11
Ее тело сотрясала лихорадка. Она то садилась на постели, не понимая, где находится, и протягивала руки куда-то вдаль, бессвязно бормоча, то снова ложилась и, задыхаясь, обливалась потом. Она кричала, а затем затихала, и спутникам ее уже начинало казаться, что она не заговорит никогда. Она дрожала и стонала.
Одиндиса выхаживала ее всю ночь напролет. Она положила голову девушки себе на колени и нараспев читала над ней заклинания и втирала мед в ее раны; она растирала сухие травы — тимьян, мяту, еще что-то, — мешала их с желтком и кормила Сольвейг с кончиков пальцев.
— Пока укусы не потемнели, — объясняла она всем. — Пока она еще чувствует боль…
Временами Сольвейг слышала вокруг себя голоса.
— Неправильно. Мы поступили неправильно. Не надо было везти ее с собой.
— Сами норны против нее!
— Она и дня не провела за своим ремеслом.
— Продай ее!
— Что за глупая затея!.. Да лягушка скорее запрыгнет на луну.
Сольвейг слышала обрывки разговоров и знала, что говорят о ней, но ответить была не в силах.
Посреди ночи Сольвейг проснулась от странного сна. Она снова была крошкой, лет двух или трех, и что-то испугало ее. Испугало так сильно, что она не могла пошевелиться, будто все ее члены онемели.
Она видела бабушку Амму и слышала ее ледяной голос. Та стояла над девочкой и говорила с отцом:
— Я уже говорила тебе, Хальфдан. Ты посмотри на ее глаза, посмотри, какая она слабая. Ты знаешь, что тебе надо сделать. И надо было это сделать сразу же.
Отец Сольвейг застыл на скамье, понурив голову.
— Лучше бы ты оставил ее снаружи, во льдах, — не унималась Амма. — Там бы ее съели волки. В наши времена так и поступали. Да, это жестоко, но один слабак может погубить всю стаю.
— Довольно! — прорычал Хальфдан.
— Особенно когда еды и так едва хватает. Завел себе отпрыска! Теперь, когда ты остался один, только ее тебе и не хватало.
Отец Сольвейг, поднимаясь, опрокинул скамью:
— Я свой выбор сделал. И не жалею о нем.
— Она приносит смерть, — с горечью сказала Амма. — Она уже убила свою мать. Сильная, словно солнце, как же! Хилая, и…
— Нет, — перебил ее Хальфдан. — Моя кровь течет в жилах у Сольвейг, а ее кровь — в моих. Я пообещал Сири поступить так. Она бы прокляла тебя за то, что ты сейчас говоришь.
— Я предупредила тебя, Хальфдан. — Амма сжала кулаки. — Я предупреждала, что Сири умрет родами. Попомни мои слова, настанет день, когда слабость Сольвейг навредит еще кому-нибудь. И возможно, этим кем-то будет ее отец.
— Довольно! — повторил Хальфдан. Он сгреб маленькую дочь в охапку, и, просыпаясь, Сольвейг все еще чувствовала, как он крепко сжимает ее в объятиях. Очень крепко.
Когда она открыла глаза, занимался рассвет. Сон все еще парил над ней бледной и мучительной тенью. И кто-то действительно держал ее.
Тут она увидела над собой лицо Одиндисы и поняла, что лежит у нее на коленях.
— Ты вернулась, — проговорила та с мягкой улыбкой.
Но Сольвейг никак не могла убежать от ночных голосов. Она слышала их повсюду.
— Что он сделает со мной? — прошептала она.
— Кто?
— Рыжий Оттар. Он же не продаст меня…
— Никогда! — отмела ее сомнения Одиндиса. — Только через мой труп. Вот что я скажу: если бы ты не была такой сильной, укусы бы тебя прикончили. Ты бы умерла ночью.
Сильной? Но Сольвейг совсем не чувствовала себя сильной. Она казалась себе такой слабой и хрупкой.
— Ты… ты отнеслась ко мне как мать, — сказала она еле слышно.
— Ну, ну. Ты поговорила с Олегом?
