Глава 20.
МУЖ ДА ЖЕНА  –  ОДНА САТАНА

В идиотском смехе Сунсукэ не было даже малой толики добродушия, малейшего намека на чувство. Это был откровенно грубый хохот. Его можно было назвать единственным поступком, на который теперь был способен старый писатель. Этот взрывной смех отличался от приступа кашля или невралгии – он не был притворным.

Возможно, Юити, слушая, счел его сумасшедшим, но Сунсукэ Хиноки чувствовал, что благодаря этому смеху он теперь обрел ощущение внутреннего родства с миром.

Высмеять все! Отсмеяться и забыть! Так в первый раз Сунсукэ открылся мир. Зависть и ненависть – его традиционные реакции даже с помощью острой боли, которую чувствовал вместо него Юити, служили лишь для того, чтобы подстегнуть его на создание произведений искусства. Такова была сила этого смеха, что он вмещал в себе нечто вроде связи между существованием Сунсукэ и миром, способности, посредством которой Сунсукэ мог видеть собственными глазами синее небо по другую сторону земного шара.

Когда-то давно Сунсукэ предпринял путешествие в Куцукакэ и стал свидетелем извержения вулкана Асама. Поздней ночью стекло окоп тонко задребезжало и пробудило его от легкой дремы, в которую он погрузился, вымотанный работой. Серия извержений происходила с интервалами в тридцать секунд. Он встал и посмотрел в сторону кратера. Звука, о котором стоило бы говорить, не было слышно. Слабое урчание исходило с горной вершины, а после – алый всплеск пламени. «Это похоже на океанский прибой», – подумал Сунсукэ. Танцующий сноп пламени безмолвно опал, но потом половина его вновь ожила в круге огня, другая половина взвилась в небо в виде темно-красного дыма. Словно смотришь на нескончаемые лучи заходящего солнца.

В этом вулканическом смехе в заведении «У Руди» было какое-то слабое отдаленное урчание. Чувство, которое приходило к нему только в редких случаях, было символически спрятано в его вулканическом смехе.

Эта эмоциональная связь, которая несколько раз спасала ему жизнь на протяжении его унизительной юности, было чувством сострадания к миру. Оно посещало его только в редких случаях поздней ночью, как сейчас, или когда он собирался спускаться с высокой горной вершины в полном одиночестве на рассвете. В таких случаях он чувствовал себя художником. Его душа считала это чувство дополнительным вознаграждением за его службу, смешной отсрочкой, дающей ему веру в неизмеримые высоты его духа. Это было чувство столь же упоительное, как вкус свежего воздуха. Подобно альпинистам, которых шокируют собственные гигантские тени, он был повергнут в шок этой гигантской эмоцией, дарованной ему его душой.

Как он мог назвать это чувство? Сунсукэ не стал его называть, он просто смеялся. Определенно в этом смехе не хватало уважения – даже уважения к самому себе.

Поэтому в те моменты, когда смех связывал его с этим миром, эта связующая пить сочувствия сближала его сердце с высшей любовью, с той величайшей вероломнейшей вещью, которую мы называем абстрактной любовью к человеку.

Наконец Сунсукэ перестал смеяться. Он вынул из кармана носовой платок и вытер слезы. Его стариковские нижние веки сложились в мокрые от слез морщины.

– Ты чувствуешь! Ты любишь! – преувеличенно воскликнул он. – Это совершенный вздор! То, что называется чувством, как красивая жена, легко сбивается с верного пути. По этой причине оно может возбуждать лишь очень незначительных людей.

Не сердись, Ю-тян. Я не сказал, что ты незначительный человек. Просто, к несчастью, ты жаждал эмоций. В твое крайне чистое сердце случайно вошла жажда чувства. Это просто один из случаев болезни. Точно так, как мальчики, достигшие юности, влюбляются в саму любовь, тебя растрогало то, что тебя можно растрогать, только и всего. Когда ты излечишься от этой идеи фикс, твое чувство наверняка исчезнет как туман. Ты к тому же уже должен знать, что, кроме сексуального влечения, никаких чувств не существует. Не важно, сколь хороши понятие или концепция, если в них отсутствует секс, они не могут заставить человека чувствовать. Люди, движимые тайными азами мысли, подобно самодовольным хлыщам, наводняют мир, который они заставляют вращаться этой самой мыслью. Будет лучше, если мы прекратим использовать неопределенные слова, такие, как слово «чувство».

