20
Йарра снова был не в духе. Вошел в шатер, сунул перевязь с кхопешами Койлину, умылся — все это не глядя на меня.
— Отчет о состоянии войска готов?
— Да, господин.
— Где?..
— Вот, — спешно протянула я листы бумаги.
Йарра бегло просмотрел их, смял, бросил на походный стол.
— Это устаревшие данные, Лира. Где цифры по последним четырем городам, где мы оставили гарнизоны?
— Я не…
— Чем ты занималась весь день?
— Я была…
— Мне плевать, где ты была! — рявкнул граф. — Я дал тебе задание, ты его не выполнила. Переделать!
Закусив губу, я собрала разбросанные бумаги, аккуратно разгладила их, взяла чистые листы, документы и ушла в свой угол.
— Где карта с запечатанными источниками? — понеслось мне вдогонку. — Что ты на моем столе устроила? Ни хрена ничего не найти! — Йарра разворошил подшивки, папки. Часть свитков упала, покатилась по полу.
Пришлось вернуться.
— Карта запечатанных Сибиллом источников силы слева от вас, прямо под локтем. Перекрытые родники выделены зеленым, красным — потенциально опасные, те, что могут подпитать портал более чем на дюжину единиц нечисти, — ровно ответила я, собрав разбросанное. — Я могу еще чем-то помочь?
— Нет, — скривился Йарра. — Займись отчетом, к утру он должен быть готов.
Перепады настроения графа сводили меня с ума. Ласковый и заботливый мужчина, нежный любовник, терпеливый Наставник, он вдруг превратился в тирана, вот уже неделю изводящего меня своими придирками. Дошло до того, что я рядом с ним дышать боялась, опасаясь услышать очередную нотацию о поведении, приличествующем леди, или хамское мнение о моих умственных способностях.
Йарра будто с цепи сорвался — он смотрел на меня так, словно хотел удушить, грубил, изводил, доводил до слез, распекал даже не за провинности, за какие-то мелочи вроде не заточенных вовремя гусиных перьев или моей привычки читать в постели, лежа на животе. Сначала я думала, что он просто срывает зло — за тающее по гарнизонам Лизарии войско, за задержку пополнения, за княжеских интендантов, подчистую выгребающих продовольствие в тех немногих городах, что открывали перед нами ворота. За приближение Пратчи, где нам предстояло сражение с недоучками, но все-таки магами, за князя, вызывающего Йарру на Советы в самые неподходящие моменты, за падеж обозных лошадей, за саботаж, но потом поняла, что дело во мне. Вот только объяснить, что именно я делаю не так, Его Сиятельство не удосужился.
Граф несколько дней избегал меня — не приходил ночевать, игнорировал, проезжал на марше, будто мимо верстового столба. Потом вернулся — и понеслось.
А ведь ничего не предвещало.
Разве что складывалось все слишком удачно. Помните, я говорила о качелях, что, скучая, устраивают людям боги? В дни, когда я отомстила за Ворону, они были на взлете, а спустя декаду стремительно помчались вниз.
Помню, тогда дожди шли. Холодные, с ледяным крошевом, с ветром, пронизывающим до костей, — как тот потоп, что устроил граф, защищая меня от князя. Дороги размыло, и движение войска замедлилось. Латники брели по щиколотку в жидкой грязи, кони рыцарей проваливались чуть ли не по бабки, а лошади обоза выбивались из сил и в кровь стирали спины, вытаскивая телеги из ям. Йарра злился, сыпал бранью, но стоило Сибиллу развеять одну тучу, как появлялась другая, еще крупнее, и, громыхая раскатами, поливала только-только подсушенную дорогу.
— Это до бесконечности будет продолжаться, если не устранить погодника! — проворчал маг, превращая тяжелые капли дождя в мелкую морось. — Я его чую, Ваше Сиятельство. Стихийник, мастер порталов, не старше четвертой, но и не меньше второй ступени. Скорее всего, со Змеиного, но, может статься, из Рау.
Сибилл направил жеребца в сторону от дороги, спешился у высокого круглого холма, увенчанного короной кромлекса. Оскальзываясь на жирном глиноземе, взобрался на вершину и взлетел на менгир. Развел руки в стороны, принюхиваясь, пробуя морось на вкус.
— Сильный. Все время перемещается. — Маг резко повернулся на восток, к дороге, по которой медленно ползли солдаты. — Он там, лигах в десяти.
— В нашем тылу?!
Сибилл кивнул.
— И у него не накопитель, нет, — протянул борг. Зрачки мага вытянулись, загорелись зеленым. — Он берет силу прямо из потоков… Скотина одаренная… — Сибилл подался вперед, жадно раздувая ноздри; его верхняя губа приподнялась, открывая длинные и тонкие, как у древесной кобры, клыки. — Ворожит…
Небо на востоке потемнело. Низкие гучи над головой зашевелились и, будто всасываемые гигантской воронкой, потекли по спирали, сливаясь в свинцово-черную мглу. Стихший было ветер снова загудел, засвистел меж менгиров, раздувая плащи, сталкивая вниз.
— Ты можешь это прекратить? — крикнул Йарра, цепляясь за мшистый камень.
— Это равносильно перетаскиванию одеяла, — Сибилл слеветировал на землю, с видимым усилием возвращая глазам и зубам привычную форму. — Бурю я, конечно, отведу, но от мага нужно избавляться. В идеале — поймать его живым. Я хочу зарядить накопители. — Три из восьми перстней на пальцах Змееглазого разительно отличались от наполненных силой, собратьев.
