Книга: Шпага мастера
Назад: Сергей Мишенев Шпага мастера
Дальше: Фехтовальные истории

Шпага мастера

Маэстро Филипп Дижон с недоумением и даже, пожалуй, с некоторым интересом смотрел на своего нового ученика. Он тщательно перебирал в памяти весь свой педагогический опыт, пытаясь понять, приходилось ли ему и раньше встречать таких? Быть может, незаконнорожденный отпрыск Савиньяков способен был так удивлять старого учителя? Или тот толстый торговец Рагно, пару лет назад, тоже был очень необычным. Но чтобы до такой степени… Маэстро Дижон вынужден был признаться, что впервые видит такого ученика. Такого тупого!
Индивидуальные уроки маэстро Дижон давал на высокой галерее, которую он пристроил к длинной стене фехтовального зала специально для этой цели. Здесь было и зеркало для отработки боевой стойки, и большая черная мишень из толстой буйволовой кожи. Подняться на галерею можно было по узкой винтовой лестнице, при этом остальные посетители зала тренировались внизу.
Молодой человек, стоящий перед учителем, олицетворял собой предельное внимание и искреннее усердие. Сосредоточенно сдвинув брови, он стоял возле мишени и тщательно отрабатывал движения, которые только что показал ему маэстро. Впрочем, это слишком громко сказано – отрабатывал. Несмотря на впечатляющие физические достоинства, новый ученик фехтовальной школы Дижона, которого звали Альберт, не мог выполнить ни одного шага без дефектов и ошибок. Да! Вот что, пожалуй, поражало и раздражало больше всего! Тот торговец с площади Республики тоже выглядел посмешищем. Но в этом не было ничего удивительного – от веселого нескладного толстяка никто и не ждал идеальных выпадов. А сын старого Савиньяка был настолько слаб и тщедушен, что, казалось, он и без выпадов вот-вот выронит шпагу. Но этот новенький!
Гибкое тело Альберта, укрепленное роскошной мускулатурой, казалось, было создано специально для фехтовальных экзерсисов высшего порядка. Когда новенький впервые переступил порог фехтовального зала (такой мягкий и одновременно уверенный шаг!), маэстро подумал, что он станет одним из лучших его учеников. Не считая, разумеется, Марка. А теперь, глядя на нелепые движения новичка, учитель понимал: он ошибся. Да еще как ошибся! Прежде таких ошибок с ним не случалось…
Уже без малого тридцать лет маэстро Филипп Дижон держал собственный фехтовальный зал на улице Святого Антония, что пересекала город от площади Республики до северных окраин. В маленьком южном городке Керкиньяне это место считалось почти фешенебельным районом: площадь Республики, со своей Ратушей, небольшой, но красивой церковью и популярной кондитерской, отделяла его от беспокойного припортового района, населенного, по преимуществу, грузчиками, ростовщиками, старыми матросами, цыганами и нищими.
Когда маэстро Дижон был еще маленьким, школы фехтования в Керкиньяне не было вообще. Но Филиппу повезло: его отправили на воспитание в Париж, где он жил до самого совершеннолетия. Именно в Париже его отдали в обучение к одному из самых известных мастеров – Камилло Прево.
В это время во Франции как раз набирала силу борьба старой и новой школ. Сама идея новой школы принадлежала провинциальному фехтовальщику Ля Фожеру, который, приехав в Париж в 1816 году, вознамерился испытать свои теории на практике, вступив в честный поединок с лучшим представителем классической школы графом Бонди. И блестящая победа Ля Фожера в присутствии большого количества зрителей и фехтовальных авторитетов того времени произвела настоящую сенсацию. Приверженец старой школы академик Эрнст Легуве в 1830 году откликнулся на это событие статьей «Турнир XIX столетия». В частности, он писал следующее: «Резкая реакция реализма против романтического академизма в литературе и живописи не могла не отразиться и на фехтовании. Гомар, Шарлеман, Корденуа и другие могли с истинным сожалением наблюдать за возникновением новой школы, которая, заботясь только о нанесении укола, отбросила требования изящества и грации движений, как бесполезные и смешные. Напрасно Бертран, наш несравненный Бертран, доказывал своими уроками и личным примером, что можно одновременно быть и грациозным, и сильным бойцом. С каждым днем новая школа завоевывала право гражданства. Фехтование отныне остается, без сомнения, упражнением полезным, занимательным, но это больше не искусство, ибо „нет искусства там, где нет красоты“».
Маэстро Камилло Прево, у которого начал обучаться маленький Филипп, однако, был горячим приверженцем старой школы. Он требовал от своих учеников точного следования классическому канону и добивался от них абсолютного изящества в каждом движении. Ведь он сам был сыном и учеником Пьера Прево, который, в свою очередь, учился у Батиста Бертрана. Того самого Бертрана, который ставил красоту на один уровень с искусством.
Отучившись у маэстро Прево девять лет, Филипп вернулся в Керкиньян и принялся активно насаждать парижское фехтование в патриархальном обществе маленького портового городка. Он организовывал турниры, проводил общедоступные занятия, приглашал авторитетных специалистов для чтения лекций и показательных выступлений… В конце концов его усилия увенчались некоторым успехом. Во всяком случае, с десяток молодых людей из уважаемых семей стали брать у него регулярные уроки, а сам маэстро приобрел определенную известность. И в какой-то момент, воспользовавшись обоими этими факторами, а также благосклонностью мэра, маэстро Дижон открыл этот самый фехтовальный зал на улице Святого Антония, назвав его «Школа фехтовальных искусств».
За несколько лет, ценой больших усилий, маэстро Дижон сумел превратить свой зал в заметный культурный центр. Здесь начали тренироваться многие молодые люди из хороших или, правильнее сказать, обеспеченных семей. Сюда стали заезжать мастера из других городов, знакомясь с молодым учителем и его строгой, немного старомодной методикой. А во время турниров, которые маэстро Дижон стал проводить каждый год, в зал съезжались самые уважаемые горожане, включая отцов города.
…До конца урока Альберта оставалось еще около четверти часа. Маэстро Дижон сосредоточился и вновь попытался исправить неадекватную технику нового ученика:
– Прервитесь, молодой человек. То, чем мы сейчас занимаемся, является основой основ, краеугольным камнем всей фехтовальной науки. Наша боевая стойка, наши передвижения и выпады далеко выходят за пределы общечеловеческих двигательных навыков. Поэтому нельзя делать это в обыденном, так сказать бытовом, человеческом состоянии. Ну представьте, что вы на молитве или исповеди, подумайте о том, что вы художник, создающий свое самое великое творение, или вспомните свою первую любовь и только тогда, только тогда, повторяю я, встаньте на боевую линию, лицом к лицу с самым главным человеком в вашей жизни – с вашим противником. Пока лишь воображаемым.
Альберт внимательно слушал и, казалось, запоминал каждое слово учителя. Маэстро Дижон приободрился и продолжил:
– А теперь вспомните, как вы, уставший, скажем, после охоты, приходите домой и без сил опускаетесь в старинное кресло. И именно так сейчас вам необходимо сесть в боевую стойку. Не встать, как вы это пытаетесь делать, а именно сесть! Сесть, как в старинное удобное кресло! Так меня учил мой учитель, а уж он знал толк и в креслах, и в стойках!
В какой-то момент маэстро Дижон с удовлетворением отметил, что дело сдвинулось с мертвой точки, и странный бездарный ученик с телом полубога начинает поддаваться таинственной мистерии учебного процесса. И тогда он приступил к самому главному и сложному элементу сегодняшнего урока – атаке с выпадом:
– И, наконец, мягко потянитесь рукой вперед, незаметно, но уверенно – так, как будто просите милостыню у случайного прохожего, так, как будто бы вы всего лишь собираетесь коснуться края его одежды, а затем резко и внезапно выстрелите ногами! Ваши ноги должны стать взрывом!
И тут едва заметное понимание, которое маэстро Дижон только что наблюдал в движениях нового ученика, мгновенно исчезло. Альберт как следует замахнулся и, разрушая все старинные каноны, сделал выпад, способный покрыть несмываемым позором любую фехтовальную школу. Учитель вздрогнул. Может быть, он просто издевается, этот ученик? Да нет, слишком много искреннего старания вкладывает новенький в процесс обучения, слишком он пытливый и внимательный. Только вот как можно быть таким бездарным? Маэстро снова (в который уже раз?) взял себя в руки:
– Должен вас огорчить, молодой человек, вы только что выполнили очень плохое движение. Но хуже всего то, что вместо показа укола вы сделали замах, поправ тем самым все основы фехтовальной культуры.
– Маэстро, но показ укола представляется мне настолько надуманным движением, что его и сделать невозможно, – Альберт не в первый раз обратился к учителю с вопросом, и учитель уже знал, что это будет совершенно идиотский вопрос. – Я стараюсь, но не понимаю, как можно мягко тянуться к противнику, которого собираешься проткнуть? Разве не правильнее, не естественнее было бы с решительным замахом вогнать в тело врага добрую половину своего клинка?
Маэстро почувствовал некоторую растерянность от того, что ему сейчас придется объяснять азбучные истины достаточно взрослому человеку. Обычно ученики не задают подобных вопросов, принимая на веру слова фехтмейстера. Обычно ученики добросовестно выполняют базовые задания и спешат, спешат продвигаться все дальше, узнавать все больше, чтобы скорее приступить к практическим занятиям, чтобы скорее стать лучшим в школе Дижона и, возможно, в дальнейшем превзойти самого старого учителя. Глупо, но вполне естественно. Естественно… Нет, это не обычный ученик!
– Именно, молодой человек, именно так, как вы сказали! Гораздо естественнее было бы с размахом воткнуть в ближнего своего пару пядей стали! И именно так и поступают в своих кабацких стычках непосвященные простолюдины. Но один из главных секретов нашего искусства как раз таки и заключается в противоестественности! Слышали ли вы когда-либо выражение «сверхъестественные возможности»? Конечно, слышали! И не знаю, как вы, а я лично всегда мечтал, всегда стремился овладеть этими самыми сверхъестественными возможностями. Так вот представьте себе, что сверхъестественные возможности не открываются естественными путями! Путь к ним возможен только через противоестественное! Именно эту сакральную истину открыли наши предки столетия тому назад, приступая к созданию самого противоестественного, самого искусственного и искусного боевого искусства.
И посмотрите на нашу боевую стойку. Разве она естественна? Разведенные колени, вывернутая рука, задранный подбородок… А наши передвижения? Не говоря уже, конечно, о принципе показа укола. Нет, люди так не сражаются! Зайдите в кабак и посмотрите, как дерутся обычные, естественные, люди. Они дерутся естественно и с весьма лимитированной эффективностью. А так, как мы, сражаются только бессмертные боги! Забудьте о своих общечеловеческих навыках и привычках, доверьтесь божественной технике, которую я вам передаю, иначе же вы просто зря потратите свои деньги и мое время.
– Маэстро Дижон, а с сугубо практической точки зрения, что дает показ укола?
Учитель вновь почувствовал раздражение, но на этот раз уже не попытался его скрыть. В самом деле, какого черта? Он только что открыл этому переростку-недоучке метафизические фехтовальные истины такой глубины, после которых любой ученик должен был бы впасть в религиозный экстаз и далее спокойно, усердно радовать наставника скромными успехами. А этот, только что услышав то, за что в свое время люди платили жизнями, задает приземленный вопрос о практической значимости показа укола!
– Ну что же, с практической значимостью все просто. Показ укола важен для нас по трем причинам: первое – он обеспечивает конструктивную точность укола; второе – он позволяет преодолевать защитное сопротивление противника; и третье – он предотвращает успешные контратаки с его стороны. Однако на этом наш урок завершен. Если вы пожелаете продолжить обучение, запишитесь на следующую неделю у Марка.
Когда Альберт, со словами благодарности и видимым сожалением, пожимал левую руку учителю, Филипп понял: новенький не собирается оставлять его в покое и непременно запишется на следующее занятие. «И досадно, и в то же время хорошо», – думал маэстро, глядя, как тот спускается по ступенькам и неловко торопится в раздевалку. Стоимость индивидуального урока у маэстро Дижона за последние годы выросла до совершенно неприличного уровня, и количество учащихся заметно сократилось. В былые времена учитель, не задумываясь, указал бы такому зануде на дверь и даже не потрудился бы объяснять причины отказа. А теперь еще один платежеспособный ученик явно бы не помешал.
Хотя… как можно быть таким тупым?!
Маэстро подошел к самому краю балюстрады и проводил Альберта глазами. Внизу две пары начинающих фехтовальщиков аккуратно отрабатывали друг с другом парады и рипосты, а под самой балюстрадой о чем-то негромко, но оживленно спорили еще несколько учеников. Учитель прислушался.
– Говорю я вам, – горячился молодой офицер, – наше искусство уже давно утратило свой изначальный смысл!
Его фехтовальный колет был совершенно мокрым от пота, но офицер довольствовался лишь тем, что расстегнул пару верхних пуговиц. Говорил он как иностранец, с небольшим акцентом, а его небольшие, но лихо закрученные черные усики топорщились, как рожки майского жука.
– Но, раз так, Серж, зачем же тогда ты здесь занимаешься? – пробасил его собеседник, высокий и плечистый здоровяк по имени Пьер.
– Так ведь я занимаюсь для здоровья, а также для развития ловкости, смекалки… Англичане называют это словом «спорт»! А когда я говорю про смысл, я имею в виду изначальную, природную функцию фехтования, я говорю о его буквальном применении, я говорю о возможности уничтожения противника!
– И что же, – не понял Пьер, – разве фехтовальщик не способен уничтожить противника?
– Пьер! Ну вот почему ты такой тугодум?! Я тебе про реальное применение говорю, изначальное, воинское! А в современной войне противника уничтожают пули и снаряды! Пули, снаряды, гранаты, понимаешь ты? Современная война – это комбинация марш-бросков и окапываний, борьба систем снабжения, провиант и боеприпасы, маскировка… Порой исход большого сражения решает такая мелочь, как изменение погоды и теплые шинели, которые одной армии успели доставить, а другой – нет! Словом, места для фехтования здесь не осталось!
Пьер, казалось, стушевался под таким напором аргументов, однако его поддержал еще один собеседник. Маэстро Дижон не видел его из-за балюстрады, но по голосу догадался – это был Ромэн, маленький, разнообразный, совершенно лысый и необычайно быстрый боец.
– Нельзя все на свете измерять войной. Прикладная ценность нашего искусства проявляется не только на войне, но и в поединках чести.
– В поединках чести! – патетично воскликнул офицер. – О, господи! Да где ты последний раз видел поединок чести?
– Их видят не очень часто, потому что дуэль является интимным процессом. Мы не видим дуэли, но мы знаем о них, они были, есть и будут!
