18

Тем летом число единомышленников Исао достигло двадцати человек. Идзуцу и Сагара искали кандидатов, затем с ними встречался Исао и проводил окончательный отбор: участвовать в их союзе разрешалось только преданным, воздержанным на язык студентам. Для отбора единомышленников они использовали прежде всего книгу «История „Союза возмездия”». Ее давали прочесть и просили написать свои впечатления, на основе написанного и происходило начальное отсеивание. Среди кандидатов были такие, кто хорошо излагал свои мысли на бумаге и хорошо понимал текст, но как человек был слаб, и это разочаровывало.

Исао стал терять интерес к занятиям кэндо. Когда он заявил, что не поедет в летний лагерь, старшие товарищи по команде, которые связывали с ним надежды на внушительную победу в турнире между школами, едва не устроили над ним самосуд.

Один из них назойливо допытывался о причинах происшедших с Исао изменений:

— Ты чем-нибудь увлекся? Более привлекательным, чем кэндо. Говорят, ты советуешь студентам прочитать какую-то брошюру, может, создаешь идейное движение?

Исао, предупреждая дальнейшие расспросы, ответил:

— Так это, наверное, «История „Союза возмездия”». Я как раз собирался посоветоваться по поводу создания научного общества, занимающегося историей Мэйдзи.

В сущности, в деле поиска единомышленников заслуги Исао в области кэндо сыграли немаловажную роль. Уважение к имени переходило в восхищение взвешенной речью Исао и его пронизывающим взглядом.

Исао хотел на этом этапе найти случай, чтобы собрать всех своих единомышленников и испытать их стремления и пыл, поэтому за две недели до начала занятий он послал тем, кто уехал на каникулы в родные места, телеграммы и приказал им вернуться в Токио. Учебное заведение в дни каникул — самое надежное место для соблюдения тайны. Собраться было решено в шесть часов вечера перед храмом на территории университета.

В университете Кокугакуин вполне обычным было то, что студенты собирались перед небольшой молельней, где поклонялись целому сонму богов и которую все называли храмом. Студенты факультета богословия, которые в будущем должны были, унаследовав семейное занятие, стать священниками, обычно практиковались здесь в чтении молитвословий, команды со спортивного факультета молились о победе в соревнованиях, каялись, когда проигрывали.

За час до намеченного времени Исао должен был встретиться с Идзуцу и Сагарой в рощице позади храма. Он был одет в легкое летнее кимоно и штаны хакама, на голове была фуражка с белой полосой. Исао сидел на траве, солнце, клонившееся к вершине холма Сакурагаока в Сибуе, откуда просматривалась территория храма Хикава, освещало обтянутую тонкой белой тканью грудь и черные стволы вечнозеленых деревьев. Исао и не подумал искать тени: он ниже опустил козырек фуражки и устроился против заходящего солнца. Его обволакивал жар повлажневшей от пота кожи, вместе с испарениями травы жар поднимался ко лбу. По всей роще разносился громкий стрекот цикад.

Велосипед, кативший внизу по дороге, сверкал под солнцем. Лучи ложились между рядами низких домишек, а под одной из крыш что-то блестело, словно куски стекла. Напрягши зрение, можно было различить машину, стоящую у лавки торговца льдом. Оно ощущалось — это жаркое солнце, которое падало на лед, и тот таял под безжалостными лучами, казалось, даже сюда долетает его резкий стон.

Далеко вытянувшиеся за спиной тени деревьев будто воплощали решимость Исао, которую он проявил сейчас на заходе лета. Ощущаемый всем телом конец лета… Разлука с солнцем… Исао охватил страх, вдруг это круглое, красное светило со сменой времени года поблекнет, потускнеет. И в этом году он упустил шанс умереть под лучами восходящего летнего солнца.