Ливень колотил по крыше шатра, по земле, по озеру, бурлящему от тугих струй, словно чан, наполненный кипятком. Я выглянула за полог, закрывающий выход, и, рассерженно фыркнув, спряталась обратно, завернулась в шкуры. Согреться не удавалось, несмотря на сухую одежду, и я бы полгода жизни не пожалела за возможность принять горячую ванну, съесть горячего супу и вытянуться у горящего камина.
О том, каково сейчас простым пехотинцам, я старалась не думать. Вряд ли их палатки подняты над землей на пол-локтя, как шатер Йарры, и сомневаюсь, что у них есть хотя бы одна жаровня. Мне Его Сиятельство, отсыпав огненных амулетов, позволил разжечь аж целых три. Другое дело, что толку от них почти не было — тепло выдувалось шквальным ветром бури, спущенной лизарийским погодником.
Без Сибилла нас, скорее всего, смыло бы наводнением.
Кто бы мог подумать — я благодарна Сибиллу!
Я хмыкнула, повертела головой — вот уж, действительно, неисповедимы пути Светлых! — вынула из жаровни крупный голыш, обжигаясь, завернула его в полотно и засунула под одеяло, согревая постель. Заодно отхлебнула табачного вина из фляжки, прислоненной к решетке. Гадость несусветная, но лучше дождевой воды — озеро, близ которого нам пришлось разбить лагерь, оказалось заболоченным, а его низина была рассадником лихорадки; если Йарра и Сибилл не устранят лизарийского мага в течение недели, в войске начнется эпидемия.
Йарра и борг гонялись за неуловимым погодником уже четвертые сутки. Граф приходил поздно, уходил рано, порой заглядывал на полчаса — переодеться и проверить почту, и снова исчезал, оставив гору мокрой и грязной одежды, и сапоги, из которых я выливала воду, прежде чем набить их тряпками и поставить сохнуть.
Вот как сейчас.
Полог, закрывающий вход, сдвинулся, впустив Йарру и вместе с ним непогоду. Я спешно вскочила, помогла снять плащ, протянула кубок с подогретым вином. За эти четыре дня у нас сложился почти ритуал — я помогала Его Сиятельству расшнуровать рубашку, растирала ему спину и грудь жесткой тканью, подавала сухую одежду и обувь. Кажется, графу нравилось, что я суечусь: он кривовато улыбался и, притянув меня к себе, целовал в висок.
— Вы голодны?
Йарра кивнул, уселся за стол, жадно вгрызся в сыр и вяленое мясо.
— Я накопившиеся документы разобрала и сделала выжимку, — осторожно сказала я, подтолкнув пальцем листы бумаги, над которыми корпела полдня.
— Пакеты вскрывала? — прекратил жевать Йарра.
— Нет, что вы! — испугалась я. Что я, самоубийца?
Конверты с печатями грифонов, орлов и винторогих оленей, родовыми знаками князя и Советников, материализовывались в шкатулке Йарры два-три раза в день, и, само собой, к ним я даже не прикасалась — чревато.
Граф допил вино, проверил содержимое шкатулки, просмотрел мои записи, потом вытащил наугад несколько документов из стопки высотой в ладонь, сравнил. Видимо, я все сделала правильно, потому что Йарра кивнул:
— Ты молодец.
Протянул руку, приглашая подойти, и я с готовностью забралась к нему на колени, поерзала, устраиваясь удобнее. Йарра обнял меня за талию, коснулся губами щеки, уголка рта, уперся колючим подбородком мне в плечо и прикрыл глаза. Устал.
После смерти Вороны, после того, как я отомстила за нее, наши с графом… отношения неуловимо изменились, стали теплее, причем сами собой. Это не было моим осознанным выбором, как зимой, когда я решила заключить с Его Сиятельством мир, просто…
Он проезжал мимо во время обеда, и мне на колени упало яблоко — свежее, сочное, будто только что с ветки.
Йарра чертыхался, опаздывая на Совет, и я помогла ему застегнуть мелкие пуговицы на камзоле.
Я освободилась в госпитале раньше, чем рассчитывала, и застала графа проверяющим целостность моей кольчуги и остроту фламберга.
Его Сиятельство занозил ладонь и благополучно забыл об этом, пока ранка не начала нарывать. Но не идти же с такой мелочью к лекарю или магу! Я почти час ковырялась в его руке, вычищая гной, вынимая колючку и накладывая шов, и все мои действия сопровождались ворчанием, что «вскрыть достаточно, само засохнет», пока я не попросила графа замолчать. Потом, конечно, извинялась.
В дни отдыха мы снова стали завтракать вместе, разговаривать — и не только о войне. Йарра вдруг заинтересовался ассаши, алхимией, даже об Эванджелине меня однажды спросил. О любимой героине я рассказывала с опаской — а ну, опять начнет высмеивать… Не стал. Наоборот, предложил посетить Оазисы — после войны, конечно, — и улыбнулся, когда я чуть ли не запрыгала на своем табурете:
— В Тэфлис? Мы поедем в Тэфлис?!
— И в Аграбу, посмотришь на восточный базар. В Магрик — там гробницы древних царей, а в Фессе — Великий Сфинкс, может, он даже загадает тебе загадку, — сказал Йарра, глядя мне в глаза. — Если, конечно, сможешь его разбудить. У меня не вышло.
— Вы были в Фессе? — чуть не умерла от зависти я. Ведь именно там Эванджелина снова встретила графа Таори! Там танцующие фонтаны и минареты, финиковые рощи и мощенные мрамором улицы! Там девушки носят кафтаны из прозрачного шелка, там лучшие пустынные скакуны! И именно там гнезда песчаных духов, тех, что я вижу во время медитаций!
— Был. Я много где был.
— Расскажите! Ну пожалуйста, господин!
