Доктор Дадден не остался на второй день семинара. Еще сутки назад это мероприятие представлялось таким важным, но теперь он понимал, что семинар изначально был бессмысленным и банальным. Имелись куда более неотложные дела. Его карьера, его работа, его репутация, само продолжение исследований в клинике Даддена – все это находилось под угрозой. Все силы, объединившиеся против него, силы невежества, зависти, консерватизма, пришли в движение. Заговор набирал обороты.

Все это стало ясно доктору Даддену в ту ночь, что он провел, энергично вышагивая по лондонским улицам. Она не сомкнул глаз и чувствовал себя вполне бодрым; в то утро он обрел полную уверенность, что больше никогда не заснет. Губы его сложились в невольную усмешку, когда он оглядел вагон поезда и увидел, сколько пассажиров – в самом начале дня! – дремлют, посапывают, кемарят, клюют носом, дрыхнут, рты глупо приоткрыты, головы поникли, веки опущены. Неужели у этих людей нет чувства собственного достоинства, нет уважения к себе? Неужели они так сильно ненавидят жизнь, что при любой возможности вынуждены сбегать от нее? Прежде доктор Дадден не раз спрашивал себя: а стоит ли вообще класть жизнь на спасение этих существ, – но больше этот вопрос не имел для него значения. Доктор Дадден понял, что идея, будто судьба уготовила для него роль спасителя человечества, была нелепа. Одно из заблуждений, которые не давали ему двигаться вперед. Суть, подлинную суть, такую простую и очевидную, можно выразить в нескольких словах. Да, подлинная суть заключается в следующем: доктор Дадден прав, а все остальные ошибаются. Он способен это понять, а они нет. И все сводится к простому спору между добром и злом. Дадден против остального мира.

Теперь, когда он видел все в новом свете, его грызла неудовлетворенность от прежних своих ошибок, компромиссов и промедлений. Он тратил время в бесплодных беседах с полоумными пациентами; расходовал силы на паллиативное лечение симулянтов, невротиков, ипохондриков и слабаков. Первое, что он сделает, когда вернется в клинику, – отпустит пациентов. Всех. Вызовет целый караван такси и избавится от них, устроит генеральную уборку. Пациенты – не что иное, как помеха, нелепое препятствие. Имеет значение только то, что происходит в подвале, но даже там он слишком много времени убил впустую. Эксперименты на животных следовало прекратить много месяцев назад: он давно узнал все, что требовалось, о поведении крыс, собак и кроликов. С этого момента он будет работать только с людьми. Лишь так можно двигаться вперед. Он не должен допустить, чтобы это дурацкое происшествие помешало его миссии. Стыд и позор, что он позволил запугать себя сплетнями, злобными слухами, невежественной болтовней. Он знает, что его оборудование совершенно безопасно, и докажет это. Немедленно докажет – открыто, неопровержимо и единственным возможным способом. Он поставит эксперимент на себе.

Мысли доктора Даддена ускорялись, а поезд, везший его назад в Эшдаун, напротив, замедлял ход, заставляя его потеть от раздражения и нетерпения. Между станциями то и дело случались долгие, необъяснимые остановки. Во время третьей или четвертой доктор Дадден вскочил, сорвал наушники – он слушал баховские «Гольдберг-вариации» – и брезгливо выбросил плейер в окно. Даже любимая прежде музыка вызывала теперь отвращение.

– Кашка! – кричал он, несясь обратно к своему месту. – Пресная кашка! Усыпляющее дерьмо!

На косые взгляды обеспокоенных пассажиров он не обращал внимания. Плевать он хотел на мнение этих полусонных глупцов. Его больше не интересует, что думает о нем окружающий мир, ведь они все сговорились. Все. Майерс и Коул организовали против него заговор, в этом нет никаких сомнений, а Рассел Уоттс с готовностью сыграл роль подсадной утки; и в клинике, наверное, есть шпион, подсадная утка, собирает о нем информацию, плетет интриги за его спиной. Доктор Мэдисон, кто же еще, эта гнусная старая сука давно имеет на него зуб. А как насчет того щелкопера? Ему тоже нельзя доверять. Он ничуть не удивится, если эти двое окажутся в сговоре. Теперь он припоминает, что в свою первую ночь Терри тайком встречался с доктором Мэдисон на террасе; а на следующее утро с издевкой сообщил, что знаком с ней «поверхностно», и даже имел наглость – да-да, все вспомнил, и все встало на свои места – этот ублюдок даже посмел, не моргнув глазом, упомянуть имя Сары. Значит, они все заодно, в этом не может быть сомнений. Правда, с тех пор (насколько он знает) Терри почти не разговаривал с доктором Мэдисон, но разве это не очевидный признак заговора, еще одно свидетельство – если они еще нужны – тайного и зловещего союза, не требующего объяснений…

