7
Только утром он поведал всем о том, что же произошло:
— Оно замаячило в темноте, выплыло из мрака. Только что не было — и вот оно уже тут.
— Что же? — выспрашивали все. — Что это было?
— Корабль. Черный как смоль. Темнее ночи.
— Даже парус? — спросила Сольвейг.
— И он тоже. Выступал из темноты только впередсмотрящий на носу. Крупный такой мужчина, — сказал он девушке. — Вроде твоего отца, только просвечивал насквозь.
Сольвейг застыла на месте, а Одиндиса шумно втянула воздух сквозь зубы.
— Я ему кричал, но он мне не ответил. Тогда я наклонил рулевое весло и стал молиться, чтобы боги даровали мне сил. Весло чуть не выкрутило мне руки, честное слово.
— Если бы не ты, Торстен, — сказал Рыжий Оттар, — мы бы уже спали на дне Балтийского моря.
Торстен выдвинул вперед челюсть и обратил взгляд к Асгарду:
— Не меня благодари, а свою морскую жену, свой корабль!
Тут Эдит сказала, будто припоминая что-то:
— Плеск волн. Шум волн. Крики.
— В этом и дело! — ответил Торстен. — Корабли издают звуки. Нос разрезает воду, трещит корпус, хлопают знамена. А этот двигался бесшумно, совсем бесшумно.
— А я предупреждала, — вступила в разговор Одиндиса. — Это чародеи. Я почувствовала их, когда вытянула над водой руки. Они плыли с Аланда.
— И кто ж это говорит? — насмешливо спросил ее Рыжий Оттар.
— Я говорю, — ответствовала она, расправляя плащ.
— Послания, — сказал Бруни.
— Что-что? — переспросил Оттар.
— У нас в Исландии, — пояснил тот, — есть колдуны, которые умеют насылать смертоносные заклятия и поднимать людей из могил. И сотворять послания.
— А что это? — вмешалась Сольвейг.
— Наваждения. Послания могут становиться громадными, а могут сжиматься до размера мухи. Они садятся на корабль и пересекают океаны. И погружают людей в такой глубокий сон, что те никогда не проснутся.
— Позже расскажешь, Бруни, — прервал его Рыжий Оттар. — Для басен у нас еще будет время.
— Послания — это не выдумки. Мы в Исландии все про них знаем.
Торстен со злобой зыркнул на него:
— Так пошли себе что-нибудь, мне плевать.
— Чародеи с Аланда, — повторила Одиндиса. — Или призраки. Нам бы лучше не плыть туда.
— Почему? — спросил Рыжий Оттар. — Они плыли не за нами.
— Он прав, — согласился Торстен. — Иначе нам бы не удалось спастись.
— Я не изменю курс, — сообщил ему Оттар, — из-за какого-то бесшумного корабля.
Одиндиса предупредила их:
— Мы должны принести благодарственную жертву за спасение. Иначе Эгир…
— Что же? Что мы можем пожертвовать? — спросил Бруни.
— Что-нибудь живое.
Торговцы переглянулись. Затем взгляды всех обратились к Бергдис. Та сказала:
— Эгир и Ран не очень-то обрадуются мышке или крысе, даже если нам удастся их поймать. Значит… если не считать нас самих… единственные живые существа на корабле — это куры.
— Значит, решено, — объявил Рыжий Оттар. — Курица.
Бергдис приказала Сольвейг достать одну из кур, что сидели в клетке у мачты:
— Бери пожирней. Чернушку.
Сольвейг покачала головой:
— Жалко губить ее зря.
— Зря? — удивился Торстен. — Подношение богам — это ты называешь «зря»?
— Да нет, — с улыбкой ответила Бергдис. — Она не пропадет даром. Богам нужен всего лишь ее Дух.
Когда Сольвейг вернулась с кудахчущей черной курицей, Бергдис уже успела надеть странный браслет. Девушка вместе с Эдит подошла поближе, чтобы разглядеть его.
— На вид похоже, будто он сделан из фаланг пальцев. — Девушка пересчитала их. — Семь штук. Будто их расположили рядом и переплели.
— Это и правда так? — спросила Эдит.
Бергдис ничего не ответила, лишь бросила на нее испепеляющий взгляд.
Затем достала из глубокого кармана свой разделочный нож — тот самый, которым размахивала перед Сольвейг. Она выхватила у девушки курицу, подняла вверх и с криком перерезала ей горло. Кровь и потроха расплескались по всей палубе.
Торговцы опустились на колени. Эдит вырвало, а остальные вознесли хвалу Эгиру и Ран. Бергдис заговорила нараспев:
— Когда мы плыли из Сигтуны, наш морской жеребец брыкался и вставал на дыбы. Затем из тьмы выплыл черный корабль. Вы направляли руку Торстена, вы безопасно провели нас…
После того как Бергдис закончила, Торстен напомнил:
— Не забудьте про эль. Эгир всегда хочет пить.
