Глава 18

Как-то раз, когда уже возобновились доигрывания в городе Ито, я спросил Мэйдзина, собирается ли он после окончания Партии снова лечь в больницу, или как всегда, поедет в Атами. Мэйдзин ответил мне с неожиданной откровенностью:

– М-да, дотяну я до конца партии или нет, – это ещё вопрос. Вообще-то я и сам удивляюсь, что ещё жив. Ведь я не размышляю ни о чем серьезном, верующим себя тоже не назову... долг профессионала? На этом одном далеко не уедешь. О какой-то необычной душевной силе тоже говорить вряд ли приходится... – он произносил слова медленно, слегка склонив голову.

– А может быть, все дело в том, что у меня крепкие нервы? Лёгкость? Легкомыслие? Пожалуй, может быть, добрую службу мне сослужило легкомыслие... Вы знаете, что в Токио и в Осака в это слово вкладывает разный смысл. В Токио “лёгкий” означает “дурачок”, а вот в Осака так говорят о живописи – “написано легко”, и это означает “с изящной лёгкостью, без натуги”. Об игроке в Го тоже так говорят: “играет легко”.

Мэйдзин говорил не спеша, словно смакуя слова. Я с удовольствием слушал его.

Мэйдзин редко позволял себе выражать какие-либо чувства. Не в его характере было придавать какое-нибудь особое выражение своему лицу или голосу. Газета поручила мне вести репортаж – и я общался с Мэйдзином долгое время. И чем больше я наблюдал его, тем больше мне нравились внешне невыразительные позы и слова Мэйдзина.

С тех пор, как Сюсай в 1908 году завоевал право на фамилию Хонинбо, его поклонник Хиросэ Дзэккан стал поддерживать его во всех начинаниях и даже работал у него секретарем. Он писал, что за тридцать с лишним лет работы он ни разу не слышал от Мэйдзина ни одной вежливой просьбы, ни благодарности. Из-за этого Мэйдзин прослыл холодным. И жёстким человеком. Всё тот же Дээккан вел его денежные дела, и как-то пронёсся слух о том, что Мэйдзин считает такие дела ниже своего достоинства. Дзэккан пишет, что все слухи о недостаточной щепетильности Мэйдзина в денежных делах – выдумка, и он может, доказать это.

Во время Прощальной партии Мэйдзин тоже не проявлял особой приветливости, и всё это брала на себя его супруга. Но это вовсе не означало, что он кичится своим титулом. Просто таков его характер.

Когда люди, причастные к миру Го, приходили за советом, Мэйдзин бывало лишь протянет: “М-да-а...” и надолго замолчит в задумчивости; что он имел в виду – приходилось только догадываться. Я подумал, что эта манера должна порождать уйму недоразумений: ведь на человека, носящего высший титул, не очень-то повлияешь. Его супруге часто приходилось выступать перед гостями в роли не то помощника, не то посредника. Когда Мэйдзин замолкал и сидел с отсутствующим видом, его супруга сразу принималась хлопотать, стараясь сгладить неловкость положения.

Такая черта Мэйдзина, как притупленность нервной системы и интуиции, медлительность или, как он сам сказал “легкомыслие”, часто проявлялась в его отношении к партиям, игранным для развлечения. Я уж не говорю о сёги или шашках рэндзю, но даже играя на бильярде или в мадзян, он думал так долго, что наводил уныние на самых терпеливых партнёров.

Мне довелось несколько раз наблюдать, как в гостинице “Хаконэ” Мэйдзин и Отакэ Седьмой дан играли на бильярде. Мэйдзину случалось набирать и по семьдесят очков. Отакэ Седьмой дан скрупулезно вёл счёт, как это подобает профессионалу по Го. При этом он всё время приговаривал: “У меня – сорок два, у господина Ву Циньюаня – четырнадцать...”. Мэйдзин же бесконечно раздумывал перед каждым ударом, но, даже встав в позицию, он подолгу вертел в руках кий, примериваясь и так, и эдак. Считается, что в игре на бильярде проявляется темперамент человека: это видно и по его движениям, и по скорости бегущих шаров. Но вот беда, Мэйдзин почти не двигался. Кончик его кия ползал еле-еле, и это только раздражало зрителей. Однако я, наблюдая эту картину, проникся ещё большей симпатией к Мэйдзину.

А когда он играл в мадзян, то всё время делал себе длинные полоски, сгибая вдоль по несколько раз бумажные салфетки. На эти полоски он выставлял костяшки. Я разглядывал эти ровнехонькие полоски и безупречные ряды костяшек, затеи спросил у Мэйдзина, к чему такая аккуратность. Он ответил:

– Знаете ли, когда расставишь их вот так, на белой бумаге, все костяшки хорошо видны. Попробуйте-ка сами.

Казалось, что быстрый темп, с которым обычно играют в мадзян, должен был бы расшевелить Мэйдзина. Однако тот все равно думал невероятно долго и ходил так медленно, что его партнеры скучали и, наконец, теряли всякий интерес к игре. Тем не менеё, Мэйдзин не обращал внимания на всеобщую скуку – он всецело был погружен в свои думы. Не замечал он также и того, что играть-то с ним садились зачастую без особой охоты.