— Вечером. Мне нужно работать.
Я потом весь день, как лиса, ходила вокруг графа. Даже почту его разобрала. Даже стенографировала без обычно кислой физиономии. Даже вызвалась присмотреть за сборкой требушетов. Даже волосы в любимую прическу Сиятельства уложила — свободная коса и пряди вдоль лица, — ему нравилось накручивать их на пальцы.
— Вы спите?..
— Сплю.
— Вы хотели про Фесс рассказать…
— Разве? — повернул голову Йарра.
— Да! — честно закивала я.
Граф усмехнулся, втащил меня к себе на грудь.
— Ну, слушай…
Голос у него красивый. Низкий, бархатный — мурашки по коже. И пальцы в моих волосах. Кожа горячая, а шрамы на ней заметно холоднее. Я ловила себя на мысли, что ужасно хочу их потрогать, и, смущаясь, радовалась темноте.
Йарра же ни в чем себе не отказывал. Обнаружил ощупью у меня родинку в форме полумесяца на бедре, бугорок шрама под лопаткой.
— Откуда?
— Это в детстве…
— Откуда?
— Джайр, он… толкнул меня, я упала на деревянный настил, прямо на гвоздь.
— Поганец, — тихий рассерженный рык.
— Это случилось еще в княжеском замке…
— Я понял.
Еще Сиятельство узнал, что я боюсь щекотки, и потом дня не проходило, чтобы он не стискивал меня в охапке и, смеясь, не слушал мои повизгивания ему в подмышку.
Мы изучали друг друга — осторожно, будто канатоходцы без страховки. Я узнала, что Йарра не любит говорить об учебе у Роха, как он к нему попал и почему ушел от Наставника, а еще о том, как вышло, что у Койлина, его сына и оруженосца, лимонно-желтые глаза Алиссандры Ройс, метрессы императора Арааса.
— Надеюсь, ты не станешь об этом распространяться?
— Нет, господин… Простите.
Я не любила разговаривать о Тимаре. Я ужасно скучала по брату и совсем не хотела, чтобы граф мне о нем напоминал. И о родителях тоже. А больше всего — о Стефане.
— Я так испугалась, что вы убьете меня за него…
— Глупая… — И легкие поцелуи, снимающие слезы со щек.
О Дойере, об Алане, о лете моего побега мы не упоминали — по обоюдному молчаливому согласию.
Зато запросто обсуждали политику Луара, Советников, наступательную кампанию, даже связи Йарры с пиратами, периодически грабившими корабли князя и лорда Карильо, того, что мастер над финансами.
— Откуда узнала, паршивка?
— Слышала…
— От кого? — Звонкий шлепок по ягодицам.
— Ай!.. Чуть-чуть от вас, немножко от Тима… Там письмо, здесь записка… Вот и догадалась.
— Женщина не должна быть такой умной, Лира.
— Вы сами хотели, чтоб я училась! Ай!
— И дерзкой.
— Простите, господин…
— Раду, Лира. Повтори. Ну?.. — А я пряталась у него под мышкой и с удивлением понимала, что… Тим снова оказался прав, не так уж и плохо мне с графом. Не так и страшен он, Райанский Волк, хоть и ест, по слухам, медальоны из младенцев и антрекот из невинных дев.
Мы изучали друг друга. В темноте это было проще.
Нижняя губа у графа полнее, чем верхняя, но он поджимает ее, выдвигая подбородок вперед. Ресницы колючие, а брови — мягкие и густые.
— Не нужно меня бояться.
— Я не боюсь… Просто у вас глаза светятся.
— Это драконий дар. Виоре — род Всадников, ты разве не знала?
— Нет, господин, откуда…
Затылок у него чувствительный.
У Йарры болела голова, он морщился, и я, осмелев, положила кончики пальцев ему на виски. Массируя, спустилась к напряженной шее, к закаменелым плечам, а когда коснулась затылка, короткие волоски приподнялись, встали дыбом — ни дать ни взять волчья щетина. И урчал граф, как снежный волк:
— Лир-ра…
Он был добр, и мне снова, как в детстве, хотелось видеть одобрение в его глазах. Я старалась — и скоро о Волчице заговорили не только наши солдаты.
Он был ласков — не так, как зимой, когда, покупая мое расположение, осыпал подарками и потакал прихотям. Все стало другим — его тон, его слова, его прикосновения и взгляды. Неуловимо другим.
Он был нежен, и чем дальше, тем сложнее мне было игнорировать хмурые складки меж его бровей и глубокие продольные морщины на лбу. Он ведь уставал, смертельно уставал, хоть старался и не показывать этого. Раду… То есть Йарра. Конечно, Йарра. На марше и во время штурмов Йарра спал по три-четыре часа в сутки, ругал меня за стимулирующее, а сам горстями глотал пилюли, изготавливаемые Сибиллом. И везде сам, все сам. Йарра никому не доверял, особенно командующим князя, и его худощавая фигура в черненом доспехе мелькала то у осадных орудий, то у обоза, то среди рыцарей и пехотинцев.
А теперь еще этот брыгов погодник-рау.
Я тихо сидела на руках у задремавшего графа, смотрела на глубокий порез на мужской шее — след от пера стимфала, и в моей голове рождалось чудесное дополнение к плану Его Сиятельства, собиравшегося стравить Меот и Рау, слишком уж активно вмешивающихся в нашу войну.