Знаю, что придираюсь, но я пытаюсь проанализировать твои утверждения. Сначала ты заявил: «Я чувствую». Затем ты утверждал: «Я люблю госпожу Кабураги». Какое эти два утверждения имеют отношение друг к другу? Короче, ты прекрасно знаешь, что не существует такого понятия, как «чувство», которое не связано с сексуальным влечением. Поэтому ты тотчас же добавил слово «любовь» в качестве постскриптума. Делая это, ты использовал слово «любовь» как синоним животным инстинктам. По-видимому, у тебя нет возражений по этому вопросу. Госпожа Кабураги уехала в Киото. Что же касается животных инстинктов, можешь быть спокоен. Итак, в первый раз ты позволил себе полюбить женщину.

Юити не поймался на это рассчитанное на дешевый эффект рассуждение, как прежде. Его глубоко посаженные печальные глаза пристально следили за резкими движениями Сунсукэ. Он научился обнажать каждое утверждение, ища способ проверить его.

– Все равно, как? – спросил юноша. – Когда вы упомянули о животных инстинктах, вы говорили о чем-то гораздо более холодном, чем подразумевают люди, когда рассуждают здраво. Эмоция, которую я почувствовал, прочтя письмо, была гораздо теплее, чем животный инстинкт, на который вы ссылаетесь. Разве верно, что все чувства в этом мире, отличные от сексуального желания, не что иное, как ложь? Если так, тогда разве сексуальное желание не является тоже ложью? Если единственное далекое от совершенства состояние, при котором один желает другого, реально, все состояния моментального свершения есть иллюзии. Я определенно этого не понимаю. Это существование подобно существованию нищего, который, чтобы люди бросали ему в суму еще милостыню, всегда прячет свою добычу до того, как сума наполнится. Мне это кажется ужасно подлым.

Иногда я хотел бы всем сердцем отдаться чему-то. Если даже я буду заблуждаться, ничего. Если в этом не будет никакой цели, прекрасно. В школе я много занимался прыжками в высоту и дайвингом. Было здорово бросать своё тело в воздух. «Вот, еще немного — и я замру и останусь висеть в воздухе!» – говорил я себе. Зелень поля, зелень воды в бассейне – они всегда были вокруг меня. Теперь вокруг меня совсем нет зелени. Если то, что я хочу сделать, будет сделано в интересах обмана, хорошо. К примеру, разве поступок человека, который определяется на военную службу и проявляет себя как военный, менее выдающийся, потому что он делает это из самообмана?

– Боже, ты становишься напыщенным, не так ли? Ты привык к страданиям, потому что тебе было трудно поверить в существование собственных эмоций, тут я ничем не могу тебе помочь. Поэтому я показал тебе всю радость бытия без единого чувства. Теперь ты хочешь снова быть несчастным, да? Поскольку твоя красота совершенна, таким должно быть и твое несчастье. Я никогда прежде не говорил этого прямо, но сила, присущая тебе, делать мужчин и женщин несчастными одного за другим происходит не только из силы твоей красоты, она также происходит из твоего дара быть более несчастным, чем кто-либо другой.

– Вы правы. Наконец-то вы сказали это, сэнсэй. Принимая все это во внимание, сэнсэй, ваши указания стали вполне заурядными. Все, чему вы меня научили, – это видеть собственное несчастье и жить с ним и что для меня нет способа избежать его. Скажите мне честно, сэнсэй, неужели вы никогда ничего не чувствовали?

– Кроме сексуального желания, нет.

Юноша продолжал с полунасмешливой улыбкой:

– Ну а что вы скажете по поводу того, когда я увидел вас в первый раз на берегу прошлым летом?

Сунсукэ задумался. Он вспомнил летнее яростное солнце, глубокую синеву того моря, водяной водоворот, морской бриз, шумящий в ушах. Затем он вспомнил видение греческой статуи, которое так пронзительно задело его чувства, видение бронзовой скульптуры Пелопоннесской школы.

Было ли в этом сексуальное желание? Если нет, тогда предчувствие секса? В то время Сунсукэ, жизнь которого прошла вдалеке от такой мысли, в первый раз стал принимать её. Была ли эта мысль действительно наполнена сексуальным желанием? До сегодняшнего дня его неумирающие дурные предчувствия вращались вокруг этого вопроса. Слова Юити застали Сунсукэ врасплох.

Как раз в этот момент музыка прекратилась. Стало тихо, владелец куда-то отошел. Только сирены проезжающих автомобилей шумно отдавались эхом в помещении. В городе загорались неоновые рекламы, начиналась обычная ночь.