Исао снова поднял глаза вверх и увидел в небе, постепенно окрашивающемся в багряный цвет, огромную стаю стрекоз, казалось, обрели крылья и пустились в полет все кусочки неба, видного в просветах ветвей и листьев. Еще одна примета осени. Признаки, предвещающие холодную струю разума в сильной страсти, кому-то, быть может, доставили бы радость, а Исао опечалили.

— Ты ждал на такой жаре? — с удивлением заметил подошедший Идзуцу. Он и Сагара были в белых рубашках и форменных фуражках.

— Смотрите! Прямо в центре солнца виден лик императора! — сидящий на траве Исао выпрямился. В его словах была какая-то дьявольская сила, обычно она пугала и пробирала до глубин души.

— У его величества на лице страдание, — продолжал Исао.

Ито и Сагара, опустившись рядом с ним, рассеянно дергали травинки, когда они находились рядом с Исао, у них постоянно было ощущение близости обнаженного меча. Порой Исао просто внушал ужас.

— Наверное, все уже собрались, — поправив очки, нарушил молчание Сагара, пытаясь перевести беспричинную тревогу в тревогу, имеющую хоть какое-то основание.

— Собрались. Должны были собраться, — как ни в чем не бывало отозвался Исао.

— Ты все-таки отказался участвовать в сборах команды кэндо. Вот это смело, — немного стесняясь, выразил свое уважение Идзуцу. Исао оставил попытки объяснить причину своего отказа. Дело было не во времени — не настолько уж он был занят нынешней деятельностью. Он не стал участвовать в сборах, потому что ему надоело фехтовать бамбуковым мечом. Надоело, что эти победы даются слишком легко, что он владеет лишь символом настоящего оружия, не связанного с «настоящей опасностью».

Трое друзей горячо обсуждали между собой, как трудно было собрать целых двадцать единомышленников. На недавних Олимпийских играх в Лос-Анджелесе в соревнованиях по плаванию часто упоминали имена японцев и говорили, что в любой школе легко набрать желающих заниматься плаванием, но то, что делали Исао и его товарищи, не было похоже на привлечение людей в спортивный клуб. И причины были другими — не то что сбор на мероприятие, пользующееся сиюминутной популярностью. Они собирали людей, которые должны были сознательно отдать свои жизни ради дела.

Найти молодых людей, которые заявят, что готовы отдать свою жизнь, было не так уж трудно. Но друзья хотели, чтобы из десяти человек десять сразу бы заявили об этом, чтобы они мечтали о пышном венке для своих похорон. Некоторые студенты тайно читали «План реконструкции Японии» Икки Киты, но Исао ощущал в этой книге дух какого-то дьявольского высокомерия. Ее идеи, очень далекие от того, что Харуката Кая называл подлинной любовью и настоящей верностью, действительно возбуждали молодежь, но не таких Исао хотел бы взять себе в товарищи.

Товарищей обретают не с помощью слов, а благодаря глубокому, тайному обмену взглядами. Единомышленниками делает не идея, а что-то более далекое или что-то, обладающее определенными внешними признаками, которые сразу бросаются в глаза. Исао встречался с разными людьми, не только из университета Кокугакуин: были из университета Нитидай, были школьники, как-то его познакомили со студентом из университета Кэйо, тот хорошо говорил, но выглядел легкомысленным и не соответствовал требованиям Исао. Среди кандидатов некоторые утверждали, что находятся под глубоким впечатлением от «Истории „Союза возмездия”», но из неторопливого разговора с ними, становилось понятным, что это деланное чувство, был даже случай, когда по некоторым высказываниям стало ясно, что на встречу явился студент из «левых» со шпионским заданием.

Сдержанность, простота, открытая улыбка — неоднократно свидетельствовали о верности, смелом характере, готовности к самопожертвованию; красноречие, громкие слова, ироничная улыбка — часто говорили о малодушие. За бледностью и болезненностью порой скрывалась невероятная энергия. Полному, робкому человеку недоставало осмотрительности, худому, рациональному — интуиции. Исао заметил, что лицо и внешний вид на самом деле могут сказать многое.