Лизария проиграла — это было очевидно для всех. Даже если наши войска не дойдут до столицы, если мы повернем обратно прямо сейчас, королевство уже не оправится. Юг страны, плодородные черноземы Альери и Ториссы принадлежат нам, население страны сократилось на четверть, и столько же умрет зимой от голода и холода. Шпионы доносили, что Лисанти наводнена беженцами, тут и там вспыхивают бунты и погромы, чернь нападает на лордов, стремясь добраться до их погребов, и единственное, что сдерживает знать от выдачи Айвора, — осколок Живого Кристалла, с которым король не расстается даже в уборной. Полгода назад Лизариец собирался с его помощью запереть границу, отгородившись от Княжества, а теперь наполненный силой Кристалл стал гарантом неприкосновенности королевской персоны — обычные клятвы верности уже не имели значения.
Лизария велика — и Рау с Меотом решили, что мы, райаны, прекрасно обойдемся без пары-тройки ее провинций. Тем более они же не с нами будут воевать, наоборот, помогут, так сказать, дружеской державе добить взбунтовавшегося короля. А что в обеих столицах сейчас идет инструктаж эмиссаров, собирающихся похитить беременную лизарийскую королеву, — так то наглая ложь и поклеп, не пристало послам уважаемых райанов прислушиваться к досужим сплетням. Действительно, кому нужен законный наследник престола соседней страны, именем которого впоследствии можно будет устроить смуту?
— Мне — точно не нужен, — сказал Йарра. — У меня уже есть одна наследница.
— У вас? — подавилась я внезапной догадкой.
— У меня, — чуть улыбнулся граф. — Неужели ты думала, что я отдам настоящую Эстер Луару?
— О-о… — протянула я, восхищаясь масштабом задумки Его Сиятельства. — О-о-о!!! — А потом погрустнела, нахохлилась.
— Что случилось? — заметил смену моего настроения Йарра.
— Что будет со мной, когда вы женитесь?
Граф прищурился, прослеживая ход моих мыслей, и усмехнулся:
— Ты решила, что я собираюсь взять в жены малютку-принцессу?
— А разве нет?
— Представь себе, нет. Скажу по секрету, — губы Йарры коснулись моего уха, — она для Койлина.
— А королева? — спросила я между поцелуями.
— Королева умрет.
Люди Йарры задержат меотского эмиссара и не станут чинить препятствий посланнику Рау, чтобы тот смог вывезти Эллину-Викторию из Лисанти, затем «помогут» обеим группам встретиться на границе Меота и Рау, после чего добьют победителей и избавятся от лишних тел, оставив улики, обличающие рау в похищении королевы Лизарии — урожденной меотки Младшего Рода.
Дальше добрые соседи пусть сами разбираются, была ли королева и кто виновен в гибели графа Ришара, эмиссара Рау и сына герцога Ришара, третьего в очереди на престол. Это определенно убавит им нахрапистости и прыти.
— Ваше Сиятельство, — шевельнулась я в руках Йарры.
— Мм?
— Я подумала… Если граф Ришар будет умирать от яда, а мечом его лишь добьют, у герцога появятся веские основания подозревать в смерти сына короля Жоффрэ, решившего подстраховаться и избавиться от возможного конкурента. В Рау начнется… — запнулась я, лихорадочно вспоминая умную фразу, слышанную от Тимара, — герцог займется расследованием смерти наследника, отзовет свои войска из предгорий Меота, и в Рау начнется кризис элит. Им точно станет не до Лизарии вообще и пакостей нам, вроде наемников и свободных погодников, перешедших на службу к Айвору.
— Отличная идея, Лира. С одной маленькой поправкой — Ришар не выпьет яд. В его отряде будет маг, а у него самого — наверняка — амулет, определяющий отраву.
— Из моих рук — выпьет, — тихо сказала я. — Кроме того, флер влияет на эмоции, а не на рассудок, и остаточных следов ментального принуждения не будет. Получится, что графа отравил кто-то из своих.
Йарра приподнял мой подбородок, заглянул в глаза.
— Ну-ка, посмотри… Это ведь опасно, Лира. Хочешь сказать, что ты готова ради меня на такой риск?
Я неопределенно повела плечами. Воспаленная царапина на шее графа снова начала кровить, и я прижала к ней мягкую ткань платка.
…а ведь стимфалы — порождение могильников, тех, что на границе Рау и Джунглей! И не к могильникам ли ведут телепорты, сбрасывающие на нас нежить?..
Жаль, что заниматься этим некогда и некому: княжеский маг все еще выкорчевывает Стражей, а место Сибилла здесь, рядом с войском. Однажды я спросила графа, почему он не создал корпус магов, не нанял одаренных со Змеиного Архипелага, или, скажем, из Фарлесса.
— Наши маги слишком слабы и будут обузой, а пришлым я не доверяю — ты уверена, что они не перейдут на сторону лизарийцев во время боя?..
Не уверена. Оказывается, подозрительность Его Сиятельства — крайне заразная штука.
— Лира?
— Да, господин?
— Какой яд ты предлагаешь?
— Вытяжку корня архиссы. Она полностью растворяется в спирте и не меняет ни вкуса, ни запаха эля или вина. Почти не меняет, — поправилась я.
— Насколько «почти»?
— Ну-у… Немного отдает мускатным орехом, но если не знать, то… Ай!
— Ты что, на себе ее испытывала?! — дернул за ухо граф. — Сумасшедшая девчонка!
— Я больше не буду…
Взять живой погодницу не удалось — она предпочла раствориться в источнике, но не попасть в руки Сибилла. Честно говоря, я ее понимала.
Но не жалела — даже несмотря на то, что магианой оказалась девушка, лишь на пару лет старше, чем я сама. Восемь дней посреди болота, без возможности согреться, обсохнуть и нормально поесть превратили войско в толпу чихающих и кашляющих мужчин, почти три сотни слегли с лихорадкой, а несколько десятков не покидали отхожих мест из-за болей в животе. Мы с лекарями двое суток перетирали кору хинного дерева и готовили отвары кровохлебки, а Сибилл насыщал лекарства силой, чтобы поднять людей на ноги максимально быстро.