Без всякой на то причины Сунсукэ подумал о сцене из романа, написанного много лет назад: «Он немного помедлил и посмотрел на дерево криптомерии. Это было очень большое дерево, его возраст тоже был очень большим. В одном уголке облачного неба появился просвет, и через него одинокий солнечный луч спускался вниз, словно водопад, и осветил дерево, но не мог проникнуть внутрь криптомерии. Световой пучок добрался до края кроны дерева и упал на покрытую мхом землю. Странно, но он понимал твердое намерение дерева, которое выращивал, желание подняться до небес, все время упрямо отталкивая проникающий свет. Как будто ему была поручена миссия донести до неба точный образ темной воли этой жизни».

Сунсукэ вспомнил отрывок из письма госпожи Кабураги, которое он только что прочел: «Ты был стеной, окружающей крепость, защищающей от войск варваров. Ты был возлюбленным, который никогда меня не полюбит. Поэтому я обожала тебя, я до сих пор обожаю тебя, как тогда».

Сунсукэ посмотрел на ряд белых зубов, подобных этой «стене», между чуть приоткрытыми губами Юити.

«Разве я не чувствую сексуального влечения к этому прекрасному юноше? – подумал он с холодной дрожью. – Если нет, тогда нет и причины ощущать эту душераздирающую эмоцию. Словно я начал чувствовать желание, еще не отдавая себе отчета. Это невозможно! Я люблю плоть этого молодого мужчины».

Старик слегка покачал головой. Без сомнения, его мысли стали наполняться сексуальным желанием. Его размышления впервые обрели силу. Сунсукэ позабыл, что он мертв, – он любит!

Сердце Сунсукэ внезапно присмирело. В его глазах мелькнуло надменное пламя. Он пожал плечами, словно складывал крылья. Он снова тоскливо уставился на ничем не омраченное чело Юити. Молодость наполнила собой атмосферу вокруг него.

«Если я люблю этого юношу плотской любовью, – думал он, – и если это невероятное открытие возможно в моем возрасте, я не могу сказать, что Юити не может полюбить госпожу Кабураги плотски. Как тебе это понравится?»

– Возможно, ты действительно полюбил госпожу Кабураги, насколько я понимаю. Когда я услышал твой голос, у меня почему-то создалось такое впечатление.

Сунсукэ не осознавал, какая горечь была в его словах. Мысли, которые он выразил ими, задевали его, будто он сдирал с себя кожу. Он ревновал!

Как наставник, Сунсукэ был слишком честен. Так, он сказал то, что сказал. Те, кто учат молодых людей, еще помнят собственную юность и знают то, что говорит учитель, будет воспринято так, будто он имел в виду совершенно противоположное. Наверняка Юити после такого откровенного разговора пойдет в другую сторону. Без посторонней помощи у него хватило все-таки мужества заглянуть прямо в глубь самого себя.

«Нет, это не так, – думал Юити. – Я не могу любить госпожу Кабураги, это точно. Насколько я понимаю, я был влюблен в своё второе «я», в прекрасного молодого человека, которого так сильно полюбила госпожа Кабураги. Это письмо определенно обладает достаточной силой. Любой, кто получил бы подобное письмо, с трудом счел бы себя объектом такого письма. Я не Нарцисс, – гордо размышлял он. – Если бы я был влюблен в себя, я бы без труда смог бы идентифицировать себя с объектом этого письма. Но я люблю себя. Вот почему я влюбился в Ю-тяна».

Из-за подобных размышлений Юити чувствовал несколько спутанную привязанность к Сунсукэ. Причина была в том, что в данный момент они оба — и Юити и Сунсукэ – любили одного и того же человека. «Ты любишь меня, я люблю себя, давай будем друзьями» – вот аксиома эгоистической привязанности. В то же время это – одно-единственное проявление взаимной любви.

– Нет, этого не может быть. Я теперь понял. Я не люблю госпожу Кабураги, – сказал Ю-тян.

Физиономия Сунсукэ засветилась радостью.

Эта штука, называемая любовью, очень похожа на лихорадку, хотя с более долгим инкубационным периодом. Во время инкубационного периода разнообразные проявления недомогания поджидают начала болезни, когда в первый раз симптомы бывают ясны. В результате человек, слегший с болезнью, полагает, что основные причины всех проблем этого мира объяснимы с точки зрения лихорадки. Происходят войны. «Это – лихорадка», – говорит он, задыхаясь. Философ страдает, стараясь облегчить страдания мира. «Это – лихорадка», – говорит он, мучаясь от высокой температуры.