– Так ведь и дуэли все чаще проводят на пистолетах! Милое дело – раз, и готово! И ведь сколько способов, господа, сколько способов! Слышали ли вы про американскую дуэль? Это когда противники охотятся друг на друга, как дикие звери, но только с револьверами! А дуэль через платок? А дуэль с использованием одного пистолета? Это когда в барабане только один патрон, а противники стреляют сами в себя по очереди. Или вот такая русская игра, называется «рулетка»… Кстати, очень бодрит!
– Это смотря кто дуэлирует, – понизил голос Ромэн и сделал шаг вперед. Теперь маэстро мог его видеть: маленький, сжатый как пружина, энергичный красавец. – Я слышал, что у вас в России предпочитают пистолеты, а у нас…
– Смотря кто дуэлирует? Да ведь почти никто! Почти никто – вот что я вам скажу! – офицер практически торжествовал. – Девятнадцатый век со всеми своими сословными предрассудками, как-никак, миновал!
Филипп поморщился и отошел от балюстрады. Ему приходилось выдерживать подобные споры сотни раз и в нынешнем двадцатом, и в прошедшем девятнадцатом веке. Он-то в таких спорах побеждал неизменно, используя логику, энергию, напор, а то и угрозы физической расправы с оппонентом. Однако сам при этом понимал: времена, когда благородное искусство фехтования не вызывало лишних вопросов, прошли.
* * *
Июнь 1907 года выдался особенно теплым. А в маленьких городках тепло раннего лета ощущается по-особому. Маэстро Филипп Дижон решительными размашистыми шагами двигался по улице Святого Антония в северном направлении – туда, где располагался наиболее фешенебельный район городка. Там, недалеко от рыночной площади, нелепое сплетение нескольких улиц образовывало перекресток с пятью углами. На одном из этих углов располагался довольно большой итальянский ресторан, в котором маэстро обедал настолько часто, что уже давно почитал его своей собственностью. Благодаря оригинальной географии этого местечка, ресторан так и назывался: «Пятый угол».
Не замечая прохожих, одетых по случаю теплой погоды особенно нарядно, проигнорировав настойчивый гудок черного, сверкающего на солнце «Панар и Левассо», принадлежавшего президенту местной торговой гильдии, он сосредоточенно хмурил брови и вызывающе громко цокал своей тростью, в которой, по слухам, был спрятан клинок из старинной индийской стали.
От собственных мыслей его на мгновение отвлек лишь звонкий крик мальчишки-газетчика:
– Конференция в Гааге! Война и человеколюбие!
Однако Филипп даже не повернулся, отметив лишь, что нужно будет повнимательнее ознакомиться с этим свежим выпуском в ресторане. Ловко сбив тростью жирного шмеля, который намеревался спикировать ему прямо на голову, маэстро пересек последнюю улицу и зашел в большую застекленную дверь.
Официант радостно бросился навстречу:
– Маэстро, добро пожаловать! А у нас как раз свежие креветки в белом вине, не желаете ли попробовать?
– И кофе, как обычно, – буркнул Филипп, устраиваясь на лучшем месте возле большого окна. Несколько лет назад, по требованию маэстро, владелец ресторана соскоблил с этого окна пеструю рекламную надпись, гласившую что-то о спагетти и лазанье, и теперь открывающуюся отсюда перспективу ничто не загораживало.
Как и предполагал маэстро, на столике его ждал аккуратно сложенный свежий выпуск газеты. Заголовок на первой странице подтвердил слова уличного газетчика: «Четвертая конференция в Гааге». Далее следовал текст, снабженный фотографией: в большой зале, за огромным овальным столом солидные седовласые мужчины внимают председательствующему – такому же седому мужчине, с красивой пророческой бородой, разделенной надвое. Подпись под фото поясняла: председатель конференции, первый уполномоченный российской делегации, российский посол в Париже, действительный тайный советник Александр Иванович Нелидов.
Маэстро пробежал текст глазами. В целом речь шла об ограничении прав воюющих сторон в области применения средств поражения. Тема показалась Филиппу интересной, и он по привычке принялся выискивать глазами какое-нибудь упоминание об искусстве фехтования на войне. Просмотрев описание тринадцати принятых конвенций: об использовании ядов, о применении боеприпасов, созданных с целью причинить излишние страдания, об ударах по незащищенным городам, о запрещении метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров и т. п., – он раздраженно отбросил газету. На память невольно пришел вчерашний спор приезжего русского офицера с Пьером и Ромэном.
«Может, просто выгнать этого поклонника спорта из школы?» – мелькнула малодушная мысль. Но маэстро тут же одернул себя – в этом не было бы никакого смысла, а офицер – как бишь его… Серж, кажется… – ученик платежеспособный и занимается исправно. Он приехал в Керкиньян меньше месяца назад, по каким-то своим делам. Веселый, шумный, с замашками опереточного гусара, но в бою упорный и злой. Интересно, что в первый раз маэстро увидел его не в зале, а как раз здесь, в «Пятом угле». В тот день, зайдя в ресторан, Филипп вынужден был наблюдать отвратительную картину: собрав возле себя трех девиц легкомысленного вида, незнакомый офицер с закрученными усишками стоял прямо на столе и шумно пил водку с клинка сабли.
«Пожалуй, испорчу ему ближайший урок. В назидательных целях», – подумал Филипп, нетерпеливо посмотрел в окно и, наконец, увидел того, ради кого он сегодня пришел в этот ресторан. В направлении пятиугольного перекрестка неспешно двигался человек в сутане священника. Несмотря на странное внешнее сходство с маэстро Дижоном, внутренне этот человек заметно отличался от Филиппа. По крайней мере – в эту минуту. Его округлое лицо излучало довольство и миролюбие, и лишь в глазах то и дело мелькала искорка, совершенно не свойственная служителю культа. Искорка любопытства.
Во всяком случае, священник не прошел мимо газетчика, а приобрел у него свежий выпуск и даже остановился на минуту, чтобы о чем-то с ним побеседовать. Наблюдая эту сцену из своего окна, Филипп Дижон даже ногой топнул в нетерпении. «Вот ведь, святоша, – подумал он, – знает же, что я жду его, но совершенно не торопится!»
Наконец, священник отпустил мальчика, благословив его на прощание, и только тут, как показалось, заметил Филиппа, который, прильнув к самому стеклу, всем своим видом выражал нетерпение.
* * *
Заведение принадлежало семье итальянцев, поселившихся в Керкиньяне много лет назад. Его внутренняя обстановка вполне соответствовала вкусам маэстро Дижона. Просторное помещение с очень большими, по современной моде, окнами, освещалось электрическими хрустальными люстрами, придавая всему пространству ощущение какой-то театральности. Расстояние между столиками позволяло беседовать, не опасаясь, что соседи окажутся невольными слушателями или, того хуже, захотят присоединиться к общению. Мебель, подобранная в модном стиле модерн, в том числе – изящные венские стулья, была выкрашена в авангардный молочно-белый цвет, сияя необычайной чистотой и новизной. Особенно выигрышно столы и стулья смотрелись на фоне темного пола, который был покрыт еще одним модным достижением современности – толстым бесшовным линолеумом.
Некоторый диссонанс производило лишь старинное кресло орехового дерева с коричневой кожаной обивкой. Но его вносили в зал только при появлении Филиппа, и лично для него. Все остальное время кресло бережно укрывалось в маленькой кладовой вместе с ведрами, швабрами и прочим необходимым инструментарием.
– Ну вот скажи, за что на меня свалилось это испытание? – маэстро Дижон распалялся все больше.
Устриц в белом вине сменила бутылка итальянского каберне, изрядный кусок испанского хамона и блюдо из нескольких сортов пармезана. Собеседник учителя деликатно молчал, рассматривая крошечную чашечку кофе, отщипывая по маленькому кусочку сыра и дожидаясь, по всей видимости, когда Филипп хоть немного выпустит пар.
– Это что, Бог меня испытывает?
– Бог любит тебя! – Священник, наконец, снисходительно улыбнулся. – Любит и посылает нового, необычного ученика, чтобы скрасить однообразие твоей нынешней жизни.
Отец Лукас уже много лет служил в маленькой церкви Святого Антония на площади Республики. Собственно, именно от нее и начиналась улица Святого Антония, на которой, на некотором удалении от площади, располагалась школа фехтовальных искусств. Нельзя сказать, чтобы Филипп часто посещал эту церковь, – гораздо чаще отец Лукас сам по-соседски заглядывал в фехтовальный зал. Но еще чаще они встречались в этом итальянском ресторанчике, где Филипп сетовал на несовершенство мира, а отец Лукас вел с ним душеспасительные беседы.
– Вспомни, – продолжал священник, – еще на той неделе, за этим самым столиком, ты жаловался на невыносимую, убивающую все живое стабильность. Эту стабильность, к которой, по правде говоря, многие безуспешно стремятся всю жизнь, ты сравнивал со смертельной болезнью и требовал, чтобы я исправнее молился о твоем здравии! Я принялся молиться втрое настырнее – и вот результат!
Маэстро Дижон слегка расслабился и откинулся на спинку кресла. Этот старый священник умел тонко, едва заметно, пошутить на рискованные богословские темы и всегда знал, что, как и когда сказать своему горячему собеседнику. Вот и теперь, напомнив о недавней скуке, отец Лукас как будто бы смирил учителя с нынешним положением вещей.
– И все-таки посуди сам. Вчера у него был второй урок. И вот, когда мне показалось, что я наконец сумел донести до его сознания некоторые элементарные истины, он снова, ни с того ни с сего, стал спрашивать меня о естественности!
– Это естественно! Значит, твой первый урок сумел потрясти его воображение!
– Однако же я даю уроки не для того, чтобы потрясать чье-то воображение! Я ждал результата. Твердого и точного итога моих усилий. И ты знаешь, этот Альберт стал вдруг задавать вопросы как будто не просто так… Ну да! Он явно готовился специально, то ли для того, чтобы позлить меня, то ли для того, чтобы я порадовался за его эрудицию!
– Давай думать, что для того, чтобы ты порадовался – так всегда лучше. Так и о чем же он стал тебя так эрудированно спрашивать?
– Он спросил меня про Руссо.
Отец Лукас удивленно приподнял брови:
– Жан-Жак Руссо? Ты хочешь сказать, что он заговорил о концепции естественного человека?
– Да. Он с невинным видом попросил объяснить, каким образом принцип противоестественности классического фехтования смог появиться ровно в тот момент, когда мир сходил с ума от моды на естественного человека.
– Так ты ревнуешь?! – Отец Лукас явно развеселился. – Тебя шокирует то, что твой бесталанный студент повторяет твой путь развития! Ведь это же ты лет двадцать назад носился со своим сомнительным открытием о связи между концепцией естественного человека и противоестественностью фехтовальной классики! Кажется, ты раскрыл тогда какой-то масонский заговор!
– Ты совершенно напрасно иронизируешь. Я действительно раскрыл тогда масонский заговор. И если бы ты относился к этому более серьезно, я бы уже давно рассказал, что было дальше.
– И что же было дальше?
Маэстро Дижон выдержал красивую театральную паузу и с явным удовольствием произнес:
– А дальше я принял участие в этом заговоре.
Отец Лукас всплеснул руками:
– И после этого ты хочешь, чтобы я оставался серьезным! Это каким же образом ты принял участие в заговоре полуторавековой давности?
– Очень просто. Я повел себя как настоящий учитель фехтования, который предпочитает собирать знания, а не разбрасываться ими.
– Прости, кажется, я действительно не был достаточно внимательным к этой теории. Напомни-ка, в чем, собственно, состоял твой заговор?
– Не мой, а масонский. Все просто. Принцип противоестественности в фехтовании появился несколько раньше концепции естественного человека Руссо. Строго говоря, противоестественным позам и движениям предшествовала противоестественная теория, свойственная фехтмейстерам Ренессанса. Только тогда это была лишь теория, причем – не самая мощная и никак не отраженная в реальных двигательных принципах. Но вот когда в самых выдающихся школах фехтования стала зарождаться настоящая классика, когда лучшие умы человечества открыли незатейливую истину о том, что защитить себя важнее, чем поразить противника, вот тогда противоестественность и отразилась в движениях лучших представителей нашего цеха! И это стало секретом! Это стало священной тайной, великим каноном, который бережно хранили от толпы! Но как сохранить то, что актуально? Как сберечь истину, когда охочие до легких знаний фарисеи выбрасывают ее на потребу и тиражируют в энциклопедиях? Именно тогда масон по фамилии Руссо, по заказу свыше конечно, создал заведомо модное философское учение, целью которого было увести внимание толпы в строго противоположном направлении и тем самым скрыть секреты истинного мастерства. Мастерства с большой буквы! Концепция естественного человека – это всего лишь маскировка, толстый слой грима, камуфляж. И скрывается за ним именно принцип противоестественности, легший в основу мастерства высших порядков. Собратья-масоны, ясное дело, постарались и сделали так, чтобы концепция Руссо стала широко известной, а затем и модной. А издание его программных книг – всякие там «Юлии» и «Эмили» – лишь закрепило успех. Так вот, когда я раскрыл этот заговор мастеров, я не стал кричать о своем открытии, а поступил так же, как они. Я посвятил себя сохранению тайн высшего порядка, я примкнул к заговору.
– Но ведь это неактуально, – отец Лукас, несмотря на свою профессию, старался смотреть на мир подчеркнуто трезво. – Идея секретов в фехтовании, поиски абсолютного удара утратили смысл вместе с исчезновением ренессансного фехтования. Сейчас никто уже не хранит секретов. Да и есть ли они?
– Есть! Есть кое-что! Только нынешние секреты уже не чета прежним. Это верно, когда-то мастера Ренессанса могли засекречивать просто наборы движений. И этого было достаточно. Однако наборы движений можно было подсмотреть, купить и даже угадать. Тогда, лет двести назад, в область секретного переместился целый принцип, крупный элемент глобального знания. Он был настолько важен, что для его сокрытия потребовалось вмешательство целой тайной организации и создание модной философии Руссо. Однако и его можно было вычислить, понять и выучить. Словом, к сегодняшнему дню и этот секрет доживает последние деньки. Но все это означает лишь одно – все мы находимся на пороге нового уровня секретности. И этот уровень превзойдет все, что мы знаем. Новый секрет невозможно будет ни купить, ни выучить. Его постигнут только первооткрыватели! Или даже один-единственный первооткрыватель!
– Уж не ты ли? – В голосе священника послышались слегка насмешливые нотки.
Маэстро Дижон ответил гордым молчанием и торжествующим блеском глаз.
– Ну-ка, ну-ка, что это вы еще придумали, уважаемый мастер, что вы еще сумеете предложить вашим ученикам, и сколько это будет им стоить?