Однако за спиной студентов из большого города не маячила тень недоедающих крестьянских и рыбацких детей, число которых уже достигло двухсот тысяч. Действительность, где выражение «недоедающий ребенок» употреблялось только как модное словечко, обозначающее «обжору», заглушала гневный, хватающий за душу голос. Передавали, что рассказы о том, как в начальной школе в Фукугавасунатё дети уносили специально выдаваемый им на завтрак рис домой, чтобы накормить своих младших сестер и братьев, беспокоили инспекторов, но здесь не было выходцев из той школы. В их университете, куда поступали дети из семей учителей провинциальных школ или священников, мало кто был из зажиточной семьи, зато и редкостью были те, в чьей семье питались реже трех раз в день. Лично наблюдали запустение, обнищание и ужасное положение в деревне только те, чьи отцы были духовными наставниками в таких деревнях. Отцов приводило в печаль то, что они видели, и в негодование — то, чего они не видели. По крайней мере, они негодовали. Ведь ни священники, ни учителя с точки зрения своих обязанностей не несли никакой ответственности за столь ужасную бедность, за то, что крестьяне были брошены на произвол судьбы.

Правительство умело рассортировало богатых и бедных — они почти не встречались. Партийные политики, привыкшие всеми способами избегать реформ, потеряли способность к решительным, жестким поступкам, подобным приказу о запрещении носить меч, изданному в 9-й год Мэйдзи.

Все меры носили незаконченный характер.

Исао не составлял программы. Мы живем в мире, где различное зло действует, одобряя наши бессилие и бездействие, поэтому сама решимость действовать станет нашей программой… Встречаясь с кандидатами в будущие члены их организации, Исао ничего не говорил о планах, ничего не обещал. Когда он считал, что вот этого молодого человека они примут в свою группу, его лицо, до того умышленно строгое, смягчалось, и он, дружески глядя в глаза собеседнику, говорил только одно:

— Ну, что? Будем действовать вместе?

По указанию Исао Идзуцу и Сагара составили на каждого из собравшихся двадцати человек анкету: состав семьи, род занятий отца и братьев, особенности характера, физическое развитие, спортивные достижения, особые способности, любимые книги, даже наличие возлюбленной — все это с их слов было подробно записано и с фотографией включено в справку. Исао был счастлив, что восемь человек из двадцати оказались сыновьями синтоистского духовенства. Дело «Союза возмездия» не прервалось со смертью его приверженцев. И средний возраст собравшихся составлял восемнадцать лет.

Идзуцу по одной передавал анкеты Исао, а тот еще раз внимательно перечитывал их и откладывал информацию в голове. Нужно было запомнить имена. А потом то, что касалось каждого лично, — время от времени нужно было обращаться к каждому со словами, которые бы пронимали до глубины души.

Фактически, уверенность в том, что официальная политика неправильна, обычно приходится на юношеский период, когда человек считает, что родился не в то время. Исао не раздумывал над этим. Когда рекламная башня, высившаяся где-нибудь в городе, смущала его, отправлявшегося в школу, своими плакатами с красавицами, он видел в этом неправильную политику. Их политическое единение должно было опираться на свойственное юношескому возрасту чувство стыда, Исао «испытывал стыд за современное положение».

— Еще месяц назад ты не знал разницы между запальным фитилем и взрывателем, — тихо спорил Сагара с Идзуцу.

Исао молча, с улыбкой слушал. Он велел друзьям как следует изучить взрывное дело, и те упросили своих двоюродных братьев — у Сагара двоюродный брат был строителем, у Идзуцу — военным — научить их.

— Ведь это ты не знал, как подрезать фитиль: прямо или наискось, — парировал Идзуцу.

И оба принялись при помощи травинок и полых сухих веточек тренироваться, как вставлять фитиль в детонатор.

