Глава 7
Проблемы коалиционного сотрудничества и организации второго фронта в 1942 году

Объективный – он не может не быть критическим – анализ процесса становления планов и открытия второго фронта изображается рядом историков как некое запоздалое сведение счетов между бывшими союзниками. «Вопреки советским утверждениям, оспаривающим это, – читаем мы у П. Бётгера, – как Великобритания, так и Соединенные Штаты Америки постоянно держались своего обязательства поддерживать Советский Союз всеми имевшимися в их распоряжении средствами».

Его бы устами да мед пить. Никто не выиграет от смешения двух позиций и разных стратегий, которые определяли подходы Лондона и Вашингтона к проблеме союзничества с СССР и ко второму фронту как части этой проблемы, к архитектуре послевоенного мира. Представления об общем поучительном былом обеднеют и проиграют, если сложный переплет вокруг второго фронта сместится во времени и будет превращен в сомнительную находку холодной войны. Наконец, мы не сделаем комплимента Черчиллю, его правительству или британским военным, если закроем глаза на факты, чтобы не оказаться вынужденными выразить к ним свое отношение. Правильнее попробовать перенестись в положение тогдашней Англии и объяснить, не обязательно соглашаясь, мотивы поведения ее политиков.

От обвинений после наказания навар невелик. В конечном счете каждое правительство любого государства, если оно независимо, преследует собственные цели. Коль скоро, однако, на основании фактов и под их гнетом о явлении или образе действий сложится не восторженное суждение, это не причина обходить правду молчанием. В данном случае это не повод запечатывать уста, в частности, американским документам периода войны, которые по остроте оценок касательно линии Черчилля оставляют в тени большинство ученых трудов, когда-либо изданных в СССР.

Для ясности повторим, что лишь злой умысел может перелицовывать неверие демократий в способность Советского Союза устоять перед гитлеровским нашествием в желание сознательно подыграть поражению Советского или, точнее, Российского государства. Приписывать подобное желание правительству Черчилля, как и администрации Рузвельта, было бы грешно. Англичане и близкие им по настрою американцы полагали достаточным, если бы Россия вышла из войны не советской и с урезанными возможностями влиять на политический климат в Европе и Азии. О других континентах не стоит и говорить.

22 июня 1941 года Черчилль, клеймя нацистское нападение на СССР, аккуратно подбирал слова, адресованные Москве, но главную мысль передал внятно: пока Россия с Англией, в британских интересах ей помогать в меру возможностей. Как и насколько, премьер не счел целесообразным конкретизировать. В сентябре он напишет в Москву послу Криппсу, который критиковал Лондон за пассивное выжидание и требовал высадки британских войск на севере Франции или в другом месте, чтобы заставить нацистов снять часть дивизий с Восточного фронта, что разделяет чувства посла, наблюдающего «агонию России», но «ни симпатии, ни эмоции не должны затмевать фактов, с которыми нам приходится иметь дело».

О каких фактах вел речь премьер? Политики и советники вокруг Черчилля были почти единодушны: Советский Союз ждет участь Франции. Г. Никольсон занес в свой дневник: 80 процентов экспертов в военном министерстве исходят из того, что «Россия будет в нокауте через 10 дней». Начальник Генерального штаба Дж. Дилл отводил Советскому Союзу на все про все семь недель, главнокомандующий британскими силами на Среднем Востоке А. Уавелл – «несколько недель», посол С. Криппс – «четыре недели». Моральная, политическая и символическая военная поддержка была продемонстрирована, но не больше. Высаживать крупные контингенты британских войск, перебрасывать в район операций основных соединений вермахта самолеты и другую технику считалось слишком рискованным. Второго Дюнкерка не ждали.

У Черчилля грудились в голове самые разные идеи, но все так или иначе связанные с укреплением, пока Советский Союз сопротивляется, имперской периферии Британии. Чтобы высвободить для этого дополнительные силы, премьер не остановился перед приглашением американцев высадиться в Северной Ирландии (операция «Магнет»). И в этом же обращении к Рузвельту он ставил президента в известность, что в ближайшие шесть месяцев англичане не смогут послать никаких сил в помощь России, и дал понять, что здесь не надо давить на британскую сторону.

Взглянем неполемично на ситуацию, в какой пребывала Англия во второй половине 1941 года. Соединенные Штаты держат Британию на плаву, «арсенал демократии» – не метафора, он работает. Но самое большее, что англичане одни, без США как военного союзника, в состоянии сделать, – это обороняться. Для наступательных операций не скоплено ни сил, позволяющих взять верх не уменьем, так числом, ни веры в себя. Нового поражения Англия и ее империя не переживут. Избежать этого крушения важнее, чем предотвратить поражение СССР. Поэтому не должно присягать задаче срыва «Барбароссы» во что бы то ни стало.

Англии нельзя становиться заложницей исхода битв на Восточном фронте. Правильнее держаться на дистанции и думать категориями пост-«Барбароссы», может быть и болезненными для Москвы.

Уступая настояниям советской стороны, У. Черчилль дал в конце концов добро на подписание (12 июля 1941 года) соглашения между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии. Статья 2 фиксировала обязательство, что «в продолжение этой войны они (стороны) не будут ни вести переговоры, ни заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия». Точки над «i» проставлены – борьба до конца. И до победного тоже?

Но в сентябре-ноябре горизонт заволокло туманом. Сталин усомнился в наличии подобающей искренности во взаимных отношениях и потребовал договорного оформления обязательств о взаимопомощи и достижения согласия о целях войны и о планах организации мира после нее. Советское правительство располагало документами, из которых напрашивалось заключение: активизировались не только немецкие зондажи под сурдинку замирения, но и повысился интерес Лондона к нам.

В начале сентября премьер заявил военному кабинету: «Возможность сепаратного мира не может быть полностью исключена». Перед этим он направил письмо Г. Гопкинсу, которое в Белом доме было понято как намек на сползание к сепаратному урегулированию с рейхом. Затем то же самое Черчилль преподнес Рузвельту.

Президент Швейцарии Э. Уеттер и министр иностранных дел конфедерации М. Пиле-Гола, президент Турции И. Инёню и статс-секретарь турецкого МИДа Н. Менеменджиоглу, Ватикан, правительство Виши во главе с Петеном, К. Буркхардт в качестве президента Красного Креста пытались перещеголять один другого в стремлении помочь Черчиллю «опомниться». Не совсем, как видно, безрезультатно.

Накануне приезда Идена в Москву (15 декабря) дало себя знать желание Черчилля подразжижить обязательство, записанное в июльском (1941 года) соглашении, не заключать с Германией сепаратного мира или перемирия. Премьер аргументировал так: «Мы сделали публичное заявление о том, что не будем вести переговоры с Гитлером или нацистским режимом, но… мы пошли бы слишком далеко, если бы заявили, что не будем вести переговоров с Германией, взятой под контроль ее армией. Невозможно предсказать, какое по форме правительство может оказаться в Германии тогда, когда ее сопротивление будет ослаблено и она захочет вести переговоры».

Премьер подправит свою тактическую линию под впечатлением поражения, понесенного вермахтом в Московской битве (по количеству задействованных в ней с обеих сторон войск и боевой техники она уступала лишь сражению на Курской дуге), и рекомендаций собственного военного кабинета, который принял сторону Идена, высказавшегося после декабрьских переговоров со Сталиным за более деловое сотрудничество с Советским Союзом и лучший учет его интересов. Это не означало, что Черчилль свернет или пересмотрит свои стратегические установки.

Нет, не случайный эпизод – телеграмма Черчилля Идену от 10 декабря 1941 года: Ливийская пустыня – «это наш второй фронт». Потом в ранг второго фронта он возведет операцию «Торч», еще позже – взятие Сицилии и т. д. В закрытых дискуссиях и переписке премьер осенью 1941 года начал пробрасывать мысль о 1943 годе, «не раньше», как возможном сроке высадки в Северной Франции, а с 1942 года второй фронт в различных редакциях будет прилаживаться им лишь к 1944 году.

Объективные сложности, затруднявшие организацию несимволического второго фронта в 1941 году, накладывались на субъективное неприятие «преждевременного» вхождения в клинч с главным противником. В изменившейся обстановке 1942 года, когда тяготы второго фронта, наряду с Англией, принимали бы на себя и США, а Германия утрачивала привилегию свободного маневрирования большими массами войск, субъективный элемент выдвинулся на авансцену.

Попробуем, отдалив детали, разобраться, как отразилось на политических и стратегических концепциях, а также военном строительстве Соединенных Штатов то обстоятельство, что война перестала быть для них чужой. Преобразилась ли и в чем «программа победы», начерно скомпилированная летом-осенью 1941 года? Как расставлялись акценты, что подверглось пересмотру в национальных целях и способах их достижения? Мечта Черчилля иметь США на стороне Англии не в качестве наблюдателя и надзирателя, а партнера и союзника сбылась. Во что это вылилось в практике отношений американцев с англичанами и англичан с американцами, принесла перемена только плюсы или потянула за собой также минусы?

Отметим как факт: президент внутренне не изготовился сделать СССР предпочтительным партнером. Без установления между Вашингтоном и Лондоном элементарного взаимопонимания, гармонизации их стратегии на Европейском театре военных действий и согласовывания пусть самых генеральных подходов к проблемам послевоенного устройства трудно было ждать делового и действенного советско-американского сотрудничества. Между тем процесс союзнической притирки английских и американских взаимоотношений, их увязки с ближайшими и отдаленными задачами, перевода на язык политики и военных решений происходивших глубоких сдвигов в соотношении сил оказался продолжительным и болезненным. Это рикошетом било опять-таки по Советскому Союзу.