Со смертью погодницы ливневые дожди наконец прекратились, и лагерь смог перейти на холмы, к чистой воде, к чистому воздуху и теплому майскому ветру, сушившему плащи, одеяла и одежду. Стоянка продлилась декаду — Йарра решил дать людям отдохнуть перед походом на Пратчу. Сибилл наполнял накопители и ставил ловушки — на случай, если нас попытаются атаковать прямо здесь, лорды-командующие приводили свои сотни в порядок, виконт Файлен курировал поставки продовольствия, Его Сиятельство принимал телепортами брони — те самые, за которые отдал полторы тысячи золотом, я помогала графу и… кажется, была счастлива.
…Просыпаться от вкуса кофе на губах и руки в волосах, вместе завтракать, вместе обедать, сопровождать его в объездах лагеря, стенографировать на совещаниях, вместе ужинать, спать на его плече…
Я вдруг открыла для себя, что Его Сиятельство, оказывается, красив — той хищной, чуть жутковатой красотой, что отличает старые статуи Темных богов: та же скрытая мощь, та же сила и непробиваемая жесткость гранита. Я тайком наблюдала за графом — как он двигается, как держит оружие, как сидит, откинувшись в кресле, и, полуприкрыв глаза, слушает гнущихся в поклоне лордов. Он завораживал — как буйство стихии, как те бураны, что шли со стороны Леса, как молнии, взрывающие верхушки гор. Я наблюдала за ним и начинала понимать Галию, и тех, других, что выпрыгивают из корсетов при встрече с Йаррой.
Иногда наши взгляды встречались. Я смущалась, опускала ресницы, отворачивалась, но затылком чувствовала — смотрит! — и в груди становилось тесно. Его взгляд не давил, не пригибал к земле, наоборот, ласкал, согревал, нежил — и тем неожиданнее и обиднее было вдруг натолкнуться на холодную ярость. Я ведь ничего не сделала! Совсем ничего! Мы целовались, когда Йарра больно стиснул плечи, снял меня со стола. Криво усмехнулся и подтолкнул к ширме:
— Иди, мне нужно работать, — и зарычал, стоило мне промедлить: — Уйди, я сказал!
Он тогда всю ночь просидел над документами, а утром исчез. Следующие три дня я его видела лишь издали, а на четвертый…
— Господин! — обрадовалась я, увидев графа в шатре, — он осматривал мое оружие.
— Тебя разве не учили ухаживать за клинком, Лира? — поднял голову Йарра, и я попятилась при виде горящих злым серебром глаз. — Зазубрины не сточены, весь в пятнах! Ты на нем бурую ржу вырастить решила? Немедленно привести в порядок! — И мне в лицо полетел фламберг.
Дальше — хуже.
Я все, все делала не так. Сидела, стояла, писала, чертила, держала метательный нож, дралась, не в той последовательности надевала доспех — боги, да какая разница?! — до сих пор не научилась как следует затягивать подпругу, трензель слишком мал для лошадиного рта — я почти не пользуюсь поводьями, флера достаточно, но разве его это волнует?! Чумазая, как крестьянка, коса, будто с сеновала, сапоги пыльные — какими еще им быть после стольких часов по лизарийским дорогам?! — задники тренировочных туфель стоптаны, шотта мятая, перевязь перекручена, на рау я не говорю, а мычу…
Я кивала, извинялась, исправлялась. Собирала разбросанные графом бумаги, покорно переделывала отчеты, каждый вечер полировала меч и кинжалы до зеркального блеска, даже если они не покидали ножен в течение дня.
Неделю.
Потом, не выдержав, спросила, в чем виновата, ведь раньше все было в порядке! Сиятельство обругал меня и послал Лесом. Ну я и ушла… в госпиталь. Там и сидела полночи, меняя повязки раненым и помогая кипятить скальпели и ложки, пока Йарра не явился.
— Всем выйти, — прошипел граф. — …Ты какого лешего ночью по лагерю шляешься, Лира?! — Йарра схватил меня за локти, встряхнул. — Приключения на задницу ищешь?! Так я тебя ими обеспечу!.. — выволок меня из лекарского фургона, закинул на Стригу, отвез к шатру, толкнул внутрь так, что я едва удержалась на ногах. Помню, мы стояли друг против друга, и я отчетливо понимала, что, если он меня сейчас ударит, я ударю в ответ. Скорее всего, фламбергом — он совсем рядом, стоит лишь протянуть руку.
И тогда Йарра меня убьет.
И пусть!
Той ночью я впервые открыто смотрела ему в глаза — зло, отчаянно, готовая в глотку вцепиться, если тронет, и жидкое серебро в его взгляде не пугало, наоборот, заставляло скалиться в ответ.
Горел, пульсировал алым сланцевый столб караванной тропы, кружились песчаные вихри, гомонили, рыдали, предупреждая о самуме, пустынные духи…
Йарра отступил.
На лице — не то улыбка, не то гримаса.
— Вы меня ненавидите, да? — тихо спросила я. Пусть скажет — и тогда я точно буду знать, что нельзя привязываться ни к кому, кроме Тимара.
— С чего ты взяла?
— Из-за флера. Я ведь не леди Алиссандра, даже не Галия! Просто… я.
Крестьянка чумазая, только что с сеновала, лентяйка… Бастард, смесок, кухонная девка без роду и племени — мы ведь оба знаем, что я не имею ни малейшего права на татуировку Орейо.