Учитель презрительно отмахнулся:
– Нет, то, о чем я последнее время думаю, невозможно продать. Это будет собственное достижение малочисленной элиты. Или же выйдет из-под контроля и станет достоянием толпы. И тогда настанет то, к чему так стремились вольные каменщики, – свобода, равенство и братство.
– Мне показалось или, перечисляя идеалы масонства, ты допустил каплю сарказма?
– Показалось. Это, дорогой мой, не капля. Это моя принципиальная позиция. Что означает данный набор слов? Свобода принадлежит тем немногим, кто умеет ею пользоваться. Равенство звучит совершенно абсурдно для любого фехтовальщика. Что же касается братства… Лично у меня уже есть брат, хотя он и не фехтовальщик, а всего лишь занудный святоша и, с тех пор как вырядился в рясу, пытается называть меня «сын мой», несмотря на то что младше меня на два часа!
Беззаботный смех священника разбудил дремавшего в своем углу официанта и разрядил чрезмерно серьезную обстановку.
– Однако именно такие взгляды на альфу и омегу учения масонов не позволили тебе влиться в их общество! И это несмотря на то что ты добровольно примкнул к масонскому заговору, который сам же перед этим и раскрыл!
Тут уже и маэстро Дижон отбросил суровость и расхохотался. Братья весело подняли бокалы в знак того, что тема сегодняшнего вечера исчерпана, допили вино и двинулись к выходу.
И в этот момент в ресторан зашел еще один посетитель.
Оказавшись на улице, священник с некоторой растерянностью поинтересовался у брата, обратил ли он внимание на человека, зашедшего в ресторан?
– Да нет, – ответил маэстро, – как-то не обратил. Хотя, кажется, это был священник? Такой же, как и ты?
– В том-то и дело, что не такой же. Похоже, что не просто священник, а священник из Ватикана. Видел на его портфеле скрещенные ключи святого Петра? Конечно, ничего особенного, только вот что он делает в нашем городе, да еще и в нашем ресторане?
* * *
«Дорогая матушка!
Привет Вам из далекой Франции! У меня все хорошо, я вполне благополучно добрался до этого маленького милого городка, который чем-то неуловимо похож на наши провинции. Дорога была легкой и приятной, а пейзажи за окнами такими красочными, что слова вряд ли смогут это передать…»
Сергей Бецкой с улыбкой отложил позолоченное перо и откинулся на спинку маленького округлого кресла. Да, это путешествие в тесном грохочущем вагоне он еще не скоро забудет. Унылое однообразие берез и сосен за окном купе первого класса сменялось лишь таким же однообразием бескрайних полей. Стук колес, тряска, дневная духота, сквозняки, одуревшие от нескончаемой дороги попутчики… Сергей пытался скрасить путь с помощью коньяка, но, как назло, с ним случилось что-то вроде морской болезни. Его организм в какой-то момент просто отказался принимать алкоголь. А затем и пищу!
К концу путешествия от еды пришлось полностью отказаться – она все равно, мягко говоря, не шла впрок. Часами он лежал на измятом белье, сотрясаемый железными перекатами, измученный и раздавленный, потерявший счет часам и дням. Поэтому до Франции представитель русской школы классического фехтования добрался окончательно ослабленным и отощавшим, а его первый день в стране знаменитых мушкетеров стал днем беспробудного сна. Или, выражаясь поэтическим языком, днем Морфея.
Затем, правда, последовал вечер Бахуса, плавно перетекающий в ночь Венуса… Но не писать же об этом матушке!
За окном его маленькой съемной квартиры совсем стемнело. Сергей вновь склонился над бюро и продолжил:
«…Городок, изволю вам доложить, просто сказочный! Я поселился в очень приличном районе, недалеко от маленькой красивой церкви. Каждое утро я хожу завтракать в местную кондитерскую, где делают восхитительные хрустящие булочки, называемые здесь croissant. Их подают с кофе…»
Сергей вновь прервался и задумался. Булочки-круассаны здесь и в самом деле замечательные. Но для хорошего гусарского завтрака они совершенно не подходят. Что же касается церкви, то она действительно есть. Как раз на площади, где расположена кондитерская Рагно. Только поселился Сергей не там, а немного южнее. Поближе к порту. В первую очередь, потому, что здешние квартиры оказались заметно дешевле. Говорят – из-за близости порта. Якобы слишком неспокойный район. Однако сам Сергей ни с каким беспокойством пока еще не сталкивался. Напротив, ему показалось, что люди здесь вполне спокойные и доброжелательные. Да вот взять хотя бы вчерашний вечер!
«…Вчера вечером, прогуливаясь по красивым улочкам Керкиньяна, я немного проголодался и заглянул в небольшое уютное заведение. Там мне встретились люди весьма начитанные и образованные. Мы часа два беседовали о французской куртуазной поэзии времен короля Артура. Я узнал много нового и, в свою очередь, поделился собственными скромными познаниями о произведениях наших великих литераторов – Пушкина, Гоголя…»
На самом деле весь вечер накануне Сергей провел на окраине города, в темном кабаке с крайне сомнительной репутацией. Его случайными знакомцами оказались двое местных завсегдатаев, с которыми состоялась многочасовая битва в бридж, вист и квинтич, закончившаяся безоговорочной победой русского гостя. Это было интересно, это было захватывающе! Фортуна вертела свое колесо как безумная, в какой-то момент положение Сергея стало катастрофическим, затем он еще два раза отыгрывался и дважды снова терял все преимущества. Новые знакомые вели себя достойно, но сражались явно в сговоре. Очевидно, что планируемый выигрыш они собирались разделить между собой. Однако русский соперник оказался слишком удачливым, слишком умным. И слишком настойчивым! Ах, матушка, рассказать бы вам… Но – нельзя!
Кстати, без Пушкина действительно не обошлось. Русский гость рассказал новым друзьям анекдот из коллекции Александра Сергеевича:
«В спальне работает артель обойщиков. Главный артельщик спрашивает у хозяина квартиры: какой тканью оббивать потолок?
– Не знаю, – отвечает хозяин, – спросите у хозяйки.
– Почему у хозяйки? – удивляется артельщик.
– Потому что ей чаще приходится смотреть в потолок!»
Сергей встал из-за стола и прошелся по своей маленькой комнатке, усердно дергая себя за усы. Он всегда делал так, когда приходилось что-то выдумывать. Еще со студенческих времен, когда и усов-то практически не было, он щипал нежный пух над губой, и это вроде бы помогало фантазировать.
Письмо было еще не закончено. Матушке наверняка будет интересно узнать что-нибудь про школу, в которую он поступил учиться. Впрочем, теперь можно было и не фантазировать, а писать чистую правду. Поняв это, Сергей оставил усы в покое и решительно вернулся к столу.
«…Школа фехтовальных искусств, в которой я обучаюсь, принадлежит одному пожилому французу, маэстро Филиппу Дижону. Впрочем, пожилой он лишь по годам. Таких энергических, мощных движений не у каждого молодого увидишь! Дело свое маэстро знает, а вот характер у него довольно тяжелый. Чуть что не по нему, начинает волноваться, краснеть, кричать… Водить с ним дружбу, должно быть, очень непросто!
Впрочем, по-настоящему с ним дружит, пожалуй, только его родной брат. Я не писал еще? У маэстро Дижона есть брат-близнец. Только он на нашего учителя совершенно не похож. Мягкие, неспешные движения, но быстрый ум, обходительные манеры, но настойчивость, добродушная улыбка, но острый, проницательный взгляд…
Нет, я не говорю, что маэстро Дижону недостает ума, настойчивости и проницательности. Но у него все эти качества как бы на поверхности, они у него очевидны. А вот у брата… Не простой это человек, его брат! Даром что священник! Служит в той самой маленькой церкви, о которой я вам писал.
У этих почтенных мужей есть племянница, в которой оба они души не чают. Особенно маэстро.
Девушка подвижная, своевольная и такая веселая! Фигура у нее почти мальчишеская, но несмотря на это…»
Тут Сергей поспешно оторвал перо от бумаги, перечитал написанное, затем решительно и густо зачеркнул последнее предложение и продолжил с новой строки:
«И, представьте себе, она тоже фехтует. Причем очень прилично!
О, знаю, знаю, матушка, о чем вы сейчас начнете меня спрашивать! Ну не готов я еще жениться, не готов! Даже на этой милой Жанне! Тем более что маэстро наверняка уже сосватал ее.
Ведь у него, у нашего маэстро Дижона, есть любимый ученик… Нет, мама, извините, но это не я. Один парень из местных. Он, насколько я понимаю, с детства состоит при этой школе и практически верховодит над всеми. Марк (так его зовут) и в самом деле – прирожденный вожак. Пожалуй, он даже похож на русского. Я очень хорошо представляю его, скажем, в форме русского гвардейского офицера.
Знаю, вам интересно, подружились ли мы. Ну, наверное, можно и так сказать. Хотя для настоящей русской дружбы этот парень явно не дозрел еще. Вообще же здесь все ребята хорошие. Честные, сильные, добрые. И каждый – фигура с большой буквы! Про каждого я мог бы целый рассказ написать. Ну вот некто Ромэн, к примеру. Знаете, он макушкой едва до груди мне достает! И лысый при этом, что особенно забавно. Но, верите ли, не хотел бы я стать его врагом! Когда он берет шпагу или вообще любое другое оружие, он превращается в смертоносную молнию! Клянусь, он атакует с такой скоростью, что на мгновение исчезает из поля зрения! Глаз не успевает зацепиться за его движения! Ну а в перерывах между боями он… мастерит! Мастерит все что угодно! Может кожаный колет сшить, может вырезать из твердого дерева новую рукоятку для рапиры, а может саблю заточить так, что хоть брейся!
Или вот Хельг. У него забавный такой акцент. Поскольку Хельг не француз и не русский, а норвежец. И вообще, сам он очень забавный. Самый веселый парень из здешних. Скажешь ему чего-нибудь, а он тебе в ответ шутку. И ведь в самую цель! К примеру, сегодня днем мы с ним немного фехтовали, и я нанес ему укол прямо в грудь. Он при этом тоже делал выпад, и поэтому мой укол получился очень глубокий, так что клинок согнулся буквально в колесо! И я Хельгу говорю: „Осторожнее! Мой клинок гнется!“ А он мне в ответ…»

 

Сергей вновь торопливо оторвал перо от бумаги и вновь густо зачеркнул последнее предложение. Да, не так уж просто писать письма матушке! Впрочем, все главное было уже рассказано, и можно было заканчивать:
«А недавно у нас появился новенький. Вот не могу понять: зачем он вообще занимается фехтованием? У него, верите ли, вообще ничего не получается! Я иногда смотрю и недоумеваю: ну как можно быть таким непутевым? А ведь приехал он издалека, специально чтобы именно у маэстро Дижона учиться…
Как видите, матушка, не я один отправился в дальние края за ученичеством! Многие молодые люди из разных мест приезжают в Керкиньян в поисках высшего фехтовального мастерства. Таково, как видно, наше предназначение, такова наша миссия
Сергей в последний раз прервался и задумался. Задумался о своей настоящей, главной миссии, ради которой вышестоящие мастера и направили его в этот маленький французский городок. Рука вновь непроизвольно потянулась к закрученным гусарским усам. Об этой миссии матушка, конечно, не знала.
Да, искусство фехтования ему, русскому офицеру, забияке и дуэлянту, несомненно, интересно. Уроки маэстро Дижона – бесценны. Однако ради одних этих уроков он сюда ни за что не отправился бы. Другое дело – тайное поручение. Оно, впрочем, уже исполнено. Всего и делов было – съездить за город да встретиться с важным пожилым господином, который в последнее время принялся настойчиво запрашивать связь с Россией, и обменяться с ним шифрованными письмами и тайными знаками, смысл которых самому Сергею, в большинстве случаев, был непонятен. Теперь можно и домой. Ну разве что еще немного потренироваться у маэстро. Ах да, и обязательно еще раз сразиться в бридж или вист с давешними проигравшимися приятелями!
А сегодня пора спать.
Сергей улыбнулся и вывел последнее предложение:
«А впрочем, как написано на кольце царя Соломона, „И это пройдет!“ Мое обучение рано или поздно завершится, и вернусь я домой. Должно быть, к снегу.
С тем крепко обнимаю вас, дорогая матушка, не печальтесь, скоро увидимся!
Ваш любящий сын,
Сергей Бецкой».
* * *
…Альберт отбил атаку незнакомца и молниеносно нанес ответный удар. Рипост прошел прямо по голове, но вот странность: противник лишь вскрикнул, схватился свободной рукой за рассеченный лоб, но не упал. Более того, с гневным ревом он бросился на Альберта снова! Альберт успел уклониться в сторону и одновременно изо всех сил ударил незнакомца по ногам. Раздался хруст, и на этот раз враг рухнул сначала на колени, а затем плашмя, лицом вниз. Альберт поднес свою шпагу к глазам, так и есть: ее тяжелый клинок был целиком изготовлен из дерева, оклеен пергаментом и покрашен дешевой серебряной краской. Ни лезвия, ни острия.
Но размышлять об этом было некогда. На Альберта со всех сторон бежали новые враги, вооруженные настоящими боевыми шпагами, саблями, ножами. Он принялся отчаянно отбивать их беспорядочные удары, время от времени нанося ответные, которые, впрочем, не давали заметного результата. Тыкая тупым клинком в надвигающиеся тела, Альберт пятился к какому-то занавесу, тщетно пытаясь найти выход из этой буффонной ситуации. В этот момент левое плечо обожгла не слишком сильная, но внезапная и горячая боль. Чужое лезвие аккуратно прорезало бархат разноцветного костюма вместе с кожей около среднего пучка дельтовидной мышцы. От неожиданности Альберт резко повернулся и выбросил вооруженную руку наугад вперед и вверх. Тактильное ощущение удара и чей-то захлебывающийся крик подсказали ему, что атака оказалась результативной. Действительно, один из нападавших буквально проглотил несколько дюймов его деревянного клинка и теперь сползал с него вниз, теряя кровь и слизь вперемешку с осколками зубов.
Неравный бой продолжался. Со всех сторон на Альберта наседали все новые враги: лысый, одноглазый со шрамом, неестественно высокий, толстый, огненнорыжий, с платком на голове… Альберт уже давно не фехтовал, а просто отбивал удары, беспорядочно вращая своим деревянным клинком и стараясь рубить и тыкать в гущу разнообразных тел как можно сильнее. Такая тактика приносила свои плоды. Альберт иногда слышал, иногда видел, а иногда просто чувствовал это. В основном помогали рубящие удары по конечностям и тычки в перекошенные лица. Один раз Альберт сумел схватить свободной рукой за горло лысого и с силой рвануть его на себя. Наверное, это тоже оказалось эффективно, так как, хотя лысый даже не вскрикнул, Альберт после этого не видел его среди остальных нападавших.