Количество падающих на 1942 год невыполненных обещаний, примеров неверности союзническому долгу, небрежения к насущным интересам СССР было, видимо, рекордным за всю недолгую историю антигитлеровской коалиции. США и Англия продолжали смотреть свысока на другие официально союзные страны. Начальник американского морского штаба Кинг на совещании в Касабланке (январь 1943 года) выразился так: «Наша основная политика должна заключаться в том, чтобы обеспечить людские ресурсы России и Китая необходимым снаряжением, дабы они могли драться». Для Черчилля речь шла в 1942 году «о заполнении разрыва во времени, которое должно было истечь прежде, чем массы английских и американских войск могли войти в соприкосновение с немцами в Европе в 1943 году».

Премьер усердно заполнял также пробелы, которые были свойственны в 1941–1943 годах организации военно-штабной работы в США или вытекали из авторитарного стиля правления американского президента. Стратегия и тактика складывались в основном по британским нотам и не соразмерялись со стратегическими замыслами Берлина в отношении СССР. «Вплоть до осени 1943 года, – писал М. Мэтлофф, – не было предпринято буквально ничего, чтобы непосредственно координировать западную стратегию и планы с планами Советского Союза». И дальше: «С самого начала войны критическим моментом для Советского Союза было открытие второго фронта на Западе. Поэтому вполне понятно, что затянувшееся решение этого вопроса усиливало подозрительность Советского Союза к западным державам. И как правильно признавало военное министерство США, до решения англо-американским руководством этого вопроса нечего было и ожидать от Советского Союза улучшения отношений».

Постоянные увертки, а затем и вероломство в деле открытия второго фронта конечно же обременяли отношения между державами антигитлеровской коалиции. Иначе и не могло быть. «Используя отсутствие второго фронта, немцы с апреля по ноябрь 1942 года ежемесячно вводили против Красной армии в среднем по десять свежих дивизий. Кроме того, они направляли на Восточный фронт по 250 тысяч человек в месяц маршевого пополнения. К 19 ноября 1942 года, когда советские войска перешли под Сталинградом в контрнаступление, гитлеровская Германия сосредоточила против СССР наибольшее – 278 соединений – количество сил за всю войну».

Во время визита в Москву А. Идена (декабрь 1941 года) И. Сталин поставил два вопроса: а) цели войны и устройство мира после войны; б) взаимная военная помощь в борьбе против Гитлера в Европе. «Что касается первого, дипломатического (?) вопроса, то наше правительство, – заметят Дж. Батлер и Дж. Гуайер, – будучи весьма осторожным, пока ограничивалось лишь общими фразами». По военному сотрудничеству британский министр имел инструкцию предложить переброску на южный участок советско-германского фронта десяти эскадрилий (правда, после окончания операции в Ливии и при условии, что немцы не будут угрожать Турции), но в дороге его догнало указание премьера: «Вы ни в коем случае, повторяю – ни в коем случае, не должны предлагать русским даже 10 эскадрилий». И в общем ничего не обещать определенного, в том числе по поставкам: Япония напала на США и азиатские владения Англии.

Советская сторона пригласила заместителя начальника имперского Генштаба А. Ная, сопровождавшего Идена, обсудить план нанесения удара в январе-феврале 1942 года по Петсамо с последующим развитием наступления на Киркенес силами трех дивизий, 130 истребителей, 70 бомбардировщиков и кораблей поддержки. СССР был готов выделить для операции сухопутные войска, половину самолетов и часть транспортных судов, за Англией – остальные самолеты и ВМС.

Дж. Балтер и Дж. Гуайер напишут: «Это предложение никак нельзя было счесть неприемлемым… Отказываться от этого плана было не в наших интересах». Тем более что Петсамо – это треть никеля, который получала военная промышленность Германии, и Гитлер считал удержание района рудников более важным, чем захват Мурманска. Но Иден беспокоился совсем о другом: как бы «до нашего возвращения в Лондон русским не был дан какой-то неблагоприятный ответ» на их предложение, которое «они рассматривают как нечто вполне реальное, и заявили, что будут считать наше согласие равноценным выполнению нашего военного соглашения».

У Черчилля к этому времени созрел свой «план войны», которым он вскоре одарил президента США. Стратегический триптих открывался запиской «Атлантический фронт» (16 декабря 1941 года). Первый ее пункт передает квинтэссенцию соображений премьера:

«В настоящий момент фактом первостепенной важности в ходе войны является провал планов Гитлера и его потери в России. Мы не можем сказать, насколько велика эта катастрофа для германской армии и нацистского режима. Этот режим держался до сих пор благодаря своим успехам, достававшимся ему без труда, дешевой ценой. Теперь же, вместо предполагавшейся легкой и быстрой победы, ему предстоит в течение всей зимы выдерживать кровопролитные бои, которые потребуют огромного количества вооружения и горючего.

Ни Великобритании, ни Соединенным Штатам не придется играть какую-либо роль в этом деле, за исключением того, что мы должны обеспечить точную и своевременную отправку обещанных нами материалов. Только таким путем мы сможем сохранить наше влияние на Сталина и включить мощные усилия русских в общий ход войны». В «общий» – означает в данном контексте тот, который задуман в Лондоне и к которому Черчилль настойчиво старался подсоединить Соединенные Штаты.

Почему ни Англии, ни США не придется ничего предпринимать, кроме как снимать сливки? Потому что Германия, связанная по рукам и ногам в России, не в состоянии развертывать агрессию против новых стран и по новым направлениям, а британские войска смогут, по мнению премьера, овладеть инициативой в Средиземноморье. Накопление американских войск на Британских островах и в Северной Ирландии рассматривалось в ракурсе «удержания Германии от попытки вторжения». Часть войск, базирующихся в Англии, могла быть задействована с целью «оккупации Великобританией и Соединенными Штатами всех французских владений в Северной и Западной Африке и установления контроля над этими территориями, а также установления контроля Великобритании над всем североафриканским побережьем от Туниса до Египта».

Вторая часть документа (20 декабря 1941 года) касается Тихоокеанского театра военных действий. Черчилль купировал при публикации разделы, в которых речь идет «о приобретении воздушных баз», «о вмешательстве России» (по смыслу в войну с Японией), но как будто по недосмотру сохранил упоминание о 1943–1944 годах как времени настоящего развертывания бомбардировочных операций против Германии, хотя «нужды иного порядка заставят нас (США и Англию) столкнуться с некоторой затяжкой в выполнении наших планов».

Третья часть (18 декабря 1941 года) названа автором «Кампания 1942 года». Если операции, намеченные в первых двух частях, будут успешно осуществлены в 1943 году, то в следующем году: а) США и Англия возвратят себе превосходство на Тихом океане; б) «Британские острова останутся невредимыми и лучше подготовятся к отражению вторжения, чем когда-либо»; в) «все побережье Западной и Северной Африки от Дакара до Суэцкого канала и весь Левант до турецкой границы окажутся в руках Англии и Америки».

«Все это не будет означать, что война уже закончена. Войну нельзя закончить тем, что мы прогоним Японию обратно к ее собственным границам и нанесем поражение ее войскам, находящимся на территории других стран. Война может закончиться лишь в результате разгрома германских войск в Европе или внутреннего краха в Германии, вызванного неблагоприятным для немцев ходом войны, экономическими лишениями и наступательными операциями союзной бомбардировочной авиации. Поскольку мощь Соединенных Штатов, Великобритании и России увеличивается – это немцы начинают ощущать на себе, – такой внутренний крах всегда возможен, но нам не следует рассчитывать только на него».

«Поэтому мы должны готовиться к освобождению захваченных немцами стран Западной и Южной Европы путем высадки в удобных для этого пунктах – последовательно или одновременно – английских и американских войск, способных помочь порабощенным народам организовать восстание. Собственными силами они никогда не смогут поднять восстание…» Среди «пунктов» высадки назывались «Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, французское побережье Ла-Манша и французское Атлантическое побережье, а также Италия и, возможно, Балканы». В завершение в диссонансе с частью II – оптимистический прогноз насчет выигрыша войны в конце 1943 года или в 1944 году, если «в Германии до этого не произойдет крах».

Насколько можно установить, это первый документально отраженный случай раздачи обещаний открыть второй фронт для «вдохновляющей пропаганды». Через полгода Черчилль прибегнет к приглянувшемуся ему приему на переговорах с В. Молотовым и потом примется водить за нос американских партнеров.

Свои соображения премьер опробовал на британских начальниках штабов. Последние сделали вид, что не заметили уловок своего руководителя. Поддакивая, они следующим образом определили «„три фазы войны“: 1) замыкание кольца; 2) освобождение народов; 3) конечное наступление на германскую цитадель». «Замыкание кольца» по линии, проходящей «приблизительно через Архангельск, Черное море, Анатолию, северное побережье Средиземного моря и западное побережье Европы». «Главная цель, – убеждали затем начальники имперских штабов своих американских коллег, – будет состоять в укреплении этого кольца и заполнении в нем брешей путем поддержания русского фронта, помощи вооружением Турции, увеличения наших сил на Ближнем Востоке и овладения всем североафриканским побережьем».

Американские военные смотрели на фазы и географию войны иначе. С их точки зрения, Дальний Восток, Африка, Ближний Восток, Пиренейский полуостров и Скандинавия являлись «вспомогательными» театрами. Главным театром военных действий для них была Северо-Западная Европа, где предстояло «всерьез схватиться с сухопутными силами противника».

