От Дорноха до Нэрна через залив Мари-Ферт всего сорок пять миль. Если попытаться проделать тот же путь по суше, выйдет все двести тридцать. Такие уж дороги в Северной Шотландии. Рэй Лингфилд, рыбак из Хелмсдейла, предпочитал артельный баркас. Привычнее, а главное – не нужно извиняться за пыльный сюртук, который волей-неволей помнется, пропахнет запахами тесного скрипучего дилижанса.

– Ну, что, Рэй? – спросит доктор Солф Халенс. – Как всегда? Или на этот раз что-нибудь особенное? – И тут же, не оставляя времени на ответ, засыплет другими вопросами: – Как Элен? Как Джил и малютка Данс?

Если бы у Лингфилда имелось две глотки, он все равно не поспевал бы за вопросами доктора. Потому что едва находил ответ, как тут же возникали другие вопросы…

– Как ваши сны, мистер Лингфилд? – Постепенно разговор поворачивал в то русло, по которому текла целая река проблем. Из-за них, собственно, Рэй вот уже второй месяц каждую неделю, по пятницам, вынужден был посещать мистера Халенса, не пропустив ни единого сеанса. – Что за прошедшую неделю?

Вот тут Рэю оставалось только одно: переминаясь с ноги на ногу, правдиво излагать все, что привиделось во снах.

– Знаете, док, не бог весть какие подробности, но запомнилось…

– А все-таки, если можно, о каких подробностях речь? Не скрывайте, все может оказаться очень и очень важным. Ведь ваш случай…

– Знаю, вы говорили – редкий, – спешно вставил рыбак, опасаясь, что доктор снова зачастит.

– Именно – редкий! Да что там! Уникальный! Чего же вы стоите? Проходите, проходите, а я на минуту…

Лингфилд столкнулся с Халенсом прямо у калитки, видимо, доктору нужно было куда-то идти. Забыть о своем пациенте он не мог, так как с самого начала их знакомства заявлял о своей заинтересованности в исследовании случая Лингфилда. Он не говорил – болезни, а именно – случая.

– А знаете, я ведь, пожалуй, готов брать с вас всего лишь половину платы, шиллинг три пенса вместо полукроны.

Лингфилд, слывший в поселке удачливым ловцом сельди и имевший собственную маленькую флотилию лодок, только махнул рукой. За свое излечение он готов был платить хоть по четверти фунта, лишь бы кто помог.

– Но остальной платой станет обещание вести дневник, где вы будете записывать все, что…

– Я согласен.

Так начиналось их знакомство. Доктор Халенс, о котором все отзывались как о хорошем специалисте, полном энергии и знаний, лишенном спеси, что зачастую присуща людям его сословия, оказался вдобавок оптимистом, которого не остановят никакие трудности. Также, поняв уже на третьем сеансе, что он не может пока предложить сколь-нибудь эффективное лечение, врач вообще отказался принимать плату, только кивал с благодарностью, когда Лингфилд передавал пакет с торчащими из него рыбьими хвостами. Впрочем, на городских рынках цена на жирную сельдь Северного моря держалась достаточно высоко, и для врача, ведущего городской образ жизни, подарки рыбака были теми же деньгами. Но в отношении второй части платы – дневника с описанием снов – Халенс был неумолим.

Садовая калитка, туго перевитая плющом, открывалась только наполовину, и доктор сделал шаг в сторону, пропуская посетителя.

– Вас не затруднит подождать в прихожей, пока я схожу на почту? Должна поступить корреспонденция, касающаяся вашего случая, так что…

Доктор развел руками, улыбка его выглядела несколько смущенной. Неужели эскулап сдался, мелькнуло у Лингфилда. Уловив тревогу пациента, Халенс поспешил пояснить:

– В прошлом номере «Медикал ревью» я нашел статью некоего профессора Кауса, смотрителя клиники в Плимуте. Там описывался схожий случай, а профессор точно так же указал пациенту вести дневник сновидений, почему я и решился попросить коллегу об услуге и представить мне копию дневника. Возможно, это окажется полезным.

