– Я должен подумать, – сказал Платонов.

– Дело на три трубки? – уточнил Сенкевич.

Капитан хмуро взглянул на него:

– Я не курю.

– Холмс курит, – вздохнул Сенкевич. – Я надеялся…

– Не надейся! Придется рассчитывать только на меня.

Сенкевич счел за благо промолчать. Пока личность сыщика проявилась только во время спиритического сеанса да еще пару раз, когда Платонов, измученный ломкой, позволял себе дозу. Сенкевич считал, что капитан должен бороться с пагубной привычкой, и черт с ним, с Холмсом. Не то чтобы он так трепетно заботился о здоровье заклятого друга, но и возиться с наркоманом не улыбалось. Но Уотсон в нем протестовал, требуя возвращения великого сыщика. В Сенкевиче попеременно одерживало верх то желание видеть Холмса, который во всем разберется, то разумное неприятие наркомании. Но сейчас было не до этого. Призрачная девушка, усевшись в кебе между Даном и Настей, укоризненно грозила окровавленным пальчиком. Пришла пора выдавать главный козырь.

– Мне тоже надо подумать, – заявил Сенкевич. – Поедемте домой.

Вернувшись на Бейкер-стрит, Настя тут же ринулась на кухню, готовить обед.

– Когда уже вернется Бэрримор? – посетовал Сенкевич. – Эти фиши с чипсами уже в печенках сидят. И даже это она готовить толком не умеет.

– Я все слышу! – донесся из кухни голос Насти.

Вскоре она пригласила мужчин в столовую. Кровавую девушку Сенкевич оставил в своей спальне, чтобы аппетит не портила. Без удовольствия угостившись невкусной стряпней, Сенкевич молча выложил на стол крошечный, не больше четырех миллиметров в диаметре, блестящий металлический кружок.

– Что это? – заинтересовалась Настя. Взяла вещицу, положила на ладонь. – Похоже на пуговицу от перчатки.

– Она и есть, – кивнул Сенкевич.

– Здесь монограмма… – Девушка сощурилась. – Буквы «A» и «V».

– Это не монограмма, к сожалению, – заметил Сенкевич. – Монограмма семьи была бы узнаваема. А здесь только инициалы.

– Где ты это взял вообще?

Настя задала вопрос, потом, пораженная внезапной догадкой, замолчала, глаза у нее округлились, рот брезгливо скривился. Она поспешно положила пуговицу на стол.

– Именно, – кивнул Сенкевич. – В кишках жертвы с причала.

– Ты в своем уме?! – подскочил Платонов. – Это же сокрытие улик от полиции!

– Не спеши, успеем передать в полицию. Тут дело такое… Инициалы тебе ни о чем не говорят?

Дан пожал плечами:

– Ты же знаешь, с памятью у меня не особо.

– Неужели?.. – Настя прикрыла рот ладошкой.

– Возможно, почему бы нет? О принце Альберте Викторе всякие слухи ходят, – кивнул Сенкевич. – Пуговица золотая, такие перчатки носит только богатый человек. А тут еще инициалы совпадают.

– Тем более это дело полиции, – кипятился Платонов. – Мы к принцу все равно подобраться не сможем.

– В полиции дело замнут. Но это и черт бы с ним. По идее скоро Потрошитель уймется. Сколько там убийств он совершил? Пять?

– Тех, что с уверенностью приписываются ему, – пять, – кивнула Настя.

– Ну вот. Считай, уже четыре есть. Ну грохнет он еще одну ш-ш-ш… шаловливую даму, подумаешь… А вы не боитесь, что, если мы передадим эту х-х-х… хорошенькую пуговку в полицию, нас уберут как ненужных свидетелей?

– Это тебе не Чикаго тридцатых, а Лондон девятнадцатого века! – фыркнул Дан.

– Да кто ж его знает? У них вон убивают как легко… Но в любом случае, Холмс, сегодня у нас важная встреча. Я пригласил на ужин старого знакомого по академии, доктора Монтегю Джона Друитта. Того самого, – со значением прибавил он.

Платонов досадливо поморщился, и Сенкевич пояснил:

– Простите, все время забываю про вашу память… Доктор Друитт – придворный врач, который пользует наследника.

– Так он нам и расскажет что-нибудь, – усмехнулся капитан. – Это ж врачебная тайна, да еще и какой семьи!

Сенкевич безмятежно улыбнулся:

– Кто знает, дорогой друг… Я ведь не только духов в лаборатории вызываю. Вот. – Он продемонстрировал маленькую склянку. – Собственное изобретение. Смесь опиума и кое-каких препаратов. Отлично развязывает язык. А самое замечательное: пациент потом сам не помнит, что говорил. Остается только ощущение легкого похмелья.

– Другое дело. – Дан поднялся. – Только переоденусь в приличествующий случаю костюм.

– Я с вами! – подскочила Настя.

Сенкевич снисходительно взглянул на нее.

– О черт, – простонала девушка. – Черт, черт!

– Да, милая леди, – кивнул Сенкевич. – Клуб в Лондоне девятнадцатого века несколько отличается от тех, к которым вы привыкли. Туда, конечно, вхожи дамы, но… так сказать… строго определенного, и не самого высокого, сорта. Ну а тот, в который мы направляемся, – пристойное заведение, и даже таким б-б-б… бабочкам ночи туда ход закрыт.

– Гад ты, когда уже вытащишь нас отсюда?! – взвыла Настя.

– Терпение, милая леди. Вспомните монастырь в Равенсбурге и бордель в Эдо. Здесь вы еще неплохо устроены.