Когда Сунсукэ Хиноки осознал, что желает Юити, то понял причину своего сентиментального томления, ревности, которая пронзала его время от времени, жизни, которой стоило жить, лишь когда есть надежда, что Юити позвонит, загадочной боли разочарования, муки от долгого молчания Юити, которая заставила его запланировать поездку в Киото, радости от этой поездки. Это было, однако, зловещее открытие. «Если это любовь, – думал он, – в свете моего прошлого опыта, неудача неизбежна. Надежды нет». Он должен выжидать своего удобного случая, он должен прятать свои чувства как можно глубже. Вот что говорил себе этот старик, столь неуверенный в себе.

Освободившись от навязчивой идеи, которая преследовала его, Юити снова открыл своего довольного исповедника в Сунсукэ. Его совесть была немного неспокойна, и он сказал:

– Кажется, вы уже некоторое время знаете обо мне и о господине Кабураги, сэнсэй, я не хотел вам рассказывать об этом. Как долго вы об этом знаете? И как вам удалось это попять?

– С того момента, как он пришёл к нам в номер в поисках своего портсигара в Киото.

– Но в это время уже…

– Ладно, ладно. Мне не интересно выслушивать об этом. Будет разумнее подумать, как нам поступить с этим письмом. Не важно, пусть она хоть миллион раз объясняет, но, если бы она действительно имела к тебе хоть какое-нибудь уважение, она бы уже покончила жизнь самоубийством ради тебя. Ты должен отплатить за такое пренебрежение. Не отвечай ей. Если ты станешь обыкновенной третьей стороной, ты поможешь им вернуться к исходной точке.

– А как быть с господином Кабураги?

– Покажи ему это письмо, – сказал Сунсукэ, стараясь по возможности сократить эту неприятную часть разговора. – Потом тебе лучше дать ему знать, что ты намерен с ним порвать. Князь будет устранен, и, когда ему будет некуда деваться, он, по-видимому, поедет в Киото. Таким образом, и госпожа Кабураги сполна получит ту боль, какую заслуживает.

– Я просто размышлял, как мне поступить, – сказал Юити, обнаруживая, что его стремление делать зло поощряется. – Но есть одна маленькая проблема. Кабураги испытывает финансовые трудности, и если я брошу его…

– О, неужели тебя заботят подобные пустяки? – спросил Сунсукэ, с удовольствием глядя на юношу, над которым он, видимо, снова обретал власть. Затем продолжил весело и решительно: – Если бы ты действительно позволял ему поступать с собой как он того хочет, из-за денег, это другое дело, но если это неправда, не твоя забота, есть у него деньги или нет. Во всяком случае, ты, вероятно, больше не получишь никакого жалованья.

– По правде говоря, я только на днях получил жалованье за прошлый месяц.

– Понимаешь, что я имею в виду? Все равно, ты ведь не влюблен в Кабураги, верно?

– Прекратите! – Он почти закричал, его гордость была уязвлена. – Я лишь позволял ему иметь мое тело.

Такой ответ неожиданно удручил Сунсукэ. Он вспомнил о пятистах тысячах иен, которые дал Юити. Он боялся думать, что, поскольку и между ними существует финансовое соглашение, Юити может не счесть трудным позволить и ему иметь своё тело. Юити снова был загадкой.

Более того, когда он размышлял над планом, который только что высказал, и вспоминал о согласии с ним Юити, он чувствовал неловкость. Некоторые моменты схемы были излишни и вызваны своекорыстием Сунсукэ, которые он позволил себе впервые: «Я веду себя как ревнивая женщина». Ему нравились подобные размышления, которые заставляли казаться еще более неприятным. В этот момент какой-то элегантный господин вошел в заведение «У Руди». Ему было около пятидесяти, чисто выбритый, в очках без оправы и с родинкой около носа. У него было квадратное, высокомерное, как у немца, красивое лицо, крепко сжатый рот и безразличный блеск в глазах. Резкая ямочка над верхней губой подчеркивала впечатление холодности. В нём был только один изъян, и состоял он в легкой невралгии лицевого нерва в нижней части лица справа. Когда этот господин стоял в помещении ресторана и осматривался, от глаза к челюсти, словно молния, пробегал тик. Через какое-то мгновение лицо приобретало прежний вид.

Его взгляд встретился с взглядом Сунсукэ. В его глазах мелькнула едва заметная тень замешательства. Он не мог сделать вид, что они не знакомы друг с другом, дружелюбно улыбнулся и сказал:

– О, это вы, сэнсэй!

Лицо писателя осветилось доброй улыбкой. Такого выражения лица удостаивались только его самые близкие друзья.

Сунсукэ указал на стул рядом с собой. Мужчина сел. Он разговаривал с Сунсукэ, но, как только заметил присутствие Юити, его взгляд неотрывно следил за лицом юноши. Юити спокойно смотрел на незнакомца, по щеке которого каждые десять – двадцать минут пробегала молния. Сунсукэ понял, что ему следует представить их друг другу.

