20

— Сидим, допустим, за обедом. Он ест рис, а сам смотрит куда-то в пространство, внимательно смотрит — и ни слова. Наверное, размышляет над трудным ходом, — говорила нам жена Сюсая 26 июля, в Хаконэ, в день четвертого доигрывания.

— Когда ешь, а сам не думаешь о том, что делаешь, еда впрок не идет. Не зря говорят, что, если за едой не думать о еде, она станет ядом. Скажешь об этом мужу, а он только хмыкнет, и снова его мысли где-то далеко.

Жестокая атака черных на 69-м ходу, похоже, застала мастера врасплох — он думал над ответным ходом 1 час 44 минуты. Этот ход занял у него больше всего времени с начала партии.

Похоже, Отакэ подготовил эту атаку еще пять дней тому назад. Когда началось доигрывание, он размышлял минут двадцать, изо всех сил себя сдерживая — в нем бурлила искавшая себе выхода энергия. Так и навис над доской. Сделав 67-й ход, он на 69-м ходу так и грохнул свой камень на доску со словами: «Дождь ли это? Буря ли?» — и громко захохотал.

И словно нарочно в ту же секунду хлынул ужасный ливень — газон в саду намок в одно мгновение, дверь едва успели закрыть — в нее тут же забарабанили тяжелые капли. Отакэ довольно удачно пошутил, но, по-моему, в его смехе угадывалась нотка торжества.

Сюсай, увидев 69-й ход, вдруг неуловимо изменился в лице, словно по нему промелькнула тень птицы: оно стало чуть-чуть растерянным и симпатичным. Такое выражение на лице мастера нечасто доводилось видеть.

Позднее, при доигрывании в Ито, был момент, когда мастер вдруг сильно разгневался, увидев неожиданный ход черных. Он и раньше-то считал партию испорченной, а тут и вообще решил ее бросить, не доигрывая. Никак не мог дождаться перерыва и, как мне казалось, давал понять, что гневается. Но даже тогда сидевший за доской мастер совершенно не изменился в лице. Никто не заметил, что он вне себя от ярости.

Зная все это, нетрудно себе представить, что Сюсай воспринял 69-й ход черных как удар кинжала. Он немедленно погрузился в раздумье. Подошло время обеда. Когда мастер вышел из игрового зала, Отакэ, стоя над доской с камнями, сказал:

— Ход — лучше не придумаешь! Вершина! — и посмотрел на доску с таким сожалением, с каким смотрят на руины, на остатки былого великолепия.

Когда я назвал этот ход агрессивным, Отакэ весело засмеялся и сказал:

— Ну почему в агрессивности упрекают только меня?!

Сразу после обеда, не успев даже сесть за доску, мастер сделал ответный ход. Время на обед и послеобеденный отдых в контроль времени, разумеется, не входит, но и так было понятно, что мастер не переставая над ним думал. Изобразить, что это не так, посидеть для виду над доской, словно в раздумье, — все эти уловки были мастеру чужды. Весь обед он просидел, глядя куда-то в пространство.