Оперативное управление штаба армий подтвердило эту оценку во время встречи Рузвельта с Черчиллем (конференция «Аркадия», конец декабря 1941 – январь 1942 года). Оно высказалось за «сосредоточение главных сил в Западной Европе» и за наступление «во взаимодействии с возможно более сильным русским наступлением на Восточном фронте и второстепенными наступательными действиями повсюду, где удастся». Американские офицеры не видели других районов, куда можно было бы перебрасывать войска, необходимые для действий такого размаха, и снабжать их должным образом. Военные брали в расчет, что, эффективно и своевременно поддержав Советский Союз в Европе, они создадут предпосылки для вступления СССР в войну против Японии на стороне США. Пока же наилучшей советской помощью в войне с Японией было, по их мнению, наступление Красной армии на Германию.

В записке объединенного комитета стратегического планирования, врученной президенту 21 декабря 1941 года, «общей стратегической целью» назывался «разгром Германии и ее союзников» и рекомендовалось, «укрепляя стратегическую оборону, проводить наступательные действия местного значения в наиболее подходящих для этого районах». В завершение имелось в виду провести всеобщее наступление (1) против Германии и ее европейских союзников; (2) против Японии.

O координации действий с СССР речи уже нет. Упоминается только снабжение «России, Китая и Великобритании оружием и боевым снаряжением, насколько это будет возможно».

Еще один документ был доложен Рузвельту службой Донована. Разведка подчеркивала «военные и политические преимущества оккупации Северо-Западной Африки». Заметим, что Донован выступал против открытия второго фронта также в 1942 и 1943 годах по мотивам, которые потребуют ниже особого разбора.

На совещании в Белом доме 21 декабря с участием Г. Гопкинса, Г. Стимсона, Ф. Нокса, начальников штабов и главкомов ВМС и ВВС позиция США была приближена к английской в части операций в Европе. Второго фронта совещание не касалось. Когда же на встрече с Черчиллем дело дошло до темы «второй фронт», то ее обсуждение не вышло за обсуждение возможностей символической демонстрации флага на континенте в 1942 году, если «русский фронт окажется в серьезной опасности».

Премьер и президент согласились в том, что «Германия – главная в фашистском блоке» и соразмерно «атлантический и европейский районы – решающие театры войны». Этот вывод напрашивался с учетом потенциальных возможностей противников в промышленной и научной областях. Считалось, что немцы скорее, чем японцы, в состоянии создать качественно новые системы оружия. Ядерное оружие – судя по всему, именно оно оказалось в поле зрения – проникало в ткань политики. Не исключалось, что за годы бездействия союзников на Европейском театре военных действий Германия сумела в такой степени развить свой потенциал, что «ее разгром окажется более трудным, чем ранее предполагалось, а может быть, и совершенно невозможным». Курс на затягивание войны сталкивался, таким образом, с объективными пределами. О том, что время может стать союзником СССР, еще не задумывались.

«Если Германии будет нанесено поражение, крах Италии и разгром Японии не заставят себя ждать». Следовательно, «кардинальный принцип американо-английской стратегии должен состоять в том, что от выполнения операций против Германии может отвлекаться лишь минимум сил, необходимый для обеспечения жизненных интересов на других театрах войны».

«Кардинальный принцип», как скоро можно будет удостовериться, остался голой теорией. Это предрешалось вмонтированной в документы конференции оговоркой: «Маловероятно, чтобы в 1942 году оказалось возможным наступление большого размаха против Германии, кроме наступления на русском фронте». Свою функцию западные державы сводили к стратегическим бомбардировкам, помощи наступлению русских, блокаде рейха, поддержанию повстанческого духа в оккупированных странах и организации подрывных движений. Отмечалось, что только в «1943 году возникнет возможность определения путей возвращения на континент или через Средиземное море, или из Турции на Балканы, или посредством вторжения в Западную Европу. Такие операции явятся прологом к решающему наступлению на самое Германию, и программа победы должна быть составлена таким образом, чтобы обеспечить средства для их проведения».

Черчилль умудрился внедрить в совместный текст почти все свои задумки. Он будет целеустремленно пробивать их до конца 1944 года. Судя по «Аркадии», у исследователей есть повод утверждать, что в тот период президент плоховато ориентировался в большой политике, и Черчиллю не составляло труда обводить его. Хотя более достоверным представляется мнение: в Рузвельте говорила сила инерции. Прошел, по его понятиям и складу натуры, слишком малый срок с момента крещения Соединенных Штатов в воюющую державу, чтобы брать на себя инициативу и с нею ответственность.

Отсутствие четких решений относительно второго фронта устраивало президента, ибо позволяло приглядываться, приноравливаться, нагуливать мышцы, пока сражения в Европе развертывались без США и зимой 1941/42 года пошли, с его точки зрения, обнадеживающей. Как провести американский корабль между Сциллой и Харибдой – здесь свою лоцию Рузвельт еще не обозначил. Подобную ситуацию имел в виду генерал Джероу, подчеркивавший 5 августа 1941 года в качестве начальника оперативного управления штаба армии: «Сначала мы должны разработать стратегический план разгрома наших потенциальных противников, а потом уже определить главные военные соединения – воздушные, морские, сухопутные, необходимые для выполнения стратегической операции». Нельзя победить, предупреждал генерал, «простым повышением выпуска промышленной продукции».

Из практических плодов конференции самыми весомыми были «образование великой коалиции союзников» и выработка Декларации Объединенных Наций. Само понятие «Объединенные Нации» принадлежит Рузвельту. По предложению Гопкинса, СССР был выделен (вместе с Китаем) из общего строя стран, подравненных в британском проекте по алфавиту, и назван сразу после США и Англии, чтобы «подчеркнуть разницу между теми, кто активно ведет войну в собственных странах, и теми, кто захвачен державами оси». Вместе с тем американцы решительно высказались против упоминания в Декларации Свободной Франции.

Определенное значение имело принятие США и Англией принципа единства командования, в соответствии с которым учреждался Объединенный совет начальников штабов (ОСНШ) с подчиненными ему Объединенным штабом по стратегическому планированию и Объединенным секретариатом. Советского представителя в ОСНШ не приглашали. По Черчиллю, «не было нужды или возможности увязывать работу наших штабов с ними (русскими). Достаточно, чтобы нам были известны общие масштабы и последовательность их операций и чтобы они получали аналогичную информацию о наших действиях».

Это Черчилль написал после войны, когда ему впору было несколько поостыть. Но в чем он мог еще признаться: что хотел вести свою войну, регистрируя советские неудачи и дозируя успехи СССР? Так это и без саморазоблачения нетрудно разглядеть.

Глухие, округлые формулировки в военно-политических документах особенно плохи тем, что прячут разногласия и разночтения за фасадом псевдогармонии. Англо-американские примечательны также тем, что на сходном языке выражаются совсем несхожие идеи, за которыми различные цели и интересы.

Видимо, несправедливо упрекать американских и отчасти английских военных в грехах, ими не содеянных, а принятых по команде свыше. Штабные разработки, оценки авторитетных генералов, отталкивающихся от реальных обстоятельств и конкретных фактов, небезынтересны как антитеза суждениям, шедшим от политических доктрин. Хотя и здесь имелась своя специфика, так как американские военные подразделялись на генералов и адмиралов – политиков (Маршалл или Леги) и генералов – военных (Эйзенхауэр, Джероу, Самервелл и другие).

После Сталинграда вкус к политиканству среди военных покрепчал. Подчас они забегали вперед президента и его советников. М. Мэтлофф подметит в этом тенденцию дальнейшего сглаживания «и без того малозаметного различия между внешней и военной политикой» США. «Президент, – отмечает историк, – был вынужден принимать активное участие в решении чисто военных вопросов, а руководители армии все более убеждались, что при решении военных вопросов они не могут не учитывать международных и политических факторов».

Таким образом, М. Мэтлофф примиряет разнобой собственных наблюдений, ибо ему же принадлежит утверждение, что «основные политические решения президента в разгар войны, связанные с важнейшими операциями, были приняты без участия военного командования. По этой причине они, разумеется, не могут быть и точно датированы или подтверждены соответствующими документами, подобно тому, как это делается с решениями военного командования». А подводя итог событиям 1943 года, Мэтлофф констатировал, что «расчеты политических лидеров могут опрокинуть любую стратегию, какой бы надежной она ни представлялась».

Вполне закономерно и не без знания дискуссий, которые велись внутри западных держав и в их кругу, В. Молотов в беседе с Ф. Рузвельтом 20 мая 1942 года подчеркнул, что вопрос о втором фронте – это вопрос больше всего политический, и он должен быть решен не военными, а государственными деятелями. На следующий день нарком обратил внимание на риск, сопряженный с тем, что гитлеровская Германия в состоянии беспрепятственно бросать против СССР ресурсы почти всей Европы. Если бы немцам удалось овладеть продовольствием и сырьем Украины и нефтепромыслами Кавказа, война стала бы еще более тяжелой и затяжной.

Выразив уверенность в способности советского народа продержаться и выделив мысль о том, что военная неудача Красной армии в 1942 году не стала бы конечной точкой в войне, Молотов, как говорится в американской записи беседы, потребовал прямого ответа на прямой вопрос: готовы ли западные державы предпринять действия, могущие отвлечь с Восточного фронта 40 немецких дивизий? Если ответ будет отрицательным, «Советский Союз будет продолжать борьбу в одиночестве, делая все, что в его силах, и никто не вправе ожидать от него чего-то большего».