В какой-то момент ему удалось сделать выпад такой силы, что тупой клинок проткнул одному из нападавших грудь. С неприятным скрежетом раздвинув ребра, клинок вышел сзади, забавно оттопырив красной пирамидкой куртку на спине.
Сам клинок, кстати, тоже уже не был серебряным. Иссеченный лезвиями врагов, он ощетинился обрывками пергамента, густо напитался огненно-красным и теперь дымился невидимым паром, брызгал каплями, угрожающе гудел на низких нотах, пытаясь смахнуть чьи-то налипшие волосы.
Он уже давно не требовал ни искусства, ни хитрости. Для продолжения жизни этому тупому, злому, деревянному негнущемуся змею требовалось только одно – нечеловеческая, звериная сила…
Альберт внезапно открыл глаза. В голове еще раздавались крики врагов, как будто этот бой на самом деле только что завершился. Или не завершился? Нет, конечно, никакого боя не было. Оторвав голову от подушки, он, казалось, несколько секунд пытался понять, где он. Его глаза блуждали среди непонятного лабиринта каких-то реек, тросов и пружин. Все вместе это напоминало одновременно почерневший от времени скелет доисторического животного и машину, созданную по чертежам Леонардо да Винчи. Как ни странно, вид этой конструкции, стоявшей посреди комнаты, подействовал на Альберта успокаивающе. Он встал и потянулся. Вокруг громоздились сундуки, дорожные сумки разных размеров и связки с книгами. Было видно, что в эту квартиру он въехал только что и еще не успел обжиться. Отодвинув ногой стоявший на дороге ящик с посудой, Альберт подошел к зеркалу, прислоненному к стене, и внимательно посмотрел на себя.
Помятое лицо казалось довольно брутальным. Но Альберт знал – это ненадолго. Утренний душ, гимнастика – и складки разгладятся, и он снова будет выглядеть как студент-семинарист: голубые, наивные, выпуклые глаза, приподнятые брови (будто бы он постоянно чем-то удивлен) и подвижный рот, всегда готовый растянуться в робкой, оправдывающейся улыбке. Он взъерошил темные волосы и попробовал нахмуриться. Так, конечно, лучше. Живописнее. Но, ясно дело, тоже ненадолго. Не будешь же ходить все время нахмуренным и лохматым. Тем более что он не знает точно, понравится ли это ей…
* * *
В это утро маэстро Дижон пришел в фехтовальный зал раньше обычного. Впрочем, и это было обычно в те дни, когда ему предстояло давать урок своей племяннице Жанне Моранди. Этому было несколько причин. Во-первых, Жанна была одной из лучших фехтовальщиц школы. Во-вторых, она была единственной в школе девушкой. В-третьих, в последнее время у нее появилось слишком много собственного мнения относительно боевых искусств вообще и фехтования в частности, и это мнение, как правило, не совпадало с дядиным. Все это побуждало маэстро Дижона как можно тщательнее готовиться к урокам с племянницей, заранее приводя в порядок свои мысли, свою физическую форму, а заодно и свой внешний вид.
Фехтовальный зал школы Дижона представлял собой довольно просторное прямоугольное помещение, в котором одновременно могли заниматься около десяти человек. При этом для индивидуальных уроков была оборудована специальная галерея в виде большого внутреннего балкона, расположенного вдоль длинной стены. На стенах зала красивыми веерами было развешено фехтовальное оружие разных времен и народов, фехтовальные маски и старинные гравюры, иллюстрирующие все базовые позиции фехтовальной классики.
Маэстро Дижон в черном колете из буйволовой кожи поднялся на галерею и выбрал наиболее мягкую из своих рапир. Эта рапира, на его взгляд, лучше всего подходила для работы с Жанной – такая же гибкая и быстрая. Он подошел к балюстраде и посмотрел вниз. В этот момент в зал вбежала Жанна. Точный расчет! Именно так учитель и предпочитал встречать свою племянницу: во всеоружии и взирая сверху вниз!
– Привет, дядя! – Жанна весело посмотрела на маэстро снизу вверх и сделала немного комичный реверанс. – Я приобрела новую перчатку, а ты опять слишком серьезен!
– Так ведь и дело у нас серьезное, племянница. Мы собираемся совершать движения, отнимающие жизнь!
– Да бросьте вы, дядя, не все так мрачно! Вот вы, к примеру, практикуете фехтование лет сто. И сколько лет назад в последний раз вы отняли у кого-нибудь жизнь одним из своих движений?
– Дело вовсе не в том, сколько лет назад твой учитель кого-нибудь убил. И убил ли вообще. А в том дело, что эти движения были специально созданы для отнятия жизни. Причем для отнятия именно человеческой жизни, и именно в равном, честном бою. И мало того что созданы, но еще и тысячекратно опробованы! Поэтому каждый раз, совершая или выполняя перевод, захват или оппозицию, ты приводишь в движение силы, многократно превосходящие твои собственные. И мои тоже. И вообще – силы любого отдельно взятого человека. Совершая наши движения, ты волнуешь духов, ты бросаешь вызов Творцу, посягая на его суверенное право казнить или миловать! Хотя нет – что это я говорю? Ты не бросаешь вызов Творцу. Ты превосходишь его! Поскольку победа в равном смертельном поединке этически многократно превосходит банальную казнь!
Жанна надела новенькую блестящую перчатку, взяла свою рапиру, поднялась на галерею и принялась отрабатывать атаки на фехтовальной мишени по дядиной методике: сто выпадов на правую ногу и сто выпадов на левую перед началом каждого урока. При каждом выпаде наконечник ее рапиры смачно утыкался в самую середину мишени, точно совпадая с постановкой правой стопы на пол. Ей явно нравилось демонстрировать собственное мастерство.
– Но, дядя, все, что вы говорите, по большому счету, имеет отношение ко вчерашнему дню. Ваши тезисы напоминают мифы про олимпийских богов. Величественно, но неактуально.
– Именно так! Актуальность убивает любое искусство, и боевое – в первую очередь! Противоположность же актуальности…
– Архаизм!
– Нет, противоположность актуальности – вечность. И только вечность может интересовать настоящего мастера, ибо только в вечности рождаются секреты подлинного мастерства.
– А зачем эти секреты? Что дают знания, которых никто не знает?
– Эти знания, племянница, информируют нас о том, что происходит на самом деле.
– Ну вот, к примеру, я атакую, – Жанна отошла от мишени чуть дальше и выполнила очень длинный и красивый выпад, увенчав его безупречным попаданием в самую середину потертой кожаной подушки. – И что же произошло на самом деле? Я поразила цель?
– Верно, но это поверхностная информация. Так сказать, информация первого уровня понимания, то есть доступная дилетантам. Любой портовый грузчик посмотрит и скажет: «О-ля-ля! Красивая девушка поразила цель!» Так и назовем это: уровень понимания портовых грузчиков.
– А каков же второй уровень?
– Второй уровень понимания связан с набором специальных знаний. В нашей области такими знаниями обладают все более-менее образованные фехтовальщики. Так вот, фехтовальщик, глядя на то, что произошло, отметит, что ты не просто поразила цель, а сделала это с помощью безупречного фехтовального выпада, то есть фехтовальщик безошибочно определит тебя как свою. Еще более грамотные специалисты, посмотрев на подобную атаку, с легкостью отметят все ее технические детали, мгновенно разложив выпад на его мельчайшие частицы: показ укола, мах и реверс, отмашку, работу левого колена, пальцевой импульс… Эти специалисты прочитают всю череду последовательностей, убедятся в ее правильности и в заключение насладятся синхронностью момента укола и постановки передней стопы на пол. И это будет уровень понимания исполнителя, или, можно сказать, уровень специалиста. Это, к слову говоря, и твой уровень, племянница. А также уровень Марка и других сильных учеников моей школы.
– Дядя, но если это, по-вашему, мой уровень и уровень Марка, то что же вы думаете о себе? На каком уровне находитесь вы? Что вы и такие, как вы, увидите в моем выпаде?
– А я, племянница, увижу в этом выпаде колебания энергии!
– Конечно же, энергии огня! – Жанна весело сверкнула глазами и взмахнула рапирой, от чего воздух прорезал внезапный тонкий свист стали.
– Нет, – маэстро Дижон, казалось, не заметил воодушевления ученицы, – в хорошем выпаде я увижу энергию земли.
– Земли? – Жанна слегка поморщилась. – А какая связь между атакой и землей?
– Видишь ли, Жанна, выбрав огонь, ты проявила поэтическое воодушевление, свойственное богатым романтичным натурам. Я же опираюсь исключительно на науку. И наука ясно указывает мне на присутствие энергии земли в каждом хорошем фехтовальном выпаде. Здесь ведь все просто: выполняя правильный выпад, ты перестаешь быть человеком и становишься конструкцией, причем довольно незатейливой. Несколько палочек и несколько шарниров. Эта конструкция в момент атаки может делать только одно – раскладываться. При этом один конец конструкции – острие твоей рапиры – упирается в сердце противника, а другой – твоя левая стопа – в землю. Ты ведь прекрасно знаешь, что укол мы наносим не правой рукой, а левой ногой, так загляни еще глубже и пойми, что и левая нога твоя в общем-то ни при чем, она просто выпрямляется, создавая мощный упор в землю. Так что колем мы землей. А еще точнее – не мы колем, а сам земной шар в момент грамотной атаки оказывается на острие твоей рапиры, прижатой к чьему-то сердцу, и сама земля это сердце колет! Ты лишь посредник между землей и врагом, ты лишь распорка, переходник, домкрат между многомиллионной массой грунта и точкой укола! Так что я увидел в твоем выпаде колебания энергии земли, проявляющиеся только при сочетании высочайшей техники, неизменных правильных последовательностей движений, предельной своевременности… И в моем понимании это высший критерий качества атаки. Такой уровень понимания я оцениваю как уровень мастера, или уровень посвященного.
К этому моменту Жанна завершила свои подготовительные упражнения и вышла на середину дорожки. Маэстро Дижон встал напротив. Учитель и ученица отсалютовали друг другу и приступили к уроку.
– И все таки, дядя, еще один вопрос: мы вот разобрали уровни понимания от портового грузчика до посвященного. А можно ли предположить существование уровня еще более высокого? Более высокого, чем даже ваш?
– Кому-нибудь другому я бы не открыл этого, но тебе скажу. Представь себе, можно!
– Ничего себе! Не ожидала! И что же это за уровень? И кто им обладает?
– Четвертым уровнем пока не обладает никто. И, следовательно, я не могу о нем ничего знать. Его существование я вычислил теоретически. Это открытие ждет нас впереди. Надеюсь, что когда-нибудь я выйду на четвертый уровень, назову его – уровень просвещенного и смогу рассказать тебе об этом побольше. Возможно, тогда мои уроки фехтования изменятся до неузнаваемости или, к примеру, необходимость в них вообще отпадет. А пока что нам придется ограничиться нашими упражнениями!
…Маэстро Дижон делил всех учеников на «легких» и «тяжелых». Последние, по его мнению, обладали способностью удлинять время, превращая один сорокаминутный урок в затяжной, нудный процесс, во время которого маэстро ужасно уставал. Жанну он относил к «легким» ученицам. С ней время пробегало незаметно и иногда даже весело. Жанна обладала редкой способностью: все новые действия она выполняла либо очень хорошо, либо откровенно плохо. В последнем случае крупные технические браки легко можно было выявить, наглядно продемонстрировать и исправить. В настоящий момент все шло очень хорошо, и маэстро Дижон с явным удовольствием ставил Жанне сложные компактные уколы в вооруженную руку, предназначенные для ближнего боя. Девушка совершенно четко, по-мужски, выкладывалась в каждой атаке и неизменно аккуратно, по-женски, расслабляла мышцы руки в момент возвращения в боевую стойку.
Но через несколько минут Жанна остановилась и попросила разрешения поменять перчатку, так как новая стала натирать пальцы. Свои вещи Жанна оставила при входе, поэтому, стянув перчатку, она направилась было к лесенке, как вдруг внизу послышался шорох. Из-под балкона вышел Альберт.
Первым пришел в себя от удивления учитель:
– Какого черта, молодой человек, вы здесь делаете? Мы совершенно не ждали и не слышали вас.
– Простите, маэстро. Я пришел встретить Жанну несколько раньше, чем мы с ней договорились, а когда увидел, что вы работаете, не стал мешать, а тихо сел здесь вот, под галереей.
– Вы договорились? Племянница, я не знал, что ты… Что? Ты встречаешься с Альбертом?!
– Дядя, не будь таким суровым, ведь мы с Альбертом нашли общий язык как раз на почве фехтования. Он очень много знает о современных боевых искусствах, и мы хотели вместе пойти в оружейный магазин посмотреть новые рапирные клинки, привезенные из Вероны. Только, Альберт, ты действительно слишком рано! И не стой как столб, кинь мне мою старую перчатку, раз уж пришел!
Получив задание, Альберт, который действительно чувствовал себя крайне неловко, облегченно засуетился, достал из специальной сумки перчатку Жанны и поспешил подняться на галерею.
– Я на самом деле пришел только что, буквально минуту назад, и очень надеялся, что не помешаю вам!
– И совершенно напрасно вы на это надеялись, молодой человек! Некоторые уроки представляют собой процесс в высшей степени интимный и по своей святости превосходят таинство исповеди!
– Дядя!
Альберт казался совсем раздавленным. Он неловко передал перчатку Жанне и виновато склонил голову перед учителем.
– Маэстро, я немедленно уйду и, с вашего позволения, подожду Жанну на улице.
– Сделайте одолжение! И впредь знайте: вход в мою школу открыт для тех, кто, входя, прежде всего громко здоровается, а не крадется тихо, как злоумышленник!
Совершенно убитый, Альберт, бормоча извинения, поспешил к выходу. Жанна с жалостью посмотрела на его удаляющуюся мускулистую спину:
– Дядя, нельзя же быть таким строгим к такому беззащитному, робкому человеку! Тем более что этот бедняга – твой ученик!
– Не такой уж и бедняга, этот твой Альберт! Не знаю, откуда что, только оружие у него самое лучшее и дорогое, и уроки он берет чаще всех, даром что не в коня корм!
– Ага, значит, и у него достоинства есть!
– Ну в смысле платежеспособности, несомненно, есть. Только вот…
– Что?
– Да так, ничего особенного. Ладно, давай продолжим. Мы остановились на компактных уколах в шестой оппозиции. Одевай уже свою перчатку!