– В таком случае, я хотел бы вас сопровождать, раз уж вы беспокоитесь для меня.

– Ерунда, до почты всего несколько кварталов, а вы наверняка устали с дороги. Пройдите и подождите в прихожей. Можете выкурить трубку, а заодно освежите свою память, все-таки нам предстоит кое-какая работа, не так ли?

– Хорошо, доктор, если вы настаиваете, я…

– Замечательно! – крикнул уже на ходу Халенс, быстро перебирая длинными ногами по мостовой, ступая без разбору во все лужи, что лежали на его пути.

Лингфилд какое-то время понаблюдал за доктором, как он вышагивает, будто цапля, а после, тронув калитку, ступил на мощенную красным кирпичом дорожку, ведущую к особнячку.

Сны, сны, сны… Проклятье Лингфилда, свалившееся на него полгода назад.

Он исколесил всю округу, беседовал со множеством священников, настоятелями мелких и крупных приходов и учеными мужами вроде аббата Говарда. Но эти беседы оканчивались одинаково ничем. Разве что свечами, поставленными рукой рыбака перед ликами всех святых, какие только есть.

Сны… То, что остальным людям дарило покой и делало ночь непохожей на смерть, стало настоящей мукой для Лингфилда. Карой за неизвестно какие грехи.

Сначала, впрочем, все было не так уж страшно. Просто в обрывки сновидений вкрадывалось ощущение тревоги. Это могли быть останки коровы, валяющиеся неожиданной грудой посреди зеленого луга. Раскат грома прямо над головой. Неожиданный риф, вынырнувший из волн прямо перед носом его лодки, когда Рэю снилось море. Сон не обрывался, а тек дальше – широкой извилистой рекой, чьи берега так чудны и загадочны. Тогда Рэй еще не вскакивал с жуткими криками, из-за которых Элен перестала ложиться с ним в одну постель, а малютка Данс начинала хныкать, разбуженная отцовским криком. Это была не та тревога, когда сердце вот-вот вырвется из груди, просто какое-то неудовлетворение сном. Но вот потом мертвая корова попыталась встать на ноги, теряя из прорех в шкуре что-то черное, скользкое, будто слипшиеся водоросли, и Рэю приходилось бежать по лугу, неожиданно оборачивающемуся топким болотом, только бы оказаться подальше от жуткого кадавра. Раскаты грома сопровождались теперь вязью разноцветных молний. Единственным укрытием становилась лишь старая, опрокинутая лодка на побережье, под которой нужно было лежать, поджав колени, и глохнуть от этого грома, разрывающего перепонки, слепнуть – от вспышек света, проникающего сквозь щели. А сам ливень становился горячим, будто Творец вскипятил на небе облако.

Что до таинственного рифа, возникающего именно там, где его не могло быть никаким образом, – над глубинами за Диггер-банкой… Теперь сделать что-нибудь, уйти от удара или хотя бы попытаться его смягчить, подставив борт, – не получалось. И риф, вцепившись каменным клыком в левую скулу лодки, вспарывал ее от носа до кормы, затем Рэй падал в воду. Отличный пловец, самый выносливый ныряльщик среди артельщиков, он вдруг становился беспомощен, как бедуин – житель пустыни, видевший воду разве что в лужах чахлых оазисов. Он безропотно падал вниз, в холод, сжимая губы. Прямо перед глазами оказывались тусклые рыбьи тела, воздух таял, и легкие будто бы прилипали к спине. Тогда Рэй начинал мычать, удерживая последние пузыри, рвущиеся наружу. А когда становилось совсем невмоготу и что-то раздирало изнутри грудную клетку, он открывал рот, втягивая с первым жадным вдохом соленую воду. Вот тогда и рождался крик.

Рывком поднимаясь в постели, Лингфилд хватался за грудь, ожидая, что сейчас вода польется из него, как из щедрого дождевого стока. Внизу начинала плакать младшая дочь. Ей только-только исполнилось пять, и крепким сном она не отличалась. К малышке Данс тут же спешила ее сестра Джил, в свои пятнадцать лет снискавшая славу первой красавицы Хелмсдейла. А рядом с кроватью появлялась Элен, застывая восковым изваянием. Лунный свет делал печаль в ее глазах вовсе безмерной, но чем могла она помочь?