— Здоровский пистон получился, — гордо прокомментировал Сагара, наполовину заполнив землей короткую веточку. — Половина пустая, половина набита порохом.

Конечно, в веточке с дерева не было опасного очарования того, похожего на металлическую гусеницу капсюля из красной латуни, столь несерьезного на вид — в него можно с удовольствием посвистеть, — но который при этом таил силу взрыва. Однако последние лучи летнего солнца, погружавшегося в рощу позади храма Хикава, освещали движения испачканных землей пальцев и заставляли почувствовать далекий запах горелого — запах бойни, которая со временем обязательно произойдет, или, может, это был запах дыма, которым тянуло из ближайших домов, где готовили ужин, а солнечный свет мгновенно превращал землю в порох, сухую веточку — во взрыватель.

Идзуцу тщательно вставил тонкую сухую травинку во «взрыватель», вытащил, измерил длину пустой, незаполненной порохом части, пометил ее ногтем, приложил сухой стебелек, который обозначал фитиль, отчеркнул на нем нужную длину. Затем постепенно ввел в капсюль фитиль до отметки. Если небрежно протолкнуть его слишком глубоко, капсюль взорвется.

— Эх, нет зажима!

— Давай пальцами! Взялся, так делай, — по лицу Идзуцу катился пот, он покраснел от сосредоточенности и напряжения. Он, как его учили, придерживая указательным пальцем головку капсюля, пороховую часть средним, а полую — большим и безымянным пальцами левой руки, приложил к отверстию большой и указательный пальцы правой руки, имитирующие зажим, далеко отвел обе руки влево, отвернул лицо вправо и, с силой повернув правую руку, закрепил фитиль в капсюле. Во время операции он действовал не глядя, отвернувшись, для того чтобы, в крайнем случае, защитить от взрыва лицо, но еще и для того, чтобы подразнить Сагару:

— Ты слишком вертишь головой! Будешь так поворачивать тело, спутаешь операции. Ну, чего беспокоиться о такой роже!

Потом оставалось только, набив в капсюль порох, укрепить и поджечь фитиль, здесь старательно помогал Сагара, используя в качестве пороха землю. И поджечь. Огонь спички, подносимый к еще зеленому стеблю травинки, никак не желал разгораться. В свете зари огонь был незаметен, спичка, догорев до половины, гасла. Фитиль в тридцать сантиметров горит сорок — сорок пять секунд. Травинка была такой же длины, поэтому оба должны были следить, чтобы секундная стрелка прошла пятьдесят секунд.

— Все, бежим!

— Так, уже убежал на сто метров!

Оба, оставаясь на месте, представляли, будто убежали на значительное расстояние, изображали тяжелое дыхание, а потом, переглянувшись, рассмеялись.

Прошло тридцать секунд, потом еще десять. По идее или по времени порох с вставленным капсюлем был далеко отсюда. Однако фитиль был уже запален, условия для взрыва подготовлены безупречно. Огонь неотвратимо полз по шнуру.

Наконец где-то там взорвался невидимый порох. Нечто безобразное, покалеченное вдруг, с движениями, напоминавшими ужасные судороги, взлетело к вечернему небу. Деревья вокруг вздрогнули. Все стало прозрачным, даже звук, он ударился о пламенеющий небосвод… и пропал.

Исао, с энтузиазмом просматривавший документы, неожиданно произнес:

— И все-таки японский меч. Нужно во что бы то ни стало достать двадцать штук. Наверно, некоторые смогут тайком принести мечи из дома.

— Хорошо бы потренироваться, как действовать из положения сидя, и отработать удары на манекенах.

— На это уже нет времени, — тихо сказал Исао, и его слова волнующим стихом отозвались в душах друзей.

— И еще, если получится, то во время каникул, а нет, так в начале осеннего семестра нужно всем походить на занятия учителя Кайдо Масуги, узнать, как совершать очищение. Там можно сказать все, что угодно, он на это смотрит сквозь пальцы. Во-первых, на его занятия можно открыто уходить из дома.