– Это господин Кавада, президент фирмы «Кавада моторс», мой старинный друг. Это мой племянник, Юити Минами.

Яитиро Кавада родился в провинции Сацума на острове Кюсю и был старшим сыном Яитиро Кавады, который слыл родоначальником отечественного автомобилестроения. С детства он хотел стать писателем. Он поступил на подготовительный курс университета К. и слушал курс лекций Сунсукэ по французской литературе. Сунсукэ попросили посмотреть его первую пробу пера в художественной литературе. Особого таланта у него явно не наблюдалось, и Яитиро-младший опустил руки. Его отец воспользовался таким поворотом событий и отправил его в Принстонский университет, в Америку, специализироваться в экономике. После окончания университетского курса его отправили в Германию на практику в автомобильную промышленность. Приехав домой, Яитиро совершенно переменился. Он стал деловым человеком.

Он оставался в тени до окончания войны, когда сняли его отца. Он стал президентом фирмы. После смерти Яитиро-старшего он продемонстрировал недюжинные способности. Когда выпуск крупногабаритных автомобилей был запрещен, он перешел на конструирование малолитражек и сконцентрировал усилия на экспорте в азиатские страны. Он также организовал дочернюю компанию в городе Йокосука, по собственной инициативе взялся за ремонт джипов и получил потрясающие прибыли. После того как он стал президентом компании, некий случай помог ему возобновить старое знакомство с Сунсукэ. Кавада был организатором пышного вечера в честь шестидесятилетней годовщины Сунсукэ.

Эта случайная встреча в чайной «У Руди» была не чем иным, как невысказанным признанием. Оба никогда не касались этого очевидного предмета. Кавада пригласил Сунсукэ на ужин. После того как высказал приглашение, он вытащил свою записную книжку, водрузил очки на лоб и стал просматривать ежедневник. Это было так похоже на поиски в толстенном словаре места, где лежит под гнётом позабытый засушенный цветок.

Наконец он нашел пробел: «В следующую пятницу в девять. Больше некогда. Встреча, условленная на этот день, отложена. Надеюсь, вы сможете». И все-таки этот очень деловой человек нашел время, чтобы оставить свой автомобиль на углу, не доезжая квартала, чтобы незаметно пробраться в заведение «У Руди». Сунсукэ согласился. Кавада неожиданно добавил вопросительно:

– Как насчет «Куроханэ»  на Имаитё? У них кухня Такадзе. Конечно же ваш племянник тоже приглашен. Вы не возражаете?

– Да, – неопределенно буркнул Сунсукэ. – Я сделаю предварительный заказ на три персоны. Я тебе позвоню, чтобы напомнить.

Кавада взглянул на часы, словно куда-то торопился.

– О, извините меня. Мне бы хотелось остаться здесь и поболтать, но не могу. С нетерпением буду ждать следующей встречи.

Большая шишка отбыла довольно неспешно, но впечатление, которое Кавада произвел на них двоих, быстро пропало.

Сунсукэ, явно не в духе, ничего не сказал. Он почувствовал, будто в одно мгновение Юити оскорбили у него на глазах. Он поговорил о карьере Кавады без всякой на то просьбы со стороны Юити, затем, зашуршав плащом, поднялся.

– Куда вы, сэнсэй?

Сунсукэ хотелось побыть в одиночестве. Кроме того, ему нужно быть на банкете членов академии через час.

– У меня встреча. Вот почему я и выбрался из дома. Приходи ко мне около пяти в следующую пятницу, Кавада наверняка пошлет за нами машину ко мне домой.

Юити увидел, что Сунсукэ протягивает ему руку из своего обширного плаща. Эта истощенная рука с выступающими венами, протянутая из укрытия тяжелой ткани, была полна унижения. Если бы Юити был чуть более раздраженным, он с легкостью мог бы не заметить этой жалкой руки. Однако он её пожал. Рука дрожала совсем немного.

– Ну, саснара .

– Большое спасибо, сэнсэй, за сегодня.

– Спасибо? Меня не за что благодарить.

Когда Сунсукэ удалился, юноша позвонил Нобутаке Кабураги узнать, свободен ли тот.

– Что? Ты получил от неё письмо? – спросил он с восходящей интонацией в голосе. – Нет, не приходи. Давай встретимся. Ты уже ужинал? – И он назвал ресторан.

Пока они ждали, когда подадут еду, Нобутака жадно читал письмо жены. Когда подали суп, он еще не закончил. К тому времени разбухшие макаронные изделия в форме неразличимых иероглифов осели на дне чашки.

