ГЛАВА 12

Все кончено.

Все.

Поверить не могу, какой же дурой я была! Возомнила себя тонкой изощренной интриганкой, упивалась хитросплетением созданных мною же маленьких секретов и умудрилась не заметить, что вся редакция тайком надо мной посмеивается. И толстая Грушечка. И Ада. И даже недотепа Лека Спиридонова. Надеюсь, никого из них я больше никогда не увижу, потому что я умру от стыда, если они посмеют многозначительно мне подмигнуть, намекая на мои несбывшиеся надежды. И я не собираюсь на свадьбу Леки и Эдуарда, несмотря на то что мне был вручен огромный розовый конверт с переплетенными кольцами. Как представлю, что простодушная Спиридонова могла и Эдику все рассказать, мне даже плакать хочется! А он в ответ наверняка упомянул, что Шурка, мол, всегда была идиоткой. Может быть, моя история станет у них чем-то вроде семейного анекдотца.

Я позвонила Волгину и сухо сообщила о своем увольнении. Как ни странно, он был удивлен и даже попытался намекнуть на повышение зарплаты, но я решительно бросила трубку. Не желаю присоединяться к гарему потерявших надежду цинично настроенных баб.

Это была настоящая черная депрессия – я добровольно заточила себя в душном домашнем плену, и моими единственными собеседниками стали телевизор и надувная кукла Нюша, у которой был еще более глупый вид, чем у меня самой. Я не подходила к телефону, не красилась, носила один и тот же розовый домашний халат (который с каждым днем, впрочем, становился все менее и менее розовым). Мне даже не хотелось отправиться по магазинам или дозвониться в службу «Пицца на дом».

Были у меня и маленькие радости – например, через несколько полуголодных дней мне удалось втиснуться в узкие белые джинсы. А еще через несколько дней я вдруг заметила в зеркале свои четко обозначившиеся скулы. А я ведь всегда мечтала иметь высокие скулы, как у Марлен Дитрих. Но утешение было слабым – какой прок от утонченной худобы, если ею даже некому похвастаться.

И вот однажды, относительно ранним субботним утром, мое уединение вдруг было нарушено дверным звонком. С одной стороны, мне не хотелось плестись к двери и являть миру свою заспанную, неумытую, непричесанную физиономию и грязный халат. С другой стороны, разбирало любопытство – кто же решил меня навестить? Может, Волгин опомнился?

Но это была, как всегда, всего лишь соседка Верка. Какая досада. Интересно, слышала ли она шарканье тапочек по паркету или у меня все еще есть возможность притвориться отсутствующей?

– Санька, а ну открывай! Я же знаю, что ты там! – раздался из-за двери требовательный соседкин бас.

Делать нечего – я послушно загремела замками. Увидев меня, Веруся вытаращила ярко накрашенные глаза.

– Санька! Неужели это ты? Какой кошмар! Что с тобой произошло?!

– Могла бы и промолчать из вежливости, – пробормотала я, – чего тебе?

– Никак не пойму, ты поправилась, что ли? – прищурилась Веруся.

– Наоборот, похудела, дура.

А сама Веруська, к слову, выглядела потрясающе. Не знаю уж, каким образом ей удалось сбросить энное количество килограммов, отсутствие которых превратило ее из бесформенной толстухи в фигуристую женщину. На ней были безупречно выглаженные черные брючки и льняной свитерок. Также мой придирчивый взгляд отметил свежий маникюр в пастельных тонах и природный розовый румянец.

– В любом случае выглядишь как мешок дерьма, – расхохоталась добрая подружка, – войти-то можно?

Я немного прикрыла дверь, оставив только маленькую щель.

– Нет. Я занята.

– Чем это? – Ее брови взлетели вверх.

– У меня мужчина, – не моргнув глазом сказала я.

– Врешь! – мгновенно отреагировала Верка. – Никого у тебя нет.

Я развеселилась. Столько лет Веруся мучила меня беспочвенными подозрениями; она, точно ревнивый муж, врывалась в мою квартиру в самые неподходящие моменты, потому что ей было интересно взглянуть на моего мужчину.

– Верка, в тебе слишком сильно развит дух противоречия. Когда я говорю, что мужика нет, ты мне не веришь. Когда говорю, что есть – то же самое.

– Я же не идиотка, – пробурчала она, – в таком виде ты бы ни одному мужику не показалась. А если бы показалась, то он бы тут же сбежал.

– Слушай, ты пришла сюда, чтобы меня оскорблять? – разозлилась я. – Если так, то можешь уматывать. Я не обидчивая.

– Между прочим, я пришла тебя в гости пригласить, – надулась Веруся, – хотела тебе своего нового друга показать.

– Опять нового? – усмехнулась я.

– Да нет же, я тебе о нем рассказывала. Помнишь, тот, с которым я познакомилась во дворе. У него еще машина сломалась, – Верка понизила голос, но время от времени ее страстный шепот вдруг срывался на восторженный визг. Она была похожа на старшеклассницу, которая взахлеб рассказывает подружкам о новом блондинистом учителе физики.