Маэстро Дижон опустил маску и атаковал племянницу с быстрым, практически незаметным переводом. Она мгновенно перехватила атаку и включилась в процесс, с ходу восстановив ритм урока. И потому не заметила, как долго еще маэстро хмурил брови под своей стальной решеткой, пытаясь понять что-то, не относящееся ни к компактному уколу, ни к шестой оппозиции.
Но понял он только одно: Альберт сказал неправду. Он оказался в зале не за минуту до того, как его обнаружили, а гораздо раньше…
* * *
Окно личного кабинета отца Лукаса выходило на южную сторону, прямо на маленькую городскую площадь, носящую гордое название площадь Республики. Приблизительно к полудню вся комната наполнялась солнечным светом. При этом отец Лукас научился определять время более точно, соотнося движение небесного светила с календарем и городскими крышами, которые попадали в поле зрения сидящего на рабочем месте. В настоящий момент солнце зависло на полпути от кондитерской Рагно к шпилю городской ратуши, что в это время года означало равно час дня. Впрочем, это время можно было вычислить еще и по запаху круассанов, которые Рагно начинал готовить сразу после полудня, готовясь к дневному наплыву посетителей. Отец Лукас помнил, что сегодня после двух он встречается со своим братом в их любимом итальянском ресторанчике на пяти углах, и, хотя пешком туда было не более четверти часа, решил выйти пораньше и немного размяться прогулкой.
Как уже было сказано, ресторанчик находился ближе к северной окраине города. От городской площади до него можно было дойти, никуда не сворачивая, по довольно ухоженной прямой улице. Но у отца Лукаса был свой любимый обходной маршрут, мимо школы фехтования. Ему нравилось, пройдясь под окнами зала, послушать звон оружия и резкий голос брата, командующего учениками. В такие моменты он особенно остро чувствовал, какие же они с Филиппом разные.
Филипп, родившийся на два часа раньше, с самого детства был бесстрашным воином, отчего в первые годы жизни младшему из близнецов изрядно доставалось.
В конце концов младший научился избегать неравных битв с отчаянным братом и, более того, сумел найти общий язык с ним. Именно на этом общем языке братья и общались до сих пор; младший – тихий, спокойный и рассудительный, старший – резкий в суждениях, горячий и цепкий. Филипп привык обрушивать на священника все свои претензии к миру, а тот, в свою очередь, любовался и одновременно заряжался неукротимой энергией своего такого непохожего близнеца.
Оба брата обладали хорошим ростом и от природы атлетическим телосложением. Правда, с годами Филипп несколько похудел, а отец Лукас, который всегда тщательно избегал физических нагрузок, напротив, набрал несколько лишних килограммов. Еще одной отличительной чертой была небольшая горбинка на носу, которая почему-то появилась у Филиппа лет в двадцать. Обнаружив ее, Филипп чрезвычайно обрадовался, так как, во-первых, эта деталь делала его меньше похожим на брата, а во-вторых, добавляла грозы во взоре. Чтобы усилить такое впечатление, Филипп научился особым образом пучить глаза, и этот мимический жест стал для него совершенно привычным. Со временем к выпученным глазам и орлиному профилю добавились черные завитые усики. Они требовали ежедневного ухода, но, по мнению Филиппа, игра стоила свеч, поскольку именно с этими усиками его лицо достигло совершенства, а их непохожесть с братом – апогея.
К настоящему времени усики Филиппа были изрядно тронуты сединой, с которой он перестал бороться лишь пару лет назад, а лицо отца Лукаса так и осталось гладко выбритым, спокойным и довольно округленным. Только глаза священника, хотя и не усиленные специальным грозным взором, остались такими же, как у брата. И лишь самый внимательный наблюдатель смог бы заметить, что блеск в глазах Филиппа, скорее всего, являлся следствием агрессивной решительности, а точно такой же блеск глаз отца Лукаса порождался въедливой внимательностью, хитростью, а возможно даже, и мудростью.
Следуя заведенной привычке, отец Лукас свернул с прямого пути на небольшую улицу, ведущую в направлении школы фехтовальных искусств. Пройдя три квартала, священник оказался на улице Святого Антония, на которой и располагалось заведение Филиппа Дижона. Вскоре послышался голос самого маэстро. Только вместо привычного командного тона, который можно было ожидать услышать из окон фехтовального зала, до прохожих доносились совершенно другие интонации. Похоже, учитель сердился. И, если прислушаться, явно кого-то выгонял.
Немного заинтригованный, отец Лукас замедлил шаг, и в этот момент из дверей школы выбежал крайне смущенный молодой человек, с лицом, буквально залитым краской стыда. Священник улыбнулся. Он знал, что с братом шутки плохи, и только что в этом лишний раз убедился. Он узнал молодого человека. Это был Альберт, тот самый недоучка, который «пил кровь» маэстро Дижона уже несколько месяцев. Должно быть, Альберт окончательно довел учителя, и тот выгнал своего непутевого подопечного, прервав урок прямо на середине. Значит, и сам Филипп сейчас соберется и выйдет пораньше. Но вдруг сверху, из окон зала, вновь послышался звон оружия и уже почти спокойный голос маэстро: «Компактный укол, шестая оппозиция…» Урок продолжался! Значит, это был не урок Альберта, и молодой человек находился в зале просто так? За что же Филипп его выгнал?
Отец Лукас поискал глазами стройную фигуру Альберта, который не должен был далеко уйти. И правда: тот остановился возле соседнего магазина. Только он был уже не один. Рядом с Альбертом стоял священник, вооруженный портфелем и потертой Библией, и что-то вещал своему собеседнику, причем с довольно-таки командной интонацией. Но не это удивило отца Лукаса. В конце концов, почему у Альберта не может быть знакомых священников? Странным было то, что этот священник был из Ватикана.
И это был тот самый священник из Ватикана, с которым братья столкнулись в своем любимом ресторанчике несколько месяцев назад.
Отец Лукас не верил в заговоры, которые так нравились его брату. Тем не менее он отошел за угол дома, пользуясь тем, что его до сих пор не заметили, и стал следить за этой парой.
Немного пообщавшись, собеседники распрощались. Альберт отошел на пару шагов и присел на ближайшую скамеечку, а ватиканский гость направился прямо к перекрестку, за которым скрылся отец Лукас. Тот мгновенно принял самый непринужденный вид и, при приближении коллеги, смиренно раскланялся с ним. И в этот момент отец Лукас вновь испытал удивление. На этот раз еще более сильное. Книга, которую держал итальянец, оказалась вовсе не Библией, как можно было бы предположить, а учебником фехтования…
* * *
Спустя три четверти часа Филипп Дижон шумно вошел в «Пятый угол» и с размаху рухнул в свое старинное коричневое кресло рядом с братом, который уже расположился на их излюбленном месте возле окна.
– Устал?
– Да нет, не особо. У меня сегодня всего один урок был, да и тот с Жанной. Ты знаешь, я от нее не устаю.
– Однако я сказал бы, что выглядишь ты довольно потрепанным, – отец Лукас не спешил рассказать о своих наблюдениях возле фехтовального зала, намереваясь сперва выслушать брата.
– Потрепанным? Да, пожалуй, так. А вот ты скажи мне, случалось ли у тебя в жизни такое: ты занимаешься каким-либо своим, сугубо личным делом, ну, например… какие там у тебя могут быть личные дела?
– Молитва подходит?
– О! Да! Так вот, значит, ты погружен в молитву. Один на один со Всевышним, свечи горят, кругом эти ваши запахи – в общем, полная идиллия. Представил?
– С легкостью!
– Вот. И тут вдруг ты обнаруживаешь, что все не так уж и гладко! Прямо перед собой ты замечаешь… Ну кого там?
– Посланника диавола?
– Нет-нет, помельче! Скажем, какого-нибудь еретика, от которого тебе житья никакого нету! И вот стоит этот еретик и на тебя смотрит. И главное, все, что ты говоришь, внимательно слушает. А глаза у него при этом не как обычно, а довольно умные…
– Какую интересную историю ты только что рассказал! Значит, сегодня утром ты уединился для молитвы…
– Да нет же, черт бы меня побрал! – Филипп наконец отбросил деланую сдержанность и стукнул кулаком по столу. – Я не уединялся для молитвы по крайней мере последние пять лет! У меня для этого брат есть. Но зато я сегодня давал индивидуальный урок нашей племяннице Жанне!
– Да что ты говоришь!
– Да! И вот, когда мы разобрали с ней все святые истины, касающиеся моей классики, когда я произнес вслух то, что предназначалось только для ее ушей и ни для кого более, тогда нашим удивленным взорам предстал…
– Неужели еретик?!
– Да нет! То есть да! Самый злостный и тупой еретик, посланный мне во испытание! Этот Альберт пробрался тихонько в зал, спрятался под балконом и просидел добрую половину тренировки, пока мы с Жанной его случайно не обнаружили! Я чувствовал себя обокраденным, проворовавшимся и голым одновременно!
– А Жанна?
– А что Жанна? – Маэстро откинулся в кресле с напускным безразличием. – Ты же знаешь, ей нравится всякая гадость. Сначала лягушки и змеи, затем журналы с картинками, а теперь вот – беспомощные мужчины. Кажется, она благоволит к этому Альберту. Во всяком случае, ее приказы он уже выполняет, и в магазин к Леону они сейчас пошли вместе. Только бы на них не напали уличные хулиганы! Потому что, если Жанне придется защищать этого Альберта в уличной драке, любовь гарантирована!
Половина того, с чем сегодня столкнулся отец Лукас, получила более-менее внятное объяснение. Влекомый каким-то своим интересом, Альберт тихонько прокрался в фехтовальный зал в то время, когда Филипп давал урок, и спрятался под галереей. Интерес Альберта, похоже, очевиден – красавица Жанна. Ну и, как только Альберт был обнаружен, последовала суровая расправа – отповедь и позорное удаление из зала. Благо что не навсегда. А вот что общего у Альберта с посланцем из Ватикана, и с какой стати у этого посланца учебник фехтования под мышкой? Отец Лукас решил начать с последнего вопроса:
– Смени гнев на милость, брат. Любовь – прекрасное чувство во всех своих проявлениях. Лучше помоги мне уяснить вот что: о чем таком интересном пишут в учебниках фехтования?
– Весьма странный для священника вопрос. Ничего интересного в них не пишут.
– Вот как? А мне казалось, что это священные скрижали вашего цеха!
– Вот еще! Если это и скрижали, то только для дураков. Хотя таких в нашем цехе, конечно, хватает.
– А разве эти учебники не содержат незыблемые истины, равные и необходимые всем фехтовальщикам?
– Ну, парочка прописных истин в любом приличном фехтбухе, конечно, содержится. Только эти истины так затерты, что уже давно превратились в банальность. Что же касается подлинных истин, глубоких истин о фехтовании, то их там нет и быть не может.
– Даже если авторы этих учебников достойные и признанные мастера?
– Тем более если авторы этих учебников достойные и признанные мастера! Ну, к примеру, посуди сам: не существует в мире ни одного учебника, который расшифровывал бы смысл и значение концепции противоестественности. А ведь это краеугольный камень всей фехтовальной классики в любом виде оружия.
– Не существует?
– Нет, уж поверь мне! Если ее там и можно разглядеть, то только на картинках. И то это, скорее, заслуга художника, а не автора. Далее, про элементарную последовательность «рука – ноги» в этих учебниках, конечно, написано. Но, для чего именно эта последовательность нужна и как она работает, ты тоже не прочитаешь. Оно и понятно: чтобы раскрыть суть, смысл техники показа укола, начинать надо, опять же, с противоестественности, а о ней молчок, как бы табу. Теперь – позиции. Каждый автор считает своим долгом перечислить все известные позиции, от примы до октавы. Причем заметь, эти самые позиции известны не только самим авторам, но и самым последним ученикам самой ничтожной школы. Эти позиции известны буквально всем! Так вот, перечислив всем известные позиции с пунктуальностью маньяка, наш автор, как по волшебству, замолкает. И действительно ценная информация о том, что для постановки каждой позиции существуют специальные способы, и этих способов ровно восемнадцать, утаивается.
– Но почему?
– Видишь ли, дорогой брат, учителя фехтования всего мира проживают свой век между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, каждому из нас необходима реклама. Мы постоянно нуждаемся в учениках, желательно богатых, многие из нас мечтают о престижной должности у кормила власти. Для всего этого необходима широкая известность и положительная репутация. Издание собственного учебника – один из самых весомых козырей в нашей конкурентной борьбе. С другой стороны, все мы имеем свои секреты. Эти секреты касаются и техники, и педагогики, и даже нашей собственной философии. И никто, ни один уважающий себя мастер не станет выкладывать на всеобщее и при этом бесплатное обозрение плод своих многолетних трудов, равно как и наследие своего собственного учителя. Потому что иначе мы же, коллеги и конкуренты такого мастера, мгновенно растащим всю его школу по кусочкам. И не останется у него козырей в борьбе с нами. Вот и сложилась добрая мировая традиция, по которой любой учитель, создающий учебник фехтования, опирается не на подлинные секреты своих знаний, не на тайные достижения своей школы, а на банальные истины, повторяющиеся картинки и незамысловатые подписи. Таковы все без исключения – великий Анджело, Данет, Лаба, Лианкур… Таковы же и древние, такие как Мароццо, Агриппа, Нарваес, Лихтенауэр. А самые счастливые те, кому удалось обойтись без написания учебника, кто смог построить и содержать свою школу, не прибегая к подобным византийским уловкам!
– Ну а если учитель отбросит конкурентную борьбу и ступит на путь чистого служения истине, разве не было бы для него правильным увековечить свои знания, хотя бы ради учеников?
– Вот по отношению к его ученикам изложение подлинных истин в учебнике и было бы самым настоящим предательством.
– А это-то почему?!
– А о чем еще будет думать добросовестный ученик, который положил годы ученичества и приличную сумму денег на алтарь фехтовальной науки, когда любой бездельник сможет теперь прийти в общественную библиотеку и присвоить эти самые истины себе? Нет, хороший ученик, поняв, что все, чему учит учитель, изложено в его же учебнике, непременно перейдет к другому мастеру. К тому, кто способен будет передать ему сакральные знания, а не бульварное чтиво. И будет прав!
– Но ведь и ты сам – обладатель бесценной библиотеки фехтовальных трактатов, как старинных, так и современных! Зачем же ты извел уйму денег на такую, как ты уверяешь, бессмыслицу?
– Во-первых, я профессионал. И пользуюсь имеющимися учебниками не как ученик, а как ученый. А во-вторых, и это главное, как ты сам заметил, я обладаю не учебником, и даже не учебниками, а целой библиотекой. А это не одно и то же. В каждом учебнике, так или иначе, отпечатана личность автора, и сабля Радаэлли отличается от сабли, скажем, Паризе. Количество учебников имеет определенную сравнительную ценность. Чем больше учебников, тем больше материала для сравнения.