Сны стали змеями, кусавшими Рэя со всех сторон, и здесь ему явно не хватало умений святого Патрика.

Рэй начал пить. Вот только крепкий эль, бьющий в голову сильнее любого громового раската из сна, не спасал его. Сны оставались прежними, а выходить на лов становилось раз от раза труднее и труднее. Поэтому вскоре Рэю пришлось отказаться от такого помощника. Бессильны оказались и разные снадобья: маковые зерна, заваренные в молоке, душистый хмель, настойка из вереска. На каждую попытку Лингфилда сны отвечали большей тягостью, еще более сильными страхами. Теперь он видел, словно наяву, как на Хелмсдейл падает Луна. А в окошке верхнего этажа что-то кричали Элен и дочери, но слов было не разобрать.

Первым порывом становилось – вбежать по лестнице, схватить дочерей в охапку, подтолкнуть Элен! Но другая часть сознания подсказывала – не успеть! Ему не успеть! И вот уже каменная планета, которую он так любил рассматривать в сильный морской бинокль, заполнила весь небосвод. Лунные кратеры, моря Ясности и Спокойствия, изломанные горные цепи – все это рушилось, рушилось, толкая перед собой тугую струю воздуха.

Последнюю неделю Луна падала на Рэя четыре раза. Он долго не мог уснуть, напряженно всматриваясь в настоящую, всамделишную Луну, которая, впрочем, мирно шла своей вечной дорогой, озаряя ночное пространство – где еще гуляло эхо от крика рыбака – серебряным светом. Затем он засыпал, и все начиналось сначала.

Другие две ночи ему снилось, будто он, выполняя прихоть малышки Данс, ныряет у причала за красивыми раковинами. Вдруг верх и низ меняются местами. Тревожно гудит большой пароход с обнаженными винтами, падающий в небо. Эти винты молотят воздух, команда и пассажиры прыгают за борт, но тщетно! Скоро все становится маленькой точкой над горизонтом. Причал исчезает, вместо него виден край обрыва, куда уже никогда не выбраться рыбаку. Пальцы скребут податливый известняк, и Рэй начинает падать. Глубоко. Так глубоко, что не достанет даже самая длинная в мире якорная цепь. Позже приходит осознание, что он падает, как в колодец, сквозь Землю. Вываливается с другого края и продолжает лететь, нелепо размахивая руками. Мимо ехидной Луны, готовящейся к очередному обрушению, мимо красного шарика Марса, сквозь кольца планеты-гиганта, еще дальше – к неведомым мирам, попутно превращаясь в ледяную мумию с перекошенной от крика маской вместо лица.

Доктор обернулся за четверть часа. Рыбак не собирался угощаться трубкой, любезно предложенной Солфом Халенсом, но когда тот появился в дверях, Рэй с удивлением обнаружил, что яростно терзает мундштук, едва не давясь ароматным дымом.

– Ну, как? – с надеждой спросил он у Халенса, содрогаясь от мысли, что вскоре начнет грезить наяву, перестанет управлять собой, вот как только что с этой чертовой трубкой, и вовсе сойдет с ума.

– Совсем другой случай, я успел просмотреть записи по дороге, – доктор не выглядел ни удрученным, ни растерянным, как это бывает с людьми, ожидающими важных известий, а вместо этого получившими по почте пригласительный на ежемесячный благотворительный скрипичный концерт. – У пациента профессора Кауса выявлена травматическая патология. Это артиллерист, который получил сильную контузию при службе в Африканском экспедиционном корпусе.

– Но он тоже видит страшные сны? – уточнил Лингфилд.

– Иногда видит. Вследствие контузии ветеран страдает повышенным внутричерепным давлением, от которого, к счастью, имеются средства. Обычные ночные кошмары. Бессвязные и нерегулярные.