И тут доктор Дадден неожиданно получил подтверждение своим подозрениям. Когда поезд вновь застрял между станциями, навстречу загромыхал другой поезд – направлявшийся в Лондон. Доктор Дадден повернул к окну голову, и несколько секунд смотрел на проезжавших мимо пассажиров. Они были там – сидели в полупустом вагоне, поглощенные разговором. Двое, занимавшие его мысли.

Терри Уорт и Клео Мэдисон.

– Видели? – спросила Клео. Вытянув шею, она смотрела на соседний поезд.

– Что видел? – сказал Терри.

– Доктора Даддена. Я уверена. Едет в том поезде.

– Я думал, он на семинаре.

– Я тоже.

– Как вы думаете, он нас видел?

Клео пожала плечами.

– Не знаю. А если даже и видел?

– Ну, ему может не понравится, – сказал Терри, – что его помощница уехала в Лондон, а любимый пациент сам себя выписал.

Клео проводила взглядом соседний поезд, растворившийся вдали, затем снова села на место.

– Честно говоря, меня больше не интересует, что нравится доктору Даддену, а что нет. Меня гораздо больше интересует вот это. – Она взяла со столика фотографию и с удивлением посмотрела на нее. – Вы точно знаете, что это кадр из фильма, который никто… никто не видел?

– Ну, может, два-три человека. В лучшем случае, – сказал Терри. – И даже этому нет документального подтверждения.

– Как вы считаете, у кого-нибудь есть копия этой ленты?

– Сомневаюсь. Я уж точно никогда не встречал информации на этот счет.

Клео вернула ему фотографию; руки ее дрожали. Даже спустя двенадцать часов (из-за возбуждения ей не удалось поспать) она все еще не могла привыкнуть к этой невероятной мысли: образ, что впервые посетил ее в детстве и преследовал всю дальнейшую жизнь, возможно, вовсе не является порождением ее спящего сознания и существует сам по себе. И надо же так случиться, что выяснилось это именно сейчас, когда в клинику пришла Руби Шарп – пришла и исчезла, оставив после себя лишь странный поток слов с вкраплениями прошлых и будущих секретов Клео. Смущение и чрезмерное возбуждение не позволяли Клео осознать смысл происшедшего, но одно она знала точно: утром она уедет из клиники, оставит Лорне торопливую записку с обещанием, что вернется, как только…

…как только что?

Терри продолжал говорить о фильме, а набравший ход поезд мчался по непримечательной сельской местности.

– Вероятно, – говорил Терри, – я искал не там. Если копия фильма существует, то, возможно, лента хранится не в Италии, а во Франции.

– Почему во Франции?

– Все дело в указателе. – Он взял фотографию: женщина в одежде медсестры наполовину закрывала дорожный указатель. Судя по всему, на указателе было только одно слово: fermer. – Это ведь по-французски, верно? И означает – закрыть. Так что, очень возможно, фильм сняли и во французском варианте, и именно французская копия сохранилась.

Клео пристальней вгляделась в снимок.

– Не думаю, – сказала она. – Бессмыслица какая-то, fermer – это инфинитив. К тому же указатель не поместился целиком, и начала слова не видно. И женская фигура, возможно, прикрывает какие-то буквы. Знаете, у меня есть версия… – Клео еще раз взглянула на снимок. – …что, если здесь infermeria.

– Infermeria? Что это значит?

– Лечебница, это по-итальянски. Женщина указывает на больницу.

Медленная улыбка понимания появилась на лице Терри.

– Как мне это не пришло в голову?

– Я не утверждаю, что это единственное толкование, – добавила Клео и, прежде чем Терри смог осознать ее загадочную фразу, спросила:

– Значит, вы снова хотите заняться поисками фильма? И это станет делом вашей жизни?

