Книга: Монстры Лавкрафта (сборник)
Назад: Неупругие столкновения Элизабет Бэр
Дальше: 2

Уцелевшие
Фред Чаппел

 

 

1

Эхо тряслась и бормотала во сне. Вскоре она бы начала кричать, если бы Верн не подполз в темноте к ее соломенной постели и не прошептал ей на ухо:
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш.
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – ответила она, в точности копируя его шипение – так она делала всегда.
– А теперь тихо, – пробормотал он. – Не кричи.
Она повторила и эти пять слов, имитируя его интонацию. Но не просыпаясь.
– Какое оно? – спросил Верн как можно мягче. – Блестящее? Или шаткое? Слишком яркое?
Она передразнила все его слова.
– Нет, – сказал Верн. – Скажи, какое оно.
– Нет. Скажи, какое оно, – затем чуть погодя: – Грязь. Сломанная грязь.
– Сломанная грязь, – повторил ее брат. Он пытался расширить цикл ее фраз, чтобы получать больше информации при ее последовательных повторениях.
Он был на четыре года старше Эхо. Ему было почти шестнадцать, но он научился быть очень терпеливым. Он выглянул посмотреть, не проснулась ли мама от волнения сестры, но Эхо, казалось, крепко спала в куче листвы. Она лежала, отвернувшись и закрывшись клочками ткани, мешковины и брезента. Ее немного трясло – в пещере за водопадом никогда не было тепло, а вместо одеяла им приходилось укрываться лохмотьями.
– Сломанная грязь, – произнесла Эхо.
– Почему сломанная грязь? Что это значит? Где она?
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш. Тихо. Не кричи. Что это? Это блестящее… – она снова начала все сначала, копируя его голос. Но она не начинала говорить громче, значит, ее сон был тревожен не Старцем, который водил датчиком мыслей по местности в случайном поиске, как это часто случалось. Черная помесь колли по кличке Куинни лежала, спокойно наблюдая за братом и сестрой, положив голову на лапы. Она не щетинилась и не рычала – это означало бы, что она понимала, что Эхо обнаружила поблизости нечто опасное.
Верн решил, что можно обратно ложиться спать. Что бы это ни было, оно могло подождать до утра. С ней было немного легче общаться, когда она бодрствовала, но это общение требовало невероятного спокойствия.
«Которого у меня нет, – подумал он, возвращаясь на свое место и укрываясь лохмотьями и листьями. – У меня только что закончилось терпение. Так же как и идеи о том, где раздобыть еду».
Он размышлял об этом, пристально глядя в темноту над собой. В ручье, протекавшем по крыше пещеры, в которой они жили, водилась рыба – небольшая форель, обитающая в этих горах. Летом там были ягоды, кролики и другая мелкая дичь, но лето заканчивалось, и деревья так быстро сбрасывали листья, что казалось, будто они торопятся поскорее оголиться. Их семье не удалось достаточно запастись к зиме. Все лето Старцы и их рабы-шогготы активно сновали по этой местности, поэтому Верн с мамой добыли меньше продовольствия, чем хотели. Кроме того, они не любили оставлять Эхо одну в пещере, даже когда рядом была Куинни, способная скрывать сигналы ее разума и защищать ее.
Это было главной причиной, почему они держали Куинни. Собака думала так же, как Эхо. Она мыслила картинками, а не словами, запахами и звуками. То же касалось и девочки. Старцы, которые анализировали обычные датчики мыслей, очевидно, идентифицировали Эхо как собаку, опоссума или енота. Если Верн с мамой держали свои эмоции на низком уровне и были по возможности осторожны, стараясь не мыслить общими терминами вроде «вода», «время», «вчера», «будущее» и прочих, то образы в головах Куинни и Эхо вполне маскировали мысли Верна и мамы.
Разумеется, если бы Старики (как их называл Верн) решили провести тщательный и целенаправленный поиск, от них было бы некуда прятаться. И от них никак нельзя было защититься. Если бы их поймали, то изучили вдоль и поперек, а когда эта жуткая и пугающая опись закончилась бы, их бы отбраковали, не найдя в их мозгах ничего, что Старики изолировали и забирали, чтобы хранить в своих банках памяти.