– Но кому-то ведь все-таки отдельно взятый учебник фехтования какого-нибудь добросовестного автора может быть полезен или хотя бы интересен?
– Пожалуй, да. Первоклассникам, в качестве подсказки.
– Первоклассникам, в качестве подсказки, – тихо повторил отец Лукас и задумался…
Коллега из Ватикана запросто мог прежде и не сталкиваться с фехтованием. Можно предположить также, что он внезапно проникся интересом к этому искусству и, став таким образом первоклассником, приобрел даже учебник. Ну а его контакт с Альбертом? Не решаясь обратиться в школу лично, он выбрал ученика поталантливее и консультируется у него? Очень маловероятно. Не говоря уже о том, что назвать Альберта талантливым нельзя даже с натяжкой. Да и на клиента этот итальянец совсем не тянул. Скорее уж на куратора!
– А что это, собственно, тебя так заинтересовали учебники фехтования? Кажется, раньше твоим самым легкомысленным чтивом были апокрифы.
– Да у меня и сейчас апокрифы на первом месте. Просто я вдруг подумал, может, и ты иногда что-нибудь читаешь?
– Но только не учебники фехтования! – засмеялся Филипп.
Развеселившись, маэстро, по-видимому, забыл про неприятное происшествие в фехтовальном зале. Он заказал себе отменный обед с куриными бедрышками и белым вином и преисполнился твердого намерения провести остаток дня в самом положительном расположении духа.
* * *
Сидя на резной уличной скамеечке, Жанна строго распекала Альберта, который стоял тут же, с поникшей головой, красный от стыда. Она никак не могла понять, с какой стати Альберт тайком залез под балкон во время их с дядей урока? Ведь проще простого было зайти в зал и громко сказать: «Здравствуйте, маэстро Дижон! Я имел смелость пригласить Жанну в оружейный магазин Леона, и она приняла мое приглашение! Разрешите, я подожду ее здесь, в зале, а то на улице холодно и дождик идет!»
– Но, Жанна, на улице совсем не холодно, – неуклюже пытался оправдываться Альберт.
– Да, да, я все понимаю, на улице тепло и дождя нет. Так ведь это и не ты пригласил меня к Леону, а я тебя! Теленок!
В свои двадцать четыре года Жанна все еще сохраняла какую-то детскую непосредственность, что отражалось и в ее внешнем облике. Ее фигура была довольно угловатой и плохо подходила к большинству женских платьев, а мимика казалась слишком оживленной и откровенной. Это странное впечатление усиливали большие, выразительные чайные глаза. Несомненно, в городе нетрудно было найти и более красивых девушек. Но настолько очаровательных – вряд ли. И уж конечно, не было здесь ни одной особы, превосходящей Жанну в фехтовании.
Альберт являл собой полную противоположность Жанне.
Как уже было сказано, он отличался идеальным телосложением. Никакой подростковой угловатости. Идеально проработанная, сугубо функциональная мускулатура наводила на мысль о регулярных многолетних тренировках. Но боевые качества Альберта, как все уже знали, неизменно балансировали на нулевой отметке. Оставалось предположить, что прекрасное тело являлось не плодом усиленных занятий, а банальным подарком небес. Причем, как это часто бывает, подарком совершенно бесполезным. Точно так же и в общении Альберт, видимо, чувствуя свою несостоятельность, не блистал ни смелостью, ни красноречием, ни остроумием. Наоборот! Чаще всего говорил он откровенные нелепости, да к тому же невпопад. Правда, в глазах у него можно было заметить и ум, и глубину, но для этого пришлось бы слишком пристально в них заглядывать. А этим себя, конечно, никто не утруждал.
Завершив воспитательную процедуру, Жанна встала и решительно взяла Альберта за руку:
– Пойдем уже. Посмотрим, наконец, что за клинки появились у Леона!
Путь к оружейному магазину Жанна знала наизусть с самого раннего детства. Да, впрочем, и все ученики маэстро Дижона рано или поздно становились постоянными клиентами Леона – старого военного в отставке. Каждый постепенно приобретал себе всю фехтовальную экипировку, затем клинки ломались, перчатки снашивались до дыр, и их приходилось покупать снова, затем Леон привозил небольшие партии новых немецких или итальянских клинков, и ученики фехтовальной школы бросались скупать их в поиске самого оптимального. Иногда и сам маэстро заходил в магазин, и тогда Леон выкладывал на витрину штучные, специально припасенные дорогие вещи – венгерскую перчатку, клинок ручной работы, редкой конструкции фехтовальную маску…
В этот раз среди учеников школы прошел слух, что старик Леон привез небольшое количество новых тренировочных клинков из Вероны. Это была важная новость, заинтересовавшая всю фехтовальную общественность города. А уж школу фехтовальных искусств – в первую очередь.
Как правило, в школе использовали наиболее доступные французские клинки Клингенталь. Также довольно часто встречались немецкие, произведенные в Золингене. А вот клинки из Вероны были редкостью. Они стоили довольно дорого, да и появлялись в магазине крайне редко. Поэтому, как только Жанна узнала об этой партии, она решила непременно первой осмотреть ее. И конечно, взять с собой Альберта. Хотя как боец он был ни на что не годен, но как теоретик мог оказаться полезным. Жанна уже давно обратила внимание на то, что на тренировках Альберт использует только самое лучшее снаряжение. И, по-видимому, не испытывает в нем ни малейшего недостатка.
По пути к магазину Жанна заметила, что ее спутник двигается как-то странно – то немного отстает, то куда-то оглядывается, то пытается прочитать вывески магазинов где-то далеко впереди. Сначала ее это раздражало, но вдруг она догадалась, в чем причина, и развеселилась:
– Альберт, что я вижу? Ты не знаешь дорогу?
– Да, я ведь ни разу не был в магазине этого уважаемого мсье Леона.
– Как? Ты хочешь сказать, что живешь здесь уже полгода и тренируешься у моего дяди, ни разу при этом не побывав в оружейном магазине?
– А что же в этом странного, Жанна?
– Ну как тебе сказать. Посуди сам: месяц назад, во время тренировочного боя, ты сломал клинок. Причем это был очень дорогой клиночек! И вот что меня тогда удивило: вместо того чтобы хоть как-нибудь выразить сожаление об этой утрате, ты преспокойно вынул из своего чехла новый флорет и продолжил бой. Хотя, конечно, какой это бой?.. Так, избиение!
– Жанна!
– Ну, извини, я немного отвлеклась. Совсем чуть-чуть! Так вот, с тех пор я стала обращать внимание на то, чем ты работаешь. И знаешь что?
– Что?
– А то, что я насчитала у тебя с десяток флоретов! И каких флоретов! Похоже, что ты собрал клинки всех выдающихся мастерских! Причем ты еще и рукоятки разных типов используешь. Один раз ты даже попытался взять урок клинком с бельгийской рукояткой, но напоролся на жестокий выговор от дяди! Мы все тогда – все, кто при этом присутствовал, – потом очень долго смеялись!
– Ну да, я тогда еще не знал, что маэстро не приветствует бельгийские рукоятки. Но теперь знаю, честное слово! А к чему вы клоните, Жанна?
– Да я просто удивляюсь, что ты не знаешь дорогу в оружейный магазин! Я-то думала, что ты туда каждую неделю бегаешь закупаться, а ты, оказывается, заранее заготовил небольшой арсенал и с ним уже приехал к нам! Это странно, обычно так никто не делает! Нет, ладно бы ты был фехтовальщиком со стажем, но ведь ты не такой, ты, мягко говоря, начинающий. А уже оброс железом посерьезнее, чем любой из нас! Ну-ка, давай скажи мне честно, как так получилось?
Альберт немного растерялся. Он никак не предполагал, что Жанна окажется такой наблюдательной. Но, главное, ему и в голову не приходило, что у него слишком много оружия.
– Понимаете, Жанна, – начал он, тщательно подбирая слова, – когда я принял решение заниматься фехтованием у вашего дяди, маэстро Дижона, я приобрел заранее все, что, как мне казалось, для этого необходимо. Я купил несколько перчаток, маску, стеганый жилет и… ну… примерно полтора десятка клинков…
– Полтора десятка! Хотела бы я иметь полтора десятка клинков! Да у нас в школе лучшие фехтовальщики обходятся тремя или четырьмя клинками!
– Но ведь я думал, – совсем смутился Альберт, – я думал, а как же иначе? Я рассуждал так: клинки Клингенталь – мягкие и очень послушные. Такой клинок хорошо использовать при первом знакомстве с новыми приемами, поскольку он как бы сам выполняет часть движений. Поэтому именно Клингенталь я чаще всего беру для уроков с маэстро. Золингеновские клинки немного тверже, имеют более сильный характер, и управлять таким оружием сложнее. Зато они лучше всего подходят для монотонной силовой отработки, для закрепления техники. Особенно хорошо ими тренировать купированные уколы. Я предпочитаю Золинген, когда тренируюсь на мишени. Веронские клинки, которые мы сейчас увидим, имеют несколько специфическую развеску, и их гибкость больше всего выражена в слабой трети. Это влияет на деталировку тонких техник и может стимулировать чувствительность пальцев. Кроме того, такой клинок меньше деформируется при уколе, и можно не слишком бояться согнуть его не в ту сторону. Допустим, при прямом уколе из примы. Веронский клинок, например, хорошо использовать как переходный между французским и немецким в упражнениях. Ну и фехтовать им довольно приятно. Затем более тяжелые клинки полезны для силовой тренировки, облегченные – для занятий на выносливость и скорость, укороченные – для развития особо длинного выпада… Так же и с рукоятками: французский тип хорош для изолированной проработки пальцев, итальянский, конечно, жестче, но зато он придает уверенность удержанию и предпочтительнее, когда рука устала. Особенно в сочетании с Клингенталем… Жанна, а почему мы остановились?
Жанна поймала себя на том, что действительно стоит как вкопанная и с полуоткрытым ртом слушает своего спутника. Она никак, никак не могла ожидать такой длинной и умной речи от Альберта. Пожалуй, даже слишком умной.
– Ты знаешь, Альберт, а ты не так уж прост. Жаль только, что весь потенциал у тебя в теорию ушел. Правильно дядя говорит: не в коня корм. Но, может, когда-нибудь учебники писать начнешь?
– Вообще-то учебники – это не моя страсть. В них ведь не найдешь и десятой доли того, что рассказывает, к примеру, маэстро Дижон.
– Ну и ладно. Что-то подобное я уже слышала от дяди! Однако, когда в девять лет я раскрасила красками один учебник из его библиотеки, я получила приличный нагоняй!
– Так, значит, не я один получаю нагоняи от вашего дяди, – обрадовался Альберт.
– Пожалуй, хватит об этом! – отрезала Жанна. – А впрочем, вот мы и пришли!
Вход в магазин Леона венчала большая цветная вывеска, на которой неизвестный художник когда-то постарался изобразить все известные ему виды холодного оружия. Для усиления впечатления прямо возле дверей стоял старый рейтарский доспех, пробитый двумя пулями. Этот доспех хозяин магазина в позапрошлом году выгодно приобрел на небольшом загородном рынке и теперь каждое утро выносил его за порог для привлечения покупателей. Внутри посетители обнаруживали маленькое помещение, разделенное высокими шкафами на две половины. В первой половине хозяин развесил на стенах самое презентабельное холодное оружие, скрестив на свой далеко не идеальный вкус старинные европейские рапиры с кривыми азиатскими саблями. Зато вторая половина целиком была посвящена фехтовальному снаряжению. Здесь без труда можно было найти все необходимое, чтобы тут же приступить к занятиям. В этом же отделе, в самом углу, громоздилась короткая винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Впрочем, на втором этаже никто из посетителей магазина никогда не бывал, что давало повод жителям города предполагать, будто бы Леон устроил там себе гнездышко для приема легкомысленных девушек.
Жанна вошла первой. И первое, что она тут же увидела, – широкая спортивная спина, внимательно согнувшаяся над прилавком с тренировочными клинками.
– Марк!
Высокий молодой мужчина обернулся и, увидев Жанну, широко улыбнулся. Впрочем, улыбка тут же сошла на нет, как только вслед за Жанной в магазине показался Альберт. Жанна с ходу бросилась в наступление:
– Марк, я рассчитывала прийти сюда первой!
– Здравствуй, Жанна. Если ты хотела прийти сюда первой, тебе стоило взять более расторопного спутника. Привет, Альберт!
– Привет, Марк, – Альберт легко пропустил мимо ушей колкое замечание явного конкурента. – Ты тоже интересуешься веронскими клинками?
– Тоже? Когда посвящаешь свою жизнь боевому искусству, рано или поздно начинаешь интересоваться инструментарием. Я, кажется, вполне дорос до такого интереса. А вот тебя мне здесь странно видеть. Или ты не за клинками?
– Да, я не за клинками. Я по просьбе Жанны сопровождаю ее. Дело в том, что Жанна брала урок у маэстро Дижона, а я…
– По просьбе Жанны, – перебил его Марк, – да я уж понял, что не сам. Жанна, ну как тебе это железо?
Во время короткого разговора мужчин Жанна успела извлечь клинок из витрины и теперь усердно гнула его об стенку, которую Леон в свое время предусмотрительно обил толстой кожей. По-видимому, она испытывала некоторую неуверенность.
– А ты сам как считаешь?
Марк бросил в сторону Альберта снисходительный взгляд доминантного самца и, подобрав наиболее авторитетную интонацию, начал объяснять:
– Веронские клинки, дорогая Жанна, несомненно, хороши и долговечны. Но работать таким клинком непросто – у них какая-то своя специфика с изгибом. Это слишком молодые клинки: мастерская в Вероне начала производить их только лет десять назад. А цена уже высокая. Так что для самолюбования они хороши (еще один снисходительный взгляд в сторону Альберта), а для настоящей работы – необязательны.
– Наверное, в чем-то ты прав… Но в целом у меня другое мнение!
– Какое же?
– Веронские клинки, действительно, немного своеобразно сбалансированы. А гибкость у них больше, чем у других, перемещена на слабую треть, вот и вся специфика. Это, конечно, немного влияет на детали техники, зато здорово развивает пальцы! Ну и устойчивость этого клинка позволяет без опасений отрабатывать сложные уколы, например такие…
На этих словах Жанна взяла выразительную высокую приму, выдержала небольшую паузу, чтобы все присутствующие успели по достоинству оценить ее энергичную позу, и с коротким выпадом нанесла прямой укол в стену.
– Думаю, фехтовать таким клинком будет довольно приятно!
– Вот это мнение настоящего специалиста, – на вершине винтовой лестницы показался сам мсье Леон, одетый в костюм пирата, – приятно слышать такую компетентную оценку от племянницы маэстро! Кланяйтесь дядюшке!