– Вообще-то нет. – Терри вложил фотографию в большой конверт и положил на стол. – Не думаю, что в этом есть смысл. Я предпочитаю просто знать, что фильм где-то существует, где-то… дожидается меня… не знаю. А пока нужно поразмыслить, чем мне заняться дальше – чем-нибудь стоящим.

– Журналистика – это ведь стоящее занятие? Если относиться к ней серьезно.

Терри покачал головой.

– В последнее время – в последние две недели – я много думал о том, чем занимался все эти годы, и мне вдруг стало противно, я почти возненавидел себя. Вы когда-нибудь чувствовали что-нибудь подобное? Вряд ли, не та у вас профессия.

– Понимаю, – сказала Клео. – Уверяю вас, работа на Грегори Даддена – это не то, что позволяет находиться в ладу с собой.

– Да, наверное. Тогда почему вы вообще сюда устроились?

– Клиника Даддена – единственная в своем роде. Трудно найди другое место, где могут предложить работу по моей специальности…

Клео мысленно вернулась в тот день, более двух лет назад, когда объявление доктора Даддена впервые появилось в «Британском журнале клинической психологии»; вспомнила свое волнение – она поняла, что предложение в точности отвечает ее специальности, – затем волнение сменилось неверием и страхом, когда выяснилось, что клиника находится в том единственном месте на всей земле, где она решила никогда больше не бывать.

– Работа в Эшдауне, – сказал Терри, – наверное, вызывала у вас очень странные чувства. Все эти воспоминания…

– Воспоминания? – Она сразу же насторожилась.

– О Роберте. Конечно, вы тогда о нем не знали, но дом должен был… напоминать о нем.

– А, – сказала Клео. – Да. Иногда бывало.

Какая нелепость, повторяла она себе. Рано или поздно придется сказать Терри правду: если честно, она удивлялась, почему он до сих пор ничего не заподозрил. Может, стоит рассказать ему все прямо здесь, в поезде? Или подождать до Лондона и пригласить выпить в вокзальный бар? Или взять у него адрес с телефоном, выждать несколько дней – пока все не останется позади, пока она не выполнит указания Руби и снова не найдет… Разумеется, если у нее хватит храбрости…

– В любом случае, – сказала она, торопливо заглушая эти мысли, – ваша карьера и будущее клиники Даддена вполне могут быть связаны друг с другом.

– Каким образом?

– Вы спросили его?

Терри нахмурился:

– Его? И о чем?

– Доктора Даддена, конечно – вы спросили его о Стивене Уэббе?

– Впрямую нет, но я… – Он осекся, осознав подоплеку вопроса. – Так это вы, да? Вы послали мне записку там, на террасе?

– Я подумала, что легкий намек подтолкнет вас в верном направлении, вот и все.

– Что ж, наверное, подтолкнул. – Терри содрогнулся, мысленно воспроизведя картину, которую последние два дня старательно пытался забыть. – Однажды вечером Дадден отвел меня в подвал.

– Где ставит эксперименты на крысах?

Терри кивнул.

– Вы там бывали?

– Пару раз.

– А вы видели… другую установку?

– Другую установку?

Терри потер глаза, стараясь изгнать видение выбеленных стен и огромной плексигласовой клетки.

– Мне эта история не под силу, – сказал он. – В понедельник отправлюсь в редакцию и расскажу о ней в отделе новостей. Они сумеют как следует подать материал.

– Но это же ваш материал, Терри. Вы добыли его.

– Просто… я другого склада журналист. Вот и все.

– Да, но вы ненавидите в себе этого журналиста. Это ваш шанс измениться. – Клео чувствовала, что именно эти слова Терри хочет услышать. Он был готов ей поверить. – Я хочу сказать, что этот материал сделает вам имя. У вас есть гипотеза, что произошло? Гипотеза, о которой можно написать?

– Я знаю лишь, – сказал Терри, – что Стивен Уэбб был студентом университета и участвовал в эксперименте доктора Даддена, ему не давали спать. Я предполагаю, что из-за этого эксперимента с ним произошел несчастный случай… со смертельным исходом – но пока никому не удалось установить связь между его смертью и пребыванием в клинике.