Но эта вероятность была крайне невелика. В их семье только отец Дональд Пизли знал что-то, что могло бы оказаться полезным для Стариков. И они забрали это, чем бы это ни было, лишив его сначала здравого ума, а затем и жизни.
Верн не будет об этом думать. Если он думал об отце в таком ключе или о том, что от него осталось, как он выглядел последний раз, когда Верн его видел, его эмоции поднимались, как алый флаг на флагшток – а это мог заметить какой-нибудь Старик и прийти за ним. Или он мог прислать толпу своих глупых и отвратительных шогготов, чтобы те их нашли. Внешние преобразования, которым эти существа подвергали людей, были не лучше, чем допросы Стариков.
Но что-то подтолкнуло спящий разум Эхо с его странными способностями, и нужно было понять, что это могло быть.
Утром Верн попытается это узнать. Если Эхо не забудет все к тому времени…
Но нет, Эхо не могла ничего забыть. Все, что когда-либо случалось с ней, все, что она видела, чувствовала, слышала, обоняла или пробовала на вкус, было у нее в голове. Но было тяжело вытащить это оттуда, потому что она не мыслила категориями. Нужно было найти особую деталь, добавить ее к другой, затем к еще одной и еще, пока не начнет вырисовываться цельная картинка.
Он вздохнул и повернулся, чтобы заснуть, и, едва задремав, представил, как что-то коснулось и его разума тоже, но всего лишь шепотом. Тогда он решил, что ему просто показалось. У него не было быстрого и тонкого дара Эхо.
* * *
Как только они все проснулись, Верн хотел расспросить сестру, но ему не выпало такой возможности. Режим дня Эхо должен был идти по привычному сценарию. Сначала Верн должен был выйти на улицу и «разведать», как называла это мама, – что означало «найти дерево, справить нужду, заполнить банку потоковой водой, посмотреть, нет ли где опасности, пока мама не помоет Эхо, не расчешет ей волосы так, чтобы сестра почувствовала себя в своей тарелке. Это было одно из немногих обстоятельств, когда ей нравилось, что к ней прикасаются другие люди, не считая объятий и поглаживаний Куинни, а также направления руки Верна во время уроков рисования.
Поэтому он вышел в серый, прохладный рассвет. Все небо было испещрено прожилками от падающих метеоритов. На этот раз Верн действительно искал признаки опасности из-за беспокойства Эхо и собственного смутного ощущения, будто нечто должно вот-вот случиться. Он обошел маленькие удобные ловушки для дичи, которые установил ранее, но этим утром они все были пусты. Заметил след енота у ручейка, водой из которого питался водопад, и был вполне уверен, что сможет поймать его каким-нибудь ранним утром перед рассветом. Это было бы приятной новостью для его семьи – мясо и шкура. Он не стал проверять ловушки для рыбы, установленные в дальнем конце заводи, – вчера вечером он видел, что в ловушку из ивовой лозы попалась большая ручьевая форель, и оставил ее там, чтобы она была свежей. В пещере у них уже хранилось две форели – одна на завтрак, другая – на обед или ужин.
Он позволил себе вспомнить некоторые мгновения, самые мимолетные. Великолепную спелую ежевику, которую он собирал сорок с лишним дней назад. Такую сочную и сладкую, что Эхо тряслась от удовольствия, закидывая ее в рот пригоршнями, пока мама наблюдала за ней со слезами на глазах.
Потом он прогнал эту мысль. От нее его эмоции могли подняться до определяемого уровня. Старики…
Пришла пора возвращаться. Внутри пещеры он увидел Эхо, посвежевшую и приведенную в порядок мамой. Она обнимала Куинни и пела ей пробуждающую песню: «Всю ночь всю ночь всю ночь…»
Верн нашел свой кусок стали – сплющенный рычаг длиной в два фута – и пошел к яме с золой, убрал шиферное покрытие и вытащил цилиндр из фольги. Затем снова закрыл отверстие и принес форель туда, где его ждали Эхо с мамой.
Он подумал, что мама выглядела более уставшей, чем вчера, но Эхо была счастлива как никогда. Ей нравился вкус копченой в фольге форели, но больше всего она любила предвкушать, как она ее съест. Барабанила пальцами по скрещенным ногам, улыбалась и тихо бормотала свою песню: «Всю ночь всю ночь…»
– Спасибо, Верн, – поблагодарила мама, когда он передал ей пакет. – Ты хорошо спал?