До самой встречи Рузвельта с Молотовым политики и военные в американском руководстве спорили по концепции второго фронта. Военная сторона дела прорабатывалась в управлении планирования штаба армии. С 16 февраля 1942 года его начальником стал генерал Д. Эйзенхауэр – приверженец массированного наступления сначала воздушных и затем наземных сил на Европу. Он считал недопустимым «разбрасывать наши (американские) ресурсы по всему земному шару и, что еще хуже, непроизводительно тратить время». Эйзенхауэр нашел немало единомышленников среди видных военачальников, также полагавших, что побережье Франции может быть успешно атаковано и что это необходимо сделать.

В выводах, к которым приходили Д. Эйзенхауэр, Дж. Макнэрни (заместитель начальника штаба армии), Т. Хэнди (управление планирования) и другие, по существу не было ничего нового. Сходные суждения уже высказывались представителями США во время англо-американских штабных переговоров. Они получили отражение в стратегических планах, составлявшихся американцами до вступления в войну.

28 февраля 1942 года Д. Эйзенхауэр представил Дж. Маршаллу доклад управления планирования с рекомендацией «четко разграничить операции, осуществление которых на различных театрах войны необходимо для окончательного разгрома держав оси, от операций, осуществление которых всего лишь желательно, поскольку они будут способствовать разгрому врага». То есть размежевать военную и политическую стратегию. К первой категории были отнесены три задачи:

Раскрывая смысл пункта «б», авторы доклада указывали на необходимость «немедленных и конкретных действий», во-первых, путем «прямой помощи по ленд-лизу» и, во-вторых, путем «скорейшего начала операций, которые отвлекут с русского фронта значительное количество наземных войск и воздушных сил германской армии». Возникала неотложная необходимость в составлении вместе с англичанами «плана военных действий в Северо-Западной Европе». «План, – подчеркивал Эйзенхауэр, – должен быть разработан немедленно и во всех деталях. Масштабы действий должны быть достаточно широкими, чтобы с середины мая мы могли сковывать все большее количество германской авиации, а к концу лета – все большее количество германских наземных войск».

Выбор северо-запада Европы для вторжения обусловливался тем, что сосредоточение на Британских островах сил и средств для наступления через Ла-Манш обеспечивало одновременно оборону Англии и защиту коммуникаций в Северной Атлантике. При этом достигалась значительная экономия в тоннаже в сравнении с потребностями, которые возникали бы в случае доставки войск и снаряжения в другие места за пределами северо-восточной части Атлантики.

В ходе параллельного рассмотрения американским комитетом начальников штабов (КНШ) и объединенным англо-американским КНШ перспективных стратегических планов в центре дискуссий оказались действия на Тихом океане. Отмечалось, что сложившаяся в Европе военная обстановка «диктует необходимость экономии сил на других театрах военных действий ради сосредоточения сил против основного врага» (Германии). Этот момент особо выделялся в отдельном докладе меньшинства членов американской комиссии стратегического планирования.

Офицеры оперативного управления настоятельно советовали начальникам штабов США «безотлагательно определить дальнейший курс действий и с максимальной энергией обеспечить его выполнение». Операторы не смогли прийти к общему мнению о предпочтительном стратегическом плане и 14 марта 1942 года представили комитету начальников штабов на выбор три варианта: а) защита стратегических позиций на Тихоокеанском театре с отвлечением части сил, которые могут быть использованы против Германии; б) пока Россия остается еще достаточно мощным союзником, сосредоточить основную массу наших войск для энергичного наступления, начиная его из Англии, с целью окончательного разгрома Германии, мирясь с перспективой потери юго-западной части Тихого океана; в) направить в южную часть Тихого океана пополнения, минимально необходимые на этом театре для обороны. Одновременно приступить к накоплению в Англии сил для наступления в ближайшее по возможности время. В таком случае большую часть сил для операций в 1942 году должны будут предоставить англичане. КНШ США остановился 16 марта на третьем варианте.

Черчилль был осведомлен насчет разноголосицы среди американских военных и искусно разыгрывал одни фракции против других, в зародыше подавляя любые позывы к открытию второго фронта в 1942 году. 4 марта он осуществил тонко продуманный ход – обратился к президенту с просьбой направить по одной американской дивизии в Новую Зеландию и Австралию с тем, чтобы доминионы, в свою очередь, не отзывали свои контингенты со Среднего Востока и, таким образом, был «сэкономлен тоннаж». Премьер создавал видимость занятия для американцев и потрафлял их стремлению расширить свои позиции в южной части Тихого океана.

Британский лидер не ошибся: президент заглотал приманку. Он даже предложил выделить третью дивизию, если австралийцы и новозеландцы оставят больше своих войск на Среднем Востоке. В телеграмме Черчиллю 7 марта Рузвельт выдвинул несколько условий проведения в жизнь предложенной рокировки – ввиду отвлечения значительного количества транспортных средств:

а) операцию «Джимнаст» (высадка в Северной Африке) нельзя будет осуществлять;

б) переброска американских войск на Британские острова будет ограничена в зависимости от числа остающихся в наличии судов;

в) нельзя будет проводить прямые переброски в Исландию;

г) будут сняты суда, занятые транспортировкой материалов по ленд-лизу в Китай и на Ближний и Средний Восток;

д) «вклад Америки в воздушные наступательные операции против Германии в 1942 году несколько уменьшится, и значительно сократится любое материальное участие Америки в наземных операциях на Европейском континенте в 1942 году».

В телеграмме, датированной 9 марта, Рузвельт потребовал «упрощения структуры», а именно: передачи США «всей ответственности за операции в районе Тихого океана». Верховное командование за Соединенными Штатами, местное оперативное – соответственно за австралийцами, новозеландцами и голландцами (когда район Голландской Индии будет освобожден от японцев). «За район, простирающийся от Сингапура до Индии, Индийского океана, Персидского залива, Красного моря, Ливии и Средиземноморья включительно, будет непосредственно отвечать Англия». «Деятельность в третьем районе, предусматривающая обеспечение обороны в водах Северной и Южной Атлантики, будет включать разработку конкретных планов создания нового фронта на Европейском континенте. За это будут отвечать одновременно Англия и Соединенные Штаты».

17 марта Черчилль в (опубликованной с купюрами) обширной телеграмме одобрил в принципе «волшебный проект» Рузвельта, как назвал американские предложения английский историк. «Я был вполне доволен», – написал премьер в своих мемуарах годы спустя. Его особенно возрадовало предоставление американцами для перевозки «пары дивизий» из Англии вокруг мыса Доброй Надежды судов, предназначавшихся ранее для транспортировки военнослужащих США на Британские острова в расчете на их использование в операциях на Европейском континенте в 1942 году. Черчилль не пришел в восторг от вашингтонской схемы разделения «районов ответственности», но ограничился высказыванием пожелания о координации действий военно-морского командования на Тихом океане и командования на Ближнем Востоке.

Мартовская (1942 года) переписка премьера и президента предопределила в основных чертах направление действий Англии и США в Европе до конца 1943 года, а в Азии до 1945 года включительно. Лондон и Вашингтон поделили между собой сферы влияния, причем в американскую, что имеет не последнее значение, попали два британских доминиона. Удача в такой степени захватила воображение Рузвельта, что в телеграмме Черчиллю 10 марта 1942 года он затронул крайне болезненную для британских тори тему создания в Индии «временного правительства доминиона» из «представителей различных каст, профессий, религий и географических районов». Затронул и встретил в Лондоне ледяной прием.

Личный опыт подсказывал главе администрации США: победить в войне бывает проще, чем выиграть мир. Не случайно поэтому, что проблематика будущего устройства международного сообщества влекла его едва ли не сильнее, чем иные актуальные события.

Президент пространно высказался на сей предмет в беседе с В. Молотовым 1 июня 1942 года. Согласно американской записи, Рузвельт заметил, что «во всем мире имеется много островов и колониальных владений, которые для нашей собственной безопасности надо забрать у слабых стран», и предложил, чтобы Сталин рассмотрел вопрос о создании какой-то формы международной опеки над такими островами и владениями. Острова, мандат над которыми после Первой мировой войны достался Японии, «невелики, но их не следовало бы передавать какой-либо одной стране… Они не должны принадлежать также ни англичанам, ни французам. Пожалуй, такую процедуру следовало бы применить и к островам, находящимся сейчас у англичан. Совершенно очевидно, что эти острова не должны принадлежать никакой одной нации, а экономика их, в сущности, повсюду одна и та же. Самый легкий и практичный способ решить проблему этих островов на долгое время – передать их под опеку международного комитета из 3–5 членов». Опеку лет на двадцать, по мнению Рузвельта, следовало установить над Индокитаем, Сиамом, Малайей, Голландской Индией.

В советской протокольной записи есть уточнения и разночтения: опека «трех-четырех великих держав-победителей» для «экономического развития и административного управления». Авторство идеи создания системы опеки над странами, «не способными иметь собственное самоуправление», президент уступал Чан Кайши. Срок опеки, судя по нашей записи, предполагался разный – от примерно 20 лет для Явы до не менее 150 лет для Борнео.

«Три-четыре великие державы» – это явно без Франции, которую Вашингтон предполагал ощипать по многим статьям. Ссылка на Чан Кайши означает, что США уже проговаривали этот вопрос с гоминьдановцами и посулили им, насколько позволяют судить документы, больше, чем президент поведал наркому. Но главное – Рузвельт достаточно прозрачно дал понять, что не собирается воевать за сохранение колониальных империй, во всяком случае как замкнутых экономических образований. Он не делал исключения для Англии.

