ГЛАВА 35
За окном пела птица. Соловей? А поют они сейчас?
Это было настолько неожиданно; что я даже и не обратил внимания на окружающую обстановку. Лежал и слушал. Так странно было слышать пение маленькой птички. В ушах еще стоял звон, и все тело болело от синяков и ушибов. Мне казалось, что я уже навсегда утратил способность не то чтобы восхищаться, но даже и замечать эти маленькие чудеса природы. А вот, поди ж ты… Лежу и слушаю.
Пернатый певец издал еще несколько переливистых рулад и замолчал. И сразу же я услышал далекий гул. Выстрелы? Взрывы? Не понять — далеко…
А кстати, где я?
Брезентовый потолок… такие же стены… палатка? Да, старая армейская, сейчас таких и не используют уже. Разве что на складах остались… Да и то, там уже более современные есть. А эта… уж больно она потрепана… вон, даже дыры есть. Хоть и зашиты (причем в спешке и неаккуратно), но отсюда я их вижу.
Так… Палатка, несколько кроватей. ПМП? Мой взгляд упал на табуретку около кровати. На ней лежал комбинезон черного цвета Это что? Чье и откуда?
За пологом палатки слышался негромкий разговор. Слов я разобрать не мог (в ушах еще звенело), но понять, что звучали два голоса — мужской и женский, сумел. Медсестра? А второй кто?
Ладно, сейчас посмотрим… Я откинул одеяло, собираясь встать.
Со звоном покатилась по полу жестяная кружка. Она лежала на одеяле у меня в ногах, и я ее попросту не видел.
Разговор тут же прекратился, и в палатку заглянули двое. Точно — медсестра! И прехорошенькая. Странно, мне знакомо ее лицо…
Вторым был невысокий солдат, одетый в военную форму времен войны. Опа, и петлицы есть! А погон нету… почему?
— Гля, Маришка, фриц очнулся! Ну, давай, беги до главврача, чегой-то он им интересовался давеча… Э-э, ты сиди там!
Но и без него понятно, что вставать мне еще рановато. Стены палатки зашатались у меня перед глазами, пол угрожающе накренился. Я снова опустился на кровать, пережидая качку.
— Во, вот так и лежи! — солдат удовлетворенно осклабился. — Куда бечь-то собрался?
— До ветру… — прохрипел я и даже не узнал своего голоса.
— Это уж сестру обожди, она тебе все и устроит… Погодь! Так ты по-нашему говорить могешь?
— Могу. Только я не немец.
— Эк! А одежка на тебе чья? А танк откеля?
Какой еще, на хрен, танк? Одежка? Это комбез, что ли?
На улице послышались быстрые шаги, и в палатку ворвалась медсестра.
— Маришка, энтот фриц до ветру хочет! А ноги не держат его совсем.
— Ладно, Петь, это уж моя забота. А ты давай делом своим занимайся — охраняй! Я уж тут сама как-нибудь справлюсь…
Через несколько минут я лежал на кровати уже в более собранном состоянии, нежели до этого. Так… что мы имеем? Старая палатка, солдат в форме доисторического образца, фриц… ага, еще и комбез этот. Бред какой-то… стрельба в отдалении… война? Снова-здорово сорок первый?
Полог палатки распахнулся, и внутрь вошел пожилой дядька в белом халате. Медсестра вскочила с табуретки и метнулась к нему навстречу.
— Как он?
— Вставать хотел. Только на ногах не стоит, качает его.
— Рано ему еще это делать, — дядька присел на табуретку. — Вы меня не узнаете?
— Нет… не помню…
— Хорошо. Как вас зовут, помните?
— А как меня зовут? В смысле — здесь! Как меня здесь зовут?
— …
Главврач (надо полагать, это был именно он) поднял с табурета комбинезон.
— Можете прочитать, что здесь написано?
— Попробую…
Где тут, интересно знать, надпись? Что-то не вижу… На клапане кармана? Нет. Внутри? Может быть… Ага!
— Вилли Леман.
— Это ваше имя?
— Нет…
— Но этот комбинезон был на вас надет!
— Ну и что? Я ваш халат надену — стану главврачом?
— Так… А с чего вы взяли, что я главврач?
— Ну… часовой говорил, что вы мной интересовались…
— Так и сказал?
— Сказал, что главврач мной интересовался. Медсестра убежала, а потом и вы пришли. Вот я и подумал, что вы и есть главврач.
— Разумно. И логично. А зачем я вами интересовался, можете предположить? Ранений у вас нет, случай в принципе рядовой…
— Мне знакомо лицо медсестры, да и ваше… тоже видел где-то…
— Вспомнить можете?
— Нет…
— А так?
И главврач прикрыл ладонями лоб и нижнюю часть лица.