– Эхо что-то слышала, – ответил он. – Чуть не проснулась.
– Я знаю. – Мама достала из пояса единственный металлический нож, который у них был, и поделила рыбу. Ее пояс держал штаны, сшитые из старого прогнившего брезента, который они нашли в лесу. Если в скором времени они не найдут еще ткани, им придется разгуливать голышом.
Эхо бы это не понравилось. У нее должна быть разноцветная одежда – куски разной ткани, скрепленные булавками, кусочками проводов, бумажными скрепками и чем попало еще. Она бы стала пронзительно кричать, если бы ей пришлось ходить голышом.
– Она о чем-то хочет нам рассказать, – продолжил Верн.
– О Старцах?
– Не знаю. Думаешь, нам стоит попытаться это выяснить?
– Может быть. Когда-то давно я слышала, что они превращают участки таких лесов, как этот, в заповедники и держат там разных животных, которые могут быть опасными для нас. Они могут ввозить туда медведей гризли, серых волков и пантер. Раньше здесь обитали волки и пантеры.
– Я знаю, – ответил Верн. Но на самом деле он не знал и не станет спрашивать. Фраза «когда-то давно я слышала» означала, что это ей рассказал муж. Лучше никогда не произносить его имя, иначе это горе повысит уровень их эмоций, а такое сильное чувство было настолько чуждо Старикам, что они могли обнаружить его на довольно большом расстоянии.
Его отец много чего знал – историю, естественные науки, музыку, математику и астрономию. Он слишком много знал о звездах. Слишком много знал обо всем. И сколько горя принесло им это знание… Верн отбросил эти мысли.
Но мама помнила кое-что из того, что знал ее муж. Он рассказал ей о пещерах в этой части гор, где прятались выжившие из племени Чероки, когда солдаты пришли, чтобы выгнать их, изнасиловать, убить и сжечь. Тех, кто не спрятался в пещерах, отправляли на Дорогу слез, где они были вынуждены страдать и умирать на западной границе. Верн находил их следы и останки в пещере. Розовый кремниевый нож стал для него особенно ценным.
Когда они сели есть рыбу, Куинни выбежала из пещеры. Она разведает территорию, забравшись дальше Верна, а затем вернется, чтобы поесть. Потребовалось немало времени, чтобы примирить ее с этим порядком, но им нужен был караульный в это время. Когда Эхо ела, она не могла сосредоточиться ни на чем другом, пока не заканчивала ритуал с завтраком. Когда Куинни вернется, Верн скормит ей копченого опоссума, закопанного в яме с золой. Теперь он передал маме и сестре банку с водой из ручья. Они попили воды, затем обе умыли руки и лица. Эхо в точности копировала каждое мамино движение.
Верна ждали дела. Ему нужно было сделать новые ловушки из любого эластичного материала, какой он сможет найти. У него уже был значительный запас – в лесу было полным-полно выброшенных вещей и мусора, который для их семьи был на вес золота. Верну также нужно было сложить дрова, чтобы они высохли и хорошо горели, и приспособить грубо сделанные орудия для копания и очистки. Но его беспокоило то, что могла узнать Эхо. Это было подходящее время для разговора с ней – после еды она была спокойна и открыта.
Он подсел на земляной пол и медленно начал:
– Эхо?
Она покачала головой, не желая на него смотреть. Иногда она стеснялась идти на контакт, а иногда будто кокетливо дразнила его, но, разумеется, на самом деле она даже не была на это способна.
– Эхо?
Верн продолжал повторять ее имя, пока она не посмотрела на него. Она взглянула на него своими ярко-серыми глазами и больше их не отводила.
– Сломанная грязь. Помнишь? Грязь сломанная. Помнишь?
Да, она помнила. Она никогда ничего не забывала. Но добиться, чтобы она рассказала о чем-то конкретном, что случилось в прошлом, было сложно, потому что она не знала, что такое прошлое. Все для нее происходило здесь и сейчас.
– Сломанная грязь, – снова сказал Верн, и, как это ни странно, она повторила за ним эту фразу – три раза подряд.
– Что значит «сломанная грязь»?
Эту фразу она тоже повторяла какое-то время, а затем сама остановилась.
– Иди. Иди сломанная грязь.
– Где это?