Я нахмурилась. Сколько дней (или недель?) прошло с тех пор, как я видела соседку в последний раз? Обычно у нее так надолго кавалеры не задерживаются. Ну вот, если даже несносная Веруся выйдет замуж, это будет таким сокрушительным ударом по моему самолюбию! Самое время в существование венца безбрачия поверить.

– А зачем меня-то с ним знакомить? Не боишься, что уведу?

Она насмешливо посмотрела на мой продранный тапочек, из которого кокетливо выглядывал большой палец. И на встрепанные свалявшиеся кудри. Я поняла, что все эти детали она считает несовместимыми с понятием «соперница».

– Пойдем, Санька. У нас тортик есть. Чайку попь ем, развеешься. Мне интересно твое мнение услышать!

Свое мнение я озвучивать не стала. Потому что оно заключалось в том, что ни один нормальный мужчина не будет встречаться с такой невыносимой теткой, как моя Веруся. Даже несмотря на то, что теперь она вполне сносно выглядит. Но она же болтает без умолку, в ее квартире вековая пыль, и целыми днями она развлекается тем, что включает на полную громкость латиноамериканские сериалы, а потом обсуждает с телефонными приятельницами перипетии жизни бесконечных Хуанов, Педро и Луисов-Антонио.

– Пойдем! – Верка схватила меня за руку. – Ну пожалуйста!

– Да куда я пойду в таком виде-то? – Я плотнее закуталась в халат. А может быть, и правда сходить к соседке на чаепитие? Даже интересно посмотреть на отчаянного смельчака, который продержался в ее навязчивых объятиях больше двух недель.

– А ты переоденься, – предложила деятельная Вера, – да, на твоем месте я бы еще причесалась и почистила зубы.

– Ну не знаю… – задумчиво протянула я, пропустив ее хамство мимо ушей.

– Тут и думать нечего. Слушай, Санька, у меня есть идея лучше. Погода хорошая, давайте все вместе сходим в кафе на углу, мороженого поедим! Ты одевайся, а мы тебя на улице подождем.

Я задумчиво нахмурилась. Сижу дома больше недели, и, положа руку на сердце, на улицу меня даже не тянет. Но так я могу превратиться в замкнутого отщепенца, который боится солнечного света и давно разучился говорить. Продукты я буду заказывать по Интернету, разговаривать только с надувной куклой Нюшей, не ходить в салоны красоты, толстеть, дичать, да и еще я, наверное, смогу установить новый рекорд Гиннесса в номинации «Самые длинные ногти на ногах». Наверное, мне стоит проветриться, подышать загазованным московским воздухом с легкой примесью кислорода и купить каких-нибудь продуктов. Поскольку за последние дни я невероятно осунулась, можно ни в чем себе не отказывать. Обычно я беру с собой в гастроном калькулятор. У меня есть странное правило – запрещаю себе покупать больше двух с половиной тысяч калорий за один раз. Это жутко неудобно. Приходится долго рассматривать баночки и коробки, считать, записывать. Зато система работает безотказно. Так вот, сегодня я могу об этом забыть.

– Да, пожалуй, я пойду, – сказала я, – но мне надо привести себя в порядок.

– Надеюсь, – хмыкнула Верка, – потому что, если ты выйдешь из дома с такой прической, тебя немедленно арестуют.

Через пять минут я уже с пронзительным визгом забиралась под ледяной душ. Энергично поработала массажной щеточкой для лица, вылила на себя полбанки шоколадного жидкого мыла. Результаты впечатляли – от меня пахло, как от кондитерского магазина, а щеки стали красными – и эта краснота в целом напоминала естественный румянец (ну а на самом деле я просто немного перестаралась с щеткой).

Макияж на истощенном лице смотрелся бы диковато, поэтому я ограничилась подкраской ресниц и нанесением на губы прозрачного блеска. Ну вот, почти готова. И так приятно, что мне не придется полчаса исполнять акробатические упражнения в горизонтальном положении, чтобы застегнуть пояс любимых джинсов!

Так, о чем я забыла? Наверное, надо вынести накопившийся мусор. Влажные носовые платки, конфетные фантики, измусоленные журналы, смятые коробки из-под гомеопатического успокаивающего сиропа – классические отходы девушки в депрессии. Мой взгляд упал на Нюшу, вольготно расположившуюся на диване. Она глупо таращилась на меня своими круглыми синими глазенками, рот ее был широко раскрыт. Почему-то часть воздуха из нее вышла, несмотря на то что я ни разу не прикоснулась к своей резиновой товарке. Щеки Нюши стали какими-то дряблыми, руки – вялыми и совсем уж безжизненными. И я подумала – а может быть, и ее на помойку отнести? Зачем она мне нужна, только место занимает, копит пыль, нагло носит один из моих лучших халатов и одним своим видом напоминает о Георгии Волгине. Последний аргумент оказался для меня решающим – я стащила с куклы халат и сгребла ее в охапку.

– Собирайся, подруга! Что-то ты у меня загостилась!

Верка уже ждала меня на улице. И загадочный кавалер был при ней. Между прочим, я даже не ожидала, что он будет настолько пристойно выглядеть. Правда, он стоял ко мне спиной и что-то увлеченно Верусе рассказывал, но его местоположение не помешало мне понять, что он высок, хорошо сложен и дорого одет. На нем были темно-синий костюм и начищенные черные ботинки.