Сольвейг вздохнула. Она была так слаба, что не могла ничего ответить. Вместо этого она закрыла глаза.
— Я так и думала, — сказала Одиндиса. — И ты нашла брошь.
— Она такая красивая, — прошептала девушка. — Я сказала Олегу, что ты придешь за ней.
Одиндиса прищелкнула языком:
— Рыжий Оттар передумал. — Сольвейг снова открыла глаза (о, какими же тяжелыми были ресницы!). — Я все равно куплю ее на серебро Слоти. Куплю, а Рыжему Оттару скажу как-нибудь потом.
— Но…
— Он часто меняет свои решения. Будто флюгер! Поначалу он рассердится, но потом сам же будет доволен.
— Как хорошо ты его знаешь, — пробормотала Сольвейг.
Одиндиса не ответила, лишь сощурилась и бросила на девушку хитрый взгляд.
И тогда Сольвейг вспомнила о бусине, которую подарил ей Олег: «Может, я уронила ее на пристани? Подобрал ли ее Вигот? Или Бруни?»
Пока она размышляла об этом, явился Вигот, будто призванный ее мыслями. Он пристально взглянул на нее.
— Снова ты! — сказала Одиндиса. — Вигот то и дело навещал нас ночью.
Сольвейг подняла на него глаза, и улыбка ее была подобна первому весеннему подснежнику.
— Ты спас меня. Ты спас мою жизнь.
— А что мне, по-твоему, оставалось? Стоять и смотреть?
— Шшш… — тихо прервала его Сольвейг со слезами на глазах. — Я же благодарю тебя.
Вигот постоял, смущенно разминая пальцы. Потер щеку, оцарапанную в борьбе.
— Все еще больно? — спросила его Сольвейг.
— Уж поменьше, чем тебе.
Сольвейг не знала, спросить ли ей Вигота про фиалково-серую бусину. Девушке не хотелось, чтобы он подумал, будто она обвиняет его, поэтому решила первым расспросить Бруни.
Следующим посетителем Сольвейг стал Рыжий Оттар.
— И это ее вы считаете сильной? — возмутился он, уставившись на Сольвейг. — Сначала рука, теперь это…
Шкипер видел, что ее всю трясло, но это его не остановило.
— Сокровище! Турпин сказал, что ты сокровище, а я говорю — мешок с несчастьями! Так-то.
Где-то глубоко в душе у Сольвейг начало закипать возмущение. Она решила, что больше не даст Рыжему Оттару себя обидеть.
— Боги против тебя.
— Нет! — хрипло проговорила она и сощурилась. — Будь так, я бы не добралась сюда.
— Даю тебе еще одну возможность исправиться. — Шкипер потряс рыжей головой и нажал большим пальцем на нос Сольвейг. — Так или иначе, ты нужна на пристани. Приходи, как сможешь.
— Сегодня она еще не сможет, — сказала ему Одиндиса.
— Сегодня настало время выставить на продажу наше оружие, — поведал им Оттар. — Наши превосходные скрамасаксы! И меч с рунами, который Бруни сработал прошлой зимой.
— Я их еще не видела, — слабым голосом отозвалась Сольвейг.
— О, ты их не забудешь. Они врежутся в твою голову навеки!
Сольвейг моргнула:
— Мне уже достаточно ран, спасибо.
— А завтра, — продолжил шкипер, — мы выставим наши резные товары. — Он свирепо поглядел на Сольвейг. — Сколько есть, столько и выставим. Да, а еще нам нужно найти проводника, который бы провел нас по реке. Сегодня на борт поднимутся трое.
— Трое? — спросила Одиндиса.
— Чтобы было из чего выбрать. Все смогут высказаться.
Сольвейг приподнялась на локтях. На ее лице пылал нездоровый румянец, а глаза сильно блестели.
— Ложись, девочка, — приказал Рыжий Оттар. — У тебя лихорадка.
Рыжий Оттар прогнал первого проводника почти сразу же, как тот ступил на борт. Этот светловолосый кормчий с длинными и тонкими усами вызывал раздражение тем, что непрестанно кивал, пока шкипер задавал ему вопросы, а затем медленно повторял услышанное. И лишь после этого отвечал — многоречиво и витиевато.