Этот вопрос не имел для нее никакого значения, и Верн пожалел, что задал его. Иногда, когда слова не имели смысла, Эхо погружалась в зловещую тишину и сидела часами, не разговаривая и не двигаясь.
Тем не менее он узнал, что что-то в ее голове твердило, что они втроем должны поехать в Сломанную Грязь, что и где бы это ни было. Он подождал, а затем спросил:
– Порисуем?
Она торжественно кивнула.
– Пойдем порисуем на песке, – предложил Верн, и, когда сестра снова кивнула, он подполз ближе ко входу в пещеру, где было больше света. Мама взяла Эхо за руку, и они присоединились к нему. Мама села рядом с Эхо, чтобы успокаивать ее.
Они сидели в круге футов четырех в диаметре, который Верн очистил от камешков и выровнял, принеся мелкий песок со дна ручья, насыпав его туда и распределив по всей площади. Там они писали и рисовали, а мама учила Верна математике, геометрии и немного географии. Там же Эхо с Верном рисовали картинки, которые ей являлись.
В голове Эхо было много слов, но она не могла раскладывать их по категориям, не могла мыслить абстрактно. Ее мир состоял из отдельных вещей, которые она просто запоминала механически. Она не могла классифицировать вещи. Например, Куинни не принадлежала к семейству собачьих, Куинни принадлежала семейству Куинни, в котором не было других членов, кроме нее. Поэтому из-за огромного количества слов, сваленных одной кучей в ее вместительную и, казалось, неограниченную память, Эхо не могла знать, что означает то или иное слово.
Это сильно усложняло ситуацию, потому что она обнаруживала Стариков лучше, чем кто бы то ни было. Она могла слышать звуки так же остро, как Куинни, возможно, она видела даже лучше нее, потому что собака хуже различала цвета. Что касается запахов, то тут Куинни выигрывала – она была особенно восприимчива к запаху Старцев, и если он становился слишком сильным, она выходила из-под контроля, начиная визжать, выть и кусаться. В таком состоянии ужаса она могла даже цапнуть Верна.
– Давай нарисуем, как сломана грязь, – предложил Верн. – Покажи мне, как. – Он взял в правую руку изогнутую палку, лежащую на песке. Она была двух футов в длину. Верн сделал ее из ветки молодого клена, которую отрезал и заострил.
Прежде чем Эхо дотронулась до брата, прошло какое-то время, но наконец она положила свою маленькую фарфоровую ручку на его запястье и начала легонько, но уверенно вести его. Отметки, которые она заставляла делать Верна, были непонятными, но он научился ждать, пока она закончит. Первая отметка появилась рядом с ее коленом, вторая – так далеко от него, что ему пришлось наклониться, чтобы сделать ее, а затем еще третья – слева, почти за пределами круга… Сам Верн не мог так рисовать и всегда удивлялся, когда точки соединялись вместе, создавая картинку.
На этот раз должно было получиться изображение Сломанной Грязи, что бы это ни значило, но когда Эхо убрала свою руку с запястья Верна и уткнулась в мамино плечо, он решил, что она, по-видимому, не доделала картину и отступилась. Он и раньше боялся, что Эхо делает только произвольные наброски. Она никогда не закрывала глаза, чтобы сосредоточиться. Как будто она уже видела изображение на песке и просто обводила его контуры. Верн наклонился ближе и стал его изучать.
Это было не животное, не человек и не один из Стариков. Эхо не смогла бы нарисовать последнего, не закричав и не уйдя в себя на долгое время. Это была не машина, которую бы знал Верн. Линии отстояли слишком далеко друг от друга. Возможно, это было что-то вроде здания или памятника, сооруженного Стариками, или то, что они строили сейчас. Они всегда были чем-то заняты, всегда переделывали окружающий мир, делая его таким, каким ему не следовало быть, таким, от взгляда на который Верна тошнило. Рисунок Эхо не был похож ни на что, что могло бы бороздить небо, напоминая чудовищные летающие машины, которые с неясной целью шелестели в воздухе туда-сюда.
Возможно, это было что-то из ручья. Между двумя наборами прямолинейных отрезков, соединенных вместе, тянулась волнистая линия. Возле отрезков также располагались неровные круги и линии. Верн пригляделся к волнистой линии между отрезками – в двух местах ее разделяли небольшие пробелы.