– Это была автомобильная авария, – сказала Клео. – В то утро, когда эксперимент завершился, у Грегори не нашлось свободной кровати, и парню негде было отдохнуть, поэтому его отправили прямо домой. Возвращаясь в студгородок, он вышел на середину дороги, и его сбила машина. Скончался на месте. – Она сунула руку в сумку с вещами и достала две папки. – На самом деле, кое-кто уже установил связь. В эксперименте принимала участие еще одна студентка, она сумела выжить, и по моим предположениям, Грегори дал ей отступного, потому что она ушла из университета, и с тех пор о ней больше никто не слышал. Но все-таки кто-то довел информацию до Королевской коллегии психиатров, потому что сегодня утром оттуда пришло письмо. По всей видимости, они хотят провести расследование.

– Как звали студентку?

– Беллами. Карен Беллами. – Клео протянула папки Терри. – Я нашла их в кабинете Грегори и сделала копии. Возьмите. Они ваши. Делайте с ними, что хотите.

Оставшуюся часть пути Терри читал личные дела двух несчастных студентов. По документам Стивена Уэбба он смог восстановить более-менее полный портрет: общительный и одаренный молодой человек, честолюбивый и талантливый актер. Причина его сотрудничества с доктором Дадденом могла корениться в денежных затруднениях, в научном любопытстве или в сочетании того и другого. Сведения о Карен Беллами были более отрывочными – она осталась для Терри фигурой туманной и вызывала немало вопросов. В ее случае основным мотивом со всей очевидностью были финансовые затруднения. Родилась Карен в бедном районе Лондона, ее родители жили в Денмарк-Хилл, и, по всей видимости, именно там ее видели в последний раз – больше полугода назад. Терри отметил этот факт, но чем дальше он читал дело Карен Беллами, тем рассеянней становился. В мозгу мелькали яркие, но бессвязные образы, приснившиеся минувшей ночью, он отметил, что с надеждой цепляется за них, но образы то тают в надвигающейся пустоте, то, подобно песку, утекают сквозь пальцы. Эта эфемерность одновременно и доводила до безумия, и погружала в покой. Дважды, радуясь дару чуть более конкретного, чуть менее эфемерного видения, он хватался за ручку и черкал несколько слов на полях листов: «луг», написал он в одном месте; «смеется девочка; женский голос напевает позади в высокой траве; я знаю, что могу летать; прохладная вода». Записав эти разрозненные впечатления, Терри поднял взгляд: Клео смотрела на него и улыбалась.

Пока Терри читал документы, Клео порылась в сумке и достала расшифровку, которую подготовила для нее Лорна: запись странного монолога Руби Шарп. Она читала его раз в пятнадцатый и никак не могла поверить, что все это правда, что все эти обещанные чудеса когда-нибудь сбудутся; и она по-прежнему недоумевала, как связан монолог Руби – пророческий? случайный? – с фотографией Терри, с этим прочно врезавшимся в память образом из ее детского сна. В поисках рационального объяснения Клео вернулась к поведению Руби: ее отказ представиться, когда две недели назад они встретились на пляже; ее неожиданное появление в клинике вчерашним вечером и внезапный уход сегодня утром – исчезла, не оставив ни записки, ни платы. Если только не рассматривать в качестве записки расшифрованный монолог.

Но даже если так, можно ли доверять ее словам?

Да. Да. Конечно, можно. Клео пришла к этому выводу, когда поезд въехал в лондонские пригороды, и довод ее был очень прост: среди неразберихи, среди тревожных переплетений прошлого и настоящего есть неоспоримая истина.

Во сне никто не лжет.

Терри не знал, что делать. Полчаса назад он простился с Клео и до сих пор не решил, что делать дальше. Его снедали беспокойство и неуверенность. Мысль о возвращении в квартиру повергала в уныние. Было три часа дня, и Терри пугала перспектива провести вечер в одиночку, в компании с телевизором и видеомагнитофоном.

Он купил «Тайм-аут» и просмотрел афишу кинотеатров, но почему-то названия фильмов ничего ему не говорили, и через несколько минут он избавился от журнала – оставил на скамейке неподалеку от вокзала, на радость случайному прохожему.

Терри достал из чемодана конверт, в котором лежали фотография и две папки. Потом вернулся на вокзал и сдал чемодан в камеру хранения.

Спустился в метро и поехал на другой конец Лондона, к другому вокзалу, где сел на поезд до Денмарк-Хилл.