— И вот сейчас ты спрашиваешь меня, сколько дней пути от Новгорода до Смоленска, — эхом отозвался тот. — Разве не об этом ты меня спрашиваешь?
— Да! — рыкнул капитан. — Это я тебя спрашиваю, а не наоборот. Мне что, ждать ответа до того дня, когда замерзнет Волхов?
— Когда замерзнет Волхов? Об этом ты меня спрашиваешь?
— Пшел вон! — ответил Рыжий Оттар. — Торстен, пусть он спросит тебя, спрашиваешь ли ты его, знает ли он дорогу до причала.
Второй проводник был рыхлым, точно мешок с помоями. Он еле сумел сесть, и голос его звучал так, будто он все время задыхается.
— Любишь поесть, а? — поинтересовался Рыжий Оттар.
— О да, — ответил тот с хитроватой улыбкой.
— Это заметно. Тебе уже случалось вести суда до Киева?
— Врать нехорошо. Матушка мне всегда так говорила.
— Ну так что ж, да или нет? — потребовал ответа Оттар.
— Да! — Мужчина визгливо хихикнул. — Да! Если бы я сказал «нет», я бы соврал!
Бард взревел от смеха, да и Брита тоже развеселилась, но остальные переглянулись, нахмурившись.
— Попался! — пробулькал толстяк.
— Хиханьки, хаханьки… не захлебнись слюнями! — воскликнул Рыжий Оттар и взмахнул рукой. — Уведите его.
Команда ожидала прихода третьего соискателя. Сольвейг встала и оперлась на планшир. Она все еще нетвердо держалась на ногах и была слаба, точно старуха; шея у нее так распухла, что голова не поворачивалась ни влево, ни вправо. Но стоял последний день апреля, воздух был мягок, и она слышала крики прибрежных птиц.
А затем девушка почувствовала, что кто-то встал рядом.
— Твоя шея, — заметила Брита. — Она выглядит так, будто это вареная колбаса из оленины.
Сольвейг моргнула.
Брита взяла ее за руку и принялась пристально разглядывать шею:
— Можно потрогать?
Но Бард, проскакав мимо них по палубе, спас девушку от любопытства Бриты.
— Эй! — воскликнул он, хватая сестру за руку. — Пойди посмотри на Торстена!
У кормчего в руках была веревка. Подойдя поближе, Сольвейг услышала его голос:
— Так что, примемся за голову турка?
— Голову турка? — повторил Бард. — Ты спросил, хочу ли я приняться за голову турка?
— Ты ужасен, ничуть не лучше первого проводника.
Брита улыбнулась:
— А что это? — В голосе ее звучала неуверенность. Может, ей и не очень-то хотелось узнать правду. — Что за голова турка?
— Это стопорный узел на конце веревки. Сейчас я покажу.
— Для чего он нужен? — спросил Бард. — А! Понял. Это когда проденешь веревку через глаз.
— Ты хотел сказать, через кольцо? — поправила его Брита.
— Кольцо называется глазом.
— А почему узел называется головой турка?
Кормчий дважды перекрутил конец веревки, затем подоткнул конец и поднял вверх. Но Брита так ничего и не поняла.
— Похоже на головной убор турков, — пояснил для нее Торстен. — Ты их еще увидишь.
— Ну, а что такое турок? — спросила она.
Затем Сольвейг услышала позади себя голос Слоти. Он громко сказал:
— Нет! Конечно нет. Это слишком опасно.
— Он еще передумает, как всегда.
— Нет, Одиндиса.
— Эх ты… жалкий христианин.
«Они обсуждают, надо ли покупать брошь у Олега. Да, должно быть, так…»
— Слоти! — выкрикнул Вигот. — Слоти! Иди сюда, посмотри!
— С радостью! — ответил тот, встал и пошел к дальнему планширу. Там Вигот только что вытянул из воды одну из своих лесок. — Фу! Что это такое?