Эхо наблюдала за тем, как Верн изучает рисунок. Его лицо ничего не выражало. Он указал на один из разделенных участков и спросил:
– Оно колышется? – Эхо зарылась лицом в мамино плечо. Затем снова выглянула, чтобы понаблюдать, как он рассматривает картинку.
Значит, чем бы этот пробел ни был, он точно не колебался, не качался и не развевался на ветру. Эхо завораживали эти неправильные движения – для нее они были существенной частью любого пейзажа.
– Оно слишком яркое?
Эхо возбужденно раскачивалась взад и вперед, но не улыбаясь.
«Слишком яркое» означало бы что-то, что сверкает, блестит или мерцает. Таких вещей было две. Но вряд ли это означало что-то с постоянным свечением, как, например, искусственный свет. Что в природе периодически сверкало или мерцало?
Разумеется, ручей. Или река. Когда они втроем ходили мыться туда теплым летним деньком, внимание Эхо было почти полностью приковано отражением света солнца на небольших волнах. Она замирала, наблюдая за этими чередующимися огнями так внимательно, будто пыталась разгадать некий шифр.
Поэтому если волнистая линия означала ручей, то окружающие означали берега. А неровные круги и другие линии – кусты и траву.
Если не учитывать того, что Эхо не могла оперировать абстрактными символами. Она всегда направляла руку Верна, чтобы он рисовал контуры увиденных ею образов настолько точно, насколько это можно было сделать на песке. Поэтому он мог неправильно понять ее рисунок, и тогда эти разделенные точки представляли собой реалистичное изображение чего-то, чего он не мог узнать.
Или…
Или это был реалистичный эскиз того образа, который был у нее в голове.
Возможно, этот образ пришел к ней точно в таком же виде, как и было нарисовано на песке, – схематичная диаграмма какого-то места. В таком случае он должен был прийти к ней как сообщение, но точно не от Стариков и не от их рабов. Их аура погубила бы Эхо. Она села бы лицом к стене пещеры, сжала колени и зарыдала.
Верн посмотрел на нее, защищенную в маминых руках и наблюдающую за ним. Она не была напугана.
Сообщение пришло от чего-то или кого-то, кого они не знали. От какой-то сущности, которая искала восприимчивый разум и наткнулась на Эхо.
Это был не первый случай, когда Эхо проявляла экстрасенсорные способности. Такое явление считалось довольно распространенным среди аутистов, даже до появления Стариков. Это проявлялось в большей или меньшей степени, в зависимости от личности, и обеспечивало связь между людьми. Какие-то люди или группа людей пытались выйти на контакт только с Эхо или со всей семьей через нее.
Верн снова посмотрел на рисунок. Может, это была карта? А эти разделенные черточки означали определенное место? Но он не мог спросить об этом у Эхо. Слово «место» для нее ничего не значило. Если бы она оказалась в том месте, которое она нарисовала, она вряд ли смогла бы его узнать. Там было бы слишком много деталей, и она бы не увидела никакого сходства с черточками на песке.
Но если предположить, что это телепатическое существо, кем бы оно ни было, действительно передало ей изображение карты, и если предположить, что Верн правильно понял пробелы в волнообразной линии, то откуда отправитель мог знать, что нужно включить в эту схему образ «слишком яркого»? Телепату нужно было бы досконально знать разум Эхо и понимать, каким образом она ощущает вещи и реагирует на них. Но это было бы невозможно сделать без ее ведома, а если бы она почувствовала, что кто-то роется у нее в голове, то ее страх и трепет насторожили бы ее брата и маму.
Впрочем, если телепат понимал, с каким разумом взаимодействует, ему не обязательно нужно было тщательно изучать ее. Если он, она или оно знали, что такое аутизм, и имели опыт общения с такими людьми, то знали бы, как с ними взаимодействовать и как передавать информацию, не причиняя страданий этому человеку. Эхо была возбуждена – она бормотала во сне, реагировала на импульсы, но не страдала. Пока телепат не угрожал… Но его дальнейшие намерения могли и не быть доброжелательными.
Значит, если предположить, что его первые догадки были не беспочвенны, получалось, что какое-то существо пыталось специально выйти на контакт с их семьей или по крайней мере с Эхо, для чего передало ей карту, пусть и с ограниченными географическими данными. Возможно, оно передало только то, что Эхо, по его оценкам, сможет понять и передать.