Терри и сам не мог объяснить своих действий. Он подчинялся инстинкту, сложившемуся, наверное, после бесчисленных фильмов, и инстинкт этот подсказывал, что именно так поступают журналисты (или сыщики?), приступая к расследованию. Если желаешь напасть на след или вычислить чьи-то перемещения, то в первую очередь нужно проникнуться чувствами и мыслями преследуемого, влезть в его шкуру. Прежде Терри никогда не бывал в Денмарк-Хилл, и у него было смутное ощущение, что незнание местности может помешать его цели – найти Карен Беллами и выяснить правду об экспериментах доктора Даддена. Терри надеялся, что посетив район, где Карен выросла и где ее видели в последний раз, он сумеет напасть на след: поможет случайная встреча с подругой или разговор со словоохотливым соседом в местном пабе.

Несколько часов он бесцельно блуждал по улицам и тоскливо маялся в кафе, где в одиночку наливался пивом, и в конце концов признал, что по части журналистских расследований ему нужно еще кое-чему поучиться. Он ни на йоту не подобрался к Карен Беллами, зато смертельно устал.

Терри хотелось спать, и в эти минуты ничто его не привлекало сильнее, чем ранний отбой – лечь в постель, выключить свет – скажем, часов в десять – и беспробудно проспать часов двенадцать. Возможно, если он как следует выспится, то утром вспомнит свои сны.

Терри вернулся на станцию «Денмарк-Хилл» и сбежал на платформу как раз в тот момент, когда поезд отходил. Поток пассажиров редел, они стекались к ступеням, ведущим к турникетам, и вскоре он остался на платформе один – если не считать фигуры, расхаживавшей взад и вперед у продуктового автомата. Почему этот человек не сел на поезд вместе с остальными, зачем-то спросил себя Терри. И что он здесь делает, если не ждет поезд на Лондон? Терри направился к другому концу платформы, подальше от массивного незнакомца. Тот вел себя довольно странно. Ростом в шесть футов два дюйма, одет в черные джинсы и зеленую армейскую куртку. Он расхаживал по платформе, что-то бормотал про себя и время от времени вскрикивал. В вечерних лучах солнца поблескивало лезвие ножа.

В тот же день, но чуть раньше, Лорна сходила за покупками в город, и на обратном пути к Эшдауну, увидела нечто крайне необычное. Семь автомобилей местной таксомоторной компании проехали мимо нее к железнодорожной станции; в пяти машинах сидели пациенты, в остальных – работники кухни и уборщицы. С неприятным предчувствием Лорна недоуменно смотрела вслед такси: она поняла, что в доме происходит что-то не правильное, что-то очень не правильное. Ускоряя шаг, она стала подниматься вверх по склону, и к воротам Эшдауна уже почти бежала.

Врываясь в холл, она уже точно знала, что в доме никого нет: Эшдаун казался призрачным и покинутым, распахнутая входная дверь хлопала на ветру. Но хотя дом и выглядел брошенным, тихим он не стал: где-то внизу, в подвале, гремела музыка. Очень громкая музыка – Лорна не просто слышала ее, она ощущала ее ногами. От музыки вибрировал пол. Лорна узнала ее сразу, всякий бы узнал – то была одна из известнейших в мире арий, исполняемая одним из известнейших в мире теноров. Лорна поставила сумки и пугливо замерла в холле; музыка на миг прекратилась, но почти тотчас загромыхала снова. Кто-то включил на проигрывателе функцию повтора.

Лорне потребовалось еще несколько минут – ария снова закончилась и снова началась, – чтобы набраться храбрости. Наконец, заглянув в кабинет доктора Даддена, заглянув в столовую, заглянув в Г-образную кухню, Лорна осмелилась открыть дверь в подвал и медленно спустилась по лестнице. добралась до прачечной, что была в десяти ярдах от двери в лабораторию, куда ей не разрешалось входить; здесь музыка едва не сбивала с ног. Заткнув уши пальцами, Лорна осторожно продвинулась по ярко освещенному коридору, перевела у стены дух и – только сделав несколько долгих глубоких вдохов – мягко толкнула дверь и вошла внутрь.

Лорна не могла сказать, сколько времени простояла, оцепенев от ужаса, не в силах пошевелиться, пытаясь найти смысл в картине, представшей ее глазам. Возможно, лишь несколько секунд. В комнате было двенадцать столов, на каждом из которых раньше, похоже, стояло по большому стеклянному резервуару. Сейчас некоторые сосуды были опрокинуты, другие разбиты: в четырех валялись мертвые крысы, в трех – мертвые собаки. Несколько собак, крыс и кроликов хаотично мотались по комнате; у всех были явные признаки истощения и плохого обращения. Повсюду валялись электрические провода. Лорна ходила среди животных, осторожно рассматривая их со смесью жалости и отвращения, время от времени нагибалась, чтобы получше разглядеть, но прикоснуться не решалась.

