вниз по Днепру, им пришлось прождать целые сутки, пока лодка стояла на якоре, снова набирая воды в свои деревянные борта и раздуваясь.
— Надо вымочить, — объяснил Торстен. — Чтобы она не дала течь.
— Мы делали то же самое с отцовской лодкой, — отозвалась Сольвейг.
Весь день Вигот, раскинув руки, лежал лицом вниз на причале. Поначалу Одиндиса втирала в его жуткие раны ту же мазь, которой лечила собачьи укусы у Сольвейг, но потом передумала; когда в следующий раз они высадились на сушу, она принялась втыкать свою лопатку в мягкую прибрежную почву. Вскоре Одиндиса выкопала пару червей, связала их вместе, потом еще двух. Она торжествующе помахала ими в воздухе.
Сольвейг прошла вместе с ней обратно на корабль и наблюдала, как женщина выкладывает червей в тонкий железный поддон и держит над очагом у Бергдис. Вскоре черви перестали извиваться, иссушились. Затем потрескались и обратились в пепел.
— Бедный Вигот, — сказала Сольвейг.
— Это ему поможет, — отозвалась Одиндиса.
— Да, Аста делает так же.
— Кто?
— Моя мачеха.
— Червей надо завязать узлом, — поведала ей Одиндиса. — Иначе лекарство не подействует. Жилы не срастутся.
— Я знаю, — ответила девушка. — Но у Вигота и ребра потрескались. Я слышала звук. Он весь искалечен…
Одиндиса глубоко вздохнула.
— Как ты думаешь, он когда-нибудь поправится? Ох!
— Он спас Бриту, поэтому я сделаю все, чтобы спасти его. Этот порошок из червей… я спою над ним исцеляющие руны.
— Такой отважный, — прошептала Сольвейг и погладила правую руку юноши. — Как жаль, что я его обвиняла.
Одиндиса сняла поднос с огня и насыпала в ладонь немного порошка из червей. Она втерла его в разбитую спину Вигота и запела.
Вигот не шевелился. Он не издавал ни звука. Порою его руки дергались, но ноги оставались неподвижными.
— Ты научишь меня? — попросила Сольвейг Одиндису. — Я знаю руны, но не умею исцелять ими людей.
— Есть руны от укуса гадюки и руны от гнилости в желудке и от опухших колен, от крови из носа, и бородавок, и сыпи, и чирьев: для каждой хвори есть свои руны.
— Я хочу выучить их.
— Ты хочешь того и хочешь этого. Вечно тебе нет покоя. Бергдис говорит, что ты — словно слепень: жужжишь и питаешься кровью то одного зверя, то другого.
— Это же неправда, — с отвращением возразила Сольвейг, и кровь прилила к ее лицу.
— Ты знаешь Бергдис, — ответила женщина. — Да… я научу тебя целебным рунам, если ты научишь меня вырезать их. Как тебе такая сделка?
Сольвейг улыбнулась, но она была расстроена. «Бергдис всегда причиняет неприятности, — подумала она. — Это у нее жало, а не у меня. Но я не буду показывать вида, что она меня обидела».
Сначала лодка пила чистую, будто ключевую, воду из Днепра, а потом принялась глотать версту за верстой. Михран сообщил, что на веслах могут остаться всего двое — поначалу для этой задачи выбрали Бруни и Слоти, — а остальные могли заниматься своими делами.
Торстен шлифовал зазубренные уключины, а потом поработал над двумя расшатавшимися кницами. Михран предположил, что корабль мог потерять равновесие, и по приказанию шкипера Бард с Бритой исползали все пространство за тюками, проверяя, не сдвинулся ли каменный противовес. Одиндиса не отходила от Вигота. Бергдис, как обычно, была занята стряпней, а Эдит помогала, пока ее не позвал Рыжий Оттар.
А Сольвейг вырезала. Она царапала, надсекала, выдалбливала, строгала, придавала форму, обрабатывала и зачищала песком так, будто от этого зависела вся ее жизнь. Иголки, гребни, игральные кости, бусины. «Вот теперь-то я покажу Рыжему Оттару, на что способна», — думала она.