Верка заметила меня и помахала рукой.

– Сейчас! – крикнула я. – Только отволоку эту дуру на помойку!

И тут произошло то, о чем я еще, наверное, не один раз с содроганием вспомню. Эта сцена будет сниться мне в ночных кошмарах, от которых я неизменно буду просыпаться в холодном, липком поту.

Веркин мужчина обернулся на звук моего голоса. Я вскрикнула и выронила Нюшу из рук. Потому что мне было отлично знакомо его гладко выбритое лицо, и его интеллигентные очки в аккуратной золотой оправе, и его голубые глаза, и губы, которые складываются в презрительной ухмылке каждый раз, когда он видит меня.

Это был мой бывший начальник, Максим Леонидович Степашкин.

Но как же могло получиться, что эти двое умудрились познакомиться и спеться за моей спиной?! Мне хотелось рыдать от досады. Ну конечно, знаменательная встреча двух одиночеств произошла в тот вечер, когда Максим Леонидович любезно согласился доставить меня домой (хотя у него не было другого выбора, потому что я вломилась к нему в машину и наотрез отказалась выходить). Сейчас я начинаю смутно вспоминать, что встретила у подъезда Верусю – соседка как раз выходила на улицу. А у Степашкина, стало быть, сломалась машина.

– Санька, ты что? – удивилась Веруся. – Мы тебя не торопим. А зачем ты Нюшу выбрасываешь? Порвалась, что ли? – простодушно уточнила она.

Я только и смогла пробормотать:

– О боже…

– А почему ты называешь ее Нюшей? – Степашкин переводил взгляд с Верки на надувную куклу, покорно распластавшуюся у моих ног. На меня он даже не смотрел, это было выше его достоинства.

– Это не я, это Санька ее так назвала, – радостно объяснила Веруся, глядя на Максима Леонидовича влюбленными горящими глазами, – она у Саньки уже давно живет.

– Это не так, – процедила я, – она оказалась у меня случайно. Она мне не нужна.

– Ну да, поэтому ты и наряжала ее в свои халаты, – Верка заливисто расхохоталась, – ладно, неси ее куда-нибудь.

Я подняла Нюшу и направилась к мусорным контейнерам. Шла я нарочито медленно. Знаю, чудес не бывает, но иногда так хочется надеяться на волшебство. Вот сейчас усажу Нюшу у помойки, прислоню ее спиной к бачку, медленно встану, обернусь, никого не увижу и пойму, что сладкая парочка покинула двор, потому что им надоело меня ждать.

Но когда я проделала все описанные выше манипуляции и обернулась, Степашкин и Верка были на месте. Верка что-то увлеченно рассказывала Максиму Леонидовичу, и тот время от времени брезгливо посматривал в мою сторону. Так, все понятно, меня обсуждают. Может быть, встать в позу «низкий старт» и на глазах у изумленной публики со спринтерской олимпийской скоростью рвануть прочь?!

– Санька, мы здесь! Иди скорее, – заорала Веруся, – я как раз рассказываю Максику о тебе.

– Это я уже и так поняла, – пробормотала я.

– Я рассказала, что тебе Нюшу твой начальник подарил. Тебе ведь нравится твой начальник, так? – Верка пошловато мне подмигнула. – Ты сама мне говорила, что он гора-аздо сексуальнее предыдущего.

Я знала, что катастрофа неминуема. И ничего не могла поделать. Сейчас она это скажет… Сейчас…

И Веруся сказала (обращаясь к побелевшему Степашкину):

– Прошлый Санькин начальник был бездушным уродом. Она мне сто раз об этом рассказывала.

– Больше она ничего не рассказывала? – спросил Степашкин, и в голосе его чувствовалась скрытая угроза.

– Больше ничего! – пропищала я.

– Ну почему же, – рассмеялась Веруся, – ты говорила, что, скорее всего, у него проблемы с потенцией, поэтому он такой злющий. И еще говорила…

– Наверное, ты меня с кем-то путаешь, – нервно перебила я, – знаете, что-то у меня горло разболелось. Не хочу мороженого. Пойду домой, чайку выпью.

– Ты что? – расстроилась Верка. – Мы тебя никуда не отпустим, правда ведь, Максик?

– Может быть, человек и правда себя плохо чувствует, – сказал Степашкин, – может быть, ей надо пойти домой, отоспаться.

– Да она уже неделю дома сидит! – воскликнула Вера. – Представляешь, никуда не выходит! Я даже знаю, в чем дело, ее с работы уволили!

Перехватив мой удивленный взгляд, Вера потупилась и, скромно улыбнувшись, объяснила:

– Стены тонкие у нас. Ты так орала по телефону на своего начальника, что все было слышно.

– Верка, но ты живешь на три этажа ниже, чем я! – возмутилась я. – Ты не могла ничего услышать. Если только, как обычно, не ходила подслушивать под мою дверь со стаканом в руках.

На ее уничтожающий взгляд я ответила бодрой вызывающей улыбкой. Пусть теперь на своей шкуре узнает, что чувствует человек, которого без предварительного предупреждения опозорили перед посторонними. Да еще перед какими – перед любимым мужчиной.