Столько изумления было в восклицании Слоти, что все обернулись. С одного из новых бронзовых крюков свисал невероятно огромный моллюск. Не сердцевидка, не мидия и не краб. Это было странное создание. На его покрытом илом панцире росли волоски, а глаза горели злобой.
— Дайте посмотреть! — потребовал Бард.
— И мне! — Брита протолкнулась мимо брата.
— Какая гадость! — с восторгом воскликнул мальчик.
— Эта тварь стара как мир, говорю вам. — Вигот помахал крючком у детей перед носом. — Годами таилась в тине, вас поджидала.
— Выброси ее обратно! — повелела ему Брита.
— Вот еще! Чтобы она восстала в последний день этого мира?
Вигот опустил существо на палубу и вместе со Слоти и детьми принялся его толкать.
А Сольвейг в это время отвлеклась, услышав разговор Бергдис и Эдит.
— Трое, — объявила старшая из женщин, шлепая себя по животу. — Я потеряла троих. И это при моем здоровье и широких бедрах! Двое из них были мальчиками.
— Если у меня будет сын, — начала Эдит, но Бергдис ее перебила:
— А потом я потеряла мужа. Его звали Джорунд. Его забрала Ран.
— Другая женщина?
Бергдис фыркнула:
— Вроде того. Ран и ее гибельная сеть.
— А! Ты про богиню, — поняла Эдит.
— Вот Джорунд был настоящим мужчиной. — Бергдис возвысила голос. — Остались ли на корабле люди с горячей кровью?
— Хватит, Бергдис, — огрызнулся Рыжий Оттар.
— Я сказала, с горячей кровью, — нарочито громко повторил она. — Может, ты, Бруни?
— В последний раз предупреждаю, — пригрозил шкипер.
— Ну ладно, один-то есть, — с хитрецой в голосе сообщила Бергдис своей собеседнице. Сольвейг невольно подалась вперед. — Он знает, кто он есть, — продолжала Бергдис. — Но мужчины… Разве они бывают довольными долго?
Сольвейг услышала, как кто-то бежит по причалу.
Маленький человечек прыжками пересек настил, широко шагнул и упруго приземлился прямо рядом с Сольвейг.
— Михран! — объявил он.
Девушка, поглядев на него, не смогла сдержать улыбки. Он был столь же невысок, как Олег, но гораздо смуглее. Его глаза поблескивали, будто желая сказать: к жизни лучше всего относиться с легкостью.
— Все знать Михрана, — сообщил он Сольвейг. — Все в Ладоге и Киеве.
Рыжий Оттар встал, чтобы его поприветствовать:
— Может, это и так. Но что знаешь ты сам? О реках, течениях, озерах?
Торстен подошел к капитану, все еще держа в руках связанную узлом веревку, и Михран тут же ткнул в нее пальцем:
— Голова турка! — Он сжал себе горло руками и рассмеялся. — Я армянин. Мы ненавидеть турков!
Рыжий Оттар фыркнул и сощурил глаза:
— Так ты не из Киева, а?
— Я? — воскликнул проводник. — Юг. Далекий юг. Море Черное.
— Черное море, — поправил его Торстен.
— Люди в Киеве, — поведал им Михран. — Русы. Очень высокие. Очень бледные. Король — рус.
— Так и есть, — отозвался Рыжий Оттар. — Король Ярослав.
Михран уселся на палубе. Вокруг него сгрудилась команда, и он завел речь о Восточном пути. Он рассказал о долгой дороге по хмурым лесам, о величии Новгорода, о невзрачных и тихих торговых поселениях, о великом Ильмень-озере и реках, которые его питают. Когда Михран закончил, все согласились, что путь займет не меньше месяца. И все — Рыжий Оттар, Торстен и прочие — убедились, что, несмотря на все его прибаутки, смешки и забавные оговорки, Михран знает дорогу хорошо и в своем умении уверен.
Когда шкипер спросил его, какие их подстерегают опасности, проводник тут же поднял вверх три пальца:
— Первое — это волок. — Он согнул руки и принялся толкать воздух, будто надрываясь от усилий, а затем закрыл глаза растопыренными пальцами. — Дикие звери! — прорычал он. — В лесах очень, очень многие дикие звери. Дикие свиньи — клыки.