Однажды девушка подняла взгляд на нос лодки и увидела там шкипера с Эдит. Он держал в ладонях ее лицо и целовал ее в губы до тех пор, пока Эдит не убежала от него, задыхаясь от смеха.
Затем Рыжий Оттар прикрепил что-то к вороту ее шерстяной накидки…
— Твоя брошь! — воскликнула Сольвейг, как только они с Эдит остались наедине.
— Он подарил мне, — ответила та озадаченно, будто не могла в это поверить.
— Похоже на два молота с соединенными рукоятками. А вот эти гвоздики здесь, на концах, напоминают две пары глаз.
— Он отказывается говорить мне, где купил ее, — поделилась с ней Эдит.
— А может, он и не покупал.
— Что это ты говоришь? Конечно купил. И еще сказал, что над брошью пропели руны. Чтобы защитить нас. — Она тихо соединила руки у себя на животе.
— Ты должна показать Одиндисе, — объявила Сольвейг и слегка улыбнулась, удивляясь собственному хитроумию.
В тот же день Сольвейг приступила к работе над парой берцовых костей лося. «Я сделаю из них коньки, — подумала она. — Такое задание я выполню быстро, и Рыжий Оттар будет очень мною доволен».
Принявшись за работу, Сольвейг замечталась. Перенесшись на многие мили, она оказалась дома. Вместе с отцом и Блуббой они катались на коньках по узкой части фьорда, которая замерзала каждую зиму. С неба лился такой ослепительный свет, что девушке приходилось постоянно жмуриться, и из глаз ее текли слезы. А затем Хальфдан достал свой бур, направил его на лед, и…
Между Сольвейг и солнцем пролегла тень, и девушка взглянула вверх. То был Михран.
— Коньки, — объявила она ему. — Пара коньков.
— Ого! — воскликнул проводник и поднял ногу. Он был похож на лошадь, которая ждет, чтобы ее подковали.
— Помнишь, я тебе говорила про девушку, которая рассказала историю не в то время?
Михран кивнул.
— То сказание было про Скади, богиню, которая всегда ходит на лыжах или на коньках. Девушка жила у нашего фьорда, и вот однажды она рассказала историю о том, как пришла столь суровая зима, что даже боги изголодались и самой Скади пришлось охотиться и ловить подо льдом рыбу. Но поведала она это предание накануне весеннего солнцестояния. И из-за ее слов солнце не стало греть землю!
— Ее наказали?
— Отец мне говорил, что ее прозвали ведьмой и забросали камнями.
— Да, для историй нужно выбрать время, — заметил Михран. — Как и для коньков.
— Что ты хочешь сказать?
Проводник указал на пару костей:
— Коньки для севера. Для юга — не очень.
Сольвейг уставилась на свою работу:
— В Киеве не очень хорошая цена.
Сольвейг подняла кости и, злясь на саму себя, стукнула их одну об другую.
Михран сочувственно улыбнулся:
— Мастерить всегда непросто.
— Киев на юге. А Черное море и Миклагард — на юге от Киева. Но если плыть на юг от юга, что тогда?
— Что тогда! — эхом отозвался Михран, лучезарно улыбнулся Сольвейг и присел рядом. — Тогда, Сольвейг, попадешь в землю сарацинов. — Сольвейг широко распахнула глаза. — У некоторых сарацинов по восемьдесят жен.
— Восемьдесят!
— И они спят со всеми женами каждую ночь! Их колдуны могут оборачиваться ангелами. И еще там родился Иисус.
— В стране сарацинов?
— Да, и Мария, его мать, боялась, что ребенок у нее совсем не от Бога, а от какого-нибудь колдуна.
— А еще южнее что?
— Амазония! — воскликнул Михран. — Страна жен. Ни одному мужчине нельзя оставаться там долее семи дней и семи ночей. — Проводник понимающе улыбнулся Сольвейг. — Младенцев мужского пола возвращают отцам в другие страны. А девочкам… — Михран вытаращил глаза.
— Что? — не утерпела Сольвейг.