– То есть бедняга имеет возможность получать передышки?

– Вроде того. Пустое, давайте лучше займемся нашими проблемами.

После череды неудачных попыток исправить положение и помочь рыбаку доктор считал это общей проблемой.

– Не отчаивайтесь, дружище! Вы в порядке. Здоровье – как у быка! – При упоминании о быке Рэй вздрогнул, сразу же вспомнив поднимающуюся из травы тяжелую рогатую голову с выпученными бельмами вместо глаз. – Пока что я стараюсь найти щадящие средства, но есть ведь еще способы. Можно прибегнуть к лечению электричеством, – снова дрожь по телу, – гипноз, например…

Врач остановился напротив Лингфилда и потеребил нижнюю губу. А после принялся возбужденно мерить шагами кабинет.

– Да! Конечно же – гипноз! Я спишусь с самим Фалькруа! Если потребуется, вызову даже графа Мотеруэлла или, наоборот, отправляю вас к нему в Глазго, это уже детали… Гипноз! Посмотрим, правда ли все то, что говорят об этой дьявольской штуке!

Но Рэй молчал, потому что врач, сам того не желая, только что признался в профессиональном бессилии. У него не было ничего – ни за шиллинг три пенса, ни даже за сотню золотых гиней, – что могло бы помочь несчастному рыбаку.

– Решено! Я немедленно сажусь писать в Глазго!

В порыве Халенс даже не поинтересовался, что пережил за истекшую неделю его пациент. И Рэю оставалось спешить к пристани, потому что по всем признакам к вечеру ожидалось сильное волнение, и нужно было успеть добраться до Хелмсдейла или хотя бы к Дорноху, пока не начнется шторм.

Он опоздал. Едва баркас прошел четверть пути, как поднялся сильный встречный ветер. О том, чтобы идти в крутом бейдевинде, используя штормовой парус, не могло быть и речи. Морская гладь, ставшая вдруг свинцовой и переставшая быть гладью, задышала крупной зыбью. Верхушки волн – пока еще низких и покатых, обросли белыми барашками. Седой Эрл-Кит, шкипер баркаса, прозванный так за то, что когда-то ходил на китобое к Новому Свету, посмотрел на Рэя, но тот и сам – опытный рыбак! – понимал, что нужно идти обратно. На развороте в борт ударила первая тяжелая волна – предвестница других ударов. Глухо отозвалась обшивка, и баркас задрожал, как струна. Потом трещала парусная оснастка, когда, подгоняемый холодным попутным ветром, набравшим свежесть, баркас мчался в Нэрн. Волны вставали уже вровень с фальшбортом, и пришлось причаливать в военной гавани, откуда только что, в переливах боцманских дудок, ушел старый броненосец, сопровождаемый двумя миноносными катерами. Такой шторм военному кораблю не в диковину. Наверняка кто-то из ретивых адмиралов давно желал провести штормовые учения. И серый, похожий на гигантский утюг, корабль принялся разбивать могучей грудью вал за валом, окутываясь тучами брызг, пока его грузный силуэт не растворился в пелене дождя.

Этот броненосец позже заглянет в сон Лингфилда, только там он станет другим – израненным, черным от копоти сражения, с сорванными броневыми плитами и пожарами по всей палубе. А сам Рэй окажется заперт в тесном каземате носовой орудийной башни, где было не продохнуть из-за едкого запаха жженого тола и раскалившихся казенников морских орудий. Но сначала ему пришлось пережить кое-что похуже.