– А я знаю, за что уволили Александру, – сказал вдруг Степашкин, – за бесконечные опоздания, прогулы, четыре обеденных перерыва в день, болтовню по телефону с подружками, вранье и лень. И еще она, наверное, случайно вылила на клавиатуру компьютера кофе.

Веруся с готовностью расхохоталась. «Да уж, чего только не сделаешь ради того, чтобы заманить мужика в свои сети, – злобно подумала я, – даже начнешь притворяться, что понимаешь и оцениваешь по достоинству его плоские шутки!»

– Ничего подобного, – вздернув подбородок, отчеканила я, – и если хотите знать, меня не увольняли. Я сама ушла. Потому что мне предложили наконец именно ту работу, которую я заслуживаю.

Не люблю врать по мелочам, но эти двое меня достали. Какая это радость – увидеть, как у Степашкина вытягивается лицо. Правда, он быстро сумел взять себя в руки и даже выдавил блеклую улыбку.

– И где же теперь вы будете работать, Александра? – елейным тоном спросил он. – Поделитесь, мне не терпится разделить вашу радость.

– Секрет фирмы, – улыбаясь уже чуть менее триумфально, ответила я.

– Ясно, я так и думал, что ничего у вас не получилось, – с довольным видом заключил Степашкин.

Кажется, я хотела что-то ему ответить, на языке вертелась парочка хлестких фраз типа: «Я теперь буду главным редактором журнала „Вог“, а вы все подавитесь!» или что-то вроде этого. Но вдруг у меня потемнело в глазах, а колени стали слабыми. Изо всех сил пыталась я удержаться на ногах, но все без толку – земля нырнула куда-то вниз; это было такое странное ощущение – меня словно окружала темная, вязкая и приятно прохладная субстанция – мне оставалось лишь покорно в ней раствориться.

Не успела я подумать о том, что смерть – это не так уж и страшно (бывает и хуже), как почувствовала, что кто-то отчаянно бьет наотмашь по моим щекам. Я недовольно открыла глаза – что же это такое? Еще чуть-чуть и челюсть вывихнут – и в таком случае мне нечем будет пережевывать небесную манну. Хотя не уверена, что это вещество имеет энергетическую калорийную ценность. Но надеюсь, что по вкусовым качествам она не уступает пицце «Четыре сезона», которую готовят в моем любимом ресторанчике «Итальянец». Уверена, что понятие «рай» включает в себя и возможность есть что угодно не поправляясь.

С нескрываемым удивлением я обнаружила, что лежу на диванчике в собственной квартире, моя рубашка расстегнута, и теперь нависшие надо мной Веруся и Степашкин имеют возможность видеть мой застиранный желтый лифчик с поролоновыми чашечками. Резким рывком я привела себя в сидячее положение. С громким «ой!» Верка отскочила на три метра назад. Наверное, думала, что, возвратившись из лучших миров, я первым делом собираюсь вонзить клыки в ее бледную полную шею. Может, воспользовавшись ситуацией, мне следует оскалиться и издать утробный рык – в таком случае я навсегда избавлюсь от навязчивой соседской компании.

– Вы нас напугали, – Максим Леонидович отвел глаза. (От меня или от дурацкого бюстгальтера?! Надеюсь, он ничего не понимает в нижнем женском белье. Не хватало еще, чтобы вся редакция узнала о том, что я ношу уродские лифчики.)

– А что случилось? Я не помню ничего, – я приложила ладони к вискам.

– Ты в обморок грохнулась, – объяснила Верка, присаживаясь на диван рядом со мной, – наверное, не жрешь ничего. Хотя чего тебе худеть – и так тощая, как помойная кошка.

– Ну спасибо… Только вот чего я не понимаю, как мы все здесь-то оказались? Верка, откуда у тебя ключи от моей квартиры?!

– Да не суетись ты так. В сумке твоей взяли ключи, – пожала полными плечами Веруся, – мы решили, что лучше отнесем тебя в твою квартиру. А то вдруг ты отбросила бы тапки? Мне пришлось бы объяснять следователю, что ты делала у меня в гостях, – после эффектной паузы Веруся расхохоталась. – Здорово я тебя подколола, а? Ты прямо вся побелела!

Я с тоской огляделась по сторонам. Ненавижу непрошеных гостей. Ненавижу быть застигнутой врасплох. И почему все это должно было случиться именно сегодня, когда в моей квартире бардак? Почему я не могла грохнуться в обморок, например, в начале прошлой недели, в тот день, когда я вымыла полы и купила недорогой букетик мелких роз, чтобы поставить их в напольную вазу? Сегодня же… На спинке кухонного стула покоятся несвежие колготки, в раковине нет места из-за горы посуды, от которой уже попахивать начало, дверца шкафа висит на одной петле, экран телевизора прячется за густой вуалью из пыли, тот самый розовый букет понуро сохнет в вазе, а на столе, в самой середине… о нет, нет, нет!! Это еще похуже фаллоимитатора и надувной куклы Нюши! На столе стоит фотография Максима Леонидовича Степашкина в красивой кожаной рамке! Когда-то (мне кажется, что это было тысячу лет назад) я вырезала его лицо с группового редакционного снимка, отсканировала его, увеличила на компьютере и распечатала на фотопринтере. И все для того, чтобы вредная начальственная рожа напоминала мне о том, как права я была, уволившись из редакции!

