Эпилог

Подполковник Дронов поднялся на крыльцо и стукнул костяшками пальцев в закрытую дверь:

– Кто там?

– Свои – подполковник Дронов.

– Ой! – За дверью затопали ноги, что-то стукнуло.

Спустя минуту лязгнул крючок, и дверь приотворилась.

– Заходите, товарищ командир… – отступила в сторону чернявая девушка в военной форме.

– Да я, собственно, ненадолго… Мне бы Нину повидать.

– Маркову? Это можно, я сейчас! – И девушка исчезла внутри.

Гость повернулся и, отойдя в сторону, присел на лавочку. Достал портсигар, вытащил оттуда папиросу и постучал по крышке. Подумал и осторожно убрал ее назад.

– Товарищ подполковник?

– Здравствуйте, Ниночка, – приподнялся офицер.

– Здравия желаю… а… что случилось?

– Да вы присядьте, – указал он рукою на место рядом с собой.

Девушка опустилась, но смотрела на гостя с выражением какой-то тревоги в глазах:

– Максим?

– Да, Нина. Он не вернулся.

– Но… Он ведь и раньше…

– Там был такой взрыв… За километр с людей пилотки посносило.

Нина стиснула кулачки и прижала к груди руки.

– И что же теперь?

Дронов облизал пересохшие внезапно губы. Не первый день на войне, столько уже всякого повидал, но в такие вот моменты он как-то терялся.

– Формально – он пропал без вести. Но все понимают, что выжить при таком взрыве невозможно. Он признан погибшим. И награжден орденом, посмертно.

Девушка молчала.

– Я знаю, что он всегда вас выделял среди прочих. Максим был скрытным человеком, но мне кажется, что он вас любил. Ведь это так?

– Да… Я тоже…

– Знаю. Не удивляйтесь, мне по должности положено многое знать. И еще… вас ведь скоро должны комиссовать?

– А вы откуда?! – вспыхнула Нина. – Ну да…

– Возьмите. – Подполковник протянул ей красную коробочку. – Это его орден. Ну, тот, которым его наградили. И две медали – разведчики сдают их перед выходом, такие правила. Формально вы ведь не женаты, но начальник штаба армии приказал сделать исключение. Пусть ваш ребенок сможет увидеть подтверждение того, что его отец был не совсем обычным человеком…

«А я вот щас какому-нибудь дяде… Вот просто ни за что – сугреву ради!»

Это Дольский?

Ну да… вроде бы он.

Ох, я этому дяде и врежу! Чтобы не бросал куда ни попадя всякое железо! Как еще ребра все не поломал?

Ворча под нос, пытаюсь выбраться из кучи каких-то железяк. Зрение понемногу фокусируется, и я вижу свет! Опа, так это что ж такое получается – взрывом весь погреб раскурочило? Ну и ну – неслабо же приложило!

Стоп.

Неслабо?

Это взрывом-то нескольких снарядохранилищ? Да тут не то что погреб – холм приличных размеров срыло бы до основания!

Сажусь на деревянный пол и осматриваюсь.

Нет, взрыв был и здесь – одну стену развалило до половины, а в воздухе еще ощущается кислый запах взрывчатки. Однако на взрыв артсклада это походит весьма слабо – не те последствия.

Да и не погреб тут – обычный дом. Я бы даже сказал, более чем обычный – он современный! Ибо ничем иным объяснить наличие разбитого телевизора я просто не могу.

Кстати говоря, мне знакомо это понятие – плазменный телевизор. И вот та хреновина на полу – разбитая микроволновая печь.

Интересно… а ведь раньше (когда?) я этого не знал!

Гул в ушах тоже понемногу стихает. Опираюсь руками об пол и приподнимаюсь. Ноги слушаются плохо, меня «штормит» и качает.

Пулемет…

Вот он, на полу лежит. И лента вставлена в приемник.

Ощупываю себя – пистолет тоже на месте.

Нехилый, между нами говоря, геморрой может выйти! Судя по обстановке, здесь вполне себе современность. И тут здрасьте – мужик с пулеметом в разрушенном взрывом доме. Как прикажете сей факт объяснять?

Стоп-стоп-стоп!

Кому, во-первых объяснять? Где я вообще нахожусь?

Поднимаю с полу обрывок газеты.

Буквы все знакомые, а слова… не совсем. Так это украинский! Вот незадача-то! И как я теперь буду объясняться с их милицией? Ладно бы свои, а тут и вовсе – другая страна. И дом, кстати говоря, вполне себе на украинскую хату смахивает. Вон и рушники цветастые в углу валяются – взрывом их туда отбросило.

Увидев на полу осколок зеркала, приподнимаю его и пытаюсь себя рассмотреть.