Шторм продлился двое суток. Вместе с ним с моря на берег обрушилась страшная гроза. Молнии били почти так же густо, как в кошмарах рыбака. На станции дилижансов, где он появился, кутаясь в плащ, одолженный у врача, сказали, что все рейсы отменяются. Единственным экипажем, который отправился в путь, оказался фургон фельдъегерской службы. Впрочем, королевская военная почта ушла совсем в другую сторону, в Лоу-Баки. Насквозь промокший рыбак вернулся к особняку с кирпичной дорожкой. Поэтому доктор Халенс получил возможность очно наблюдать – каковы они, кошмары его пациента, и как велико их разрушающее воздействие. Сразу после громкого пробуждения Лингфилда Халенс измерил ему давление, простукал со всех сторон, выслушивая в стетоскоп, и изумился, насколько неистовый пульс разыгрался у Рэя. Они до самого утра пили чай, за чашкой чашку, и молчали. Рэй – от неловкости, что доставил столько хлопот, а врач – оттого, что ему нечего было сказать. Потом Халенс поднялся к себе в спальню, а Лингфилд заново расположился на диване. И снова проснулся – с криком, красными кругами под веками, тяжелым дыханием…

К вечеру, когда гроза поутихла, но на море еще бушевал шторм, пассажирское сообщение было восстановлено. Правда, дилижансы отправлялись только до Бонар-Бриджа, да и то не доезжая до города. Каким-то образом стало известно, что мост через реку смыло потоком, а саперы ожидались только к третьему дню. Но такое уже случалось не в первый раз. И Лингфилд знал, что все лодки, имеющиеся в городе, к утру будут заняты извозом через реку. Еще можно было сойти раньше, в Тейне. Между Тейном и Дорнохом лежал залив шириной всего в четыре мили. Там тоже можно было найти лодку. Решив так, Рэй оплатил место в дилижансе, еще раньше обещав доктору Халенсу прибыть, как всегда, в пятницу. В дороге его сморило, но стоило подбородку уткнуться в грудь, как тут же появился сон-кошмар. Остальные пассажиры начали перешептываться между собой, видимо, сочтя Рэя за человека, которого мучает совесть. Им было невдомек, в чем тут дело. А Рэю вовсе не хотелось объясняться. Как и было решено, он вышел в Тейне. Прямо на станции познакомился с лодочником, поджидающим здесь лишнего заработка, и, сторговавшись на шести пенсах, они отправились к причалу. Но там оказался почтовый пакетбот, и Рэй изменил намерения, тем более что пакетбот шел прямо в Хелмсдейл. Весьма кстати! Лодочник затянул старую песню неудачников – каковы нынче цены на смолу и дерево, как тяжело содержать в порядке весла и как плохо изменять договоренности. Ему было наплевать – что станет делать Рэй, оказавшись в Дорнохе, на полпути от дома. Но получив утешительные три пенса, лодочник отстал и пошел обратно на станцию, ловить других пассажиров. Пакетбот оказался резвой лошадкой и под пыхтенье двух котлов домчал к Хелмсдейлу всего за два часа. И вот тут, как только Рэй спустился по сходням, его посетило ужасное предчувствие непоправимой беды. Сам не зная почему, он побежал. Мимо рынка и конфетной фабрики, через центральный сквер, вдоль полицейских конюшен – домой! С каждым шагом, приближающим его к окраине, Рэй все яснее и яснее представлял печальное лицо супруги. Никогда еще не посещали его подобные чувства. А потом, свернув в переулок, Рэй увидел свой дом, и у него подкосились ноги…

Фасад был цел, но вот мансарда, куда поднималась ночевать Джил, оказалась разрушена. Старое дерево, растущее рядом с домом, не выдержало напора стихии и треснуло прямо у основания. Теперь его толстый ствол торчал там, где раньше была комната старшей дочери. Никто ничего не говорил, только Элен, постаревшая разом на десятки лет, отрешенно баюкала малышку Данс. В глазах супруги застыла немая скорбь, и взгляд и разум ее погасли. Навсегда.

Кто-то уже поднимался раньше на крышу, чтобы распилить корявые ветви и по частям убрать обрубок ствола. Во дворе хозяйничал коронер, и только край носилок с завернутым в одеяло телом – вот все, что досталось увидеть Рэю. Он подошел к не слышащей и не видящей ничего Элен, осел рядом с ней на землю и уткнулся в ее колени.

Это сны! Пусть не Луна и не молнии, а проклятое дерево, но все равно – сны убили его дочь, мерцала мысль.