Нобутака не смотрел на Юити. Он смотрел в другую сторону и хлебал свой суп. Юити наблюдал с чуть преувеличенным любопытством за этим несчастным человеком, который хотел сочувствия, но которому не к кому было обратиться.

– Бедняжка. – Нобутака говорил сам с собой, откладывая ложку. – Бедняжка… ни одна женщина не была столь несчастной…

Была причина, по которой привычка Нобутаки преувеличивать свои чувства теперь действовала на Юити раздражающе. Это Юити нёс моральную ответственность за госпожу Кабураги.

Нобутака повторял снова и снова:

– Бедная женщина. Бедная женщина.

Затем, воспользовавшись женой как предлогом, он попытался вызвать сочувствие и к себе. Но выражение лица Юити не изменилось, и Нобутака в конце концов потерял терпение и сказал:

– Это я был безнравственным все время. Никто не виноват.

– Неужели?

– Ю-тян, как ты можешь быть таким жестоким? Да, будь со мной холоден. Но моя жена, которая совсем ни в чем не виновата…

– Я тоже не виноват.

Князь аккуратно выбирал маленькие косточки из рыбы на своей тарелке и складывал их на край. Он ничего не ответил. Через некоторое время он сказал, почти рыдая:

– Ты прав. Я человек конченый.

Этого Юити не мог вынести. Этот толстокожий пожилой гомосексуалист был на удивление лишен искренности. Неподобающее поведение, которое он сейчас демонстрировал, было в десять раз хуже, чем откровенная непристойность. Он пытался придать происходящему благопристойный вид.

Юити оглянулся вокруг и стал рассматривать других обедающих. Очень чопорная молодая американская пара ела свой обед, сидя друг против друга. Говорили они мало. Они почти совсем не улыбались. Женщина тихонько чихнула  и, поспешно прикрыв свой рот, сказала:

– Извините.

В другом месте группа японцев, видимо родственники, которые пришли с заупокойной службы, сидела за большим круглым столом. Они злословили о покойном и громко смеялись. Женщина около пятидесяти, по-видимому вдова, одетая в серо-голубой траурный наряд с кольцами на каждом пальце, говорила пронзительным голосом:

– Мой муж купил мне всего семь бриллиантовых колец. Я продала четыре из них без его ведома и заменила бриллианты стекляшками. Когда началась война и стали призывать жертвовать драгоценности, я солгала и сказала, что отдала те четыре, что продала. Я сохранила настоящие три в качестве своей доли. Вот они. – Она вытянула руку, чтобы все их могли увидеть. – Муж поздравил меня с тем, что я не сообщила о них правительству! «Твоя бесчестность изумляет меня!» – сказал он.

– Ха-ха! Единственным, кто был в неведении, оказался твой муж.

Столик, за которым сидели Юити и Нобутака, казался обособленным от остальных. Металлические украшения – напольная ваза, ножи и ложки – блестели холодным блеском. Юити подозревал, что неприязнь, которую он чувствовал к Нобутаке, по-видимому, возникла из-за того, что они оба были членами особого гомосексуального братства.

– Ты поедешь со мной в Киото? – резко спросил Нобутака.

– Зачем?

– Зачем? Ты единственный, кто может привезти её назад.

– Вы меня используете?

– Использую тебя? – Болезненная улыбка приподняла уголки губ Поупа. – Не будь таким суровым, Ю-тян.

– Ничего не получится. Даже если я поеду, ваша жена никогда не вернется назад в Токио.

– Как ты можешь говорить такое?

– Потому что я знаю вашу жену.

– Ты меня удивляешь. Я женат на ней двадцать лет.

– Я знаю её всего полгода, но, полагаю, знаю вашу жену хорошо.

– Ты ведешь себя словно соперник, мет?

– Да. Может быть.

– Не говори так, Ю-тян…

– Не беспокойтесь. Я не выношу женщин. А вы, господин председатель, вы в последнее время решили быть мужем этой женщине?

– Ю-тян, – произнес он навязчивым тоном, – давай не будем ссориться. Пожалуйста!

После этого они ели молча. Юити немного просчитался. Он действовал как хирург, бранящий своего пациента, чтобы подбодрить его. Прежде чем расстаться, он хотел разрушить привязанность к себе этого человека. Если он желал сделать это как можно безболезненнее, холодное обращение, к которому он прибегал, определенно было ошибкой. Ему следовало бы доброжелательно потакать Нобутаке, показать, что он с ним заодно, даже если он так и не думает. За что Поуп полюбил его, так это за его душевную жестокость. Пока Юити будет её проявлять, он соответственно будет возбуждать воображение Поупа и усиливать его иллюзии еще больше.