Как бы то ни было, она пришла сюда, чтобы обнаружить источник музыки, а уж потом все остальное. Звуки вырывались из двери в дальнем конце лаборатории, и Лорна торопливо начала пробираться туда, сознавая, что не сможет ясно мыслить, пока не наступит тишина.

Комната, в которой она оказалась, была достаточно велика, мебель там отсутствовала, если не считать одного крайне неудобного на вид стула с прямой спинкой, телевизора с аудиосистемой и спортивных тренажеров. Догадавшись, что очутилась в своего рода антисонном центре, Лорна поплотнее заткнула уши и присела перед проигрывателем, пытаясь понять, как он выключается. Но стоило разобраться, как по спине у нее пробежал холодок, и рука застыла на полпути к кнопке «стоп». Лорна ощутила – внезапно и очень четко, – что в дверном проеме, всего в нескольких футах за ее спиной стоит человек.

Она обернулась, увидела доктора Даддена и пронзительно закричала.

Но испугала ее не почти полная обнаженность доктора Даддена – на нем были только плавки. И даже не безумный, враждебный блеск в его глазах, хотя и это пугало. Более всего ужаснула Лорну прическа доктора Даддена. Казалось, волосы его впали в неистовство, зажили своей собственной буйнопомешанной жизнью. Должно быть, он густо намазал их клеем, так как они стояли торчком – четыре или пять заостренных пик; от десятка электродов – один приклеился к уху – тянулись провода, соединявшиеся в толстый жгут, который змеился по полу и исчезал где-то в стороне. Доктор Дадден выглядел помесью Медузы Горгоны и душевнобольного панка.

– Не выключайте. – В голосе звучала ледяная решимость – несмотря на громоподобную, бесконечно повторяющуюся арию, которую приходилось перекрикивать. – Не выключайте.

– Но ведь слишком громко…

– И вообще – что вы тут вынюхиваете?

Лорна встала, но с места не тронулась. Доктор Дадден загораживал проход в лабораторию – единственный путь к спасению.

– Я хотела выяснить, что за шум, – прокричала она.

– Шум? – повторил доктор Дадден. – Вы называете это шумом?

– Ну, эта музыка так непохожа на ту… на ту, что вы обычно слушаете…

– Что с вами, женщина? Толика страсти пугает вас, толика эмоций пугает?

– Доктора Дадден, с вами все в порядке? – крикнула Лорна. – Где все? Что случилось с пациентами?

– Пациенты! Ха!

Доктор Дадден фыркнул, к облегчению Лорны развернулся и двинулся прочь; следом заскользили провода. Она прошла за ним в лабораторию, пытаясь разобрать, что он говорит, но улавливала лишь отдельные слова: пациенты… бессмысленная… потеря… идиоты… Внезапно, без намека на предупреждение, доктор Дадден крутнулся на месте и оказался с Лорной лицом к лицу. С ближайшего стола он сдернул длинный кусок провода и принялся поигрывать им: наматывал на пальцы, свирепо натягивал, точно струну. Лорна попятилась и уперлась спиной в стену.

– Послушайте, доктор, может, вам будет удобнее… в одежде?

Он оставил без внимания ее предложение и прошипел:

– Кто такая Руби Шарп? – Ария стихла и тут же загремела вновь – казалось, громче прежнего. – Я обнаружил у себя в кабинете ЭЭГ женщины по имени Руби Шарп. Я никогда не слышал о такой.

– Это… это пациентка, – ответила Лорна, не сводя глаз с провода и неугомонных рук доктора. – Поступила вчера вечером.

– Вы приняли пациента без направления? Без моего разрешения?

– Она… по-моему, ее знает доктор Мэдисон. Она сказала, что разговаривает во сне.

– Это так? Она разговаривала во сне?

– Она… да, разговаривала. Сегодня утром я сделала расшифровку. Но…

– Что – но?