Но почему оно так сделало? Хотело, чтобы их семья пришла в место, указанное на карте?
Он провел рукой над рисунком и посмотрел на Эхо. У нее был решительный взгляд. Верн спросил:
– Идти сюда?
Она долгое время не отвечала, а затем вместо ответа запела одну из своих песен: «Всю ночь всю ночь всю ночь…»
– Куинни, поиграй с Эхо, – сказал Верн. Большая черная собака поднялась, подошла к его сестре, уткнулась носом ей в локоть и какое-то время смиренно стояла, пока девочка ее гладила. Это был один из способов разорвать эту цепочку повторений, но он не всегда срабатывал.
Верн понял, что Эхо ушла от его вопроса, потому что «сюда» значило для нее не место, представленное на рисунке, а сам песок. Эхо не хотела сесть в круг песка и разрушить свой рисунок – она всегда была довольна собой, когда ей удавалось направить Верна, чтобы он нарисовал рисунок, который был у нее в голове.
Она никогда не смогла бы сказать: «Да, давай отправимся в то место, карту которого мы нарисовали; что-то хочет, чтобы мы были там, и это очень важно». Такие желанные предложения Верн говорил сам себе, стремясь понять, и то, что он представил это себе, означало, что он потерял терпение.
Этому могли быть и другие объяснения. Верн знал, что другие уцелевшие бежали в эти пещеры, спасаясь от наступления Стариков. Большинство жителей их маленького университетского городка были убиты страшным оружием или брошены на милость рабов-организмов, называемых шогготами, которые понятия не имели, что такое милость, поэтому убивали медленно и мучительно, будто наслаждаясь этим спектаклем и мелодией последних агоний. Некоторых увезли в огромные лабораторные сооружения, которые воздвигли Старики, где забирали у людей знания, которые ужасные существа сочли полезными для их целей – какими бы те ни были.
Среди тех, кому удалось сбежать и спрятаться в пещерах, которые когда-то приютили замученных Чероки, могли быть другие аутисты с такими же экстрасенсорными способностями, как у Эхо.
Но вопрос по-прежнему оставался открытым. Зачем такой человек стал бы передавать карты? Тот, кто отправил ее, отправил приглашение. Или вызов.
Они по возможности приготовились к тому, чтобы покинуть пещеру и отправиться в путешествие.
Мама и Верн написали список и собрали все необходимое в дорогу.
– Когда-нибудь, – сказала мама, – Старцы придут на нашу территорию. Они всегда расширяли свои границы, разрушая наш мир и перестраивая его для своего удобства. Поэтому мы должны собрать наши запасы, убрать их в пещеру и приготовиться. Когда-то давно я слышала, что нужно всегда быть подготовленным.
Они порылись в мусоре в поисках веревки или чего-то подобного, ткани, способной согреть, укрыть и спрятать их, а также любых полезных кусочков металла, которым можно придать нужную форму или заострить на конце. Они не могли сохранить свои пищевые запасы, поэтому Верн опустошил несколько рыбных садков в ручье под водопадом. Ранний осенний дождь смыл два из них, но оставалось еще три, хотя форель теперь плавала только в одном.
«У нас достаточно запасов, чтобы отправиться в небольшое путешествие», – подумал Верн. Он также подумал, что люди постоянно выбрасывали всякие хорошие вещи, которые теперь бы становились такими полезными для их семьи. Это было целую вечность назад, и то время больше не вернуть.
Но если им предстояло отправиться в путешествие в ответ на этот зов, то куда им было идти?
Он снова посмотрел на рисунок. Слева от волнистой линии было много отрезков, но с другой стороны они были расположены дальше. Поэтому если волнистая линия действительно была сверкающим время от времени ручьем, то правый берег был дальше от его центра. Или так казалось под углом зрения. Если правый берег только казался дальше, то это означало, что ручей находился глубоко в ущелье, и карта показывала его с правой стороны. Ручей, под которым они жили, проходил на юг и, стекая по склону вот уже тысячи лет, разделял покатые склоны. Верн подумал, что если они решили ответить на вызов, им стоит идти по течению, спускаясь по горе, пока они не найдут место, которое будет соответствовать карте.