— Когда они вырастают, им выжигают одну из грудей.
— Выжигают! — вскричала Сольвейг.
— Раскаленным железом.
— Но зачем?
— Чтобы они могли охотиться и сражаться. Женщины со щитом — нет левой груди! Женщины с луком и стрелами — нет правой груди!
Сольвейг уставилась на Михрана, не зная, верить ему или нет.
— Миклагард — это конец твоего пути, — сказал он ей. — Но там начинается то, что южнее юга.
— Как жаль, что я поеду туда одна. Может, ты сумеешь переубедить Оттара?
— Я попробую еще раз, — пообещал Михран.
Сольвейг заворожили его рассказы, а он каждый день делился с ней все новыми историями. Когда взошло солнце июня, Сольвейг вырезала и слушала про страну Ливию, где люди отбрасывают тень не в ту сторону и где в море не водится рыба — так горяча там вода морская, что порой закипает; и про Эфиопию, где желтые дети вырастают и становятся черными, и у многих из них всего по одной ноге.
— Они же как одноноги! — воскликнула девушка.
Михран непонимающе нахмурился.
Сольвейг рассказала ему, как викинги плыли на запад от льдистой Гренландии, пока не добрались до страны, где по скалистым берегам прыгали одноногие люди и с воплями стреляли в путников.
Михран скривился.
— Унипеды, — мрачно проговорил он. — Разбойники, печенеги… где бы ты ни находился, надо быть настороже.
А Одиндиса все не отходила от Вигота, каждый день втирая новые снадобья в его раны; пока Сольвейг и Брита перевязывали их свежими полосками ткани, пропитанными рыбьим жиром, она тихо пела что-то над юношей.
Теперь Вигот лежал на боку. Временами он открывал глаза, но, казалось, не узнавал никого и ничего. Ногами он не двигал.
— Если вскоре он не начнет есть… — сказала Бергдис Одиндиса.
— На нем совсем нет жира, — ответила та. — Его спас валик. Так бы его просто разрезало килем.
Одиндиса сощурилась:
— У него поврежден хребет.
— С открытым ртом и стеклянными глазами, — бессердечно добавила Бергдис, — он похож на форель, которую так любил ловить.
Однажды вечером, когда все сидели на берегу вокруг костра, Сольвейг спросила Бруни, много ли ему известно про одноногое.
— Не очень, — отозвался Бруни. — Один из них пустил стрелу Торвальду прямо в живот.
— Ой!
— Сыну Эрика Рыжего. Он скончался от раны. Но я знаю о скрелингах.
Может, Торстен решил, что Бруни слишком много хвастается, или ему не понравилось внимание, которое оказывала ему Сольвейг. А возможно, он просто чересчур много выпил. Так или иначе, кормчий откашлялся и выплюнул весь свой грог в огонь.
— Что с тобой не так, Торстен? — спросил Бруни.
— Ты! — огрызнулся тот. — Ты — вот что со мной не так.
— А? — громко спросил Бруни.
— Скрелинг! Вот ты кто такой. Маленький, со злобной рожей. И волосы жесткие.
— Торстен, — предостерег его Рыжий Оттар.
Но кормчий поднялся на ноги и обошел вокруг костра. Сольвейг, не отрываясь, глядела на него.
— Ты знаешь, кто такой скрелинг, Сольвейг? — спросил он. — Отважные люди поплыли на восток, в Миклагард. Твой отец был среди них. Другие храбрецы отправились на запад в Винланд. Но один норвежец, жалкий трус…
Рыжий Оттар вскочил на ноги.
— Торстен! — заорал он.
Все затаили дыхание. Но ничего не произошло. Огонь шипел и потрескивал. Кормчий, сгорбившись, прошагал к своему месту. Бруни Черный Зуб повернулся к Сольвейг и улыбнулся, но она направила взор в жаркие очи костра.
«Становится все хуже, — думала она. — Их вражда разгорается. Скоро ли они ринутся в драку? Только бы не раньше Киева. Пожалуйста, только не раньше».