Марк молча покосился на Альберта, который, казалось, сохранял спокойствие и полный нейтралитет.
Хотя нет! Едва заметно, одним краешком губ, он улыбнулся.
* * *
Вечерние уроки маэстро Дижон давал прямо во время общего занятия. В то время как остальные ученики собирались внизу и тренировались самостоятельно – растягивали мышцы, шлифовали технику перед зеркалами или скрещивали клинки в учебных боях, – маэстро поднимался на галерею и занимался с кем-нибудь индивидуально. Марк предпочитал именно это время.
Марк Леро пришел в фехтование довольно поздно. Детство он провел не в самых безопасных кварталах и потому первые боевые навыки получил на улице. Освоив жесткую технику марсельского шоссона, Марк попал в обучение к довольно известному учителю савата, который сумел воспитать из сильного, но неотесанного мальчика настоящего молодого мастера. Наконец, Марк принял решение овладеть и искусством фехтования, для чего попросил своего наставника дать ему несколько уроков владения шпагой. Каково же было его удивление, когда учитель заявил, что в области шпажного фехтования он и сам является учеником маэстро Филиппа Дижона, и предложил Марку составить протекцию. И Марк стал младшим учеником школы фехтовальных искусств. С тем чтобы спустя несколько лет превзойти в этом искусстве большинство других учеников маэстро.
Эти, другие ученики, в большинстве случаев не были слабыми. Некоторые из них имели за спиной огромный фехтовальный опыт, заметно превосходивший личный опыт Марка, некоторые запросто могли заткнуть его за пояс по части теории боя. Но, пожалуй, никто не имел такого мощного фундамента детских уличных драк, и, вероятно, лишь немногие были так близко знакомы с настоящей болью.
Вряд ли, впрочем, такой фундамент и такое знакомство можно считать достоинствами для фехтовальщика. Наоборот, подобные качества чаще оказываются недостатками. Но, видимо, маэстро Дижон действительно оказался исключительно сильным специалистом, сумевшим выстроить на этом грубом основании исключительно тонкую архитектуру колющей классики.
– Марк, о чем ты там задумался? – Голос маэстро Дижона вырвал Марка из странного рассеянного состояния. – Поднимайся, пора приступать к работе!
– Простите, маэстро, – Марк заспешил наверх, – видимо, приближающиеся соревнования заставляют меня думать больше, чем обычно!
– Это не плохо, это хорошо, только бы мысли в правильном направлении работали! Ты вот о чем сейчас думаешь?
– Я думаю, что у меня есть шанс завоевать первое место!
– Правильно думаешь. Только подумай еще и о том, что такой шанс у тебя был и в прошлом, и в позапрошлом году. Но тогда ты им не воспользовался.
– Я был гораздо слабее, чем сейчас!
– Тоже верно! Сейчас ты на пике формы. Но и это не гарантирует твоей победы. Да и вообще, что такое победа в фехтовальном поединке? Ты отдаешь себе отчет в том, что победа на соревнованиях, так сказать, в виртуальном поединке и победа в дуэли на остром оружии, то есть в реальности, это разные вещи?
– Ну, в общих чертах, я это осознаю.
– И что важнее?
– Реальная победа, конечно, важнее!
– Правильно! А скажи-ка тогда, – голос учителя вдруг стал тихим и вкрадчивым, – ты помнишь свой прошлогодний бой с Александэром?
– Конечно, помню, – Марк гордо улыбнулся, – я тогда победил со счетом 15: 3!
– А вот ни черта ты не победил, – воскликнул маэстро, торжествуя по поводу удачной логической ловушки, – ты проиграл, проиграл этот бой всухую!
– Это как это? – растерялся Марк.
– Я вижу этот бой как сейчас. Ты с ходу бросился в атаку, Александэр испугался и инстинктивно выставил вперед флорет. Ты тут же тупо наткнулся на его клинок грудью. То есть пропустил трехочковый укол. Счет стал 3: 0. Далее ты взял себя в руки и, как по нотам, расстрелял бедного Александэра, что называется, в одну калитку. И счет стал 15: 3 в твою пользу. Да только все это «далее» не считается и не имеет значения с точки зрения реального поединка. Так как в реальности ты еще тогда, в своей первой атаке, лег бы к ногам противника смертельно раненный. И никаких «взял себя в руки» и «как по нотам расстрелял» уже бы не было. А было бы вот что: Александэр вытирает клинок о твои кружева, идет домой и по дороге всем рассказывает, как он лихо, на первых же секундах заколол известного бойца Марка!
На несколько секунд на галерее воцарилась полная тишина. Марку даже показалась, что эта тишина заполнила весь фехтовальный зал, и каждый присутствующий, несомненно, услышал последние слова учителя. Во всяком случае, сам Марк слышал их до сих пор: «Александэр вытирает клинок о твои кружева, идет домой и по дороге всем рассказывает, как он лихо, на первых же секундах заколол известного бойца Марка!»
Странная правда маэстро Дижона в миг до основания потрясла здание побед, которое Марк возводил в течение многих лет. Он тут же попытался вспомнить все остальные свои бои, приложив к ним этот новый критерий оценки, но не смог. Слишком много боев. Слишком много побед. Или поражений?
Тем временем учитель преспокойно взял маску и флорет и вышел на дорожку, всем своим видом показывая, что готов приступить к уроку. Только как же его теперь брать, этот урок?! Марк хотел бы еще о чем-то спросить учителя, но, поняв что не в состоянии свой вопрос сформулировать, просто встал в боевую стойку. Урок начался.
Накануне соревнований маэстро Дижон прорабатывал со своими учениками все их самые слабые места. В случае с Марком таким слабым местом было фразовое фехтование. Он легко мог выполнить атаку любой сложности или блестяще отреагировать парад-рипостом. Но стоило противнику втянуть Марка в длительный защитно-ответный обмен, как ситуация начинала меняться. От темпа к темпу качество действий Марка стремительно ухудшалось. Хорошо зная теорию, он старался не снижать скорость, но точность начинала неизбежно страдать. Опытный противник в таких случаях после четвертого или пятого темпа переставал защищаться и выполнял повторную атаку. Марк при этом часто промахивался и запросто пропускал укол. Пожалуй, это было единственное его слабое место. Знали о нем немногие, а из тех, кто знал, немногие могли использовать – не так-то это просто втянуть такого бойца во фразу, но проблема оставалась. Поэтому сегодня учитель тренировал своего подопечного, делая упор именно на длинные фразы.
…Захват в кварту, укол прямо, парад сикст, ответ, обобщение в секунду со сближением, двойной укол… Привычные, совсем уже механические движения довольно быстро успокоили смятенный дух Марка. Привычная, понятная работа быстро принесла свои плоды – включение, концентрация и небольшая усталость в руке, которая, разрастаясь, так же привычно снижала точность. Неожиданно учитель остановился.
– Твоя большая заслуга, Марк, в том, что ты научился начинать атаку с нуля. И этот ноль, это исходное состояние является идеальным состоянием для такого важного дела. До начала атаки ты расслаблен и потому быстр, точен и силен. Ты атакуешь, создавая напряжение как физическое, так и эмоциональное, чтобы придать твоей атаке твердость. Но вот твой противник сумел взять парад и теперь отвечает. Что ты делаешь?
– Ничего страшного, я реагирую парадом и рипостом.
– Конечно, ничего страшного, ты преспокойно реагируешь контрпарадом и собираешься дать контрри-пост. Но в этот момент твое состояние уже изменилось. То напряжение, которое было так важно в предыдущей атаке, оставляет некоторый физический и эмоциональный след в твоей руке. И твоя ответная атака начинается уже не с нуля! А дальше – хуже! С каждым темпом физическое и эмоциональное накопление в руке растет, рука устает, скорость снижается, точность теряется, и ты проигрываешь.
– Я понимаю это, я стараюсь тренировать руку каждый день!
– Правильно, руку надо тренировать! Но это не даст тебе ничего, если ты не сможешь ее дисциплинировать. А дисциплина руки состоит в том, чтобы научиться возвращать ее в исходное состояние во время каждого твоего ухода назад, к моменту каждой твоей готовности к новой атаке, возвращаться к исходному состоянию как физически, так и эмоционально. И только тогда, только при этом условии каждая твоя атака станет быстрой, точной и сильной. И усталость руки, которая, разумеется, неизбежна, перестанет влиять на твои атакующие качества.
Учитель атаковал Марка быстро и неожиданно, не предупреждая. Тот машинально шагнул назад, взял безупречный парад и моментально ответил, попав в контрпарад противника. Завязалась фехтовальная фраза. Уже на втором темпе Марк соотнес наставления учителя со своими движениями, а во время третьего постарался применить их на практике. Он сделал парад и – неожиданно для самого себя – расслабил плечи. Оказывается, там было что расслаблять! Удивленный этим открытием, Марк на долю секунды прервал защитно-ответный обмен, а затем, внезапно спохватившись, резко выбросил прямую ответную атаку. Укол, который он нанес маэстро Дижону, отличался от всех предыдущих даже по звуку. Это был четкий, сухой щелчок, не оставляющий сомнений в качестве. Учитель остановился и снял маску:
– Вот оно! Вот это, Марк, и была дисциплина руки! Это было именно такое управление оружием, которое происходит как бы само по себе, без участия мыслительного процесса. Работая таким способом, ты сможешь добиться того, что без всякого мыслительного напряжения твоей техникой будут руководить рефлексы. А освободившуюся мысль ты сможешь направить на другие важные вещи. Например, на тактику. По сути, мы сейчас создали условия для такого управления оружием, которое ты не столько контролируешь, сколько созерцаешь. Теперь собственно о тактике. Что мы называем тактикой?
– Искусство выбора техники! – Марк ответил сразу, так как в свое время слышал это определение, и еще тогда оно впечатлило его своей емкостью и точностью.
– Все так, искусство выбора техники. Выбор между атакующей или оборонительной доктриной, между простыми или сложными действиями, между силовой или скоростной манерой. Только вот, что является адекватным, оптимальным, с точки зрения фехтования?
– Как это? – не понял Марк. – Тот, что рационален, тот, что ведет к победе?
– Минут пятнадцать назад мы с тобой, кажется, выяснили, что не любой победный счет является победой. Вспомни свое поражение в бою с Александэром! Подожди, не перебивай! Классическая тактика возводит в догму защиту собственного тела. На этом построена сама идея фехтования. Для поражения противника мы прибегаем, в той или иной мере, к риску. Меру этого риска оценивает разум. То есть речь идет о разумном риске. Однако уж не знаю почему и не знаю, кто первый возвел некую современную догму, согласно которой риск может выходить за пределы разумного. Более того, эта самая современная догма предполагает возможность намеренно пропустить укол!
– Намеренно пропустить укол? Но зачем?!
– А затем, чтобы увидеть, как, за счет чего колет противник, а после, опираясь на эти сведения, выстроить дальнейшую тактику и победить по счету, по очкам – примерно так, как ты победил Александэра! Стоит ли говорить, что такой способ мог зародиться только в современном обществе, зараженном извращенными идеалами спорта? Конечно, я готов согласиться, что это тоже своего рода победа. Назовем ее победой первого уровня. Или победа через поражение. Так вот, для меня, для моей школы, более важны другие победы.
– Победы второго уровня?
– Понимаешь, о чем я говорю?
– То есть мне нужно одерживать победы с обязательным условием: первый укол я должен обязательно выиграть!
– Ты ведь можешь это?
Марк на несколько секунд задумался. Пожалуй, да. Обычно перед ним просто не стояло такой задачи. И в начале боя он не чувствовал ни угрозы, ни сомнений. Потому-то и пропускал довольно часто первый укол! А ведь если отнестись к началу боя со всей серьезностью, если за первый же укол бороться так, как это случается в финале боя при равном счете…
– Да! Думаю, я смогу открывать счет в каждом своем бою!
– Отлично! Такую победу я называю сомнительной!
– Сомнительной?!
– Конечно, сомнительной! Но не огорчайся. Если ты способен открывать счет, то тебе рукой подать и до победы следующего, третьего уровня. Подумай еще раз сам, какая победа может быть еще более убедительной?
Кажется, нить размышлений учителя прояснилась. Наверное, если бы маэстро не заговорил о третьем уровне, Марк сам бы уже догадался. Почти что шепотом, чтобы не спугнуть ритм открывающихся истин, он произнес:
– Победа всухую?
– Конечно, только разгромный, сухой счет обеспечивает тебе полный комфорт и удовлетворение!
– Но как же этого добиться?
– Марк, не разочаровывай меня! Чем мы с тобой занимались на сегодняшнем уроке?
– Длинными фразами…
– Нет, это лишь форма! Содержание нашего урока в другом!
– А, конечно! Исходное состояние!
– Конечно, исходное состояние! Полное возвращение к исходному состоянию внутри фехтовальной фразы гарантирует оптимальное состояние для проведения очередного действия! Ну а теперь посмотри на все происходящее шире: вот ты сражаешься со своим противником. В течение какого-то времени ты обмениваешься с ним любезностями в виде атак, парадов, рипостов, контратак, финтов и прочего своего арсенала. Зная о важности исходного состояния, ты тщательно следишь за поведением своих мышц и эмоций внутри фехтовальных фраз и, наконец, открываешь счет, нанося противнику убедительный укол! Молодец, конечно. А дальше… А дальше ты сражаешься с ним за второй укол. И этим самым лишаешь себя эмоционального превосходства первичной концентрации!
– То есть…
– То есть дальше тебе следовало бы сражаться не за второй укол, а снова за первый! И снова его нанести. А затем – снова за первый. И снова. И запомни главный секрет побед третьего уровня: в истинном фехтовании не существует вторых уколов. Все уколы только первые! Они же и последние! Каждый истинный укол соединяет в себе альфу и омегу! И метод здесь может быть только один – восстановление исходного состояния после каждого нанесенного укола. Исходное состояние как физическое, так и эмоциональное!
– Такое же исходное состояние, как внутри фраз между приемами?
– Похоже, но еще более глубокое и более мистическое! Это как бы высшее исходное состояние! И каждый раз, начиная каждый прием, каждый боевой эпизод, каждый бой с нуля, с чистого листа, с незамутненного восприятия и с расслабленных мышц, ты обеспечишь себе победы, которые действительно можно назвать чистыми! Вставай на дорожку!
Остаток урока Марк воспринял совершенно иначе. Ему казалось, что только сейчас он уловил истинную суть фехтования. Все, что бы они сейчас ни делали – длинные фразы, перехваты контратак или выборы момента действия – теперь воспринималось через призму нового, странного ощущения. Эффект исходного состояния коснулся всего происходящего вокруг и зарядил Марка такой энергией, что даже к концу урока, несмотря на приличную усталость, он продолжал действовать быстро и точно. В конце концов, выдержав напряженную фехтовальную фразу, состоящую минимум из двенадцати темпов, Марк исполнил длинный резкий выпад и зафиксировал идеальный укол на кожаном колете маэстро Дижона.