— Не подходите к ней, насекомых наберетесь!
— Ой, это что, навоз на сапогах?
— Чучело…
— Я не собиралась вас связывать! Я просто хотела выжить! — крикнула я в спину графу.
— Я тебя не ненавижу, — бросил он через плечо и исчез в ночном тумане.
— Все в порядке, госпожа? — спросил Сэли сквозь полог шатра.
— Да. — Я поднялась с пола, вытерла мокрые щеки ладонью — хорошо хоть, он не видел, что я плачу. — Попроси Кайна согреть воды, я хочу умыться.
…а девчонка была хороша. Невероятно, просто бесподобно хороша! Гордая, злая. Когда-то у него самого не было ничего, кроме злости и гордости. Сильная. Умеет держать лицо и удар — и задирает узкий подбородок еще выше, прищуривает глаза. Они у нее синие. Не меотские сапфиры, нет — дикие воды у атоллов Рассветного.
«Вы ненавидите меня, да?»
Ненавидел. До дрожи ненавидел. До желания удушить, когда понял, что страсть не проходит, что дальше — хуже, что после первой ночи, и без того желанная — до одури, до безумных фантазий, как если бы он был мальчишкой, Лира превратилась в навязчивую идею, мешающую работать и жить. Брыгова девка, сделавшая его насильником, маленькая дрянь, из-за которой по альковам все лето гулял анекдот: «Хочешь подружиться с Советником? Подари ему синеглазую лизарийку».
«Вы ненавидите меня?»
Ненавидел. Убить был готов — за преследующий его горький запах вербены, за приступы лихорадочного жара, за боль неудовлетворенности, за то, что он часами просиживал над бумагами, не различая ни цифр, ни слов. Дрянь, гадина, стерва, змея подколодная, шильда проклятая, отравившая собой его кровь!..
…а потом наваждение уходило, оставляя капли пота на висках, дрожащие руки и отвращение к себе при воспоминании о рыдающей, бьющейся под ним девушке и ее теле, украшенном пятнами от его губ. Для полного сходства со Стефаном оставалось только начать ее избивать и запугивать.
Тошно было. От самого себя тошно — и это тоже не добавляло к ней любви.
Но справился же!
Перетерпел, притерпелся, заново, как пять лет назад, обуздал похоть, удержался на грани, встретив Лиру по возвращении из столицы. Даже смог вернуть доверие девчонки, на которую потратил столько денег и сил. Научившись противостоять одержимости, он снова стал нормальным — почти нормальным: флер еще прорывался беспричинной ревностью, горячечными снами, резким ароматом вербены и острым желанием близости; Раду заглушал его зов войной — слава Темным за мятежи и пиратов! — работой до изнеможения, до ряби в глазах от бесконечных отчетов и планов, и Лирой. Дважды в неделю — как пилюли от островной лихорадки.
И все было хорошо — до последнего времени. До той проклятой ночи, когда на спящий лагерь напали лизарийские маги, до того самого момента, как наемник-рау ударил Лиру, а она, стиснув зубы, заставила себя встать и ударила в ответ. Именно тогда впервые накатило ЭТО — изумление, недоверчивое восхищение, неуместное желание защитить — не прикрыть, чтоб не убили раньше времени, нет! — именно защитить, вывести ее из сражения, спрятать там, где никто не тронет. Оно же заставило его метнуть нож в волкодлака, хоть зверь и был обречен, — Раду сам научил девушку резкому, короткому удару снизу. Из-за него он едва не забыл об уроке, едва не прикончил мага, посмевшего замахнуться на глупую девчонку, вытирающую о траву испачканные ладони.
И после боя оно не прошло, осталось занозой где-то под сердцем. Острой, колючей, тревожащей, заставляющей снова и снова искать ее глазами — он успокаивался только тогда, когда девушка была рядом. Неделями наступал себе горло, отправляя Лиру с патрулями, а потом рычал на подчиненных, дожидаясь возвращения отряда, и каждую ночь проверял ее оружие и кольчугу. И часами лежал, задыхаясь, захлебываясь флером, но не прикасаясь к ней, потому что знал — прижимаясь, Лира ищет защиты, а не ласки, покоя хотя бы на время сна.
…у нее волосы пушистые и длинные ресницы, слипшиеся от слез, — она часто всхлипывает во сне. Розовые губы и по-детски нежные щеки. Тонкие запястья и холодные пальцы — и он все чаще ловил себя на мысли, что хочет согреть их дыханием.
Нежность, глупая, ненужная нежность угнездилась рядом с занозой, выросла из нее, как воздушный вьюнок, однажды увивший бизань «Райанского Волка». Тогда он безжалостно выдрал его, велев матросам отполировать мачту, а сейчас… Сейчас не получалось. И это копилось, копилось, копилось, пока наконец не прорвалось — в споткнувшемся сердце при виде ее горя из-за смерти Вороны, в объятиях, когда он утешал ее так, как умел, в ночных разговорах до самого утра.
…она любит вишни из Арааса и истории, написанные дочкой верзейского пирата. Мечтает увидеть Фесс и дернуть за кисточку хвоста Великого Сфинкса, примерить кафтан и найти в барханах бубенец песчаного духа. «Глупо, да?.. Ну не смейтесь, господин!»
Он не смеялся.
Смеяться оставалось разве что над собой, попавшим в собственную ловушку, расставленную для этой маленькой шильды. О, как сатанел он последние дни, пытаясь найти в ней хоть что-нибудь, хоть один недостаток, который позволил бы выползти, вынырнуть, выдохнуть!..
Искал — и не находил.