— Пусть возьмет мою долю, — пробулькала Эдит, и ее снова стошнило.
— Вылей половину кувшина перед нами и половину за нами, — приказал ей Рыжий Оттар.
И Эдит выплеснула свой эль в жадные волны.
— Хвала Эгиру и Ран! — сказал Слоти. — И Христу хвала.
— Что?! — рявкнул Рыжий Оттар. Его бычья шея налилась кровью, и вены выступили наружу. — Да как ты смеешь? Я не потерплю, чтобы на моем судне славили Белого Христа.
— Ты мне не муж, — ледяным голосом проговорила Одиндиса. — Христос… Христос.
— Можно чтить и богов, и Христа, — оправдывался Слоти. — Я так и поступаю.
— Он принес войну в Швецию. Кровь и смерть. — Оттар повернулся к Сольвейг: — И в твою страну тоже. Когда король Олаф вернулся из Киева и сражался во имя Христа при Стикластадире.
Сольвейг медленно кивнула и закрыла глаза.
— Я знаю, — проговорила она шепотом, вспоминая, как призраки погибших при Стикластадире скользили по воде, когда она добиралась до Трондхейма.
Рыжий Оттар задумчиво посмотрел на нее:
— Ты была там?
— Я и сейчас там. Кто приходит в Стикластадир, остается там навеки. Так люди говорят.
Она остановила на шкипере печальный взгляд.
— У них было время, — ответил он. — И именно тогда им было назначено умереть. Ну ладно! Ни слова больше о Христе. Его люди убили моего брата и сына моего брата.
Бергдис повернулась к Сольвейг и протянула ей искромсанные останки черной курицы:
— Ощипай ее. Все, что останется, пойдет в суп.
Итак, девушка села, прислонившись спиной к мачте, и принялась ощипывать несчастную птицу. Морской ветер унес перья — даже те, что были испачканы кровью. Почуяв кровь собственной сестрицы, оставшиеся курицы беспокойно закудахтали в клетке.
Торстен. Ему известно что-то про Бруни. И они не ладят.
Сольвейг ощутила в горле комок. А затем, нежданно-негаданно, закапали горестные слезы.
«Кровь, — думала она между всхлипами. — Слезы смывают кровь».
Все утро команда провела степенно. А днем на море спустилась легкая завеса тумана. Она то осыпалась каплями, то поднималась, то меняла очертания, и всем казалось, будто они заточены в плен внутри собственной головы и собственного сердца. Всем, кроме Вигота. Тот свистел соловьем и объявлял, что туман очень плох для рыбы, но очень хорош для ее ловцов.
Пока Сольвейг стояла рядом с Торстеном на корме, с ней заговорила Одиндиса:
— Этот туман наслали жители Аланда. Они творят туман, когда хотят, чтобы от них держались подальше.
— Что за вздор ты несешь, — возразил Торстен. — Туман творят жар и холод, если смешиваются слишком быстро.
— А сколько всего Аландских островов? — спросила его Одиндиса.
— Не знаю.
— Вот именно. Чародеи поднимают и топят острова, поэтому их число постоянно меняется.
— Одиндиса. — Торстен протянул к ней руку и постучал ей по лбу. — Вот где на самом деле туман. Сплошной туман!
— Вот увидишь, — пригрозила она ему.
Но Торстен и так видел неплохо и уверенно направлял судно к Аланду. Пока Бергдис с Одиндисой спускали огромный парус, четверо мужчин — Рыжий Оттар с Виготом и Бруни со Слоти — устроились у весел и неспешно повели корабль к гавани.
Уже почти стемнело, и Сольвейг только следующим утром смогла разглядеть окрестности. Место было грязное, убогое и продувалось насквозь. Берег был почти необитаем: тут проживала лишь жалкая горстка торговцев, зато повсюду, среди рыбьих потрохов и смердящих островков влажных водорослей, кричали чайки и сновали туда-сюда кошки.
«Я ждала чего-то совсем иного, — подумала Сольвейг. — Совсем-совсем иного! Или, может, эти чайки и кошки и есть чародеи?»
Все утро Сольвейг вместе с торговцами пыталась раздобыть побольше еды в дорогу. Рыжий Оттар разрешил команде бродить всюду, где вздумается, лишь бы они вернулись к закату.
— Но куда бы вы ни отправились и что бы ни делали, возвращайтесь в хорошем расположении духа. Ни одно судно не ждет успех, пока на нем царят враждебность и распри. Они опасны не меньше, чем плавучие льды и подводные скалы. — Шкипер оглядел всю команду таким пристальным взглядом, что каждый был уверен, будто обращается Оттар именно к нему. — И уж не сомневайтесь. Если ссоры будут продолжаться, один из вас покинет корабль. Даже посреди моря.