— А третье?
— Разбойники. Людские дикие звери.
— Мы подготовились, — сказал ему Рыжий Оттар.
Михран покрутил черные усы и огляделся:
— С этими женщинами?
— Я умею драться, — тут же ответила Бергдис. — И да сохранят боги того мужчину, что свяжется со мной.
Михран внимательно посмотрел на Одиндису и Эдит. Мягко покачал головой. Затем обратил взгляд на Сольвейг:
— Может быть. Высокая. Сильная.
— Однорукая и одноногая, — сообщил ему Рыжий Оттар. — И шея не гнется.
— А что про меня скажешь? — вмешался Бард.
Но Михран лишь махнул рукой на него с Бритой:
— Слишкие маленькие. Слишкие молодые. — Он поднес правую руку к сердцу: — Но настоящая опасность всегда здесь, а? Внутри. Не снаружи. Тот, кто боится. Тот, кто болеет… Тот, кто украдет.
— Ты прав, — откликнулся Оттар. — Как у богов был плут Локи, так и у нас. Один из нас.
— Который? — с осторожной улыбкой поинтересовался Михран.
— Остерегайтесь зла в себе, — медленно проговорил Рыжий Оттар, переводя взгляд от одного к другому. — Если один из вас оступится, мы все можем упасть.
Поначалу Сольвейг думала, что шкипер говорит о ней. Но потом услышала, как сглотнул Бруни, и заметила, что он смотрит на Торстена; Сольвейг увидела, как Одиндиса притянула к себе и обняла Барда с Бритой; Эдит положила руки на живот. И пока Рыжий Оттар предостерегал их, Слоти беззвучно произносил какую-то молитву, раскрыв руки, будто распятый. Сольвейг поняла: каждый из них считает, что Рыжий Оттар говорил именно о нем.
— Ну, — спросил шкипер. — У кого-нибудь есть вопросы? Может, у тебя, Торстен?
— Когда настанет час. — Торстен дружелюбно кивнул Михрану. — Когда возникнет нужда.
Бергдис спросила проводника о том, часто ли попадаются торговые поселения, какие там продаются животные, какие овощи; Вигот и Слоти хотели узнать, что за рыба водится в реках, а Бруни поинтересовался, где лучше покупать серебро.
— А что ты молчишь? — спросил Рыжий Оттар Одиндису. — Не хочешь разузнать про речных духов?
Одиндиса лишь пожала плечами.
— И еще про эти… как их там… послания?
— Они не остановят тебя, — отозвалась Одиндиса. — И ничто не остановит.
— Как далеко от Киева до Миклагарда? — спросила Сольвейг.
Михран запрокинул голову:
— Миклагард! Ха! — Он с улыбкой повернулся к Рыжему Оттару: — Но вы… вы же едете в Киев?
— Для меня Киева достаточно. Для меня — и моей морской жены.
— Но я собираюсь в Миклагард, — объяснила Сольвейг. — Я хочу найти отца.
Михран поднял брови и вопросительно поглядел на нее. Затем оттопырил нижнюю губу и медленно кивнул.
— Ну ладно, — обратился Рыжий Оттар к команде. — Все обсудили?
Вместе с Михраном и Торстеном они отошли на корму, чтобы обговорить оплату и решить, когда отбывать из Ладоги.
Пока они договаривались, Сольвейг прошаркала по пристани к тому месту, где на нее напали гончие.
Земля здесь была сильно истоптана, и, наклонившись, Сольвейг разглядела лужицы собственной запекшейся крови, в которых застряли волоски из собачьей шерсти. Она подняла весло, которым Вигот огрел пса, и уронила его в воду.
С лодки за ней наблюдали несколько булгар. Один из них позвал ее и жестом пригласил подойти ближе. Сольвейг сделала вид, что не заметила.
«Мой третий глаз, — подумала она. — Мой глаз мастера. Одноглазый Один, помоги мне найти его».