И Степашкин – Степашкин неотрывно смотрел прямо на эту фотографию.

– Это мой двоюродный брат, – тоненько хихикнув, объяснила я, – правда, чем-то на вас похож? Я давно заметила.

Степашкин тяжело вздохнул и посмотрел на меня, как мне показалось, с жалостью. И зачем я только выдумала эту бредовую версию о несуществующем брате? Я могла бы еще попытаться провести таким образом Верку. Но Максим Леонидович, естественно, сразу же узнал собственное лицо.

Одна только Веруся пребывала в счастливом неведении. Она, так любившая строить из себя доморощенного Шерлока Холмса, на самом деле дальше своего курносого носа ничего не видела. В последнее время она ко мне частенько забегала, и конечно уж сто раз на глаза ей попадалась злополучная фотография.

– Санька, а давай я тебе кашку сварю, – предложила она, – тебе сейчас надо чем-нибудь заполнить желудок. А в кухонном ящике как раз есть пшенка.

Я не стала интересоваться, откуда Веруся так осведомлена о содержимом моего кухонного шкафчика и как ей вообще не стыдно шарить по чужим шкафам. Из моего молчания Верка сделала свои собственные выводы – она весело загремела кастрюлями. Время от времени из кухни доносилось то ее радостное посвистывание, то ворчливое бормотание: «И куда эта Санька прячет масло?» или «Интересно, а что в ее холодильнике делают туфли?»

Услышав последнее замечание, Максим Леонидович приподнял светлые брови и наконец соизволил на меня взглянуть.

– А правда, – сказал он, – что делают туфли в вашем холодильнике?

– Не знаю, – честно ответила я и даже попробовала примирительно улыбнуться, – в последнее время я была не в себе. Девушка в депрессии и все такое. Уверена, вы меня понимаете. Могла их туда засунуть машинально.

Степашкин покачал головой:

– Знаете, Александра, а вы все-таки уникум. Не знаю, есть ли на земле вторая женщина, которая умеет настолько витиевато врать и при этом еще и прячет в рефрижераторе туфли. Вы никогда не пробовали сходить на консультацию к психиатру?

– А вы никогда не пробовали быть снисходительнее к людям?

– Знаете, Александра, – он неловко замялся, – вообще я чувствую себя немного виноватым перед вами.

Я изумленно на него посмотрела. О чем он? Такие типы, как мой бывший бездушный начальник, вообще никогда не чувствуют себя виноватыми. Потому что они просто неспособны чувствовать.

– В чем же?

– Мне всегда, с самого первого дня знакомства с вами, казалось, что вы меня не уважаете и… недолюбливаете.

«И всего-то? – подумала я. – Недолюбливаю – это еще мягко сказано. Если бы ты сказал, что я тебя выносить не могу, то я похвалила бы тебя за проницательность».

– И только теперь до меня дошло. Я понял истинную причину.

– Какую же? – из любопытства спросила я.

– Ну… сами знаете, – он попытался скрыть неловкость за натянутым смешком.

– Боюсь, что нет. То есть… Уж не думаете ли вы, что я… – Я перевела взгляд с фотографии в рамке на красное лицо экс-шефа. Кажется, начинаю понимать, о чем он тут толкует.

– Но в этом нет ничего стыдного, – горячо перебил он, – между прочим, я считался самым популярным мальчиком на курсе! Это, конечно, было давно. Но я прекрасно помню, как одна девушка писала мне любовные письма каждую лекцию. Так что если вы в меня безответно влюблены, я могу это понять.

Он горделиво распрямил спину, а я подумала, что сейчас меня стошнит прямо на его лакированные ботинки. Да что он о себе возомнил?! Это какая-то комедия абсурда.

– И только теперь я понимаю, что значили все эти ваши взгляды искоса. Иногда вы так странно на меня посматривали во время совещаний.

Да, действительно посматривала. Я делала вид, что слушаю твои умные сентенции, а сама в это время представляла, как тебя переезжает троллейбус.

– Наверное, вас удивляет, что я говорю об этом вот так открыто, – Максим Леонидович опасливо покосился в сторону кухни, в которой Веруся самозабвенно колдовала над пшенной кашей, – но я считаю, что лучше уж расставить все точки над i.

– Знаете, вы ошиблись. Я…

– И теперь, когда мне все известно, – перебил Степашкин, – мы можем открыть новую страничку наших отношений.

Я закрыла лицо руками. Степашкин заботливо погладил меня по спине. Наверное, этому дурню и правда было меня жаль. Мои плечи судорожно вздрагивали, а он сидел рядом, мучимый чувством вины. А кому, спрашивается, приятно прослыть обидчиком депрессивных девушек? Вот только если бы ему вздумалось заставить меня отнять ладони от лица, он бы очень удивился. Потому что я сотрясалась не от безутешных рыданий, а от истерического хохота.