Сольвейг решила побродить в одиночестве.
«Нас одиннадцать. На борту так тесно; иногда мне даже кажется, что я задыхаюсь. Неудивительно, что мы все время вздорим.
Я знаю, мне следовало бы сейчас заниматься резьбой, но я возьму с собой поясную сумку, поброжу по берегу и наберу костей».
Стоило ей услышать, как подошвы ее кожаных ботинок зашлепали по сходням, стоило расправить длинные ноги и руки, как Сольвейг почувствовала себя лучше. Она пила воздух большими глотками, наслаждаясь острым запахом водорослей и рыбьих потрохов, затем с силой выдохнула, пока ее легкие не опустели и не стали плоскими. Сольвейг закашлялась.
Она оставила позади маленькую гавань и побрела по взморью. Ей на глаза попалась желтогрудая птичка, какой она никогда не видела прежде. Птичка все прыгала и прыгала подле нее, косясь на Сольвейг и насвистывая.
«Ты ведешь меня, — подумала девушка. — И я пойду за тобой. — Но затем засомневалась: — А вдруг ты чародей? Вдруг ты собираешься схватить меня и отрезать мне волосы?»
Сольвейг засмотрелась на птичку и совсем потерялась в своих мыслях, а потому не расслышала шагов за спиной.
— Ага! — проговорил тот, кто шел за ней. — Значит, мы идем в одну сторону.
Сольвейг резко развернулась и поскользнулась на скользком камешке.
— Осторожнее! — сказал голос. Чьи-то руки обхватили узкие плечи девушки и помогли ей подняться.
— Вигот! — воскликнула она. — Ты что, преследовал меня?
— Нет.
— Лжец!
— Ну что ж, — ответил Вигот. — Ты стоишь того, чтобы тебя преследовать.
Юноша склонился к ней с полуоткрытым ртом, будто готовый проглотить малейшие возражения Сольвейг. Но она отвернулась и оттолкнула лицо Вигота ладонью.
— У тебя странные глаза, — сказал ей Вигот.
Сольвейг пожала плечами:
— Мне их не видно.
— Один серый, а другой цвета фиалки. Будто у подменыша.
Сольвейг усмехнулась:
— Моя мачеха тоже так говорит.
— Ты и не юна, и не стара.
— И это она тоже говорит. — Сольвейг нахмурила брови. — Ну, как бы то ни было, у тебя тоже странные глаза.
— Почему?
«Они похожи на рыболовные крючки, — подумала она. — И я не могу оторвать от них взгляда».
— Так почему? — переспросил Вигот.
Но Сольвейг лишь покачала головой и хранила молчание.
— Куда ты идешь?
— Я следую за птицей.
— А я — за тобой. — Вигот рассмеялся.
— Уходи.
Но она говорила не от всего сердца, и юноша это знал.
— Ладно же, — продолжила Сольвейг. — Если эта птичка отрежет мне волосы…
— Что-что?
— …и сплетет из них сеть, чтобы ловить мышей в волнах прилива, тебе придется меня спасать.
Вигот, улыбаясь, покачал головой.
Затем они прошли через песчаный пляж и взобрались на зеленый холм. Оттуда они увидели, к своему изумлению, что внизу, почти прямо под ними, расположилось целое селение: множество хижин и несколько длинных домов, крытых дерном.
— Так вот в чем дело, — проговорил Вигот. — Пристань — это всего лишь пристань.
— И посмотри, — добавила Сольвейг. — Видишь ту тропу? Она ведет от деревни прямо к гавани.
— Та тропа скучнее, — ответил юноша, недобро улыбаясь.
Посреди деревни собралась изрядная толпа, и Сольвейг поняла, что люди наблюдают за двумя борцами.
Но вот внезапно со всех сторон раздались вопли; один из молодчиков повалил соперника и крепко прижал к земле. Вот и все, поединок завершился.
И тогда Сольвейг поняла, что рядом с нею больше нет Вигота.
— Погоди! — кричал он, пытаясь продраться через толпу. — Постой! — Он оглянулся на Сольвейг: — Вот увидишь, что будет.
«Нет, — подумала она. — А если мы не вернемся вовремя? А если… Нет, я не знаю».
Вигот направился прямо к юному победителю. Показал пальцем сначала на него, потом на себя. Нырнул рукой в карман и достал оттуда кусочек рубленого серебра размером с ноготь.
Островитянин, улыбнувшись, кивнул и достал в свой черед предмет, который со стороны был похож на серебряный наперсток, и положил его на землю рядом.
Вигот разделся до пояса, и толпа засвистела, заулюлюкала, приветствуя бойцов.
Как только Вигот и его противник сцепились, Сольвейг поняла, сколь проворен и коварен ее спутник. Он, в отличие от жителя островов, не мог похвастать особой силой или статью, но с избытком возмещал это быстротой, отвлекая внимание соперника ложными выпадами.