— Но слушать с утра до вечера, как учитель Масуги поносит буддизм!

— Придется потерпеть. Он наш сторонник, — сказал Исао. Потом взглянул на часы и быстро поднялся на ноги.

Исао с товарищами специально пришел чуть позже шести и заглянул через калитку (ворота были уже закрыты) во двор. Под лучами заходящего солнца толпились студенты. В их позах чувствовалось какое-то беспокойство.

— Посчитайте, — сказал Исао тихим голосом.

— …Все пришли! — не скрывая радости, ответил Идзуцу. Исао понял, что не в состоянии долго скрывать радость оттого, что ему поверили. Это, конечно, здорово, что все в сборе. Однако они собрались здесь из-за телеграммы. Из-за ожидания действий. Из-за своей неукротимой отваги. Надо не упустить случая укрепить их решимость.

Крытая красной медью крыша храма в последних лучах солнца казалась темной, и только украшения на концах стропил поблескивали в просветах ветвей дуба и вяза. Рассыпанный за оградой гравий был в тени, но там, где на него падал свет заходящего солнца, гравий напоминал ягоды позднего винограда. И два священных дерева сакаки наполовину темнели в тени молельни, а наполовину были ярко освещены.

Двадцать молодых людей собрались вокруг стоявшего перед храмом Исао. Он видел, как горят зажженные солнцем глаза, чувствовал, что они страстно ждут ту пламенную силу, которая уведет их самих и их души в другой мир.

— Вы собрались сегодня без опозданий, — нарушил молчание Исао. — Я счастлив, что в назначенное время собрались все, даже те, кто ехал издалека, с Кюсю. Однако я собрал вас без определенной цели, хотя, может быть, именно на нее вы рассчитывали. Такой цели нет. С разных концов Японии вы, в общем-то, приехали сюда напрасно.

Среди собравшихся поднялся тихий шепот, возникло движение. Исао возвысил голос:

— Вы поняли? Сегодняшняя встреча совершенно бессмысленна. Она не преследует никаких целей, не предполагает, что вы должны что-то делать. — Исао умолк, поэтому шепот тоже прекратился, всех накрыло разлившееся в сумерках молчание.

Неожиданно раздался сердитый голос. Это был Сэрикава, сын священника из Тохоку.

— Зачем нас собрали? Я не собираюсь терпеть насмешек. Я уехал из дома, простившись с отцом навсегда. Отец постоянно возмущается положением в деревне и говорит, что именно сейчас молодежь должна подняться, поэтому, когда пришла телеграмма, он молча выпил со мной прощальную чарку и послал сюда. Отец не будет молчать, узнав, что меня обманули.

— Да, Сэрикава прав, — немедленно поддержал его другой студент.

— Что вы говорите? Я не помню, чтобы что-то обещал. Вы, получив телеграмму, где было только «Приезжай», дали волю собственному воображению. Разве не так? В телеграмме что-нибудь было написано? Что-нибудь, кроме времени и места? Ну, скажите! — спокойно парировал Исао.

— Это обычная вещь. Разве пишут в телеграмме о деле — «чтобы решиться на важное»? Мы решили, что это намек, что ты объяснишь все. Такое дело, а ты… — высказался Сэяма, однокурсник Исао, но он жил в Токио, и поэтому ему было нетрудно прибыть на встречу.

— Какое это «такое дело»? Просто вернуться к состоянию, когда ничего не происходит. Вы ведь сами заметили, что ошиблись с предположениями, — продолжал спокойно возражать Исао.

Сумерки постепенно сгущались: лица собеседников становились плохо различимы. Все надолго замолчали. Темноту наполняли стрекочущие звуки.

