Причины
Джон Мейнард Кейнс в начале своего главного труда — «Общей теории занятости, процента и денег» — высказал предположение, почему в научных кругах так долго преобладала вера в то, что экономика не может пострадать от неадекватного спроса. Кейнс называл это рикардианской теорией — по имени экономиста начала XIX века Давида Рикардо. Его размышления и сегодня не утратили своей остроты и силы:
...
Полнота победы рикардианской теории — явление весьма любопытное и даже загадочное. Связано это с тем, что теория Рикардо во многих отношениях весьма подошла той среде, к которой была обращена. Она приводила к заключениям, совершенно неожиданным для неподготовленного человека, что, как я полагаю, только увеличивало ее интеллектуальный престиж. Рикардианское учение, переложенное на язык практики, вело к суровым и часто неприятным выводам, что придавало ему оттенок суровой добродетели.
А способность служить фундаментом для обширной и логически последовательной надстройки придавала ему красоту. Властям импонировало, что это учение объясняло многие проявления социальной несправедливости и очевидной жестокости как неизбежные издержки прогресса, а попытки изменить такое положение выставляло как действия, которые могут в целом принести больше зла, чем пользы. То, что оно оправдывало в определенной мере свободную деятельность индивидуальных капиталистов, обеспечивало ему поддержку господствующей социальной силы, стоящей за властями предержащими.
Действительно, мысль, что экономическая теория, требующая строгой экономии, одновременно объясняет необходимость усиления социального расслоения, рекомендуя такую политику властям, звучит очень убедительно.
Можно также вспомнить догадку другого экономиста ХХ века, Михала Калецки, который в 1943 году опубликовал очерк о том, как важна для руководителей бизнеса «уверенность». Поскольку к тому, чтобы снова была полная занятость, нет иных путей, кроме как восстановление уверенности бизнеса, отмечал он, бизнес-лобби, по существу, имеет право вето на действия правительства: предложите меры, которые им не нравятся, такие как повышение налогов или усиление власти наемных работников, и они могут выступить с предупреждениями, что это подорвет уверенность бизнеса и ввергнет страну в кризис. Но стоит задействовать монетаристскую и фискальную политику для борьбы с безработицей, как вдруг эта самая уверенность становится не такой уж обязательной, и необходимость рассеивать опасения тех, в чьих руках капитал, значительно уменьшается.
Позвольте предложить еще одно объяснение. Посмотрим, чего хотят «экономы»: фискальной политики, которая сосредоточена на бюджетном дефиците, а не на создании новых рабочих мест, и монетаристской, одержимо сражающейся с малейшим намеком на инфляцию и поднимающей процентные ставки даже при угрозе массовой безработицы. В сущности, все это служит интересам кредиторов, то есть тех, кто выдает кредиты, а не берет взаймы и/или сам зарабатывает себе на жизнь. Кредиторы хотят, чтобы государство считало их долги наивысшим приоритетом, и сопротивляются любым монетаристским действиям, которые либо лишают банкиров доходов на капитал, поддерживая низкие процентные ставки, либо размывают стоимость активов в условиях инфляции.
И наконец, не иссякает желание превратить экономический кризис в моральный критерий, историю, в которой депрессия является неизбежным следствием прошлых грехов, и смягчать ее не нужно. Дефицитное расходование и низкие процентные ставки многим кажутся просто ошибкой, особенно, по всей видимости, главам центральных банков и другим руководителям финансовых учреждений, чье чувство самоуважения в немалой степени поддерживается мыслью, что они взрослые люди, умеющие сказать «нет».
Беда в том, что в нынешней ситуации упорство в продлении страданий своих соотечественников не имеет ничего общего с действиями взрослого, зрелого человека. Это инфантильное поведение — оценивать политику по ощущениям, а не по результату. Оно деструктивно.
Итак, что же нам делать? Как добиться смены курса? Об этом мы поговорим в следующих двух главах.