И все же тот нанес удар первым. Он вытянул руку и попытался схватить Вигота за загривок. Юноша увернулся, но все же неприятелю удалось расцарапать ему щеку от уха до подбородка. Выступила кровь.
И тогда Сольвейг увидела, что Вигот может быть и жестоким. Он поймал противника за руку и вывернул ее. Молодой мужчина боролся и извивался, но Вигот его не отпускал, заставляя опуститься на колени. Юноша застонал.
Во рту у Сольвейг пересохло. Она хотела, чтобы победил Вигот, и хотела, чтобы он проиграл.
Но, как бы то ни было, Вигот эту схватку выиграл. Он вынудил соперника встать на колени, а затем лечь лицом на землю. И даже после того, как тот сдался, Вигот еще сильнее вывернул ему руку. Сольвейг это заметила. Потом ее спутник с силой пнул молодого бойца по ребрам, и он, стеная, остался лежать на песке.
Вигот подхватил свой обрубок серебра вместе с наперстком. Жители села разозлились.
Под их вопли один из юношей бросился вперед и выхватил у него рубашку. Вигот дернулся за ним, но его схватили двое других.
— А ну верни! — закричал он, но теперь они с Сольвейг оказались в гуще потасовки.
Сольвейг ударили по лицу и дали локтем в ребра.
— Бежим! — выкрикнул Вигот. — Быстрей! Нам нужно выбраться отсюда!
Он схватил Сольвейг за руку и поволок за собой. Они прорвались сквозь толпу и под улюлюканье побежали по тропе обратно в гавань.
Люди плевали в них, а мальчишки кидали им вслед камни.
Когда оба они убедились, что погони больше нет, путники остановились, переводя дух.
— Ты глупец! — крикнула Сольвейг.
— Он сам напросился. — Вигот никак не мог отдышаться.
— Он сдался. А ты поступил жестоко.
— Он бился нечестно.
Сольвейг не поверила ему:
— Если кто-то и бился нечестно, то только ты.
— Единственный способ победить того, кто жульничает, — это сжульничать самому.
Сольвейг все еще хватала воздух ртом.
— В том не было никакой нужды. Ты навлек опасность на нас обоих.
— Пфф!
— Да, так и было, — со злобой ответила Сольвейг. — Нас могли забросать камнями.
— Ты ушиблась? — Вигот обнял Сольвейг за плечи.
Она стряхнула его руку:
— И кто же научил тебя так бороться?
Вигот пожал плечами.
— Братья?
— У меня нет братьев.
— Значит, отец?
Он покачал головой:
— Он для меня умер.
— А где твоя мать?
Вигот снова передернул плечами, и Сольвейг поняла, что ему не хочется говорить о ней, и о своей семье вообще.
Когда они дошли до мостков, то увидели, что к ним навстречу шагают Рыжий Оттар с Торстеном. Шкипер сощурил глаза и медленно провел ногтями по своей щеке.
— Ну? — спросил он. — Это что, следы любви? Женские коготки?
— Борьба, — ответила Сольвейг. — Он боролся.
— Не с тобой, я надеюсь! — воскликнул Торстен.
— Конечно нет. — Девушка почувствовала, как кровь прилила ей к щекам. — Там, в деревне. У них были состязания.
— Ты выиграл? — спросил Рыжий Оттар.
Вигот кивнул.
— И где приз?
Юноша показал Оттару и Торстену серебряный наперсток.
— Вигот сжульничал. Все местные жители были в ярости. Они вопили и преследовали нас.
Вигот злобно уставился на Сольвейг, но она уже смолкла.
— А где твоя рубашка? — спросил его шкипер.
Тот сжал челюсти и задрал подбородок.
— Они схватили ее, — ответила Сольвейг. — И не хотели отдавать.
— Стыд и позор! — рявкнул Рыжий Оттар. — Вам обоим! Ваше дело торговать, а не воровать! На обратном пути вас уже будут здесь поджидать.
Сольвейг знала, что если заговорит снова, то лишь навлечет на себя еще больший гнев.
— Ладно! — Рыжий Оттар хлопнул в ладоши. — Там уже потушили мясо. Курятина. А на рассвете мы отчалим. Не так ли, Торстен?
— Если Эгир не воспротивится.
— Лучше б ему не противиться, — резко ответил шкипер. — Потому что именно сейчас начинается наше странствие.
— Но не мое.
— Что ты имеешь в виду? Ты что, остаешься?
— Нет. Я хотела сказать, что мое странствие началось в тот день, когда уехал отец.
— Тогда тебе давно пора платить за дорогу! — рыкнул на нее Оттар. — Мы же так договаривались, а? Вместо того чтобы наживать нам врагов, лучше бы тебе заняться резьбой.