…Топот ног, сдавленное дыхание где-то сбоку… Горящая палатка, истошный женский крик.
— Туда давайте!
Фигуры штрафников замелькали у меня перед глазами. Сорвали горящую палатку, начали таскать оттуда раненых. Вынесли из огня совсем молоденькую девчушку, положили на траву и снова к пожару, там еще есть люди. Кто-то пронзительно кричит из-за пелены дыма…
— Старшина! Дом горит!
— Туши!
— Нечем! Воды нет! А так туда не войти — спечемся на хрен!
Взгляд по сторонам. Что тут есть подходящего? Ага!
— Вон, кухню видишь? Чай в ней или суп — один хрен, все не горит! Вот к ней и давай!
— Понял! — и еще десяток бойцов срываются к кухне.
Помню, как, обжигая руки, мы раскидывали горящие бревна и доски, вытаскивая из-под развалин дома оглушенных врачей и раненых — тут была операционная… Мужик в рваном, когда-то белом халате, на вороте гимнастерки петлицы — три шпалы, подполковник. Весь в саже, и только пронзительно-голубые глаза выделялись на закопченном лице…
Взглянув в эти глаза сейчас, я кивнул головой.
— Да, товарищ подполковник, я вспомнил. Вы были главврачом в госпитале. Тогда еще был налет, немцы бомбили деревню, и госпиталю здорово досталось. Мы тушили пожар. Вас вытащили из операционной. И девушку помню. Имени только не знаю. Помню, как ее из горящей палатки выносили. У нее еще одна нога в сапоге была, а вторая — так…
— А свое имя помните?
— Боец Леонов, Александр Павлович. 82-я отдельная армейская штрафная рота.
— А говорил — не помню!
Со стороны входа в палатку раздался восхищенный вздох. Медсестра, прижав к груди руки, смотрела на главврача.
— Пал Петрович! Как вы вот так?!
— Вот так! Удивлены? — посмотрел на меня подполковник смеющимися глазами.
— Да уж…
— Ничего удивительного. Я вас запомнил. Тогда, в деревне, вы были первым, кого я увидел, придя в себя. Лицо у меня было все в саже, я потом его долго отмывал. А вот глаза… Они у меня приметные. Если и запоминает кто, так именно их. Так сказать — якорь!
— Надо же… никогда бы не подумал…
— Э-э-э, батенька, я же по основному профилю именно что памятью и занимался в свое время… да… пришлось, знаете ли… Вот и помню, что да как в таких случаях говорить. Вас-то я сразу узнал. Да только, назови я ваше имя, вы, вполне возможно, что и не вспомнили бы ничего.
— Почему так?
— Человек должен сам все вспомнить, иначе мозг не разбудить! Извне это почти невозможно, только изнутри. Замыкается человек в себе, и мозг спит. Вы вот во сне много ли сделать можете?
— Не знаю. Наверное, немного.
— Почти ничего. В смысле — ничего сознательного. Да… Ладно, отдыхайте, вам еще дня два лежать надо.
Уже у выхода подполковник обернулся.
— Как, вы говорите, называется ваша часть?
— 82-я отдельная армейская штрафная рота.
— Думаю, что здесь вы ошибаетесь…
— Почему же? Я хорошо помню…
— Ваш командир говорил мне, что за дот он написал на вас представление. Об освобождении из штрафной роты. Так что… сами понимаете…
— Мой командир? Капитан Романов? Вы его видели?
— А что ж тут такого необычного? Ваша рота отсюда в двух километрах стоит. Видимся иногда…
Назавтра главврач зашел снова. Мне несколько получшело, голова уже не гудела как церковный колокол.
— Поправляетесь?
— Вашими стараниями…
— Да у вас и организм крепкий. Тренированный. Такие нагрузки должен переносить.
— А с чего вы взяли, что тренированный?
— Голубчик, я же врач! Уж и не знаю, кем вы там до штрафной роты были, но уж реакции тренированного спортсмена от реакций тракториста я всегда отличить сумею! А где тело здоровое, там и ум соответствующий.
— Хм… по-другому тоже бывает.
— Ну уж! Это вы, батенька, загнули!
— Загнул?
И я рассказал главврачу о немецких «выпускниках». А что? Никакой подписки я никому не давал, да и кто б здесь мог ее у меня отобрать? Рассказ мой потряс подполковника. Он сидел молча, только прикуривал папиросы. Одну за другой. Нервничал, ломал их крепкими пальцами. Снова закуривал. Временами начинал ходить по палатке.
— Это все?
— Все, что знаю лично я.
— Кошмар… Я лично знал многих немецких врачей, высококлассные специалисты, мастера своего дела… Но чтобы вот так… на живом человеке… Маурер, вы говорите?
— Да. Карл Фридрих фон Маурер. Профессор. У него своя клиника под Лейпцигом.