Ну, относительно небрит – по нынешним (каким, кстати?) временам – не криминал. Так полстраны ходит. А кое-где так и все взрослое население мужского пола.

Немецкий танковый комбез – реконструктор я или кто?

Русская форма под ним – то же объяснение. Ну вот такой я весь двуличный и двусмысленный – таскаю сразу две формы. Жаба душит – бросить не могу!

Пистолет… Хм! Может стать проблемой! Но жалко ведь! Сунуть куда-нибудь, а после забрать? Вполне…

Пулемет.

А это вообще не мой, мало ли что у запасливого хохла в доме лежать может?

Кинжал.

У нас статьи за холодняк больше нет. У нас. А на Украине? Тоже вроде бы отменена…

Опа!

Голоса!

Ну все, милиция приехала…

Сдергиваю с пояса кобуру с пистолетом (внутри страшно заворочалось зеленое земноводное), сую ее под шкаф. Задвигаю под разломанную кровать пулемет.

Что будем им говорить?

Но не спешат входить в комнату милиционеры, видать, взрыва опасаются. Ладно, не станем их томить неизвестностью – выйдем сами.

Но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. Что меня тормознуло? Да… фиг его разберет, но как-то вот не тянет меня сразу на свет божий вылезать. Прислушаюсь я, тем паче что и разговоры тут какие-то странные. И пригляжусь.

Прижавшись к стене, осторожно выглядываю во двор.

В первые мгновения мне кажется, что я снова вернулся на войну. Не пойму только, на какую? Точно не Чечня и не Дагестан – там найти газету на украинском языке, да еще в типично украинской хате – дело немыслимое!

Но все недвусмысленно указывает именно на это.

Несколько человек в разномастном камуфляже окружают троих безоружных парней. Они тоже в форме, но, в отличие от остальных, в одинаковой. Один, светловолосый, полусидит, отвалившись спиной на стену сарая, двое стоят. Судя по наличию повязки на ноге светловолосого, он ранен.

А чем, кстати, эти люди вооружены?

Так… автомат Калашникова, калибр семь и шестьдесят два – теперь я это оружие вспомнил. Равно как и все с ним связанное.

– И що ж мы тут, люди добрые, бачимо?

Еще один персонаж. Наголо бритый и длинноусый – прямо-таки опереточный запорожец! Этот сидит на обыкновенной табуретке и вертит в руках какие-то документы.

Вот он раскрывает один из них – знакомого вида красную книжицу.

– Филенко Александр Николаевич. Год рождения – 1992-й, Москва. Прописан там же, Открытое шоссе, дом… Был прописан!

И он бросает паспорт себе под ноги.

– Гарипов Руслан Магомедович. Год рождения – 1981-й, село Шатой… Прописан там же, ну, это и без паспорта понять можно.

И эта книжица летит на землю.

А в руках уже паспорт несколько иного обличья.

– Охримчук Мыкола Станиславович. Год рождения – 1984-й, Луганск. Прописан… угу, понятно.

Этот паспорт он на землю не бросает и продолжает вертеть в руках.

– Ишь ты – Мыкола! Шо ж ты, украинец, вместе с москалем и чеченом вместе делаешь? Га? Куды ж вы москаля того тащили?

– Ранен он, – негромко отвечает стоящий слева парень. Ничего типично украинского (как это принято изображать в книгах и в кино) в нем нет.

– Так и що? Ранен – подохнет, туда и дорога ему. Ты-то что с ними в одной компании потерял?

– К врачу его нужно…

– Будет ему врач!

Стоящие полукругом вооруженные парни ржут.

– О себе подумай! Пока есть чем думать!

– И что я должен думать?

Усатый усмехается. Ему явно весело, он прямо-таки упивается своей властью.

– Глупый, да? У тебя, хлопче, есть один выход. Подсказать?

Охримчук молчит.

– Так вот! Хочешь жить – докажи, что ты истинный патриот!

– Как доказать?

– Мы тоби веревку дадим. Ну и поможем, само собой. Подвесишь на воротах этих двоих – оставим жизнь. И к себе возьмем. Не сразу, понятно, да и оружия пока не дадим. Но жить будешь. Ну?!

Парень мотает головой:

– Ни! Не можно это – то мои браты!

– Москаль да чечен – давно тоби братьями стали? Они браты – а мы тогда хто?

– Фашисты вы… – глухо отвечает Охримчук.

И только сейчас я замечаю на рукавах всех вооруженных повязки со странным изображением. На черно-красном фоне стилизованная свастика. Ну, не совсем свастика, но очень уж похоже… Такие татуировки были на воевавших в Чечне наемниках. Против нас воевавших, само собой разумеется. Только накалывали их на коже, и красно-черного фона там не имелось.

– От так? – неожиданно спокойно произносит главарь. – Добре… Гнат!

– Тут я, пан сотник!