Когда они покидали ресторан, Поуп ласково взял Юити под руку. Юити позволил ему сделать это из презрения. Молодая влюбленная парочка, проходящая мимо, тоже шла под ручку. Он услышал, как юноша, похожий на студента, прошептал девушке на ухо:

– Посмотри туда, они, должно быть, гомосексуалисты.

– О, какой ужас!

Лицо Юити покраснело от гнева и унижения. Он выдернул руку и сунул её в карман. Нобутака никак не отреагировал. Он привык к подобному обращению.

– Эти! Они! Они!

Юити заскрипел зубами.

«Они, которые платят триста пятьдесят иен за постель в отеле в обеденный перерыв и имеют свою великую любовь на глазах у небожителей. Они, если все идет хорошо, строят свои крысиные любовные гнездышки. Они, которые с сонным взглядом усердно размножаются. Они, которые ходят по воскресеньям со всеми своими детьми по распродажам в универсальных магазинах. Они, которые скудно замышляют парочку измен за всю свою жизнь. Они, которые всегда демонстрируют свои здоровые дома, свою здоровую мораль, свой здравый смысл, своё самодовольство».

Победа, однако, всегда на стороне банальности. Юити понимал, что все презрение, которое он мог собрать, не сможет побороть их естественное презрение.

Было еще рано идти в ночной клуб, куда Нобутака пригласил Юити, чтобы отпраздновать воскрешение своей жены из мертвых. Они отправились в кино, чтобы убить время.

Шел американский вестерн. В коричнево-желтых скалах всадника преследовала банда злодеев. Герой избрал кратчайший путь и из расщелины на вершине горного плато стрелял в своих преследователей. Застреленный злодей падает головой вниз с уступа. На горизонте, поросшем кактусами, мрачнеют несущие катастрофу тучи… Мужчины с чуть приоткрытыми от изумления ртами смотрели на экран, завидуя киношным героям и восхищаясь ими.

Когда они вышли на улицу, то сразу ощутили холод весеннего вечера. Нобутака остановил такси и приказал ехать в район Нихонбаси . Сегодня праздновали открытие ночного клуба, предоставляющего свои услуги до четырех утра, в цокольном этаже знаменитого в Нихонбаси канцелярского магазина.

Управляющий во фраке стоял за стойкой администратора, приветствуя гостей. Попав туда, Юити обнаружил, что Нобутака – старинный приятель управляющего, который пригласил его на эту бесплатную вечернику. Торжество проводилось за счет заведения.

Пришло несколько так называемых знаменитостей. Юити смущенно наблюдал, как Нобутака раздавал свои визитные карточки. Там были художники и представители литературной братии. Юити показалось, что намеченная встреча Сунсукэ должна состояться тоже здесь, но конечно же его там не оказалось. Громкая музыка играла беспрерывно, многие пары танцевали. Жизнерадостные официантки, которых согнали на открытие, были одеты в платья по последней моде, взятые напрокат. Платья явно не подходили к интерьеру горной хижины.

– Давай пить до утра, – предложила танцующая с Юити женщина. – Ты личный секретарь этого мужчины? Давай удерем от него. Пойдем спать ко мне и встанем завтра в полдень. Я пожарю тебе яичницу. Поскольку ты еще мальчик, тебе, наверное, нравится больше яичница-болтунья, верно?

– Мне? Я люблю омлет.

– Омлет? Ах ты милашка!

Пьяная женщина поцеловала его. Они вернулись на свои места. Нобутака принес два физа с джином. Он сказал:

– Давай выпьем.

– За что?

– За здоровье госпожи Кабураги.

Этот тост, полный скрытого смысла, возбудил сильное любопытство женщины. Юити посмотрел на лимон, плавающий в стакане с колотым льдом. Вокруг кружка лимона обвился волос, видимо женский. Он закрыл глаза и выпил его, будто этот волос принадлежал госпоже Кабураги.

Был час ночи, когда Нобутака Кабураги и Юити ушли. Нобутака отправился за такси. Юити равнодушно отошел. «Он дуется, – думал мужчина, который любил его. – Он должен понимать, что мы будем спать вместе после всего этого. Если нет, он не стал бы заходить так далеко. Моей жены нет дома, поэтому он может безнаказанно остаться у меня».

Юити не оглядывался, он быстро шел в направлении перекрестка у Нихонбаси. Нобутака следовал за ним, тяжело дыша:

– Куда ты?