— Что же делать? — печально пробормотал кто-то, и Исао сразу же ответил:

— Тот, кто хочет уйти, пусть уходит. — Во мраке отделился кто-то в белой рубашке, пошел к главному входу, отделились еще двое и скрылись в темноте. Сэрикава не ушел. Он присел на корточки у ограды, обхватив голову руками. Вскоре послышались рыдания, они вызвали во мраке души белый холодный поток, похожий на крошечный Млечный Путь.

— Я не могу уйти. Не могу, — бормотал Сэрикава сквозь рыдания.

— Почему вы все не уходите? Задайте себе этот вопрос, вам все еще непонятно? — воскликнул Исао, ему никто не ответил, но теперешнее молчание было другим: казалось, будто из тьмы возник большой мохнатый зверь. В этом молчании Исао впервые ощутил ответную реакцию. Она была горячей, звериной, наполненной пульсирующей кровью.

— Ладно. Итак, те, кто остался… Будете ли вы рисковать жизнью без всяких ожиданий, без всяких надежд, может быть, ни за что?

— Да, — отозвался чистый голос — Сэрикава, поднявшись, сделал шаг к Исао.

В темноте, когда лицо можно было рассмотреть только на близком расстоянии, к Исао приблизились его мокрые от слез глаза, и со слезами, стоящими в горле, он произнес очень тихо, но вызывающе:

— Я тоже остаюсь. Я молча пойду за тобой куда угодно.

— Ладно. Тогда поклянемся богами. Сделайте два поклона и два раза хлопните в ладоши. Потом я стану произносить слова клятвы. Повторяйте их за мной хором. — Исао, Идзуцу, Сагара и оставшиеся с ними семнадцать человек хлопнули в ладоши: словно море в темноте ударило в борт лодки. Исао произнес:

— Клянемся: учиться чистоте у «Союза возмездия», самоотверженно изгонять демонов и всякую нечисть.

Молодые звонкие голоса хором повторили:

— Клянемся: учиться чистоте у «Союза возмездия», самоотверженно изгонять демонов и всякую нечисть.

Голос Исао отражался от смутно белеющих дверей храма, он звучал сильно, глубоко, патетично, словно юношеские мечты рвались из груди. На небе уже появились звезды. Где-то далеко прогромыхал трамвай. Исао продолжал:

— Клянемся: быть верными дружбе, поддерживая друг друга, ответить на призыв родины.

— Клянемся: не искать власти и личной славы, идти на верную смерть ради отчизны.

Клятва закончилась, и сразу кто-то сжал руку Исао. Сжал обеими руками. Потом все стали пожимать руки друг другу и проталкивались к Исао, чтобы пожать ему руку.

Глаза, привыкшие к темноте, видели в свете звезд руки, которые тянулись со всех сторон для пожатия. Никто ничего не говорил. Все слова казались сейчас легковесными.

Руки, будто внезапно разросшийся плющ с листьями, влажные от пота, сухие, жесткие, мягкие на ощупь, прочно сплетясь, передавали друг другу биение крови и жар тела. Исао мечтал о том, чтобы вот так они прощались бы друг с другом когда-нибудь на поле боя. С чувством выполненного долга, истекающие кровью, последним усилием воли удерживая сознание, в котором, словно красная и белая нити, переплелись страдание и радость…

Когда их стало двадцать, школа Сэйкэн для общей встречи уже не подходила. Отец сразу бы начал упрекать Исао за его затеи. С другой стороны, и у Идзуцу было тесно, да и дом Сагары был не больше.

Эта мысль с самого начала мучила их троих, но они ничего не могли придумать. Даже если сложить все их карманные деньги, этого будет недостаточно, чтобы повести всех куда-нибудь поесть, опять же в кафе не станешь говорить о важных вещах.

Исао больше других ощущал, как трудно будет сегодня разойтись просто так, после этого объединившего их всех рукопожатия под звездами. К тому же хотелось есть. Все они наверняка голодны. Исао в растерянности посмотрел в сторону главного входа, освещенного неярким светом фонаря.