Лорна мешкала – ее удерживал не только страх, но и непонимание. Это событие весь день ее беспокоило: она не понимала тайн и событий, что связывали Руби и Клео, но эти двое явно знали друг друга с незапамятных времен. Как не понимала Лорна и того, что Руби пытается сообщить своей бывшей подруге – или бывшей любовнице, не важно, – изливая этот непрерывный, заклинающий поток слов, который пленка зафиксировала минувшей ночью. Но одно она знала точно: Руби не спала. Лорна не сказала об этом доктору Мэдисон, но у нее не было никаких сомнений. Доказательством служили показания полисомнографа.

– Ну, она разговаривала, но не спала, – объяснила Лорна, запинаясь. – Думаю, она все выдумала по неизвестной мне причине.

Доктор Дадден скользнул по ней взглядом и рассмеялся – пронзительным, безрадостным смехом, в котором явно сквозила маниакальная одержимость.

– Понятно, – сказал он. – Понятно, они уже приступили. Они уже засылают сюда шпионов. Проникают в клинику под личиной пациентов. Вынюхивают под покровом ночи. Я не удивлюсь, если они натыкали повсюду камеры и микрофоны. Да, началось, это точно. Но они больше не протащат сюда своих людей, и знаете почему? Потому что отныне никаких пациентов не будет. Отныне, Лорна… – он приблизился к ней, держа провод на уровне шеи, – …отныне останемся только я и вы. – Они стояли в нескольких дюймах друг от друга, глядя глаза в глаза. Наконец он опустил провод, клещами стиснул ее запястье и сказал:

– Пойдемте со мной.

Дадден подтолкнул Лорну ко второй двери – в дальнем конце лаборатории, к двери, за которой, похоже, исчезал длинный шлейф проводов. Он дернул дверь свободной рукой, и Лорна завопила во второй раз – как только увидела огромную плексигласовую клетку с гигантским поворотным кругом и голубоватой водой.

– Отпустите меня! – закричала она. – Куда вы меня ведете?

– Возьмите себя в руки, женщина, ради бога. Вам нечего бояться. Вы видите перед собой самую замечательную научную установку, когда-либо созданную человеческим разумом. Вы должны гордиться своей избранностью.

– Отпустите меня, – повторила Лорна. – Отпустите!

– Мне нужна ваша помощь, – сказал доктор Дадден. – Вот и все. Мне нужна ваша помощь в маленьком эксперименте. Нас должно быть двое, Лорна, иначе пропадет весь смысл. Для танго требуются двое. Не забывайте об этом.

Лорна пристально посмотрела на него – скорее сердито, чем испуганно.

– У меня нет никакого желания танцевать с вами танго, доктор. Ни сейчас, ни когда-либо еще. И я не хочу заниматься этим… – она кивнула в сторону клетки, – …вместе с человеком, который несомненно сошел с ума.

От последних слов доктор Дадден поморщился, словно его кольнули булавкой. И хватка на запястье Лорны начала вдруг чудесным образом ослабевать. Жгучая ярость в его глазах унялась, затухла до едва заметного мерцания, пробивавшегося сквозь нечто другое – холодное и пустое: жесткое излучение презрения, смешанное с горечью смирения. Он выпустил ее запястье и отступил.

– Ну конечно, – сказал он. – Как глупо с моей стороны. В конце концов, с какой стати вам отличаться от остальных? С какой стати вам быть более свободомыслящей?

В плексигласовой стенке имелась почти невидимая дверца, чуть приоткрытая; именно к ней тянулись провода, подключенные к голове доктора Даддена, их жгут пересекал круг и нырял в отверстие вверху деревянной перегородки, разделявшей клетку надвое. Доктор Дадден подобрал шлейф, открыл дверцу и ступил на поворотный круг.

– Нет, я не должен забывать, что я один, – продолжал он. – Совсем один. Никто не способен понять, никто не способен даже приблизиться к пониманию. Я так далеко ушел вперед… Понадобятся годы и годы, чтобы осознать все значение моего дела. – Он улыбнулся, печально и саркастично. – Очень хорошо, Лорна, можете идти. Со мной все будет в порядке. В любом случае, через несколько дней они придут и найдут меня. Они придут очень скоро.

– Кто придет? – Лорна была на грани отчаяния. – О чем вы говорите?

Он покачал головой и закрыл плексигласовую дверцу.