Ночью он ожидал увидеть, как вновь и вновь рушится тяжелый ствол, ломая черепицу и стропила, забирая жизнь. Но вместо этого приснился черный корабль, где он корчился в приступе жестокого кашля, замурованный в орудийной башне. И когда раздался плач малышки Данс, но не было больше Джил, чтобы успокоить младшую сестру, а Элен лежала рядом, безучастно уставившись в потолок, Рэй понял – его жизнь изменилась окончательно. Все хорошее осталось в прошлом, а впереди – только бесконечные терзания и муки из-за чувства вины, будто только он один и являлся причиной несчастий.

На первое время, после того как Элен забрали в приют для умалишенных, Рэй нанял сиделку, чтобы та следила за Данс. Артельщики начали его сторониться, чураясь недоброго взгляда, и сам Рэй превратился в самодвижущийся механизм, обученный ловле рыбы. Он выходил в море раньше всех, забрасывал сети, выбирал обратно, кидал на дно лодки живую еще сельдь, но большей частью ронял ее обратно в воду. Механизм, в котором что-то разладилось…

Сны становились раз от раза страшнее. Косматые звезды сжигали его тело. Молнии пронзали от затылка до пят, Луна погребла под собой и Хелмсдейл, и Грампианские горы, и весь остальной мир. Но каждый раз он воскресал.

Крика не стало. Крик исчез. Вместо него появилось осознание близости собственной кончины. Но страха перед смертью тоже не стало. Его, наверное, оказалось слишком много, этого страха. Рэй пресытился им! А где-то в глубине снов-кошмаров появилась тайная цель. Да, он по-прежнему падал сквозь бездонный колодец на противоположную сторону Земли, вываливаясь затем в небо. Но отныне руководил падением, когда каждый жест, любое движение руками могли развернуть все тело так, что паника уступала место сосредоточенности. Теперь он различал каждый изгиб каналов на красной планете, пусть даже ненадолго, но – мог сфокусировать зрение, и за прищуром глаз – во сне! – ему открывались щели между кольцами Сатурна, и Рэй не боялся уже с лету врезаться в каменные глыбы. Превращаясь в мумию, ощущал себя сидящим внутри какой-то оболочки. Пусть сожженной, но под ней продолжало биться его сердце. А задыхаясь в дыму пожара, он ловил в артиллерийскую оптику перекрестьями прицела приплюснутый силуэт другого корабля. Того самого, что вел дуэль с его броненосцем. Перешагивая через трупы матросов, убедившись, что дверь можно открыть разве что газовой горелкой, Рэй тащил тяжелую болванку по направляющему желобу: туда, к казеннику орудия. И давил на кнопку, замыкавшую электрическую цепь ударного механизма…

Граф Мотеруэлл, как оказалось, отправился по каким-то своим делам на Гебриды. Его возвращение ожидалось не раньше чем через три недели. Но и профессор Фалькруа владел искусством гипноза в степени, достаточной, чтобы ввести Лингфилда в транс, а после общаться с ним, минуя фильтры сознания.

– Невероятно! – заявил Фалькруа доктору Халенсу. – Насколько мне известно, ваш пациент не проходил морскую службу, а все знакомство с военным флотом заключалось для него в загрузке углем вспомогательных судов добровольческой эскадры. Потом он стал рыбаком. Тем не менее этому, с позволения сказать, рыбаку удалось с точностью до дюйма передать внутреннюю обстановку боевой башни броненосного фрегата. Я связался с одним приятелем, морским артиллеристом в отставке… То, что мистер Лингфилд рассказал про путешествие среди звезд и планет, привело в трепет другого моего знакомого – члена Королевской Академии наук, астронома и преподавателя естествознания в Саутгемптонском университете…

– А что же – гроза и это, как ее… мертвая корова?

– Пока неясно. Подобные образы наверняка вызывают у него животный страх. Такое впечатление, будто сознание вместе со злым роком решили протащить его сквозь все известные атавистические фобии! Но страх не сделал из него параноика, чего можно было бы ожидать! Отнюдь – он научился управлять своим страхом, использовать его… Откуда взялись такие напасти – вот загадка!

