«Работа депрессий»
Желание «экономов» урезать государственные расходы и снизить дефицит бюджета даже под угрозой экономического спада ошибочно. На мой взгляд, оно вообще глубоко деструктивно. Тем не менее его нетрудно понять, поскольку устойчивый дефицит бюджета может стать реальной проблемой. Труднее понять стремление повысить процентные ставки. Я был шокирован, когда в мае 2010 года ОЭСР призвала резко поднять процентные ставки, и этот призыв кажется мне очень странным до сих пор.
Зачем поднимать процентные ставки, когда экономика в глубоком кризисе, а риск инфляции невелик? Объяснения продолжают сменять друг друга.
Призывая в 2010 году к резкому повышению ставок, ОЭСР поступала странно — противоречила собственному экономическому прогнозу. Этот прогноз, основанный на построенных организацией моделях, предсказывал в ближайшие годы низкую инфляцию и высокий уровень безработицы. Игроки финансовых рынков, которые в то время были настроены более оптимистично (впоследствии они изменили свою точку зрения), говорили о высокой инфляции. По меркам исторической ретроспективы предсказанные уровни повышения цен на товары и услуги все равно были низкими, но ОЭСР ухватилась за высказывания о росте инфляции, чтобы оправдать политику «дорогих» денег.
К весне 2011 года резкий рост цен привел к усилению реальной инфляции, и Европейский центральный банк посчитал это основанием для повышения процентных ставок. Такая реакция могла бы показаться разумной, если бы не два обстоятельства. Во-первых, было очевидно, что это — временное явление, обусловленное событиями за пределами Европы. Базовая инфляция почти не изменилась и такое усиление реальной инфляции вскоре обратится вспять, что, собственно, и произошло. Во-вторых, как известно, ЕЦБ слишком остро отреагировал на временный, вызванный ростом цен всплеск инфляции в 2008 году, подняв процентные ставки, когда мировая экономика стремительно катилась к рецессии. Не будет же ЕЦБ повторять эту ошибку и через несколько лет? Повторил.
Почему же Европейский центральный банк так упорствовал в своих заблуждениях? Подозреваю, что финансовый мир недолюбливает низкие ставки процентов, причем эта нелюбовь не имеет отношения к страху инфляции, который был спровоцирован в основном для обоснования уже сформировавшегося желания увидеть повышение процентных ставок.
Зачем поднимать ставки процентов в условиях высокой безработицы и низкой инфляции? Было несколько попыток дать приемлемое объяснение, однако все они лишь сбивали с толку.
Так, например, Рагурам Раджан из Чикагского университета опубликовал в газете «Financial Times» статью «Бернанке должен положить конец эре сверхнизких ставок» («Bernanke Must End Era of Ultra-low Rates»). Автор предупреждал, что низкие процентные ставки могут привести к рискованным действиям и инфляции на рынке ценных бумаг. Странный предмет для беспокойства, учитывая более чем очевидную проблему массовой безработицы. Однако Раджан утверждал, что безработицу невозможно победить, усилив спрос (этот аргумент я рассматривал и, надеюсь, опроверг в главе 2) и далее продолжал:
...
Суть в том, что восстановление занятости предполагает, что США должны провести глубокие структурные реформы, чтобы улучшить предложения на рынке труда. Качество финансового сектора, его физическая инфраструктура, а также человеческий капитал — все это нуждается в серьезном усовершенствовании, сложном в политическом отношении. Если такова наша цель, неразумно возрождать схемы спроса, существовавшие до кризиса, проводить ту же монетаристскую политику, которая привела к катастрофе.
Мысль, что достаточно низкие процентные ставки, способствующие улучшению ситуации на рынке труда, могут стать препятствием для экономической гибкости, выглядит странной, однако она знакома тем из нас, кто наблюдал за растерянными экономистами, пытавшимися понять механизм Великой депрессии. Предположения Раджана перекликаются со знаменитым высказыванием экономиста, социолога и историка экономической мысли Йозефа Шумпетера, в котором тот предостерегает против мер оздоровления, которые могут помешать «работе депрессий»:
...
Во всех случаях, а не только в двух, которые мы проанализировали, восстановление происходит само собой. Речь идет о рекуперативных силах нашего промышленного комплекса. Но это не все: анализ приводит нас к выводу, что восстановление устойчиво только тогда, когда оно вызвано внутренними причинами, потому что любое возрождение, обусловленное искусственными стимулами, оставит часть «работы депрессий» несделанной и к непереваренным остаткам диспропорций прибавит новую, которая, в свою очередь, потребует ликвидации, угрожая бизнесу новым кризисом. В частности, наша история предостерегает против мер оздоровления, которые действуют через деньги и кредиты. Дело в том, что основная проблема не в деньгах и кредитах, и политика такого рода сохраняет и множит диспропорции, вызывая в будущем новые трудности.
Когда я изучал экономику, идеи вроде высказанной Шумпетером считались характерными для представи телей «ликвидационистской» школы, утверждавших, что страдания во время кризиса полезны и естественны и никаких мер для их облегчения принимать не нужно. Ликвидационизм, учили нас, был решительно опровергнут практикой. Подобные взгляды критиковал не только Кейнс, но и Милтон Фридмен.
Тем не менее в 2010 году ликвидационистские аргументы, не отличающиеся от предложений Шумпетера (или Хайека), внезапно приобрели вес. Наиболее открыто современный ликвидационизм проявился в работах Раджана, но схожие аргументы я слышал от многих руководителей финансовых структур. Новые доводы, с чего бы вдруг понадобилось воскрешать эту теорию, представлены не были, убедительные причины тоже не озвучены. Откуда столь внезапный поворот?
Полагаю, на этом этапе мы должны обратиться к мотивации. Почему теория строгой экономии оказалась такой привлекательной для людей, которых принято называть очень серьезными?