Спрашивается, с чего бы главу Соединенных Штатов, умевшего скрывать мысли, потянуло на откровенность в разговоре с В. Молотовым, и не просто на откровенность, но и на обращение к Сталину с деликатным предложением? Тем более что Рузвельт расходился с Рузвельтом. «Решительно возражая против гарантирования советских границ по состоянию на 22 июня 1941 года», в пользу чего Черчилль высказался в телеграмме президенту в марте 1942 года, глава администрации, предрекая исход войны, инициировал серьезные территориальные и политические перемены применительно к другим странам и их владениям. Формальные отсылки к Атлантической хартии мало что меняли.

Если бы советской стороне своевременно стали известны все детали обсуждений объединенного «комитета планирования» или полное содержание мартовской переписки Черчилля-Рузвельта, программировавшей фактический отказ от планов открытия второго фронта в 1942 году и одновременно уполовинивание поставок материалов и военной техники Советскому Союзу, то, вероятно, Москва взяла бы другой тон в переговорах с США и Англией по всему комплексу военного сотрудничества. Трудно подавить впечатление, что в междустрочья переписки президента с премьером были слабо посвящены и американские военные (плановики и операторы). Те же, кто владел информацией, не разделяли позиции президента и продолжали попытки дать слово проблемам, которые ставила жизнь, а не химерам, что творила политика.

Военные ориентировались на данные разведки о мобилизации Германией крупных сил в расчете на выигрыш войны против СССР в 1942 году. «Поражение Красной армии, – по оценке американских штабных специалистов, – лишило бы Великобританию и США почти всякой надежды на победу на северо-западе Европы». Западные державы при таком развитии обрекались бы на ведение ограниченных операций, которые «будут лишь сдерживать врага на занятых им позициях, но не приведут к подрыву и уменьшению его фактической потенциальной мощи». Английские военные не оспаривали эти выводы и не могли оспорить, систематически читая (с середины 1940 года) оперативные приказы германского главнокомандования.

Британский комитет начальников штабов рассмотрел 10 марта доклад своего планирующего органа. «Помимо поставок предметов снабжения, мы не оказываем никакой помощи Советскому Союзу… Нашим величайшим вкладом в дело разгрома Германии было бы создание серьезного отвлекающего фактора на Западе, способного сорвать планы немецкого командования и вынудить его перебросить часть сил с советско-германского фронта на Запад. Нехватка транспортных средств исключает возможность осуществления такого плана где-либо за исключением района Ла-Манша». Операции присваивалось название «Следжхэммер». На ее подготовку отводилось время до середины мая 1942 года.

Симптоматично совпадение реакции Дж. Маршалла и А. Брука на выкладки специалистов. Начальник штаба армии США не говорил «нет» вторжению на континент, по крайней мере силами англичан и при условии, что те с этим согласятся. А. Брук попытался загубить идею руками трех британских командующих, которым в случае одобрения плана и пришлось бы руководить операцией. К его огорчению, командующие признали, что высадка вполне осуществима, если удастся преодолеть трудности материально-технического обеспечения десанта и если не будет увеличиваться число немецких дивизий во Франции, Бельгии и Голландии. При отсутствии желания решать любая оговорка сходит за спасательный круг. Командующим дали поручение поскромнее – «помочь русским», организовав воздушное наступление на Западе с задачей выведения из строя возможно большей части немецкой авиации сразу после начала весеннего наступления немецких войск в России. Почему после, а не до начала?

В телеграмме Черчиллю 9 марта Рузвельт отметил, что выделение в отдельный театр военных действий Атлантического района подразумевало бы «разработку определенных планов создания нового фронта на Европейском континенте» и что его, президента, «все больше и больше привлекает идея создания такого фронта летом 1942 года, но, конечно, ограниченного действиями авиации и рейдовыми операциями». Тем нивелировался слишком уж откровенный тон президентской телеграммы от 7 марта. Видно, сказалось настроение военных и советников склада Гопкинса.

Известна памятная записка Г. Гопкинса, датируемая 14 марта. Оформляла ли записка состоявшийся ранее разговор с президентом, или советник по собственному почину старался закрепить шефа на определенной позиции – неясно. «Вряд ли может быть что-нибудь важнее создания этим летом какого-то фронта против Германии, – нажимал Гопкинс. – Вы должны тщательно обсудить этот вопрос с Маршаллом в первую очередь и с Черчиллем – во вторую. Думаю, что времени терять не следует, ибо, если мы собираемся что-либо предпринять, необходимо немедленно разработать планы». 18 марта Рузвельт сообщил премьеру, что он предполагает через несколько дней ознакомить его с «более определенным планом совместного наступления в самой Европе».

План высадки между Кале и Гавром был составлен оперативным управлением военного министерства США. В документе, получившем название «меморандум Эйзенхауэра от 25 марта», акцентировалась необходимость внести ясность в вопрос, «на каком театре военных действий должно развернуться первое крупное наступление Соединенных Штатов». Без этого нельзя планировать военное производство, обучать армию и развертывать ее. Повторив прежние доводы, Эйзенхауэр заключал: «Главной целью нашего первого большого наступления должна быть Германия, которую нужно атаковать на Западе».

В пользу этого говорило:

а) поскольку безопасность коммуникаций с Англией необходимо обеспечивать в любом случае, операции в Западной Европе не потребуют дальнейшего распыления оборонительных воздушных и морских сил;

б) используя кратчайший морской путь, США могли бы обеспечивать при наименьшем тоннаже большую армию;

в) своевременное сосредоточение авиации и наземных войск в Великобритании явилось бы достаточной угрозой для Германии и помешало бы ей использовать все силы против СССР;

г) наступление через Ла-Манш давало бы возможность самым коротким наземным путем приблизиться к промышленным центрам Германии;

д) в Англии уже имелись аэродромы, с которых союзники могли проводить операции с целью завоевания господства в воздухе, необходимого для высадки десанта;

е) можно было бы использовать значительную часть английских войск, не ослабляя обороны страны;

ж) наконец, этот план был бы попыткой нападения на Германию, когда ее вооруженные силы вели бои на нескольких фронтах.

Эйзенхауэр доказывал, что можно согласовать сроки производства военных материалов и боевой подготовки, обеспечить «поддержку подавляющих сил авиации», накопить достаточные силы, найти нужное количество судов и десантных барж. Однако «если этот план не будет принят как конечная цель всех наших усилий, то надо немедленно повернуться спиной к Восточной Атлантике и как можно скорее направить все наши силы против Японии!».

Маршалл знакомился с меморандумом Эйзенхауэра, зная, что его основная мысль разделяется Рузвельтом. На совещании в Белом доме 25 марта, в котором участвовали Стимсон, Нокс, Арнольд и Гопкинс, начальник штаба армии привел, по свидетельству военного министра, «весьма убедительные аргументы» в пользу скорейшего наступления через Ла-Манш. Стимсону и Маршаллу было поручено срочно подготовить развернутые предложения. Рузвельт одобрил предложение Гопкинса провести согласование плана с англичанами на правительственном уровне.

1 апреля «схематический план вторжения» был доложен Маршаллом и Стимсоном президенту, который с ним согласился. В документе, известном как «меморандум Маршалла», выделяется мысль, что Северо-Западная Европа – «единственное место, где в ближайшем будущем союзные государства смогут подготовить и осуществить мощное наступление. В любом другом месте сосредоточение необходимых сил шло бы значительно медленнее из-за большой протяженности морских коммуникаций. Кроме того, в других районах противник лучше защищен естественными препятствиями и выдвинутыми далеко вперед и хорошо организованными очагами обороны. Потребовалось бы значительное время для того, чтобы преодолеть эти препятствия и добиться успеха в наступлении.

Это единственный район, где союзники смогут завоевать над территорией врага господство в воздухе, столь необходимое для большого наступления…

Это также единственное место, где основная масса английских сухопутных войск может принять участие совместно с американскими в крупном наступлении. Невозможно в связи с нехваткой морского транспорта перебросить большую массу английских войск в какой-либо отдаленный район, к тому же для защиты самих Британских островов потребуется большая часть английских дивизий.

Соединенные Штаты могут сосредоточить и использовать крупные массы войск в Западной Европе успешнее, чем на каком-либо другом театре, благодаря тому, что морские пути туда короче, и благодаря наличию в Англии сети аэродромов.

Основная масса вооруженных сил США, Соединенного Королевства и России может быть одновременно использована только против Германии, чего нельзя сделать против Японии. Успешное наступление на этом театре явится максимальной поддержкой русскому фронту».

Меморандумы Эйзенхауэра и Маршалла показывают, что (а) в советских аргументах в пользу организации второго фронта в 1942 году не было ничего надуманного, замкнутого только на потребности СССР; (б) проведение широкого наступления против Германии с запада диктовалось логикой войны, а не одной ситуацией на Восточном фронте; (в) интенсивность военных действий на советско-германском фронте и обустроенность Британских островов как базы развертывания позволяли решать боевые задачи вторжения с высокой степенью надежности; (г) организация наступления с Британских островов обеспечивала также оптимальное решение на перспективу проблемы обороны Англии даже в случае серьезного ухудшения для СССР положения дел в войне с Германией; (д) вооруженные силы США без промежуточных ступеней включались бы в борьбу с главным противником, еще не приступившим к тотальной мобилизации ресурсов.

В американских документах, что нетрудно заметить, давали себя знать отзвуки деляческого подхода к союзническому долгу. Фронт на Западе мыслился как вспомогательный, как способ повышения давления на Германию, а не как путь к эффективному разделению усилий с Красной армией в рамках коалиционной войны. Размах операций подчинялся шедшему своим чередом развертыванию в США военного производства. Он не завязывался на конкретную цель – радикально урезать возможности нацистской Германии маневрировать войсками, создать мощные группировки для нанесения стратегических ударов попеременно как на Востоке, так и на Западе.