– Да уж, – буркнула девушка, поправляя светлые волосы. – Никто не сжигает, но никто и не трахает.

Она с обиженным видом ретировалась на кухню. Вместо нее в столовой появился Платонов:

– Поехали.

Клуб «Корона» занимал целый дом на Оксфорд-стрит. На первом этаже располагалась раздевалка, библиотека, комнаты для отдыха, курительные. Второй этаж занимали несколько отдельных кабинетов для деловых встреч, зал для обеда. В одном из них Сенкевич с Платоновым и расположились, ожидая доктора Монтегю Джона Друитта.

– Он весьма воспитанный джентльмен, – заметил Сенкевич, поглядывая на хронометр. – Вот увидите, будет пунктуален. Еще он помешан на френологии, как и многие сейчас.

Часы в столовой пробили шесть, и дверь открылась.

– Доктор Друитт, – доложил слуга.

Следом в кабинет вкатился толстенький румяный человек средних лет. С приятностью улыбнулся:

– Доктор Уотсон! Как давно мы не виделись! Рад встрече.

– Позвольте представить вам моего друга, мистера Шерлока Холмса.

– Наслышан! Счастлив знакомству!

Доктор Друитт потряс им руки и уселся за стол.

– Закажем обед прямо сюда? – предложил Сенкевич. – Признаться, наша кухарка готовит из рук вон. Следует воспользоваться возможностью и поесть как следует.

Принесли закуски, к которым Сенкевич заказал легкого вина. Переглянулся с Платоновым. Тот, правильно истолковав намек, перегнулся через стол и произнес:

– Доктор Друитт, я всегда живо интересовался вопросами френологии. Вы считаетесь одним из ведущих специалистов Лондона. Скажите, в чем вы полагаете особые отличия кельтского строения черепа?

– О, какой интересный вопрос вы подняли! – Глаза толстяка засверкали. – Я написал статью по этому поводу. Знаете ли вы, что…

Доктор Друитт выдал целую лекцию о теменной части кельтского черепа. Все это время капитан внимательно смотрел ему в глаза, кивал, нащупывал описываемые зоны на собственной голове, переспрашивал – в общем, делал все, чтобы отвлечь френолога. В это время Сенкевич благополучно опрокинул склянку в его бокал с вином.

Наговорившись, доктор Друитт схватил бокал, не глядя опустошил его:

– За френологию! Вы очень интересный собеседник, мистер Холмс!

Спустя полчаса толстяк раскраснелся еще сильнее, принялся рассказывать несколько более пикантную, чем положено в приличном обществе, историю. Сенкевич умело перевел разговор на нужную тему:

– Ходят слухи, что и принц Альберт Виктор, ваш пациент, не чужд милых шалостей.

– Это преуменьшение, – расхохотался доктор Друитт. – Могу с уверенностью сказать: его высочество обошел все притоны и злачные места столицы!

– Не может быть, – подыграл Платонов. – Вряд ли особа королевской крови отправится, к примеру, в Уайтчепел.

– Именно там чаще всего и пробавляется Альберт Виктор, – махнул пухлой ручкой доктор. – Он неразборчив и всеяден, что, увы, сказывается на моей работе.

Сенкевич посмотрел вопросительно.

– У него сифилис, джентльмены, – уныло проговорил толстяк. – Приобрел, разумеется, в одном из публичных домов. Причем болезнь прогрессирует стремительно. Это сказывается и на состоянии всего организма, и главное – на душевном здоровье принца. – Он понизил голос: – Его высочество стал раздражителен и предельно злобен. Иногда на него находят сильнейшие приступы гнева. Тогда мне кажется, он готов убить…

– И как же вы справляетесь, доктор? – сочувственно спросил Дан.

– Увы, джентльмены, медицина не знает надежного средства для лечения этого недуга. Некоторым больным везет, и они исцеляются. Но, боюсь, у его высочества не тот случай… Однако вот уже два дня у принца Альберта период просветления. Он на удивление спокоен и добродушен. Наконец я смог хотя бы выспаться.

– А что, ему бывает особенно плохо по ночам?

– Как и всем безумцам, – покивал толстяк. – Ночь – время сумасшедших. Принц обычно дремлет днем, а после полуночи на него находит жажда деятельности. Несколько раз он даже уходил из своей резиденции, умудрившись проскользнуть мимо охраны и слуг. Никто не знает, где он бродит. Впрочем, не такой уж и секрет. Скорее всего, навещает любимые злачные места. Хотя болезнь нанесла удар и по его мужским способностям. Это тоже вызывает у него бешенство и приступы ненависти.

– Ненависти к кому? – напрягся Платонов.

– К виновницам его состояния, разумеется. Он питает к публичным женщинам двойственные чувства: с одной стороны, не может обойтись без их услуг, с другой – болезненно ненавидит.

Сенкевич покосился на Платонова, словно говоря: «Ну что, убедился?» Капитан едва заметно пожал плечами, мол, это еще ничего не доказывает. Но, судя по всему, задумался.

Решив, что вызнал все возможное, Сенкевич попытался перевести разговор на более безопасные темы:

– Тяжело вам приходится, доктор. Пожалуй, мне, с моими обычными, скучными бухгалтерами, клерками и домовладельцами, повезло гораздо больше. У них никогда не бывает ничего интереснее катара.

– В последнее время все же стало немного проще, – улыбнулся толстяк. – Это новое увлечение принца поддерживает его разум в состоянии стабильности.

– О чем идет речь?

Доктор Друитт рассмеялся:

– Его высочество увлекся хирургией. А я когда-то был неплох в этой области, вы помните, Уотсон. Принц Альберт берет у меня уроки.