– Я иду домой.

– Не будь упрямым.

– У меня есть семья.

Прибыло такси. Нобутака открыл дверь. Он взял Юити за плечо. Юноша был сильнее его. Он оттолкнул его руку и сказал:

– Идите домой один.

Некоторое время двое поедали друг друга взглядом. Нобутака уступил и захлопнул дверцу перед носом ухмыляющегося шофера.

– Давай пройдемся немного и поговорим.

– Я тоже хочу кое-что вам сказать.

Грудь Нобутаки беспокойно вздымалась. Они некоторое время шли по пустынному тротуару, звуки их шагов отдавались эхом.

По улице туда-сюда скользили такси. В близлежащем переулке, однако, правила стойкая вязкая тишина городского центра. Некоторое время спустя они шагали позади банка Н. Там ярко светили круглые уличные фонари. Здание банка высилось в темноте нагромождением высоких крутых ребер. За исключением ночного сторожа все постоянные жители этого района выехали. Остались лишь груды камней, сложенных аккуратными штабелями. Темнеющие за железными решетками окна были закрыты. В затянутом тучами небе слышались далекие раскаты грома. Молнии слабо освещали поверхность круглых колонн соседнего с банком здания.

– Что ты хотел сказать?

– Думаю, нам нужно расстаться.

Нобутака не ответил. Некоторое время только эхо их шагов звучало в гулком пространстве улицы.

– Почему так вдруг?

– Время пришло.

– Ну, разве это не эгоизм?

– Я объективен.

Детскость слова «объективен» вызвала у Нобутаки смех.

– Я не могу тебя оставить.

– Поступайте как вам нравится, но я больше не собираюсь спать с вами.

– Но, Ю-тян, с тех пор как я встретил тебя, хотя я и был волокитой, я ни разу не нарушил верность тебе. Я жил только для тебя одного. Крапивница, которая появлялась у тебя на груди в холодные ночи, твой голос, твой профиль на рассвете на вечеринке геев, запах твоей помады… Если всего этого не будет…

Юноша буркнул в сердцах:

– Тогда купите такую же помаду и нюхайте её, сколько душе угодно! Как насчет этого?

Соприкосновение плеча Нобутаки с его плечом показалось ему противным.

Они вдруг заметили, что оказались возле реки. Несколько лодок, привязанных к пирсу, издавали печальный скрип. Пучки света от автомобильных фар на мосту на той стороне пересекались и отбрасывали огромные тени.

Они повернули назад. Нобутака без перерыва что-то взволнованно говорил. Он споткнулся обо что-то. Это была ветка искусственной вишни, которую использовали для украшения в универмаге. Грязная бумажная вишня шелестела, как использованная газета.

– Неужели нам действительно нужно расстаться? Ты это серьезно? Ю-тян, разве наша дружба и в самом деле кончилась?

– Дружба? Странно. Если бы мы были друзьями, мы бы не спали вместе, разве не так? Мы бы смогли встречаться как друзья и дальше, если бы мы действительно были друзьями.

Нобутака ничего не сказал.

– Вам это не нравится.

– Ю-тян, пожалуйста, не бросай меня.

Они вошли в темную аллею.

– Я сделаю все, что ты захочешь. Все, что угодно. Если ты попросишь меня поцеловать твои ботинки, я это сделаю.

– Прекратите спектакль.

– Это не спектакль, я серьезно. Я не притворяюсь.

Возможно, такой человек, как Нобутака, бывает самим собой лишь в особых случаях. Перед кондитерским магазином с закрытой железной решеткой витриной он встал на колени на тротуаре. Он обнял ногу Юити и поцеловал его ботинок. Запах гуталина привел его в экстаз. Он даже поцеловал носки ботинок, которые запылились. Он расстегнул плащ юноши и попытался поцеловать его брюки, поэтому Юити наклонился и изо всей силы вырвался из рук Поупа, которые цеплялись к его икрам, словно капкан.

Ужас охватил Юити. Он бросился бежать. Нобутака не преследовал его. Он поднялся и отряхнул с одежды пыль. Вынул белый носовой платок. Вытер губы. Платок был перепачкан гуталином. Нобутака уже стал тем Нобутакой, каким был всегда. Он пошел прочь своей неестественной, вихляющей походкой.

На углу улицы он увидел вдалеке Юити, останавливающего такси. Машина отъехала. Князь Кабураги не хотел возвращаться домой. Его сердце взывало не к Юити, а повторяло имя жены. Она была его партнершей, соучастницей преступлений, другом в бедах, разочарованиях и печали. Нобутака подумал, что ему придется ехать в Киото одному.