Лира была идеальной. Гордой, стойкой, упрямой. Злой и умелой в бою, умной и расчетливой. Жесткой. Когда нужно — циничной, жестокой. Сильной — война не сломала ее, лишь закалила, превратила в клинок темной райанской стали, упругий и прочный, прекрасный своими узорами.
«Вы ненавидите меня, да?»
Нет.
Она спит у него на плече пушистым котенком и восторженно слушает сказки о южных городах. Она нежная и сладкая, страстная, восхитительно чувственная и до смешного смущающаяся, вспыхивающая разом и вся, до самых кончиков волос. Она прячется от него за чашкой с чиаром и осторожно, будто ненароком, гладит его шрамы.
Лира пахнет летом, тем летом, когда ему самому было семнадцать и Наставник возил его на Королевские Игры. Рох, Син и Алиса, маленький бумажный домик для гостей, садик с зарослями вербены. Чай с корочками лайма, терпкий акациевый мед. Горячий песок сквозь туфли и сменяющие друг друга противники. Лента паутинного шелка в кулаке — он живой, он трепещет на ветру! — и арена взрывается криком, приветствуя победителя. Солнце сквозь парус — прямо на веки, белый дуб корабля, Алиса, белкой прыгающая по канатам, и отрешенный Син, танцующий с лучами. Волны за бортом — прозрачно-синие, искрящиеся. Как ее глаза.
— Почему мы повернули, капитан?
— Дальше дикие воды, господин, — ответил пожилой фарлессец. И пояснил: — Там живут сирены. Заплывем — погибнем.
…Лира, Лира, Лира, брыгова ты девка!
Что же делать с тобой?..
Часовые выступали из тумана, вытягивались во фрунт при виде мрачного, как Лесная туча, Главнокомандующего, третий раз за ночь объезжающего периметр, и, на всякий случай, делали ему в спину отвращающие знаки.
Йарра вернулся на рассвете.
Глухо стукнули о настил сапоги, зашуршала одежда, плеснула вода. Хлопнула крышка сундука, где хранились свежие сорочки, запахло кофе и шипром.
— Доброе утро, Лира.
Надо же, он снова со мной разговаривает.
Я порадовалась, что лежу к Йарре спиной, и закрыла глаза. Может, уйдет?..
— Я вижу, что ты не спишь, — негромко сказал граф.
Сплю.
Кровать скрипнула, прогнулась под его весом.
— Повернись-Я с тобой разговариваю, Лира!
Я рывком села, обняла колени, не глядя на Его брыгово Сиятельство. Что на этот раз не так? Бумаги не в алфавитном порядке? Одеяло не параллельно доскам настила? Что еще ему от меня нужно?
— Последние дни я был несдержан. Подобного больше не повторится. — Помолчал и, не дождавшись ответа, протянул бархатный мешочек. — Это тебе.
Извиняясь за ночь в замке Дойера, ту, что последовала за спасением Сорела, Йарра подарил мне тяжелый золотой браслет, украшенный рубинами, — убегая, я бросила его под стол. Неделю нервотрепки граф приравнял к стоимости филигранной серебряной заколки со впаянными звездочками молочно-белых камней.
Я повертела украшение и положила его на подушку.
— Спасибо. Очень красиво.
— И все?
Я изумленно уставилась на Йарру — а чего еще он ждет? Что я с благодарностями брошусь к нему на шею? У меня аж глаз задергался от возмущения. И руки задрожали — я сцепила их, чтобы тремор был незаметен. Граф меня изводил, шпынял, хамил, грубил мне, обращался как со слабоумной идиоткой, а теперь подсунул заколку и ждет, что я запрыгаю от радости?! Понятно, я все проглочу, никуда не денусь: я же его девка, его собственность, его орудие — шпионка, отравительница, убийца! — но у меня тоже есть гордость!
Скрипнув зубами, я повторила:
— Это очень красивая вещь, господин. Я вам очень благодарна. Мне сложно описать всю глубину моей благодарности.
— Дерзишь? — усмехнулся Йарра.
— Нет, что вы. Простите, — угрюмо процедила я, безуспешно пытаясь подавить обиду и злость.
— Прощаю, — кивнул граф и вдруг подался вперед, стиснул мое лицо в ладонях, впился в губы, заставляя принять поцелуй. А я, ошалев от бесцеремонности Его Сиятельства, влепила ему оплеуху. И сама испугалась того, какой звонкой она получилась — кажется, ее слышал весь лагерь.
— Простите, господин, — залепетала я, вмиг растеряв весь запал при виде алого пятна на мужской щеке. — Я не хотела…
— Пар спустила? — ровно спросил Йарра. — Идем завтракать.
Я пряталась от графа весь день: за кружкой, за книжкой, за ширмой, за документами, за чашкой ранних араасских вишен. С удовольствием бы сбежала из шатра, но он не отпустил, указал на низкий табурет:
— Сиди здесь.
Я сидела. Большей частью молчала, на прямые вопросы отвечала коротко и почтительно. Если приказывал — подходила, зарывалась в бумаги, разыскивая нужные цифры, на шутки и прикосновения реагировала натянутой улыбкой, от которой могло бы скиснуть молоко. И чувствовала себя при этом дура дурой. Я ведь не боялась Йарру — побаивалась, да, но тоскливого ужаса, отравившего прошлое лето, уже не испытывала. Не ненавидела его — ненависть давно прошла, даже не злилась — пощечину графу я отвесила от души, действительно спустив накопившийся пар.
Я на него обижалась. Дулась, как на Тимара, как, давным-давно, на Алана. Как на Сорела, когда тот отказывался со мной танцевать.