Когда Сольвейг с трудом волочила ноги к кораблю, она все думала о поговорке, которую любил повторять отец: Истина рвется наружу. Истина словно пузырь, который всегда поднимается на поверхность.
Сольвейг улеглась между Бергдис и Одиндисой. Стоило ей закрыть глаза, как ее начала уносить дремота. Она вздохнула и погрузилась в сон.
Потому ли, что изнурительная работа осталась позади, но спутники становились все раздражительнее.
«Мы все слишком долго сидим в тесной лодке, — подумала Сольвейг. — Вот в чем дело. Это, а еще Вигот. И Торстен с Бруни».
Брита чувствовала всеобщее недовольство. Она непрестанно затевала ссоры с братом, а потом отказалась перевязывать раны Вигота.
— Какой в этом толк? — спросила она Одиндису. — Ему все равно не становится лучше.
— Ах ты неблагодарное отродье! — воскликнула ее мать. — Вигот спас тебе жизнь, а ты не хочешь наложить на его раны повязку.
С этими словами она дала дочери такую затрещину, что у той до вечера горели уши.
А Бард тем временем становился все более возбужденным. Он вечно тараторил, путался у всех под ногами, слишком долго и громко смеялся. Даже оскорбил отца.
— Уходи! — устало приказал ему Слоти. — Просто уйди отсюда.
И Бард действительно ушел. Пока все ели, сгрудившись у костра, он направился в лес и, хотя Слоти с Одиндисой не переставая выкликали его, никак не возвращался.
— Да вернется он, — сухо успокоил их Рыжий Оттар. — И пойдет спать голодным.
Именно так все и случилось. Как только Бард проснулся и ощутил пустоту в животе, в него точно злой дух вселился. Пока все спали и над рекой висел густой туман, мальчик начал карабкаться на мачту. Поначалу подъем давался ему легко, потому что он мог опереться на деревянные крюки. Потом Бард держался за какую-то веревку; еще выше к мачте для прочности был приколочен кусок древесины в форме весла. Но затем путь стал сложнее. Чтобы подтягиваться, Барду приходилось напрягать все силы, поскольку ноги его соскальзывали всякий раз, как он пытался обхватить ими мачту. Но совсем рядом с ее верхушкой располагалось несколько петель, и мальчик хватался за них руками. С визгом он уцепился за самую вершину мачты и сорвал знамя.
— Ку-ка-ре-куууу! — проорал он во все горло.
Рыжий Оттар прищурился и поднялся на ноги.
— Ку-ка-ре-куууу!
— Спускайся вниз! — крикнул ему шкипер. — Немедля!
— Ку-ка-ре-куууу!
Но после третьего кукареканья отвага Барда стала постепенно испаряться. У него заурчало в животе, и его стало слабить. Влажная бурая масса потекла по мачте.
Когда мальчик все же соскользнул вниз, его накидка, руки и ноги были все замараны. Рыжий Оттар приказал ему согнуться, спустил порты и отхлестал. Шкипер поднял его легко, как пушинку.
— Помойся! — рявкнул он и швырнул Барда за борт. — Можете не сомневаться, — обратился он к Одиндисе и Слоти. — В последний раз я беру детей на корабль. — Шкипер злобно уставился на мачту: — А что касается вот этого…
— Дождь позже, — заверил его Михран. — Дождь смоет.
— Нет, — перебил его Оттар. — Я про знамя.
— Обойдемся, — успокоил шкипера Торстен. — Я привяжу полоску ткани к носу, и так доедем до Киева.
День ото дня река делалась все шире — от одного берега до другого в ней стало чуть не пятьдесят шагов. Она разлилась так, что никто, даже Бруни и Торстен, не могли добросить до берега камень. Но она продолжала расширяться и дальше, и вскоре люди на лодке уже не могли даже докричаться до тех, кто ловил рыбу с берега.
Мрачные ели и сосны отступили. Теперь корабль проплывал мимо прелестных зеленых ив, окаймлявших берега, одиноких хуторов и скоплений маленьких хижин. То там, то тут открывались луга алых маков и золотистых цветков горчицы.