— Все так. Я его знал, но лично не встречались. Однако про его работы на мозге слышать приходилось. Вот, значит, куда его занесло… не ожидал… Эх, в Москву бы мне сейчас!
— Так в чем же дело? Вы ж не к теще на блины, как я понимаю, собрались?
— Какие уж тут блины… Там клиника есть, работают над случаями, аналогичными вашему. Только в более тяжелой форме. Маниакальный бред, навязчивые галлюцинации… ну и прочие радости… вы не специалист, не поймете, но есть, есть в ваших рассказах нечто важное… Да и сами вы…
— Я-то здесь при чем?
— Якорь! Помните! И в вашем случае, как и у этих… э-э-э… «выпускников», есть такая же зацепка в памяти. Надо только ее найти.
— И что же тогда произойдет?
— Мы разбудим мозг! Человек сможет чувствовать! Видеть и слышать! Понимать! Эх!
— Так напишите рапорт. Ну… что в таких случаях полагается писать у вас?
— Хоть десять напишу. Да толку?
— В смысле?
— Немцы утром прорвали фронт. Их танки у нас в тылу. Дороги на Москву для меня нет.
— И вы так спокойно об этом говорите?
— А что же я должен делать? Кричать «караул!» да бегать? У меня госпиталь! А не боевая часть! Здесь мой фронт!
— Так что же тогда я тут разлеживаюсь?
— Завтра! Это я вам как лечащий врач говорю! И чтоб ни-ни! Раньше я вас не выпущу!
Начальнику Особого отдела армии
Полковнику тов. Ладыгину В. К.
Исходя из требований ориентировки № 85/д, сообщаю Вам, что допрошенный мною гауптман Фридрих фон Краевски показал на допросе следующее.
— Пленение гауптмана было произведено в дерзкой форме, среди бела дня в городе, заполненном немецкими войсками.
— Пленивший его человек назвался старшим офицером специального подразделения Красной армии.
— Этот человек хорошо водит автомашину, танк. Стреляет из танковой пушки и пулемета.
— Уточненные мною обстоятельства боя у деревни Храмчихино в целом подтверждают показания Краевски.
— Местонахождение этого человека мною устанавливается. К сожалению, связи со 2-м батальоном в настоящий момент не имеется. Часть ведет бои в окружении. Поэтому опросить командира батальона более подробно не представляется возможности.
Поскольку указанные события могут иметь прямое либо косвенное отношение к лицу, указанному в ориентировке, прошу Вас проинформировать об этом инициатора запроса.
Оперуполномоченный Особого отдела… стрелковой дивизии капитан Лаптев М. С.
Утром ко мне зашла Маришка.
Принесла не новую, но тщательно отстиранную форму, ватник, мой рюкзак и сапоги.
— А оружие мое где?
— То, что в мешке было, там и лежит. Винтовка у старшины, вы к нему зайдите, надо расписываться.
— А за пистолеты — не надо?
— Так их и не видел никто. Только позавчера Павел Петрович в мешок заглянул, думал, что документы ваши там есть. А вместо них — пистолеты лежат…
Вытащив из мешка «Маузер XSc», я протянул его Маришке.
— Держи! Подарок тебе. Мне все равно не положено, в роте отберут.
— Ой! Спасибо…
— На вот, патроны к нему тоже есть. И кобура.
Довольная сестричка подбежала ко мне и чмокнула в щеку. Засмущалась и выскочила на улицу.
Получив у старшины СВТ (надо же! Не зажилили…) и патроны, я пошел искать подполковника. Отыскал его не сразу, он сидел у операционной палатки и курил. Увидев меня, бросил папиросу и поднялся.
— Уходишь уже?
— Пора, товарищ подполковник. Сами знаете…
— Знаю. Ну… удачи тебе. Не подворачивайся больше под снаряд. В следующий раз может и не повезти…
— Спасибо, товарищ подполковник.
— Да ладно! Долг платежом красен, а мы тут все у тебя в должниках ходим!
— Вот, возьмите, — я протянул ему «парабеллум» в кобуре. — На память.
Главврач подбросил в руке пистолет, поймал и повел им из стороны в сторону.
— Добрая машинка. Спасибо тебе, в хозяйстве пригодится. Ну, давай, мне на операцию идти пора. Авось увидимся вскорости, если вас куда не перебросят.
Мы обнялись, он похлопал меня по плечу и, не оборачиваясь, ушел в палатку.
Вот и еще один хороший человек встретился мне на долгом пути. Сколько их уже было? Севергин, артиллеристы со станции, дядька Хрисанф, девчонки-хохотушки, теперь вот и подполковник… Расстаюсь с ними, а у самого будто кусок из сердца кто-то вынимает. Понимаю, что иначе никак, а все равно…