Ссылка в «меморандуме Маршалла» на настоятельную необходимость определиться с направлением главного удара, чтобы должным образом организовать «военное производство, специальное строительство, обучение войск, их переброску и распределение», не меняет дела. Главный удар, в представлении американских военных, должен был проводиться силами 48 дивизий и 5800 самолетов (30 американских и 18 британских дивизий, соответственно 3250 и 2550 боевых самолетов, всего на стороне США около 1 миллиона человек). На практике (резервы, эшелонирование и прочее) это означало бы, что на континенте было бы задействовано единовременно около 25–30 дивизий наземных войск, что для Германии создало бы определенные неудобства, но не неприемлемую угрозу.

Еще важнее, что проект Маршалла, в отличие от «меморандума Эйзенхауэра», намечал вторжение не на лето-осень 1942 года, а после 1 апреля 1943 года и при оговорках, что СССР будет продолжать сковывать основную массу германских вооруженных сил и что общая численность войск государств оси (Германии, Японии, Италии и их сателлитов) останется приблизительно на уровне апреля 1942 года. Если первое условие могло с натяжками рассматриваться как деловое, то второе заранее легализовало отсрочки, переделки оперативных планов США, отзыв принимавшихся на себя обязательств, так как являлось сугубо умозрительным, оторванным от почвы.

«Меморандум Маршалла» допускал «досрочное» наступление в 1942 году с целью захвата ограниченного плацдарма между Гавром и Булонью и закрепления на нем. Но едва ли сами авторы вкладывали в это «допущение» практический смысл. Ничто не позволяло думать, что немцы дадут союзникам воевать со всеми удобствами. Успех вторжения мог прийти лишь в случае ввода в действие не «максимально», как намечалось, 5 дивизий и 700 боевых самолетов, но сил, превосходящих противника, и никак иначе.

«Достаточная» операция проецировалась на два случая: а) если положение на Восточном фронте станет настолько тяжелым для СССР, что только англо-американское наступление на Западе сможет предупредить его полный развал, и б) если оборона Германии в Западной Европе будет сильно подорвана. Планирование одной и той же операции, исходя из полярно противоположных посылок, может рассматриваться как показатель невысокого уровня тогдашнего американского военного мышления, хотя софизмы, наполнявшие военные планы хаосом, были большей частью политического происхождения.

Эйзенхауэр и ряд других военных требовали честности. Они настаивали на координированных с Красной армией операциях именно в 1942 году. Маршалл был против «драматизации» ситуации. Формально поддакивая посылкам Эйзенхауэра и его группы, Маршалл фактически удерживал США на линии, принятой до их вступления в войну.

По иронии судьбы план накапливания сил и средств США в Англии для высадки на континент через Ла-Манш получил кодовое название «Болеро». Маршалл и другие позаботились о партитуре долгого танца вокруг да около, в паре с Лондоном и соло, столь затяжного и с такими деформировавшими даже американский замысел искажениями, что под конец вывели из себя президента.

Из переговоров Г. Гопкинса и Дж. Маршалла с британскими начальниками штабов и военным кабинетом (Лондон, апрель 1942 года) выделим несколько характерных моментов. Представители США настаивали на необходимости «твердо держаться общей стратегической концепции, определявшей, что нашим главным врагом является Германия… распыление наших объединенных сил… должно быть прекращено или, по крайней мере, сведено к минимуму, в соответствии с задачей сосредоточения войск для наступления на Европейском ТВД, ограничиваясь обороной на всех других театрах». А. Брук рассуждал о Европе, а дело вел к тому, как он запишет в своем дневнике, чтобы «обеспечить поддержку со стороны американцев в операциях в Индийском океане и на Ближнем Востоке». «Как это ни парадоксально, – отмечают Дж. Батлер и Дж. Гуайер, – но американцы вопреки общественному мнению в их стране настаивали на разгроме Германии в первую очередь, тогда как англичане подчеркивали важность победы в войне с Японией». Брук не считал, что на Советском Союзе свет клином сошелся, и не намеревался класть советский фактор в основу военных планов западных держав.

Черчилль был против операций типа «Следжхэммер» в 1942 году, но вслух об этом не говорил, чтобы не отталкивать США в вопросах, интересовавших англичан. В ответ на тезис Г. Гопкинса – «если решение провести операцию форсирования Ла-Манша принято, его нельзя пересматривать, так как США будут связывать свои главные усилия в войне с этой операцией», – премьер заверил, что «английское правительство и английский народ полностью и безоговорочно будут содействовать успеху этого великого предприятия». Приведенные слова послужили Г. Гопкинсу основанием доложить президенту, что британская сторона «согласилась» с американским предложением. Аналогичное донесение Маршалл направил Г. Стимсону.

В послании Рузвельту от 17 апреля 1942 года Черчилль писал: «Мы полностью согласны с Вашей концепцией концентрации сил против главного врага и искренне принимаем Ваш план с одной существенной оговоркой»: весьма важно воспрепятствовать соединению немцев с японцами, для чего придется выделить силы и средства, достаточные, чтобы «остановить японское продвижение» (почему японское, а не немецкое, премьер не пояснил). Помимо «существенной», телеграмма содержала ряд других оговорок. Перво-наперво, премьер принимал к сведению высказывание Маршалла о том, что президент не расположен торопиться (в 1942 году) с предприятием, чреватым «серьезным риском» и «ужасными последствиями», и фиксировал 1943 год как период активных действий.

«Исходя из этого, мы приступаем к выполнению плана и приготовлениям, – фарисействовал Черчилль. – Вообще говоря, наш согласованный план – это крещендо активности на Европейском континенте, начиная с возрастающего воздушного наступления днем и ночью и все более частых и крупных по масштабу налетов и рейдов, в которых примут участие войска Соединенных Штатов». Запутывая своего адресата, премьер бросил фразу вроде бы полуриторическую: «Поскольку все побережье Европы от мыса Нордкап до Байонны открыто для нас, мы должны ухитриться ввести врага в заблуждение относительно масштаба, времени, метода и направления наших ударов». Он приглашал Вашингтон к раздумью: а почему, собственно, десантировать во Франции?

Да, Черчилль фарисействовал. Подлинное суждение о замысле Рузвельта он отразил позднее в мемуарах: «Я был рад, что события сделали невозможным подобный безумный акт (высадку в 1942 году на континент). Человечество не может обеспечить прогресс без идеализма, но нельзя считать высшей или самой благородной его формой идеализм за счет других людей и не учитывающий последствий в виде разорения и гибели для миллионов простых семей».

К СССР это, разумеется, не относилось, ибо советские люди были для британского тори лишь материалом для «заполнения брешей», через которые опасность грозила его империи. Не менее ханжеским являлось и включенное в текст послания от 17 апреля предложение о том, чтобы президент «попросил Сталина немедленно прислать двух специальных представителей для встречи с Вами (Рузвельтом) по поводу Ваших (а не совместных) планов».

Несколько странно, что в Вашингтоне не раскусили уловок Черчилля. Д. Эйзенхауэр так подытоживал результаты совещаний Г. Гопкинса и Дж. Маршалла в Лондоне: «Наконец, после месяцев борьбы… мы все пришли к единой концепции войны! Если мы сможем договориться об основных целях и объектах действий, то наши усилия будут направлены в одну сторону, и нам не придется бродить в потемках».

Поверил Лондону или сделал вид, что поверил, и Рузвельт. В своем ответном послании глава администрации выразил «восхищение соглашением, достигнутым между Вами (Черчиллем), Вашими военными советниками и Маршаллом и Гопкинсом». Телеграмму премьера Рузвельт интерпретировал как «подтверждение» достигнутой договоренности. Предусмотренное ею «мероприятие», писал президент, «вполне возможно, станет средством, с помощью которого будет достигнуто его (Гитлера) падение. Меня весьма ободряет такая перспектива… Хотя у нас много общих трудностей, я откровенно скажу, что сейчас мое настроение в отношении войны лучше, чем в любое другое время за последние два года». В послании также сообщалось о предстоявшем приезде в Вашингтон для переговоров – по смыслу о втором фронте – В. Молотова и одного из советских генералов.

Не сошла ли на столицу США куриная слепота, и там ненароком запамятовали, что по британской терминологии «одобрение в принципе» ни в чем не связывает и ни к чему не обязывает? Руководители Соединенных Штатов гнали от себя допущение, что Черчилль принимает их за простофиль. На веру бралось пустословие премьера, коим тот украсил свою телеграмму в Белый дом 1 апреля 1942 года: «Теперь все зависит от колоссальной русско-немецкой битвы. Кажется, крупное немецкое наступление не начнется до середины мая или даже до начала июня. Мы делаем все возможное, чтобы помочь, а также ослабить удар. Мы должны будем вести бой за каждый конвой, идущий в Мурманск. Сталин доволен нашими поставками. Они должны возрасти на 50% после июня, но будет трудно сделать это ввиду новых боевых действий, а также из-за нехватки кораблей. Только погода сдерживает наши непрерывные интенсивные бомбардировки Германии». И т. п. Внешне все благородно и добродетельно, а в действительности – низкий обман.

Как напишет биограф А. Брука, начальник британского штаба и его коллеги не «связали» себя планами вторжения в Европу через Ла-Манш в 1942 году или даже в 1943 году, а просто согласились с желательностью произвести высадку, если – и только если и когда – условия позволили бы гарантировать ее успех. Участник событий тех дней британский генерал X. Исмей вспоминал: «Наши американские друзья отправлялись домой удовлетворенными под ошибочным впечатлением, что мы приняли на себя обязательства (по операции вторжения через Ла-Манш)… Ибо, когда после весьма тщательного изучения вопроса мы вынуждены были сказать, что, безусловно, возражаем против этого предприятия, они сочли, что мы нарушили данное слово».