Когда они вечерами бросали якорь, чтобы поесть и отдохнуть, свет еще озарял берега, а мягкий воздух был напоен сладким ароматом.
— Каштан, — поведал проводник стряпухе. — Цветы каштана. Знаешь?
Бергдис покачала головой.
— Орехи вкусно есть. В Киеве ты увидишь.
— Киев, — язвительно отозвалась та. — Этот город построен из твоих обещаний.
Она вытянула руки вперед, хлопнула в ладоши и сделала вид, будто сдувает город с лица земли.
Михран повернулся к Рыжему Оттару и задумчиво проговорил:
— Я сделаю тебе встречу с Ярославом, королем русов. Я попробую. — Он потер большой палец об указательный. — Купцы, которых ценит король, получают больше денег.
Бруни икнул.
— Это тот самый король, который выбрал христианство, чтобы все мы могли пить добрый эль, а не молоко и стоялую воду?
— Нет, нет, — поправил его проводник. — То был его отец, король Владимир.
Бруни снова икнул и поднял чашу за хороших королей.
— Полужив-полумертв, — сказала Одиндиса Рыжему Оттару.
Шкипер скрипнул зубами:
— И в мире живых, и в мире мертвых он все равно хуже всех. Что же мне делать?
Они немного помолчали, глядя на Вигота.
— Сомневаюсь, что он когда-нибудь поднимется на ноги без палок. Он не может двигать ногами.
Одиндиса взяла Оттара за руку и мягко сказала:
— Иногда лучше всего просто ничего не решать. Иногда мы узнаем завтра то, чего не знаем сегодня.
Рыжий Оттар шмыгнул носом.
— Надо молиться богам… Я не буду отрубать ему руку. Я знаю, что таков закон, но это было бы просто нечестно. Так что же мне выбрать? Оставить Вигота в Киеве… или отвезти его домой?
— Где бы ни был этот дом.
— В любом случае, — заметил шкипер, — нам придется найти ему замену.
Днепр нес их все ближе к Киеву, и путники увидели, как восточный берег раз за разом пересекают земляные насыпи.
— Змиевы валы, — объявил им Михран. — Король Владимир построил, чтоб унять набеги печенегов на низкорослых лошадках.
Река все ширилась и ширилась.
— Это заливные луга, — объяснял проводник. — Затопленные равнины. Сейчас река пять миль в ширину. Зимой — полторы мили.
С самого волока Сольвейг каждый день видела всего несколько кораблей, но сейчас реку наводняли ялики и рыбацкие лодки. Они покачивались у берегов, и с каждого суденышка удили один-два рыбака.
А потом… А потом они наконец прибыли!
На западе за рекой возвышался холм, похожий на спину кита, и у его подножия сгрудились причалы. Вдоль них были привязаны корабли с одной, двумя, тремя мачтами.
Бруни со Слоти быстро стянули парус и сели к веслам. Перед ними пристроились Бергдис и Рыжий Оттар. Сольвейг с нетерпением смотрела, как Торстен с Михраном пустили лодку вдоль пристани, а потом развернули ее, и гребцы повели судно вверх по течению.
Всюду пенилась и сверкала вода, вокруг весел закручивались маленькие водовороты.
«Отец, — подумала Сольвейг. — Видел ли ты это? Всех этих людей? Все лодки? И что ты подумал, что сказал тогда, когда увидел? Знал ли ты, какое тебе предстоит путешествие, когда отправлялся в дорогу?»
Сольвейг чувствовала, что по сторонам от нее стоят Эдит и Брита. Она видела, как толклись на пристани люди. Кто-то из них кричал, кто-то размахивал руками. Девушка задыхалась от волнения и была готова расплакаться.
Михран бросил линь одному из служителей на пристани, и тогда же Эдит изо всех сил сжала руку Сольвейг.
— Что? — спросила та.
— Погляди!
Сольвейг посмотрела туда, куда указывала ей подруга, и сразу же увидела.
— Эдвин! — закричала она. — Синеус!
Рыжий Оттар положил весло и выпрямился.
— Во имя всех богов, — прорычал шкипер. — Как они добрались сюда раньше нас?