– Доктор Дадден…

Но он ее уже не слышал. Лорне оставалось лишь беспомощно наблюдать, как он садится на круг, скрещивает ноги, складывает руки на груди – словно готовится к медитации. Затем доктор Дадден заговорил, но обращался он к себе, а не к Лорне. Поначалу слова было трудно разобрать. Лорна уже собралась бежать наверх, звонить в скорую, но до нее вдруг дошло, что это за слова.

«Никто не заснет, – повторял он, – никто не заснет», – раз за разом, словно мантру, а проигрыватель в соседней комнате продолжал орать на полной громкости, и ария «Nessun dorma» в знаменитом исполнении Паваротти достигла очередной оглушающей кульминации.

Клео лежала на кровати в гостиничном номере, прислушивалась к шуму машин на Рассел-сквер, к многоязычному гомону, залетающему в открытое окно, и думала: чем бы ни закончился этот вечер, ее жизнь никогда не будет прежней. Обратной дороги нет.

Позже, наложив косметику, переодев юбку и приготовившись подбодрить себя стаканчиком в гостиничном баре, Клео поняла, что в этой мысли слишком много фатализма, слишком много театральности. Она живет без Сары уже двенадцать лет. И не так уж плохо живет. Почему это внезапное возрождение надежды должно все изменить, почему она не может вернуться завтра в клинику, почему она не может продолжать без Сары – как и решила в тот ужасный вечер в Эшдауне, когда в последний раз видела ее, в последний раз слышала? С тех пор Клео ведет жизнь одинокой женщины и вполне может продолжать в том же духе и дальше.

Хотя бы для того, чтобы доказать это, она больше часа просидела в баре, где выпила два джина с тоником, демонстративно не обращая внимания на попытки одиноких мужчин привлечь ее внимание. Потом перебралась в итальянский ресторан, где опустошила небольшой графин вина, съела превосходную овощную лазанью и отклонила приглашение господина, сидевшего за столиком у окна, разделить с ним десерт. После этого неторопливо направилась к станции метро, задевая плечами туристов и юнцов, что проносились мимо, торопясь на пятничные безумства в Вест-Энде.

Сев в поезд, она в кои-то веки оставила без внимания рекламные объявления, воздержалась от чтения чужих газет, а вместо этого впервые вгляделась в лица других пассажиров. Она видела счастливые пары, несчастные пары; видела пары, которым нечего сказать друг другу, и пары, не расцеплявшие рук; видела пары, которые только что встретились, и пары, которые, казалось, были на грани распада. Она видела женатых мужчин, едущих домой к женам, и видела одиноких мужчин, едущих домой к телевизору и ужину из микроволновки. Она видела женщин одних, женщин вдвоем и женщин в компаниях – и думала про себя: да, я могу занять место среди этих людей. Что бы ни случилось, какие бы ошибки я ни совершила, теперь я знаю, кто я. Я знаю, кто я, и меня это устраивает.

Смеркалось, когда двадцать минут спустя она вышла на вечернюю улицу. Днем Клео купила карту Лондона и выучила дорогу наизусть; что же касается последнего отрезка, то указания Руби, пусть и минимальные, оказались абсолютно точными. Она пересекла шоссе, пройдя где-то с полмили, обнаружила, что идет по улице, которую безо всяких натяжек можно было назвать самой тихой улицей во всем Лондоне. Здесь не звучала музыка, не слышалось гама вечеринок, из садиков не доносились голоса. Здесь даже не орали на полной громкости телевизоры. Звук ее шагов казался единственным звуком в мире.

Она остановилась у дома Сары. Хотя еще не совсем стемнело, шторы в доме были плотно задернуты, и по краям пробивался свет. Клео толкнула кованую калитку – та протяжно заскрипела – и подошла к входной двери. Она чуть замешкалась, чтобы разгладить юбку и перекинуть через плечо сумочку.

В прихожей зажегся свет. Через несколько секунд дверь отворилась, и появилась она: одна, постаревшая, усталая, немного сонная, возможно, чуть испуганная неожиданным визитом в такой час. На ней были джинсы и футболка, поседевшие волосы выглядели чудесно, и едва увидев ее, Клео поняла, что лгала себе, поняла, что не может жить без этой женщины. Это невозможно, это всегда было невозможно.

– Сара?

Больше она ничего не сумела сказать. Сара смотрела на нее, не узнавая, пока даже не догадываясь.

– Мы знакомы?

– Конечно, знакомы. Это я, Роберт.