В этот момент ему снова показалось, что весь фехтовальный зал внизу затих и устремил свои взоры на галерею, наслаждаясь видом его совершенного выпада. Так это было на самом деле или нет, неизвестно. Но, когда Марк уже пожимал учителю левую руку, один взгляд он, по крайней мере, заметил. Это был внимательный взгляд Альберта.
Спускаясь с галереи, Марк вдруг что-то вспомнил и обернулся:
– Маэстро, простите, что не поинтересовался сразу! Но мне только что пришла в голову мысль: а существуют ли победы четвертого уровня?
Маэстро Дижон улыбнулся. Что-то похожее он уже слышал и от Жанны. Только там речь шла о других четырех уровнях.
– Конечно, Марк, существуют! А ты сам как думаешь?
– Признаться, мне ничего не приходит в голову. Что может быть весомее чистой победы всухую? Победа за пять секунд? За одну секунду?
– Да нет, Марк, время в таких вопросах не имеет значения! В нашем искусстве важна только жизнь! Поэтому победой четвертого уровня, или абсолютной победой, я называю победу в смертельном поединке!
* * *
Накануне каждого турнира маэстро Дижон устраивал в зале генеральную уборку, в которой были задействованы почти все ученики школы. Несмотря на то что зал и так содержался в чистоте и порядке, работы перед турниром находилось довольно много. Кроме тщательного мытья всех уголков, маэстро требовал производить также мелкий текущий ремонт всего, что могло износиться за год: разболтанное тренировочное оружие, скрипящие перила балюстрады, пробитая бесчисленными уколами подушка мишени… Также в эти дни полагалось снять со стен и заново отполировать все старинное оружие, которое маэстро в свое время лично развешивал живописными веерами, а наиболее трудной работой было натирание паркета, которому полагалось блестеть как зеркало.
Марк пришел в зал с небольшим опозданием, когда работа уже началась. Здоровяк Пьер приступил к починке скрипящих перил балюстрады, Ромэн Флори, который умел хорошо мастерить, разобрал пробитую мишень и готовился обтянуть ее новой кожей, левша Даниэль ухаживал за гимнастическим конем, а Альберт тщательно размешивал в старом ведре ингредиенты (секретные, по уверению маэстро Дижона) для изготовления особой мастики: при ее использовании пол становился блестящим, но совершенно не скользким. Остальные ученики, вооружившись тряпками, швабрами, скребками и щетками, наподобие муравьев распределились по всему залу, занимаясь своей незаметной, но важной работой.
– Марк, ты опять опоздал!
Жанна стояла на самом верху балюстрады с тряпкой в руке. Она как раз протирала старую застекленную гравюру, которую Филипп приобрел много лет назад у одного антиквара. На гравюре были изображены два сражающихся рыцаря, облаченные в полудоспехи.
Один из рыцарей, тот, что слева, наносил удар другому под левое колено, как раз туда, где доспех заканчивался и нога оставалась незащищенной.
– Привет, Жанна! – Марк нисколько не смутился. – Ничего страшного, что я немного опоздал, я легко наверстаю упущенное время! Например, помогая тебе протереть гравюры!
– Ну уж нет! Я всегда это делала сама и сейчас справлюсь! Иди лучше помоги Альберту, вон он как старается!
В этот момент раздался деревянный хруст: здоровяку Пьеру удалось, наконец, отодрать расшатавшиеся перила.
– Марк, помоги лучше мне, – крикнул он через весь зал, – я один тут точно не справлюсь.
– Или мне, – раздался еще чей-то голос с высокой приставной лестницы, – ведь в прошлом году как раз ты менял шторы!
– В прошлом году, Андре, – назидательно заметил Марк, – я еще не был без пяти минут чемпионом школы, вот и занимался самой трудной работой. Теперь же маэстро велел мне беречь силы, чтобы мои идеальные руки не потеряли тонкость и быстроту.
– Вот уж не ври, – крикнула Жанна сверху, – ничего такого дядя тебе не велел! Наоборот, он сказал: Марк, завтра во время уборки тебе предстоит самая почетная работа – натирание пола секретной мастикой!
– Натирание пола?! Не мог он такое сказать! Все знают, что натирание пола – это общая работа!
Однако на всякий случай Марк все же поспешил на помощь к Пьеру, который уже начал выдергивать наиболее сомнительные балясины из ступенек. По дороге он повернулся к Альберту, который тщательно ковырял обломком старого клинка красно-коричневую смесь, и небрежно обронил:
– Альберт, разве тебя не предупредили, что секретную мастику надо размешивать по часовой стрелке, иначе молекулы сойдутся под неправильным углом и пол будет скользким!
Рука Альберта дрогнула, и он в нерешительности замер. Со всех сторон послышался смех.
– Марк, ну что ты его задираешь? – Ромэн отложил в сторону кусок кожи, который примерял на подушку мишени. – Разве ты забыл, как сам пришел в эту школу и тоже ничего не умел?
– Разве? – Марк даже не остановился. – Насколько я помню, я не умел фехтовать, но умел по крайней мере драться.
– И вообще, – Ромэн встал, и весь зал как-то неожиданно затих, – почему это ты решил, что ты без пяти минут чемпион школы? Возможно, Альберт для тебя и не противник, но есть и другие бойцы. Есть те, кто сильнее. Те, кто умнее. Те, кто быстрее…
На этот раз Марк остановился и повернулся к Ромэну лицом:
– Я тебя понимаю. Ты хочешь сказать, что ты тоже достойный претендент. Согласен. Но не собираешься ли ты доказать это прямо сейчас?
– Эй, господа, – поспешила вмешаться Жанна со своего балкона, – что это вы там задумали? Неужели беспощадную битву чемпионов?
Не меняя холодного выражения лица, Марк поднял руку, как бы призывая к тишине, а Ромэн незаметно подмигнул Жанне, и та почему-то сразу улыбнулась.
Противники сделали по шагу навстречу друг другу, и эти шаги явно не предвещали ничего хорошего.
– Сегодня нам не понадобятся судьи, – глухо произнес Ромэн. – Пусть сам Бог решит, кто из нас действительно лучший!
– Мой клинок давно пересох, – отозвался Марк, – и жаждет свежей человеческой крови!
– Хорошо, – кивнул Ромэн, – я погружу его в твое тело, когда ты упадешь к моим ногам!
– Ты ведь приготовился к смерти?
– Ты ведь исповедовался сегодня утром?
– Ты ведь составил завещание?
– Ты ведь написал прощальные письма близким?
– Ты ведь привел в порядок свои дела?
– Ты ведь сжег компрометирующие бумаги?
Бледный как полотно Альберт, который вдруг почувствовал себя главной причиной этой неожиданной стычки, поднялся и хотел что-то сказать, но от ужаса его язык буквально прилип к гортани, и он смог лишь издать невнятный хрип. Он отбросил обломок клинка, которым перемешивал ингредиенты, сделал шаг вперед, споткнулся, опрокинул ведро с недоделанной секретной мастикой, как вдруг из дальнего угла зала, того, что напротив лестницы, ведущей на балюстраду, раздался еще один голос:
– Эй, Марк! Если ты так хорош, попробуй-ка отразить атаку моей тупоносой алебарды-убийцы!
Это был давний ученик маэстро Дижона, норвежец Хельг Борзонсон. С громким боевым кличем он метнул в Марка мокрую швабру, и тот только благодаря невероятно быстрой реакции успел уклониться от неминуемого удара!
Сразу вслед за этой атакой из-под самого потолка раздался грозный голос Андре Леви:
– А вот и покрывало смерти! – И на Марка рухнула пыльная штора, которую Андре как раз отвязал от карниза.
– Кругом враги, – воскликнул Марк, освобождаясь от шторы, – ну держитесь же!
И с этими словами, вооружившись шваброй Хельга, он с хищным ревом бросился в отчаянную атаку один против всех, а на него, под предводительством Ромэна, устремились остальные ученики, вооруженные тряпками, совками и щетками.
– О нет, – кричала, смеялась и хлопала в ладоши Жанна, – вы опять за свое! Опять беспощадная битва чемпионов! Беспощадная битва чемпионов!
Забыв об уборке, воспитанники маэстро Дижона смешались в бессмысленном бою, скрещивая все, что попадалось им в руки, кроме оружия. Швабры становились алебардами, тряпки – сетями, крышки ведер – щитами, балясины – булавами, а гимнастический конь, которого оседлал Даниэль, – конем, слоном, башней, бруствером, тараном и еще всем чем попало одновременно! Среди всеобщего боевого хаоса то и дело возникали невиданные прежде виды оружия, и отчаянные бойцы, прежде чем пустить их в дело, ни секунды не задумываясь, выкрикивали их новые ужасные названия:
– Совок могильщика!
– Гибельное ведро!
– Метла-убийца!
– Греческая губка-душитель!
Лишь спустя какое-то время до Альберта стал доходить смысл происходящего. Беспощадная битва чемпионов оказалась какой-то странной фехтовальной игрой, своеобразной традицией, которой следовали учащиеся школы, по всей видимости, ежегодно, во время общей генеральной уборки. Он посмотрел наверх. Жанна хохотала во все горло и размахивала своей тряпкой, поощряя самых ловких бойцов и подбадривая недостаточно решительных.
Впрочем, самым нерешительным был как раз Альберт. Он был не решителен настолько, что его даже перестали замечать. Беспощадная битва чемпионов разрасталась, грозя уничтожить весь зал со всем его оснащением, а он так и стоял одной ногой в луже секретной мастики.
И неожиданно сражение завершилось. Непримиримые противники, покрытые пылью, перемешанной с потоками пота и даже кое-где каплями крови, принялись поздравлять друг друга с победой, а Марк подошел к Альберту и, тяжело дыша, сказал:
– Ну, Альберт, ты сам все видел. Беспощадная битва чемпионов – наш собственный статусный турнир. Здесь каждый сам за себя. Тебе, конечно, еще рано. Но на будущий год готовься: я лично собираюсь размозжить тебе череп каким-нибудь валиком адской боли.
Подбежала Жанна:
– Альберт, тебе понравилось? В этот раз получилось особенно здорово! Это, кстати, благодаря тебе! Ты так поверил в эту битву, прямо как какой-нибудь первобытный человек! Как будто бы ни разу в театре не был! Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь!
Альберт сглотнул, поспешно вздохнул и произнес:
– Это вы для меня устроили?
Жанна снова засмеялась:
– Да нет, ну как же ты не понимаешь! Это и без тебя бы случилось, но, раз уж ты здесь, получилось как бы посвящение в школу!
– Ну уж нет, Жанна, – вмешался Марк, – мне это даже и в голову не приходило! Какое еще посвящение? Нет у нас такой традиции!
– Я племянница хозяина школы и я устанавливаю здесь традиции!
– Да не ругайтесь вы, – подошел Ромэн, – хорошо же все прошло! Что скажешь, Альберт, есть у Марка шанс завоевать первое место на школьном турнире или нет?
– Да, правда, – присоединился Хельг, вытирая мокрой половой тряпкой разбитую скулу, – Альберт, ты ведь у нас вроде как блаженный! Скажи, как чувствуешь, Марк победит в этот раз или Ромэн, а может, Жанна, Андрэ или я? Или вообще кто-то другой?
– Откуда же я могу это знать, – пробормотал Альберт, – не такой уж я, наверное, блаженный… Ну я думаю, что Марк, конечно, очень хорош. Марк, скажи, ты ведь наверняка очень красивые стихи пишешь?
– Да при чем же здесь стихи? – Марк пожал плечами. – Мы ведь тебя не об этом спрашиваем!
– А что, Марк, – подхватила Жанна, – ты правда пишешь стихи?
– Да с чего вы это взяли? Я не пишу стихи и не люблю их! Этим поэты должны заниматься, а не бойцы!
– А вот и нет, – неожиданно поддержал тему стихов Ромэн. – Был ведь такой фехтовальщик-дуэлянт Сирано де Бержерак, так вот он писал прекрасные стихи. Причем иногда прямо во время своих поединков!
– Точно! Я даже целый спектакль в театре Порт-Сен-Мартен смотрела, когда ездила с дядей в Париж! Я тогда совсем маленькая была! И стихотворение это он правда прямо во время боя написал, я помню его! «Я попаду в конце посылки!» – вот как он повторял все время!
– Да что же вы все пристали ко мне! Ну понимаю я, поэзия – высокое искусство, и все такое! Но не мое это! Ну совсем не мое! Вот! Вот Альберт наверняка стихи пишет, а я даже и не пробовал ни разу! Альберт, скажи: ты же пишешь стихи?
– Да, Альберт, – Жанна тоже заинтересовалась, – ты сам пишешь, потому и спросил Марка?
Не привыкший к такому вниманию Альберт чувствовал себя необычайно неловко. Он потупил глаза, увидел, что стоит прямо в луже секретной мастики, смутился еще больше и честно ответил:
– Я бы очень хотел писать стихи. И я много раз пробовал это делать. И даже сейчас продолжаю пробовать… Но все, что я пишу, выходит настолько безобразно, что мне приходится немедленно уничтожать написанное. У меня не получается. Я не поэт. А вот Марк…
– Да что Марк! – вскричал Марк.
– Ну-ка, не перебивай, – резко прервала его Жанна. – Альберт, договори то, что ты хотел сказать!
– Я только хотел сказать, – совсем тихо произнес Альберт, – что, когда я смотрел на бой Марка, мне показалось, что он мог бы очень красивые стихи писать. Настолько поэтичны его движения… Ты, Марк, не пробовал, а зря. Я вот знаю, что я не поэт, потому что пробовал много раз, и все безуспешно. А ты… В смысле, если ты когда-нибудь попробуешь, у тебя может получиться…
– Ладно, Альберт, – Марк снисходительно похлопал Альберта по плечу, – я понял тебя. Ветер у тебя в голове накануне соревнований. И странно мне, что ты не поэт. Я себе поэтов представлял как раз такими, как ты. Беспомощными. Нелепыми. А насчет меня ты ошибаешься. Не пробовал я стихи писать никогда и пробовать не собираюсь.
– Даже если я тебя об этом попрошу? – Жанна как-то по-особенному посмотрела на Марка.
Тот на секунду задумался, отвечая на ее странный взгляд, и серьезно сказал:
– Даже если ты попросишь.
И, широко улыбнувшись, добавил:
– Я не собираюсь портить свою репутацию собственными глупыми и нескладными сочинениями.
Назад: Сергей Мишенев Шпага мастера
Дальше: Фехтовальные истории