Чуть в стороне от того места, куда светил фонарь, слабо виднелось что-то, напоминающее луноцвет. Там неподвижно стояла, потупившись, прячась от посторонних глаз, женщина. Исао тотчас ее заметил и уже не мог отвести взгляда.

Что-то в душе сразу сказало ему, кто это. Однако ему хотелось, чтобы некоторое время все оставалось так, как будто он ее не узнал. Женское лицо, выступающее в причудливой темноте, еще не приобрело имени, был только аромат, который он узнал прежде, чем в голове возникло имя. Вот так, двигаясь ночью по узкой тропинке, раньше, чем видишь цветок, ощущаешь аромат душистой маслины. Исао хотелось продлить это ощущение. Именно в такой момент женщина предстает женщиной, а не человеком с именем.

Дело было не только в этом. Благодаря таинству имени, благодаря договоренности не называть имя, это превращалось в чудо — тайная опора, луноцвет, взметнувшийся во тьме. Дух, опережающий бытие, мечта, предшествующая реальному, предвестие сущности дают сильнее ощутить особенность, это и есть женщина.

Исао еще не приходилось обнимать женщину и испытывать восторг живого ощущения «женщины как таковой». Если это она, то он смог бы коснуться ее прямо сейчас. Другими словами, во времени он был рядом с ней, а по расстоянию очень далеко… Влюбленность, переполнявшая сердце, густым туманом накрыла предмет любви. Когда ее не было, Исао, как ребенок, мог совершенно забыть о ней.

Сначала Исао желал, храня это в сердце, чтобы неизвестность длилась как можно дольше, но теперь он уже не мог противиться смутным ощущениям.

— Подождите-ка, — сказал Исао повелительным тоном Идзуцу так, что всем было слышно, и, не выпуская из виду главного входа, бросился туда. Вместе с сухими, неровными звуками быстрых шагов во мраке прыжками передвигалась фигура в белом летнем кимоно. Исао нырнул в калитку. Конечно, там стояла Макико.

Обычно далекий от таких вещей, Исао сразу заметил, что Макико переменила прическу. Модная прическа — волосы волнами обрамляли лицо и скрывали уши, — делала еще более выразительным лицо. Сзади над воротом ее казавшегося одноцветным дорогого темно-синего кимоно четко вырисовывалась линия шеи, она обычно не злоупотребляла пудрой, но запах, похожий на запах духов, словно ударил Исао в грудь.

— Почему вы здесь?

— Ведь вы здесь с шести часов и принесли клятву? — получил вместо ответа изумленный Исао.

— Откуда вы узнали?

— Глупенький, — рассмеялась Макико, показав влажные зубы. — Разве не ты сам сказал мне об этом?

Может, действительно, он, беспокоясь по поводу места сбора, на днях проронил при ней слова о месте и времени присяги. Сначала он рассказывал Макико все, и теперь Исао было стыдно своей забывчивости в столь важных вещах. Наверное, ему не хватает умения вести за собой людей, вершить дела. Исао не мог не признать, что его забывчивость в отношении Макико таит некий каприз, явное желание выглядеть перед ней иначе, чем перед своими сверстниками, эдаким небрежным взрослым мужчиной.

— Но все-таки странно, зачем вы здесь?

— Я решила, что тебе, наверное, трудно придумать, куда повести такое количество народу. Живот-то, видно, подвело?

Исао растерянно почесал голову.

— Можно было покормить вас дома, но это далеко, поэтому я посоветовалась с отцом, и он сказал, что можно угостить всех мясом в Сибуе, и дал денег. Сегодня вечером отца пригласили на поэтический вечер, его нет дома, а я приехала сюда, чтобы всех покормить. Денег на дорогу вполне достаточно, не волнуйся. — Макико внезапно подняла белую руку и показала большую сумку, будто вытащила из ночной реки рыбу. Тонкое запястье, появившееся из рукава, было удивительно красиво, казалось, в нежных линиях скопилась усталость позднего лета.