Как он это красиво сказал – откроем новую страничку отношений! И откуда слова-то такие взял, неужели тайком почитывает американские любовные романы? Интересно, что он имеет в виду под громким словом «отношения»? Уж не думает ли он, что я… Что он и я… Ой нет, не буду думать об этом, а то и правда стошнит.

– Тем более что вы потеряли работу, – бубнил тем временем самовлюбленный Максим Леонидович, – а поскольку работу в газете вы потеряли из-за меня, то я подумал… Подумал, что вы могли бы вернуться на прежнюю должность.

– Что? – после ощутимой паузы переспросила я.

– Предлагаю вам снова стать редактором рубрики моды. Если честно, когда вы ушли, в отделе моды все пошло наперекосяк.

Я ушам своим поверить не могла. И все это я слышу от Максима Степашкина, того самого, который не стеснялся заявлять, что я самый безответственный сотрудник редакции, который зря получает зарплату?

– И по совместительству вы могли бы писать другие репортажи. Если честно, у нас много народу уволилось. Так уж получилось…

Вообще-то работа мне не помешает. Скоро ведь начнутся осенние распродажи, и я не прощу себе, если мне не удастся порезвиться между стеллажами с уцененными товарами.

Пожалуй, попробую набить себе цену. Раз уж он считает меня таким незаменимым специалистом.

– Что ж, я, наверное, могла бы подумать, – протянула я, – только вот у меня есть масса других предложений. От журнала «Вог», например…

– Ой, вот только давайте обойдемся без дешевого шантажа. Таких, как вы, даже на порог редакции журнала «Вог» не пустят. Я уж промолчу о работе, – он сморщил нос и мгновенно превратился в прежнего Степашкина, вредного и желчного, – слушайте меня. Два раза я повторять не буду, потому что я и так делаю вам одолжение из-за… Ладно, мы оба знаем из-за чего. Значит, завтра вы выходите на работу. И если вы хотя бы на одну минутку опоздаете, то можете считать, что никакого предложения о работе не было вовсе. Идем дальше.

Он порывисто поднялся с места и действительно куда-то пошел, а если сказать точнее, просто нервно зашагал по комнате.

– Зарплату я вам повышать, естественно, не буду. И никаких премий вам тоже пока не полагается. Работаете с двумя выходными, не прогуливая и не отлынивая. Обеденный перерыв с двух до трех и ни на одну минуту больше. Ясно?

Он вдруг навис надо мной, и я испуганно вжалась спиной в диван. То есть не то чтобы его агрессия меня испугала, но мне вдруг показалось, что он собирается меня поцеловать, а такого я допустить не могла. Но мое предположение оказалось ошибочным – едва взглянув на его лицо, становилось понятно, что он скорее плюнет в меня, чем прикоснется губами.

– Так вы согласны?

– Что ж… Я должна подумать, но…

– Не знал, что вы умеете думать, – усмехнулся Степашкин. Но потом, видимо поняв, что он перегнул палку, виновато добавил: – Простите, не смог удержаться. Мне нужен ваш ответ сейчас, да или нет? Появитесь вы завтра в офисе?

– Ну… да, – выдавила я. В конце концов, всегда ведь можно отказаться и переиграть обратно. Надеюсь, что в его планы не входит приковать меня стальной цепью к компьютерному столику.

– Вот и замечательно, – улыбнулся Максим Леонидович, – в таком случае, я уже сейчас могу объявить тему вашего первого репортажа. Чтобы вы завтра начали к нему готовиться не откладывая.

– Ну?

– Я давно собирался дать в газете материал о старинной одежде. И вот мне удалось узнать, что в Москве живет удивительный человек, коллекционер. Зовут его Валерий Ларин. Я хочу, чтобы вы договорились с ним об интервью.

Тут уж я не выдержала и расхохоталась. Степашкин если удивился, то виду не подал. Наверное, привык к моим неожиданным и бурным реакциям. Черт, а ведь он и правда считает, что я немного не в себе. Раньше я не верила в судьбу и случайные совпадения, но потом вдруг поняла, что из таких совпадений и состоит моя жизнь. Подумать только, Валерий Ларин! Мой знаменитый коллекционер-миллионер. Как вспомню о нем, мурашки по коже.

Ладно, я ведь всегда могу что-нибудь придумать. Совру Степашкину, что не смогла до него дозвониться. Или что он лежит в больнице со сломанной ногой и не расположен давать интервью. Нет, лучше скажу, что у него не раскрылся парашют – так звучит убедительнее. Или…

Из кухни высунулась растрепанная Веркина голова. Ее волосы были почему-то перепачканы в муке.

– Над чем смеемся? – дружелюбно спросила она. – Идите кушать, каша готова!

Прошло несколько дней. Я приходила в редакцию на полчаса раньше положенного времени, чтобы Степашкин, проходя мимо моего кабинета, видел усердно склоненную над пресс-релизами блондинистую голову. Кажется, он до сих пор не верил, что я вдруг ни с того ни с сего так изменила свое отношение к работе. Подвоха ждал. И правильно делал, потому что под пресс-релизами я прятала свежие номера модных журналов. А в свободное время придумывала возможные предлоги отлынивания от трудовых будней. Мне бы только пару недель продержаться паинькой, а уж потом я им всем задам!