Он вздохнул. Все это представляло большой риск, но это было лучшее объяснение рисунка, которое пришло ему в голову. Он обсудит это вечером с мамой. Теперь ему предстояло заняться повседневными делами – собрать еду и дрова, какие сможет найти, найти какой-нибудь черепок, лист металла или корешок, который поможет им выжить. Сегодня вечером они посовещаются и решат, что делать дальше.
* * *
Это была лучшая часть дня для Верна и мамы, несмотря на истерики Эхо, которые случались, если она слишком уставала вечером, – они продолжались изнуряюще долго, прежде чем она удобно устраивалась у мамы на коленях. К тому времени Верн и мама уже порядочно устали, поэтому окончание этого длинного, насыщенного дня после того, как вся работа была сделана, было для них радостью. Это было время, когда они разговаривали, строили планы на будущее, иногда предавались приятным воспоминаниям.
В это время они могли обсуждать варианты действий, и этим вечером Верн спросил маму, разумно ли искать место, изображенное Эхо.
– Ты говоришь, что это приглашение или вызов от кого-то или чего-то, чего мы не знаем, – заключила мама.
– Так мне кажется.
– Она не переживает. Не напугана этим… сообщением.
Они посмотрели на Эхо. Она ушла в круг и играла с песком, насыпая песчинки в одну руку, потом в другую, а затем давая им сочиться сквозь пальцы. Она делала это снова и снова, снова и снова, беззвучно напевая песенку.
– Это одна из причин, почему я считаю, что мне нужно попробовать.
– Тебе? – переспросила мама. – Так нельзя. Мы должны пойти все вместе.
– Я мог бы найти это место, если бы мог понять, что там происходит, и посмотреть, насколько это безопасно. А затем отвести вас туда.
– Но если ты не вернешься, мы с Эхо погибнем.
– А если мы пойдем втроем, то погибнуть могут все.
– Лучше уж так, – у нее на глазах появились слезы, и она отвернулась в сторону. Верн слышал, как мама глубоко дышит, чтобы успокоить свои чувства.
– Втроем будет тяжело двигаться. Я дойду туда и быстро вернусь.
– Но ты не можешь быть уверен, что нашел нужное место, если с тобой не будет Эхо. Она узнает это место, когда увидит его.
– А может и не узнать.
– Тот, кто отправил ей это сообщение, скажет ей, когда она там окажется.
– А что, если это какая-нибудь уловка Стариков, чтобы выманить людей наружу?
– Ты или уже отказалась от этой мысли, или даже не рассматривала такой вариант. Если бы Старики что-нибудь такое планировали, Эхо учуяла бы это. Она чувствует их лучше, чем мы.
– А они не могли придумать, как скрыть свое присутствие?
– Не думаю. Я не могу притворяться, что понимаю их психологию, но не уверен, что к ним вообще можно применить такое понятие. Но когда я пытаюсь интерпретировать их «позицию», если это можно так назвать, мне кажется, что они относятся к людям с презрением. Возможно, они придают нам меньше значения, чем этим амебным рабам, которых они создали. Этим шогготам. Они считают себя непобедимыми на нашей планете, а возможно, и во всей вселенной, как я слышала когда-то давно. Они не станут прятаться или скрывать свое присутствие. Они не считают нас достойными противниками. В лучшем случае мы для них – всего лишь маленькие неприятности.
– Да.
Верн позволил образу чудовища с головой в виде звезды проникнуть в свой разум, а затем представил, как оно исчезает, прежде чем его эмоциональная температура успела повыситься. Но Верн разрешил себе запоминать все эти огромные башни и гигантские пирамиды с твердыми крутыми уклонами, всю эту запутанную гипергеометрию с почти невидимыми углами и многие другие образы. Они не привлекут внимания датчиков – ведь это всего лишь картинки существующих вещей, и на них может смотреть любое животное.
– Да, – повторил он, – мы для них всего лишь мелкие вредители. Но мы знаем, что у них есть враги, которые гораздо сильнее нас. Они боролись с Ктулху и одержали победу, затем потерпели поражение, а потом снова победили. Я слышал об этом давным-давно. Возможно, нас приглашают или вызывают, чтобы заманить в ловушку гораздо более грозного врага, чем человек.
– Но тогда этот сигнал был бы отправлен совершенно чужим для нас способом. Я не думаю, что Эхо смогла бы на него отозваться.