– Скажите, как, по-вашему, мистер Лингфилд… болен? – Халенс наконец-то решился задать мучивший с самого начала знакомства с пациентом вопрос.

– И да, и нет. В обычном, бодрствующем состоянии – вполне вменяемый индивидуум без изъянов. Правда, вы говорили, он перенес потерю кого-то из членов семьи… Тогда, конечно, некоторая депрессивность будет проявляться, но…

– Не только это. Его супруга не перенесла утраты, лишившись разума. Но лучше было бы, если бы она лишилась жизни.

– Это еще почему?

– Видите ли, каким-то образом ей удалось уйти из приюта. Она прошагала полсотни миль пешком, а когда пришла домой…

– Вы имеете в виду – сознание ее исцелилось?

– Увы, совсем наоборот. Запершись в доме вместе с оставшейся дочерью, как раз когда сиделка ушла на рынок, а мистер Лингфилд поступил к вам в клинику, бедная женщина разбила лампу и подожгла дом.

– Как ужасно! Он уже знает? – профессор показал на пребывающего в трансе Рэя.

– Нет. И я не хотел бы оказаться тем человеком, который должен донести эту весть. Но ведь рано или поздно он все узнает, и тут мы бессильны что-либо изменить.

– Что вы имеете в виду?

– Мало кто из людей способен перенести такое. Его сны – сплошные кошмары, его жизнь – ничем не лучше кошмара. Думаю, скоро нам предстоит прочесть в газете очередной некролог. У рыбаков так бывает – вышел в море и не вернулся…

– Вы правы, наверное, но что-то же нужно делать! Хотя бы попытаться. Дать ему попробовать опий, пусть обретает покой хотя бы в мире видений.

– Но ведь его видения…

– Ах, да! Господи, сохрани душу этого человека…

Рэй не вышел в море, как опасался доктор Халенс. Не было надобности. Едва узнав, что произошло в его отсутствие, он достал из пыльного комода в уцелевшем сарае старый револьвер – ведь оружие не редкость среди жителей побережья. Торопящейся рукой вставил в барабан желтый патрон и взвел курок.

Не было страха. Исчезли сомнения. Не стало ни ожидания очередной ночи, наполненной кошмарами, ни ожидания дня, наполненного пустотой.

Обрывки голосов. Свет со всех сторон. Этот свет будто перетекает из одного стеклянного сосуда клепсидры в другой. Он меняется. Становится узким лучом, а после вновь ширится и делается ярким.

– Медицинская секция работу окончила! С возвращением, пилот! – таковы были последние слова, что Рэй услышал, прежде чем покинуть другой свой печальный мир.

Дальше пространство будто бы подернулось рябью, словно озеро при напористом ветре. Он спустил курок, успев почувствовать, как холод сменяется нестерпимым жаром.

И таяли очертания Хелмсдейла за окном. Само окно обернулось началом длинного переливающегося огнями коридора. Рэй вспомнил! Где-то там, в конце коридора, его ждет корабль. Вовсе не парусник. Иной. Тот, что умеет проскальзывать сквозь кольца планет. И нужно будет уходить ввысь и проваливаться за край, наводить на цель и дергать гашетку, чтобы его не опередил тот, другой, пилот – минотавр, удачное достижение генной инженерии. Эскадра против эскадры. Но вначале им нужно пройти особую зону. Не всем это под силу. Но Рэй знал, там, в зоне действия чужих генераторов страха, он не сойдет с траектории атаки. Потому что для него больше нет страха. Что может быть страшнее всего, что он оставил там, в другом месте, в иных временах?

Фантомная боль у виска быстро исчезает, уступая место сосредоточенности. Та боль случилась не здесь и не сейчас. Он еще не привык к облегающей одежде, сменившей просторную рыбацкую робу. Но время привыкнуть имелось – дойти до конца коридора, разделяющего медицинскую секцию и стартовые площадки. Его душа обратилась пустым прилавком. Ни боли, ни страха, ни радости. И почему-то казалось, что по этому коридору он идет не впервые…