Свое же телевизионное прошлое я старалась и вовсе не вспоминать. Но в один прекрасный день оно вдруг, как водится, само о себе напомнило. Оно ворвалось в мою размеренную трудовую жизнь телефонным звонком, раздавшимся в моей квартире ближе к ночи. Я как раз уединилась на кухне, чтобы распарить лицо над кастрюлькой с закипающей водой – где-то я прочитала, что это полезно для кожи. И тут – вот незадача – настойчивая трель звонка.

С удивлением я услышала голос оператора Димы.

– Ты?! Откуда ты знаешь мой номер?

– У тебя, мать, мозги отшибло, что ли? – беззлобно проворчал он. – У Грушечки взял, откуда же еще. Хотел вот узнать, как ты поживаешь…

– Я… Мммм, ну, нормально… Вся в работе.

– Ясно, – Дима надолго закашлялся. Кашель был слишком уж надрывным и неестественным, из чего я сделала вывод, что Дима просто собирается с духом, чтобы огорошить меня какой-то плохой новостью.

– Ладно. Выкладывай, что там у вас произошло, – вздохнула я.

– Что ты имеешь в виду? – Он притворился, что удивлен.

– Как будто бы я по твоему тону не догадалась, что ты звонишь не просто так. Что случилось? Волгин трагически погиб? Лека и Эдик разводятся? Грушечка сделала операцию по откачиванию жира? Осветителей принудительно закодировали от алкоголизма?

– Да нет, – усмехнувшись, сказал он, – если честно, я просто хотел пригласить тебя в кино.

Телефонная трубка выскользнула из моих рук и приземлилась в кастрюльку с закипающей водой – ту самую, над которой я минуту назад расслабленно распаривала лицо. У меня ушло минут пятнадцать на то, чтобы снять кастрюлю с огня, извлечь из нее трубку (пластмассовый корпус успел немного расплавиться), пролить немного кипятка на ногу, еще раз перебрать бранные слова, найти на антресолях старый телефон, подключить его и перезвонить Диме.

– Привет! У меня тут небольшая телефонная авария.

– Да? – подозрительно спросил он. – А я уже собирался обидеться. Даже если ты не хочешь идти в кино, можно просто отказаться. Швырять трубку необязательно.

– Ну почему, я с удовольствием, но только вот… – Я замолчала.

– Только вот что?

– Да просто… Я что-то не замечала, что тебе нравлюсь. Или предполагается, что это не свидание?… Ох, прости, я знаю, что девушки не должны задавать таких вопросов.

– Ну почему же, спрашивай, – ухмыльнулся Дима, – за это ты мне и нравишься. Воспринимай это как хочешь. Свидание, не свидание. Мы ведь можем попробовать, так? А если не получится, то не страшно.

– Но… Дим, а почему ты никуда меня не звал, когда мы вместе работали? Мы с тобой говорили о чем угодно – о дизайнерских достоинствах твоей будущей квартиры и о человеческих недостатках моего бывшего жениха…

– А что мне было делать? – Словно наяву я увидела индифферентное Димино лицо и то, как пожимает он плечами. – У тебя ведь, Саш, то одно, то другое. Сегодня ты мечтаешь переспать с миллионером, завтра страдаешь по бывшему любовнику. А послезавтра несешься на мотоцикле с известным прохиндеем. Потом тебя привязывает к кровати пластический хирург. И как с таким человеком можно о чем-нибудь договориться?

Я нахмурилась.

Мне вдруг вспомнилось, как оператор Дима однажды сказал: «Вечно ты гоняешься за призраками и не замечаешь вокруг реальных мужчин!» А я его беспардонно высмеяла, ответив, что мужской пол ничего общего с реальностью не имеет. А он, оказывается, имел в виду не сильную половину человечества в целом, а одного конкретного ее представителя.

Иным словом, себя.

Вот почему он так странно реагировал на мое невинное желание обрести женское счастье в объятиях очередного «джентльмена». Вот почему он так нервничал, когда Ярослав Савин сказал, что я красавица. Вот почему он так радовался моим неудачам – то было эгоистичное ликование самца, который и сам рассчитывает на победу!

И он был таким внимательным со мной, когда я посвятила его в перипетии спиридоновской истории. И заботливо пытался предупредить меня о появлении Эдика. И предостеречь от свидания с Волгиным. Интересно, а он-то был в курсе «любимой редакционной забавы»?

От этой мысли на моем лбу выступил холодный пот.

– Дима… Скажи мне честно, а ты все знал?

– Что? – По невинности его тона я поняла, что мое предположение не было ошибочным.

– Сам знаешь что! – гаркнула я. – Если тебе было известно о Волгине, почему ты не предупредил меня?! Почему не рассказал все по-человечески?

Вместо того чтобы с таинственной рожей бормотать «не ходи туда…»?!

– А разве ты бы мне поверила? – спокойно уточнил Дима. – Да ты бы просто со мной общаться перестала. Доложила бы все своему любимому Волгину, а меня еще и уволили бы. Я бы и тебя потерял, и работу. И потом… Я надеялся, что ты и сама не клюнешь.

– Но я не оправдала твоих надежд, – сухо сказала я, – ты извини, Дим, но я не люблю ходить в кино.