Сотник? Где это в армии такие звания есть? Или тут тоже сплошь реконструкторы подобрались? Ну, тогда они изображают что-то совсем непотребное…

– Пошукай в дому, – кивает в мою сторону бритоголовый. – Там я малость гвоздей бачив, сотку. Вот сюда их и тащи. Да молоток не забудь! Мы сейчас тут барельеф делать станем – аккурат на том заборчике! Развесим цих гавриков так, чтобы они друг другу в гляделки пялились – нехай так-то и висят, пока не сдохнут! Олекса!

– Тут я, пан сотник!

– Дуй к Семену! У него камера хорошая есть, я вчерась бачив. Нехай он сюда ее тащит – снимем ролик!

Со щелчком встает на место последний пазл. Свастики, распятие, слова Охримчука – это нацисты!

Да, я понимаю все, что они говорят. И? Немцев я тоже понимал, очень, кстати, неплохо. Даже разговаривал. А теперь, стало быть, фашисты говорят по-украински? Ну и что с того? Они стали белыми и пушистыми?

Не заметно.

Распять раненого?

Перед глазами встают распятый на кресте солдат в Чечне, распятый пленный на кресте на Волховском фронте. В одном месте это сделали боевики, в другом – немцы. И что – между этими случаями есть какая-то разница?

Нет.

И те фашисты – и другие.

И эти.

Все. Вопросов больше нет.

Отступаю в сторону, прячась в стенной нише, за печью. Если Гнат пойдет прямо, он будет ко мне левым боком. Свернет – спиной.

Кинжал сам собой прыгает в руку.

Топот ног, злодей направо свернул. Отчего злодей? А кем его еще называть прикажете? Помогаешь негодяю творить зло – сам такой.

Пара шагов, и моя рука ложится на рот Гната, лишая того возможности заорать. А кинжал мягко входит ему в печень – этот удар у меня хорошо поставлен.

Дрыгнулся мужик, изогнулся… но поздно…

Один готов.

Делаю несколько шагов в комнату с оружием. Минутка-другая у меня еще есть.

Пистолет – на место, патрон дослать, кобуру расстегнуть.

Проверяю пулемет – вроде бы все в порядке. Не самый, конечно, айс стрелять из него сейчас, мало ли сколько народу вокруг шастает? И что это за народ… тоже неизвестно.

Снова к выходу – опять осторожно выглядываем во двор. А там уже кипит «работа». К рукам двоих ребят – Охримчука и Филенко – уже привязали длинные доски. Это чтобы они руки в стороны расставленными держали и не особо мешались при распятии. Сейчас большая часть гопы навалилась на чечена, оказавшегося неслабым таким бойцом – отмахивался он отчаянно и парочке человек подвесить успел основательно.

Сотник развалился на табуретке и, опершись спиной на стену, ухмыляясь, наблюдал разворачивающееся перед ним зрелище, отпуская ехидные комментарии.

С тебя и начнем…

Прыжок, взмах приклада – получи!

Съехал бедолага на землю, даже и не пукнул лишний раз.

– Смирно!

И ухожу прыжком налево.

Старшинский рык – это, знаете ли…

Инстинктивно в струнку вытягиваешься, по себе помню.

Обалдевшие мерзюки отпускают Гарипова – тот мешком падает на землю.

И оборачиваются на окрик.

А там никого нет. Только кулем валяется у стены «пан сотник».

Все пленные у вас, ребятки, за спиною, то есть по отношению ко мне слева, и под выстрелы не попадают. Чечен так и вовсе на земле лежит.

Ду-ду-ду-ду-дах!

Еще гуляет по двору эхо от выстрелов, а мордовороты уже оседают на землю. Почти на одной линии стояли, пули навылет шли, оттого и стрелял я немного.

МГ-34 машина жуткая и сама по себе, а уж в подобном случае…

Пленники удивленно лупают глазами, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Потом, все потом!

Кидаю чечену кинжал:

– Давай в темпе веревки режь! Вооружайтесь, мать вашу!

– Ты кто? – удивленно спрашивает он. А кинжал еще в воздухе поймал. И сразу за рукоятку – молоток!

– Старшина Красовский! Еще глупые вопросы есть? Нет? Выполнять!!!

А сам присаживаюсь на корточки у сотника. Пистолетным стволом разжимаю ему зубы. Немилосердно бью его по щекам – очнись!

– Га?

А еще разок?

– Эй! – Не очень-то у него это получается – с пистолетным-то стволом во рту…

И еще раз…

– Ты кто?

– Старшина Красовский, двести восемьдесят шестая стрелковая дивизия, отдельная разведрота.

– Э-э-э… не знаю такой.

– Ну и что? А ты что за фрукт?

– Не знаешь? – В его глазах явственно видно удивление.

Бац!