Между тем мобилизационные планы и программы военного производства и оснащения войск начали в США подстраиваться под план «Болеро». В частности, было решено полностью снабдить оружием и техникой проходившие в Штатах обучение американские войска, с тем чтобы прямо с мест формирования отправлять их на театр военных действий. Англичане, в свою очередь, сообщили в Вашингтон данные по развертыванию британских вооруженных сил на 1942 год без намека на уклонение от «обговоренных» планов. 10 июня Дж. Маршалл оформил приказом создание Европейского театра военных действий (Финляндия, Норвегия, Швеция, Британские острова и Исландия, Испания, Италия, Франция, Балканы и Германия) и назначил его командующим Д. Эйзенхауэра. Но к моменту прибытия группы Эйзенхауэра в Лондон (24 июня) планы вторжения на континент превратились в призрак.

В апреле-мае 1942 года перед Рузвельтом как верховным главнокомандующим был поставлен вопрос об уточнении распределения американских сил и средств между Атлантикой и Тихим океаном. При рассмотрении заявок президент не дал образцов строгой последовательности, что побудило Дж. Маршалла предостеречь его: «Если осуществление плана „Болеро“ не будет нашей главной задачей, я рекомендовал бы отказаться от него» и «официально известить англичан, что соглашение, недавно принятое в Лондоне, должно быть аннулировано».

Рузвельт среагировал поначалу уклончиво: выразил «полное согласие» как с Маршаллом, так и с Кингом, отстаивавшим целесообразность большей активности на Тихоокеанском театре военных действий. И в тот же день, 6 мая 1942 года, разослал Гопкинсу, Стимсону, Ноксу, членам комитета начальников штабов памятную записку с изложением своих взглядов на стратегию.

Курс на открытие нового Атлантического театра требовал, отмечал глава администрации, «очень высоких темпов подготовки боевых операций». Несмотря на «возражения со стороны американского и английского морского командования против начала военных действий на Европейском театре еще в 1942 году», он считал «это необходимым». Президент обосновал важность открытия «регулярных военных действий по ту стороны Атлантики в 1942 году» потребностью «отвлечь немецкие ВВС и сухопутные войска с русского фронта», где советские армии «уничтожают больше живой силы и техники армий государств оси, чем все 25 союзных стран, вместе взятые». «Обстановка требует начать военные действия не в 1943 году, а в 1942 году», – заключал Рузвельт. В недавнем меморандуме союзников говорилось, что по вопросу о втором фронте достигнуто соглашение открыть таковой при наличии снаряжения и вооружения. Союзники далее заявили, что, если России будет угрожать серьезная опасность, возможно, придется создать второй фронт даже в случае, если совместную операцию англичан и американцев придется назвать «операцией отчаяния». «Если мы решим, что крупное наступление должно быть только в Европе, то быстрота действий приобретает первостепенное значение».

«Если мы решим…» – ключевая фраза. Обстоятельства не просто возникают и регистрируются, но и при наличии желания и воли преодолеваются. Из президентского меморандума оставались неясными масштабы операций и их конкретное содержание. Выбор был большим – «налеты диверсионно-десантного характера» с отходом в пределах двадцати четырех часов; «супердиверсионные операции» силами до пятидесяти тысяч человек, ограниченные двумя-семью днями; «создание постоянного фронта», обеспеченного вооруженными силами, достаточными для того, чтобы противостоять попыткам противника сбросить их в море. В осуществимость последнего варианта Рузвельт не верил. Он не напирал на план «Болеро». Его больше интересовало, как показать американский флаг «по ту сторону Атлантики». Где – вопрос второстепенный.

Момент истины настал в ходе визита В. Молотова в Лондон и Вашингтон. По прибытии в британскую столицу советский представитель поставил в центр обсуждения проблему открытия второго фронта, и он имел все основания поступать так в свете личного послания Рузвельта Сталину, переданного 11 апреля 1942 года через постпредство СССР в США, а также последовавшего за ним обмена мнениями с главой правительства США.

В послании говорилось о желательности обсудить в ближайшее время «предложение, связанное с использованием наших (американских) вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем (советском) Западном фронте». Президент ставил советскую сторону в известность о том, что Гопкинс делегирован в Лондон для проработки данного предложения.

Свои соображения Рузвельт конкретизировал в беседе с М. Литвиновым 14 апреля. Согласно докладу полпреда, президент поручил «указать англичанам», что «второй фронт является абсолютно необходимым», и выразил заинтересованность в том, чтобы мы (советская сторона) «помогли ему и укрепили его» ввиду колебаний англичан. 21 апреля Рузвельт намекнул Литвинову на неуспех миссии Гопкинса и Маршалла. По его словам, англичане хотели бы отложить второй фронт на 1943 год.

Президент предложил, чтобы В. Молотов начал свою миссию с Вашингтона и смог затем выступать в Лондоне также от имени американцев.

По каким причинам приглашение Рузвельта начать в США переговоры о втором фронте не было принято, автору неизвестно. Какую-то роль могла сыграть дезинформация, коей умело и систематически занимался Черчилль. За отсутствием подвижек в вопросе о признании незыблемости западной границы СССР, в объяснении перебоев с отправкой военных грузов в Мурманск и прочего всегда в трактовке премьера маячила тень американцев. Пример – послание Черчилля Сталину 9 марта 1942 года. Так или иначе, до Тегерана у советского руководства установился с англичанами более плотный контакт, чем с официальным Вашингтоном. Принятый для поездки Молотова компромиссный вариант – предварительное обсуждение проблемы второго фронта с Черчиллем, потом переговоры с президентом и завершающие беседы опять в Лондоне – явно не был оптимальным.

Британский премьер не оспаривал проведенную советским представителем связь между стратегией нацистов и отсутствием угроз рейху с Запада. Он заявил в ответ, что Англия и США исполнены решимости осуществить вторжение на континент в кратчайший возможный срок и максимально крупными силами. Техническая сторона высадки, однако, еще требует проработки. И как бы между прочим заметил, что в предвидении такой операции он еще в августе 1941 года предложил Рузвельту развернуть строительство десантно-высадочных судов и средств, но (в подтексте – из-за близорукости США) их строилось слишком мало. Плохо подготовленное вторжение, обреченное на провал, не упускал добавлять Черчилль, не принесло бы пользы ни России, ни общему делу союзников.

Как сознавался Черчилль в мемуарах, его подлинные суждения коренным образом расходились с тем, что он сообщал в апреле-мае 1942 года Рузвельту. Следовательно, и В. Молотову он говорил не то, что думал, ибо сказанное наркому не отличалось от сказанного президенту.

«Планируя гигантское мероприятие 1943 года, – записал Черчилль после войны, – мы не могли отложить в сторону все остальные обязанности. Нашим первым обязательством перед империей была защита Индии от японского вторжения, которое, казалось, уже угрожало ей. К тому же задача была решающим образом связана со всей войной… Точно так же нельзя было допустить, чтобы немцы и японцы подали друг другу руку в Индии или на Среднем Востоке: это было бы неизмеримой катастрофой для дела союзников. Я признавал ее по значению почти равносильной отступлению России за Урал или даже заключению ею сепаратного мира с Германией. В то время я не считал вероятным ни то ни другое. Я верил (? – В. Ф.) в силу русских армий и русской нации, защищавших свою родную землю. Однако наша индийская империя со всей ее славой могла оказаться легкой добычей…

Попытка создать плацдарм в Шербуре представлялась мне более трудной и менее привлекательной идеей, не столь полезной с точки зрения ближайшего будущего и менее плодотворной в конечном счете. Целесообразней было запустить когти нашей правой лапы во французскую Северную Африку, рвануть левой лапой по Нордкапу и подождать год, не рискуя сломать свои зубы об укрепленный германский фронт по ту сторону Ла-Манша.

Таковы были мои взгляды в то время, и я никогда в них не раскаивался… Но мне приходилось использовать влияние и дипломатию, чтобы добиться согласованных и гармоничных действий с нашим дорогим союзником (США), без помощи которого мир могла ожидать только гибель. Поэтому на нашем совещании 14 апреля (с Гопкинсом и Маршаллом) я не затронул ни одной из этих альтернатив».

Вот так – полезный обман лучше бесполезной истины, даже когда обман для благозвучия поименуют «влиянием» и «дипломатией». Но Черчилль шел дальше. По его словам, он никогда не намеревался допустить, чтобы «Юпитер» (операция на севере Норвегии) стал поперек дороги «Торчу» (операция в Африке). Если нельзя проводить их параллельно, то пальма первенства должна была принадлежать африканскому варианту.

В интересах исторической правды остается уточнить, насколько британское руководство верило в бое– и жизнеспособность СССР. Черчилль заявлял Молотову, что судьба Англии «сопряжена с сопротивлением Красной армии», хотя из дальнейших рассуждений вытекало, что «без активной английской помощи Индия могла быть завоевана в течение нескольких месяцев. Порабощение Гитлером Советской России было бы гораздо более затяжной и более дорогостоящей для него задачей». Что же считал он «невероятным» – просто поражение или быстрое поражение? Скорее второе. Как видно из заметок А. Брука, англичане отправлялись от наихудшего. В 1942 году они закладывали в свои стратегические уравнения вероятность разгрома СССР в войне, вследствие чего планы вторжения на континент в 1942 и 1943 годах получались «чреватыми серьезнейшими опасностями».