– Вас понял, – поскучнел он, – ну а если это будет не кино, а, например, ресторан? Кафе-мороженое? Парк аттракционов? Цирк? Сегодня? Завтра?

– Честно говоря, ты так меня удивил, что до сих пор опомниться не могу, – призналась я, – нет, ты мне всегда нравился, но я не рассматривала тебя как… как… Господи, ну что я опять несу?

– Ну почему же, продолжай.

– Наверное, мне просто надо отдохнуть, – наконец-то я придумала причину, которая его не обидит, – немного опомниться, прийти в себя. А вообще мне нравится твоя идея! – с наигранным оптимизмом воскликнула я. – Давай я сама позвоню тебе недельки через… ну, когда окончательно отойду.

– Хорошо, – понуро согласился Дима, – тогда я буду ждать.

Мы поговорили еще пару минут, старательно избегая опасной темы. Вяло обсудили Димин ремонт и мою новую работу.

Когда я наконец повесила трубку, то не сразу отошла от телефона, все сидела и машинально поглаживала ладонью теплый еще телефонный аппарат.

Почему-то от разговора с Димой у меня остался неприятный осадок.

Как будто бы я что-то сделала не так.

Хорошо быть блондинкой. Нет, правда хорошо.

Блондинка – это ведь нечто большее, чем просто дама с относительно светлыми волосами. Нет, блондинка – это образ, это стереотип, это призвание и характер, это мечта и идеал. В этом месте мой бывший жених Эдик, наверное, добавил бы: «Скорее уж, блондинка – это диагноз», – сопроводив оскорбительную остроту энергичным кручением указательного пальца у виска. Но не будем о грустном. На чем я остановилась? Ну да, блондинка – это образ жизни. Блондинкам простительны легкомысленность и детская непосредственность, они имеют полное законное право на беспричинный идиотский смех. У них монополия на ношение розового (да и серый им тоже к лицу). Пусть им не идет красная помада, зато, как правило, они великолепно выглядят по утрам. Хотя, если честно, это оптический обман, рассчитанный на доверчивое племя мужчин. На самом деле они выглядят точно так же, как и брюнетки, просто спутанные золотые волосы ловко отвлекают внимание от синяков под глазами и похмельной бледности лица.

Если в разгар фильма ужасов в кинотеатре раздастся испуганный блондинкин визг, никто и глазом не моргнет. Попробовала бы какая-нибудь шатенка исполнить подобный трюк – да в лучшем случае окружающие вызовут санитаров. Блондинкам не возбраняется быть немного инфантильными, они даже могут позволить себе всплакнуть, уткнувшись покрасневшим носом в подходящее мужское плечо.

Я тоскливо смотрела в зеркало на собственное отражение.

Светлые волосы мне идут, чего уж тут лукавить. Правда, мороки с ними много – не успеваешь расслабиться после очередного посещения парикмахерской, как замечаешь отросшие темные корни. Вот и сейчас мои собственные волосы, темно-каштановые, на три пальца отросли, а я умудрилась этого не заметить. То-то коллеги женского пола в последнее время как-то ехидно на меня посматривали. Ну да, ну да – нет зрелища более жалкого, чем брюнетка, которая пытается отвоевать право на слабость, ношение розового и всеобщее умиление с помощью тюбика осветлителя для волос.

Я решительно поставила на край ванной только что купленную коробку с краской для волос. «Черный шоколад» – такое название носил избранный мною оттенок. Да-да, я снова решила стать темноволосой.

В конце концов, брюнетка – это тоже образ жизни, дающий массу преимуществ.

Брюнетки могут, например, хрипло посмеиваться над окружающими, мудро и сдержанно улыбаться, подводить глаза серым, носить красное, курить длинные кофейные сигаретки через агатовый мундштук. Что еще? Да у меня есть сколько угодно аргументов. У брюнеток хорошо получается смотреть на мужчин исподлобья, носить очки, заказывать в ресторане бифштекс с кровью (при этом плотоядно посматривая на замершего в восхищении спутника), носить брильянты, не выглядеть пошло, сообщая, что просто шампанскому они предпочитают шампанское с клубничным соком.

С решительностью ныряльщика в воду я наклонила голову над ванной и принялась втирать краску в волосы. На такой поступок, по-моему, тоже способна только настоящая брюнетка. Вылить темную краску на нежно-золотые пряди – думаете, это так легко? Только настоящая брюнетка может при этом вполголоса напевать джазовый мотивчик.

И только настоящая брюнетка, только она может после окончания процедуры, обмотав волосы полотенцем, лениво продефилировать на кухню, достать из посудного шкафчика нарядный бокал, плеснуть на его донышко коньяку, отсалютовать своему отражению. Причмокнув, пригубить согревающий нектар. А потом схватить с дивана телефонную трубку, набрать номер оператора Димы (брюнеткино сердце не будет при этом колотиться, как будто бы она бежит марафонскую дистанцию) и, услышав его немного сонное «алло», спокойным голосом протянуть:

– Дима? Это я, Саша Кашеварова. Я тут немного обо всем этом подумала и вот что решила. Может быть, нам все же стоит попробовать?