Верн снова посмотрел на сестру. Снаружи стемнело, а звук водопада будто бы стал громче. Эхо с ее серебристыми длинными волосами и фарфорово-бледной кожей почти светилась в тусклой пещере, как призрак. Она перестала пересыпать песок и стала собирать его в небольшие холмики, расположенные на равном друг от друга расстоянии. Насыпав пятый холмик, она остановилась и села, скрестив ноги и положив руки на колени. Она смотрела в сторону входа в пещеру.
– Что, по-твоему, нам делать? – спросил Верн.
– Сейчас пора спать. Может, ты разведаешь здесь что-нибудь еще. Может, когда Эхо уснет, она получит еще одно сообщение и оно будет яснее, чем этот набросок карты.
Верн ожидал именно такого ответа. Он решил, что благоразумие, вероятно, было их лучшей тактикой, но он боялся. Кто-то или что-то знало об их существовании. Они вели свою трудную жизнь так, словно Старики о них не знали. Они старались придерживаться четко установленного порядка, определенного поведения, которое не повысит уровень их эмоций и не вызовет необычную мозговую активность. Спокойствие было их единственным прикрытием. Если им придется отправиться в путешествие, Эхо может поддаться стрессу, который привлечет внимание. Но если преследователи приближаются, то у них не останется никакого выбора, кроме как кочевать с места на место.
В пещере было темно – отвратительная пятиконечная оранжевая луна не светила в небе – и Верн был за это благодарен. Обходя водопад знакомым, но едва заметным путем через скалы, он прошел немного вниз вдоль потока. Там он остановился и вдохнул ночной воздух, который холодел еще сильнее с наступлением осени. Он дрожал. Пестрое подобие халата, сделанное мамой из обрывков брезента, пластика и ткани, продувалось насквозь. Если не сказать больше. Он обхватил себя руками.
А потом ему послышался звук, отличный от обычных ночных шумов, – тонкий, высокий лай, далеко-далеко. Возможно, Старики выпустили в лес новое животное, какого-нибудь волка или тварь, которую создали сами.
Звук не повторился, и Верн решил, что у него слишком разыгралось воображение. Он повернулся и направился обратно в пещеру, где мама и Эхо уже должны были быть готовыми ко сну.
Несмотря на свои опасения, Верн чувствовал сонливость. И хотя сегодня он занимался физическим трудом меньше обычного, беспокойство истощило его психическую энергию. Он лежал несколько минут, прислушиваясь. Он точно знал, что мама не спала – наверняка обдумывала их разговор. Эхо спала, как всегда, хотя иногда Верн задавался вопросом, спала ли она когда-нибудь на самом деле, как это делали он, мама и Куинни. Куинни и сейчас спала, положив свою большую голову на такие же большие лапы.
Верн уснул почти сразу же, как только закрыл глаза. В его сознании проплывали бестелесные образы, словно невидимый воздушный шар, пересекающий какой-нибудь из городов Стариков, если их можно было называть городами. Его воображение рисовало, как он спускается под землю в огромное отверстие без дверей. Если бы он путешествовал в своем теле, то каждый его нерв начал бы пульсировать от страха, когда он проходил мимо громадных пятиугольных бассейнов с неизвестными черными жидкостями или проплывал через комнаты, заполненные любопытными и непонятными приборами различных видов. Затем он видел крупные пещеры, заполненные сводными устройствами, предназначения которых он не мог понять. Все они стояли недвижимо, и он подошел к одному из них, большему, чем другие. Оно было так велико, что его верхушка, вероятно, простиралась до самого потолка пещеры и выходила наружу. Казалось, что устройство постоянно сжимается и разжимается, а матовые серые грани его панелей открывались и закрывались одновременно, напоминая странную дверь, через которую можно было войти и выйти в одно головокружительное движение. Это устройство издавало пронзительный звук, который напомнил Верну лай или скулеж вдалеке, который, как он считал, почудился ему снаружи у ручья.
А потом он проснулся.
Куинни тоже проснулась. Она грозно, но почти неслышно рычала. Эхо не спала, а мама сидела на кровати с широко раскрытыми глазами, сверкающими в темноте. Все втроем они слушали это посвистывание. Оно по-прежнему доносилось откуда-то издалека, едва слышное на фоне шума водопада и ночных звуков в лесу. Но звук этот был ужасно различим:
– Текели-ли, Текели-ли.
Назад: Неупругие столкновения Элизабет Бэр
Дальше: 2