Лейтмотив Черчилля, в оценке Шервуда, – не рисковать жизнями англичан. Премьер старался уберечь Великобританию от жертв, поразивших ее в 1914–1918 годах и, как считалось, обусловивших угасание империи. Он выступал против «огромных армий, забрасывавших одна другую несметной массой снарядов». Общий подход премьера был сродни принципу генерала Макартура – «бейте их (противников) там, где их нет!». Блокада и затяжная война на измор Германии, пока долготерпение британцев не будет вознаграждено победой, хотя бы чужой.

Но кто-то должен был создавать огромные армии, чтобы бить агрессоров там, где их было в избытке, бить так, чтобы Германия не могла, если бы даже очень захотела, уйти в круговую оборону. Сие Лондон не тревожило. Без всяких этических переживаний «грубую работу» он переуступал другим. Черчилль и его единомышленники допускали в 1942–1943 годах лишь один вариант высадки на континенте – для принятия капитуляции Германии.

27 мая 1942 года Молотов прилетел в США. Ему вдогонку британский телеграф отстучал ориентировку для Рузвельта о советско-английских дискуссиях по второму фронту. Премьер давал понять, что каждая сторона осталась при своем мнении, причем англичане «ни в каком отношении не затрагивали этого вопроса слишком глубоко». Черчилль сообщал о данном им штабам поручении изучить вариант высадки на севере Норвегии и заканчивал послание словами: «Мы никогда не должны позволить себе забывать о „Джимнасте“. Все другие приготовления будут полезны при необходимости для достижения этой цели». Р. Шервуд считает данное послание первым официальным предупреждением, что Англия не поддержит организации в 1942 году второго фронта.

Рузвельт, судя по всему, решил набраться собственных впечатлений, прежде чем делать выводы. И видно, не случайно глава администрации начал первую из четырех продолжительных встреч с Молотовым с сопоставления представлений Вашингтона и Москвы о механизме обеспечения будущего устойчивого мира. Важно было удостовериться в совместимости долговременных интересов сторон.

Рузвельт выступал за международное сообщество, освобожденное от гонки вооружений, и дал понять, что рассчитывает здесь на взаимопонимание с СССР, чтобы понудить Черчилля принять соответствующее предложение. В американской записи беседы приведены слова Рузвельта о том, что «мировое хозяйство не оздоровится, если все страны – большие и малые – будут вынуждены нести на себе бремя вооружений».

Отвечая на уточняющие вопросы Молотова, президент сказал, что Франция исключается из числа договаривающихся сторон. Участие Китая не до конца ясно. На взгляд американского руководителя, количество государств, выделяющих свои формирования в международные полицейские силы, должно быть минимальным ради их эффективности. В течение первых десяти-двадцати лет поддержание мира должно обеспечиваться силой, пока необходимость мира не будет осознана и все страны не присоединятся к требованию четырех держав о поддержании мира.

Две встречи были посвящены проблемам войны с Германией. Президент подавал себя в качестве активного приверженца открытия второго фронта, подталкивающего военных на преодоление возникающих трудностей. Полномасштабное вторжение из Англии на побережье Франции может быть подготовлено к 1943 году, прогнозировал глава администрации. Он, Рузвельт, однако, убеждает военных пойти на риск и высадиться в 1942 году во Франции силами 6-10 дивизий даже ценой потери 100–120 тысяч человек.

В. Молотов подчеркнул значение крупной операции союзников, которая вынудила бы немцев снять с советско-германского фронта 40 первоклассных германских дивизий. Если бы это произошло, то разгром Гитлера был бы завершен в 1942 году или, по крайней мере, судьба его была предрешена, подчеркивал советский представитель.

Предваряя третью беседу (30 мая), Гопкинс порекомендовал Молотову не жалеть драматических красок в описании советско-германского противоборства, чтобы американские генералы перестали «считать положение Советского Союза на фронте прочным» и разглядели «острую необходимость во втором фронте». Похоже, Гопкинс действовал с ведома Рузвельта.

Во встрече 30 мая участвовали Маршалл и Кинг. Обращаясь к ним, президент заявил, что в Лондоне Молотов не получил определенного ответа касательно второго фронта, а задача советского представителя – добиться определенности. Мы полагаем, продолжал Рузвельт, что имеются основания для открытия второго фронта в 1942 году. Причины – неблагоприятное положение на советско-германском фронте, возможность отступления советских армий, чреватого ухудшением общего положения союзников. Цель – предпринять операции, чтобы оттянуть с Восточного фронта 40 дивизий, и сделать это в 1942 году.

В. Молотов делал ударение на разницу между вторым фронтом в 1942 году или в 1943 году. Если бы США и Англия смогли оттянуть с Восточного фронта хотя бы 40 германских дивизий, то обстановка в корне изменилась бы к пользе союзников. В отсутствие второго фронта в 1942 году возможно дальнейшее смещение сил в пользу Гитлера.

31 мая Рузвельт телеграфировал Черчиллю, что с учетом складывающейся ситуации «я более, чем когда-либо, хочу, чтобы в контексте операции „Болеро“ были предприняты определенные действия уже в 1942 году». Без высадки на континент, писал президент, «нельзя разбить немецкие ВВС или фактически вести воздушную войну в такой мере, чтобы оттянуть их с русского фронта». Он особо выделял заинтересованность в том, чтобы Молотов «увез с собой некоторые реальные результаты своей миссии и дал сейчас Сталину благоприятный отчет». Рузвельт известил премьера, что «объединенный штаб работает над предложением об увеличении числа судов для использования в операции „Болеро“ путем сокращения значительной части материалов для отправки в Россию, кроме военного снаряжения, которое может быть использовано в этом году».

На встрече с В. Молотовым 1 мая президент связал открытие второго фронта в 1942 году с мобилизацией большого количества фрахта. Сославшись на расчеты начальников штабов, Рузвельт предложил сократить с 4400 тысяч до 2 миллионов тонн количество грузов, которые подлежали поставке из США в СССР, с тем чтобы высвобожденные суда перебрасывали американские войска, танки и самолеты в Англию для ускорения организации второго фронта.

Нарком, согласно американской записи, спросил, «по-видимому с нарочитой иронией, что произошло бы, если бы Советский Союз урезал свои заявки, а в итоге не было никакого второго фронта?». Рузвельт заверил, что «американское правительство стремится и надеется на создание второго фронта в 1942 году» и что «в этом направлении как в Англии, так и в США ведется большая подготовительная работа». По словам президента, «одним из способов ускорения организации второго фронта было бы сокращение поставок из США в СССР в целях высвобождения дополнительного тоннажа для переброски американских войск и вооружений в Англию».

Специальный помощник президента просил Молотова понять, что Рузвельт не мог дать «определенного ответа в том смысле, что второй фронт обязательно будет в 1942 году, не посоветовавшись с англичанами». Генерал Маршалл и он, Гопкинс, однако, уверены, что второй фронт будет создан в 1942 году. В результате переговоров В. Молотова в Вашингтоне «шансы на успешное разрешение задачи второго фронта в 1942 году поднялись, по словам Гопкинса, далеко за 50%». Он утверждал, что «президент имеет свою собственную сложившуюся концепцию стратегии нынешней войны, и никто не в состоянии изменить эту концепцию». Рузвельт «стремится в Германию» и «принял твердое решение начать с разгрома Германии».

В опубликованном 12 июня 1942 года советско-американском коммюнике говорилось: «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году. Кроме того, были подвергнуты обсуждению мероприятия по увеличению и ускорению поставок Советскому Союзу самолетов, танков и других видов вооружения из США. Далее обсуждались основные проблемы сотрудничества Советского Союза и Соединенных Штатов в деле обеспечения мира и безопасности для свободолюбивых народов после войны. Обе стороны с удовлетворением констатировали единство взглядов во всех этих вопросах».

При согласовании в американских инстанциях совместного сообщения о визите В. Молотова в Вашингтон Маршалл настаивал на исключении упоминания 1942 года как даты открытия второго фронта. Президент с этим не согласился. Ссылка на «август» была опущена Гопкинсом при окончательной редакции телеграммы президента премьеру Черчиллю.

Приведенные детали доказывают несостоятельность и недобросовестность утверждений некоторых историков, будто заверения, дававшиеся советскому представителю на вашингтонских переговорах насчет организации второго фронта в 1942 году, «имели целью лишь обнадежить советское правительство». Возможно, что президент шел навстречу советским настояниям не без сомнений. Он нуждался в успехе, в демонстрации возможностей американских вооруженных сил и эффективности руководства ими, а вторжение через Ла-Манш было сопряжено с риском – необстрелянные войска США и Англии столкнулись бы на континенте с прошедшими Восточный фронт соединениями вермахта.

Разгадка сползания Рузвельта с позиции, которую он излагал Молотову, наверное, проще: глава администрации не созрел для выбора между (условно) просоветской и пробританской стратегиями войны. Ставка на то, что в случае высадки в 1942 году англичане выделят основную массу наземных сил, обрекала Вашингтон на приспособление к своеволию Лондона. Американцы не были готовы к вторжению во Францию с Британских островов без англичан. При неудаче президент подставил бы бока атакам всех противников и почти неизбежно навлек поражение на свою партию на промежуточных выборах в конгресс 1942 года.

Доступные материалы не позволяют заключить, что в переговорах с Молотовым Рузвельт лукавил. Ничто не свидетельствует также о том, что его рассуждения о послевоенном устройстве являлись пустозвонством. Гопкинс не преувеличивал, у президента имелась своя концепция войны. В теории он знал, что лучше и что хуже. К сожалению, глава администрации скверно представлял себе сложность переложения теории в практику, особенно когда принятое решение приходилось продвигать вместе с другими.