19

Мастер как-то раз следующим образом отозвался об игре любителей:

— В сёги или, скажем, в го характер человека по игре не поймешь, хотя говорят, что игра раскрывает характер… Если разбираешься в го, подобная чепуха и в голову не придет.

Сюсай терпеть не мог тех полузнаек, которые любят порассуждать об игре в го.

— Я, например, никогда не интересуюсь своим партнером, для меня главное — игра, я думаю только о ней.

2 января, за полмесяца до своей кончины, Сюсай участвовал в открытии турнира в Ассоциации, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили.

Эта церемония была чем-то вроде обмена визитными карточками. Поскольку игра могла затянуться надолго, рядом начали еще одну партию. На второй доске уже было сделано 20 ходов, перед ней в ожидании партнера стоял Сэо, игрок первого дана. И тут подошел мастер. Каждому из партнеров предстояло сделать по 5 ходов — с 21-го по 30-й. Продолжать игру после них было уже некому — ее так и прервали на ходе мастера. Достаточно сказать, что последний, 30-й ход мастер обдумывал 40 минут. А ведь партия была несерьезная, затеяли ее исключительно ради церемонии, от игрока всего-то и требовалось — легко, без напряжения сделать свои ходы.

В середине последнего матча мастера положили в больницу Святого Луки, и я навестил его. Мебель в больничных палатах была большого размера, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки мастера, чинно сидящего на огромной кровати, вызвал у меня смутную тревогу. Отеки на его лице были почти незаметны, щеки чуть порозовели, во всем облике чувствовалась какая-то легкость, будто он вновь обрел душевный покой; теперь он казался простым добрым старичком, ничуть не похожим на того мастера, каким все его знали.

Тогда же в больницу пришли корреспонденты из других газет, освещавших ход последнего матча. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках читателям предлагали угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:

— На этой неделе задача — угадать девяносто первый ход.

— Девяносто первый? — Сюсай внезапно преобразился. Вот досада! Мне не следовало заводить разговор о го, но я не удержался…

— Перед этим белые прыгнули через один пункт, а черным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.

— А-а… там? Всего два хороших хода — косуми и ноби.Кто-нибудь обязательно угадает.

Как только мастер заговорил об игре, он как-то сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Это была поза бойца за доской, в ней угадывался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, мастер надолго обо всем забыл. Сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода и не в упоении своим высоким титулом.

Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку — партнеру мастера хотя бы в сёги, который вставал из-за стола вконец обессиленным, в чем я мог несколько раз убедиться. Взять хотя бы партию с Отакэ в Хаконэ — с форой в ладью — она продолжалась с 10 утра до 6 часов вечера.

Второй случай произошел уже после последнего матча. Все та же токийская газета «Нити-нити симбун» устроила матч из трех партий между Отакэ и У Цинь-юанем. Сюсай взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ, игрок пятого дана, и тут же «попал в плен» к мастеру, который усадил его играть в сёги.Их партия началась утром, продолжалась до поздней ночи и закончилась в три часа утра! Говорили, что на следующее утро, увидав Фудзисаву, мастер тотчас извлек откуда-то доску для сёги.

Когда последний матч перенесли в Хаконэ, вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель «Нити-нити симбун» Сунада, который опекал мастера и жил в той же гостинице «Нарая», с улыбкой рассказывал:

— Я до смерти надоел мастеру. Уже четыре дня подряд только встану — приходит мастер и зовет погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем целый день до поздней ночи. И так каждый день. Все говорят, что он гений. Нет, не гений, он — сверхчеловек.

Как бы ни уставал Сюсай от игры, как бы ни выматывался, никто ни разу не слышал от него жалоб, даже жена. Как-то она рассказала о том, как мастер умеет погружаться в себя. Мне довелось слышать этот рассказ в гостинице «Нарая».

— Это было, когда мы еще жили в квартале Когаи-тё. Домик крошечный, все игры устраивали в комнате на десять татами, а соседняя, поменьше, служила гостиной, хотя это было неудобно, ведь среди гостей попадались и любители громко посмеяться, пошуметь… И вот однажды, когда муж играл с кем-то турнирную партию, вдруг приходит моя сестра показать своего новорожденного. Известное дело, малыш кричал без остановки. Я места себе не находила и даже собиралась попросить сестру уйти пораньше, но мы так давно не виделись… Как только сестра ушла — я к мужу с извинениями, дескать, мы шумели, мешали… а он, оказывается, ничего не заметил — ни прихода сестры, ни детского плача, ну совершенно ничего.

Помолчав, жена мастера добавила:

— Покойный Когиси говорил, что хочет стать таким, как сэнсэй, и каждый вечер садился перед сном на пол для занятий медитацией. Кажется, по системе Окада .

Когиси, о котором упомянула жена мастера, — это Когиси Содзи, игрок шестого дана, любимый ученик Сю-сая. Мастер хотел сделать его официальным наследником династии Хонинобо: «Только он и достоин!» — но в январе 1924 года Когиси в возрасте 27 лет умер. Престарелый мастер часто и по разным поводам вспоминал своего любимого ученика.

Нодзава Тикуто, имея еще четвертый дан, играл с мастером у него дома. Он тоже рассказывал похожую историю. Как-то раз домашние ученики расшумелись, и до комнаты, где проходила игра, донесся ужасный шум. Нодзава вышел к мальчикам и пригрозил им: «Смотрите, мастер вас отругает». А мастер этого шума даже не услышал.