Но это же неправильно, лярвин дол! Кто мне Йарра? Друг? Брат? Жених? Кто?! Радоваться нужно, что он извинился, что подарок принес, что пообещал больше не вести себя как скотина!.. Вместо этого я упорно от него отворачивалась, отмалчивалась, а когда граф пригласил меня на прогулку, отговорилась разболевшейся головой.
То, что я вру, Йарра понял сразу, но ничего не сказал. Поморщился, повел плечами, будто замерз, вышел. А я осталась. Пнула скамейку так, что она пролетела через весь шатер, и выругалась от боли в рассаженном пальце. Дохромала до кровати, рухнула на шкуры, обняла подушку и заревела.
Нет, в самом деле, а чего я ждала?.. Что он прыгать вокруг меня будет? Прощения просить, как Тимар? Заглядывать в глаза, как Алан? Уговаривать?
«Был несдержан, этого больше не повторится».
Да что он за чурбан такой?! Сухарь! Пенек Лесной, бесчувственный!
И я… дура. Его Сиятельство Раду Виоре, граф Йарра, Советник князя, Хранитель Востока и ближних Островов, Лорд-Адмирал, Главнокомандующий армией райанов. А я Лира. Просто Лира. Шильда, смесок, глупо понадеявшаяся, что те ночи — они не просто так…
К возвращению графа я успокоилась. Сменила мятую одежду, заплела волосы в свободную косу — как нравится Его Сиятельству. Даже щеки пощипала, чтобы не выглядеть бледной немощью. Полила на руки, подала полотенце, протянула охлажденное вино.
…у вилланов есть чудесная поговорка о сверчках и шестках. Не стоит о ней забывать.
Даже когда он так смотрит.
В глазах Йарры горел темный огонь; раньше он пугал меня, но сейчас, наоборот, заставлял трепетать в предвкушении поцелуя. Граф медленно пил вино, лаская меня взглядом, и я чувствовала, как начинают гореть губы, как становится тесно в груди, как слабеют ноги.
— Ужин будет готов через час, господин, — сказала я, чтобы нарушить тишину.
Граф кивнул.
— Вас искал виконт Файлен.
Еще один кивок.
Допив вино, Йарра поймал меня за ремень, притянул ближе.
— Я… Простите меня за утро. Я правда не хотела…
Кубок негромко стукнул по поверхности стола, и мой рот накрыли прохладные губы. Твердые, требовательные, настойчивые. Очень умелые. Мужские руки обвились вокруг талии, стиснули так, что я застонала, и Йарра выпил мой всхлип, как до этого — табачное вино. Язык графа раздвинул мои губы, наполнил рот послевкусием черной смородины — как я не замечала его раньше? Горячая ладонь легла на затылок, не позволяя отстраниться, поцелуй, и без того жадный, стал глубже, грубее — но мне был приятен его напор, сладко было чувствовать, что я — его.
Я вцепилась в плечи графа, отвечая ему, ласкаясь. Сверчки, шестки… Ну их к лешему, я подумаю о них позже, а сейчас…
Жесткие ладони с мозолями от кхопешей на моей груди — я даже не заметила, как оказалась на шкурах, без рубашки. Его рот, сомкнувшийся на мочке уха, горячее дыхание, обдающее шею, мужские губы, задержавшиеся на плече, там, где ямка под ключицей. Укус и поцелуй, успокаивающий короткую боль, волчья метка.
— Моя…
Мурашки по телу — от холодного вина, от горячего языка, собирающего рубиновые капли, от рук, сжимающих ягодицы, когда граф спускается ниже. Он дразнит, играет со мной, но я уже знаю, что это игра для двоих. Граф научил меня, а я всегда была старательной ученицей.
— Ах ты, маленькая ведьма…
Чувствовать его на себе, в себе, прижиматься к нему, знать, что сейчас, прямо сейчас, он мой и только мой, отдаваться ему, быть его, смотреть в темные от страсти глаза и видеть в них свое отражение, двигаться в унисон, дышать одним воздухом, быть одним целым…
— Раду… Еще…
— Лир-ра!..
Пьяная близостью, утомленная, я лежала в объятиях Йарры, водила губами по шраму — тому, что от шипованного цепа, и слушала, как успокаивается дыхание графа. Нега, нежность, легкие прикосновения мужской руки к волосам, смешное урчание, с которым Йарра терся колючей щекой о мою ладонь, — кажется, ему нравилось, как я хихикаю…
Молочно-белое сияние камней подаренной заколки. Их неверный свет, похожий на лунные дорожки, тревожил, беспокоил, и в голову снова полезли мысли о сверчках и шестках, о смесках и Высоких Лордах.
Йарра заметил, что я погрустнела, и объятия стали крепче.
— Что случилось?
Я пожала плечами и спряталась к Йарре под мышку. Как объяснить ему, если я сама себя не понимаю?..
Так странно, так тревожно… Хочется то плакать, то смеяться, то обнять его, то оттолкнуть, спрятаться. Быть с ним, а еще лучше — никогда его не знать. И царапает, царапает что-то, рвется наружу, ноет, болит…
— Тебе будет хорошо со мной, Лира, — глухо сказал Йарра, поглаживая меня по спине. — Нам будет очень хорошо вместе.
Сверчки, шестки…
Галии тоже было с ним хорошо. И где она теперь?..
— Глупая ты девчонка. — Йарра повернулся на бок, осторожно потянул за прядь волос. — Все будет хорошо, я обещаю, — повторил граф. — Веришь мне?
Я молчала, и татуировка на груди Йарры засветилась, загорелась серебром — Его Сиятельство господин Главнокомандующий изволили раздражаться.
— Веришь, Лира?
— Верю, — прошептала я. В конце концов, кроме Галии, есть еще леди Алиссандра…