– Ой! Гнатюк я! Сотник Гнатюк!

– Та еще собака, – опираясь на палку, подходит сзади Филенко. – Людей живьем сжигал… личность известная. Тут вся его сотня, вчера только появились.

– Сколько их?

– Человек шестьдесят… Впрочем, – он смотрит на лежащих во дворе головорезов, – уже меньше.

– Добавить что-нибудь хочешь? – обращаюсь я к бритоголовому.

– А… а что? Вин сказал все…

– То есть как «язык» ты интереса не представляешь…

Кровью из разнесенного затылка забрызгало изрядный кусок стены – «парабеллум» не подвел.

Встаю и, обтерев ствол, убираю пистолет в кобуру.

– Вооружились?

– Так точно! – в один голос отвечают парни.

– Вопросы есть?

– Старшина… – Это Руслан.

– ??! – На моем лице написано удивление.

– Товарищ старшина!

– Другое дело! Что за вопрос?

– Вот… – Он протягивает мне кинжал. Как и положено – рукояткой ко мне. – Откуда он у вас?!

– Товарищ подарил. Между прочим, тоже Гарипов! И тоже – Руслан!

– А-а-а… как давно?

– Да… – чешу я в затылке. – Не так чтобы и очень… хотя это как посмотреть…

Ну да. Парни все восьмидесятых годов рождения, на вид им лет под тридцать. Это ж какой нынче год будет? А по сравнению с сорок третьим… изрядный срок получается.

– Это прапрадеда Махмуда кинжал, там наш родовой знак есть!

– Ну и хорошо! Тот Руслан, между прочим, знатный боец был!

– Так он и сейчас еще крепок.

Оф-ф-фигеть – не встать! Так это внук Гарипова? То-то я и смотрю – похож! Однако…

– Охримчук! У тебя дед воевал?

– Под Питером, до сорок четвертого. Потом комиссовали его по ранению. Семь лет как по- мер уже.

Так.

Что спрашивать у Филенко – не знаю. Да и опасаюсь, откровенно говоря. И так уже какая-то мистика происходит.

– Слушай мою команду!

Ребята подтягиваются.

– Охримчук – на тебе раненый! Тащишь, пока можешь, потом сменим. Гарипов – на тебе тыл…

– С тобой пойду, командир!

А ведь и пойдет. По всему видать, толк из парня будет.

– Ладно, берешь левый фланг. Дорогу знаешь?

– Знаю!

– Уходите… – подает голос Филенко. – Я иду медленно, обузой стану для всех. Автомат есть, гранат наберу… Задержу их тут всех.

Вот же ж мать твою! Сызнова история повторяется? Тот Филенко остался, уж и не знаю, кто он этому – родня или однофамилец, теперь и этот туда же? И опять оглядываться назад, считая выстрелы? А вот фиг! С нами пойдет – и баста!

Топот ног, хриплые выкрики – на выстрелы бегут сослуживцы (подельники?) «сотника». Камеру, поди, несут? Сейчас мы вам тут устроим съемки!

– Отставить! Занимаем оборону! Гарипов – левый фланг!

– Есть, командир!

– Филенко – тыл!

– Есть!

– Охримчук – правый!

– Есть!

– Мой центр! Без команды не стрелять! Подпускаем ближе и работаем гранатами. Потом – огонь на добивание. Чтобы никто не ушел!

– Не уйдут, – недобро усмехается Охримчук, вытаскивая из разгрузки гранаты. – Все тут лягут…

Отчего-то и я в этом не сомневаюсь.

Поудобнее устраиваюсь в проломе стены – отсюда хорошо видна большая часть улицы и бегущие по ней головорезы. Разномастно одетые, но неплохо вооруженные. А этот вид построения я знаю! Страйкболисты называют его «боевое пятно». Столпившись посередине улицы, толпа ощетинилась стволами во все стороны, даже и вверх кто-то глядит – ПВО? Супер… и как вы собираетесь из глубины строя стрелять? Внешне страшно, но и только. А МГ все это построение фиолетово – он троих солдат навылет прошивает.

Так вот, значит, какие они – сегодняшние нацисты!

В тот раз они выглядели по-другому и говорили на чужом языке. И они вторглись из другой страны.

Эти – выросли здесь, среди нас.

Сейчас мы и они хорошо друг друга понимаем. В смысле – язык понимаем, их-то идеология нам чужда, как и идеология их учителей. Ничего, у меня под рукой хороший инструмент убеждения и перевоспитания.

Для ваших предшественников его хватало, хватит и вам.

А мои фланги и тыл защищают сейчас внуки тех, кто воевал рядом в сорок третьем. Они со мною, а не среди вас. Значит, наше дело правое.

Ту войну мы выиграли.

Выиграем и эту!

– Приготовились! Огонь!